Покинутая деревня

Густой влажный подлесок затруднял движение; тропа была неясная и извилистая, с таким множеством ответвлений, что по сравнению с ней путь через горы казался мне туристской прогулкой. Мы шли в основном на восток-юго-восток, примерно параллельно Веньяуфу-йоку (приток Венье-йоку). Несколько раз мы видели сквозь заросли ее широкую водную гладь и часто пересекали угрюмые, загроможденные камнями притоки.

Чтобы облегчить ноши, мы сложили часть снаряжения под навесом на прогалине, и я сам удивлялся тому, как часто вспоминал оставленное. Две банки говяжьей тушенки, банка сардин, банка сгущенного молока, пачка чаю, немного риса и фариньи, полотенце - как приятно будет открыть мой маленький склад на обратном пути! Мой уровень жизни сразу поднимется! Кроме того, у нас ведь есть еще запасы в миссии. Однако они были слишком близки и богаты, чтобы дразнить мое воображение. Оно предпочитало заниматься предметами далекими или фантастическими - например, Лондоном, Джорджтауном, или миром "Моби Дик", книги, которую я как раз читал^*.

^* ("Моби Дик" - роман американского писателя Германа Мелвилла.- Прим. ред.)

Болота сменялись низкими береговыми валами, затопляемыми в дождливый сезон. Кругом росли мелкие пальмочки, высотой по пояс, с красивыми колосьями белых цветков^*. Мы миновали новый навес, очевидно сделанный накануне Фоньюве и Япумо; на утесе поблизости лежала свежая рыбья чешуя. Другой навес, который уже рассыпался, был сооружен Икаро и Фоимо, когда они начинали свое путешествие. По этому и по другим признакам я заключил, что мавайяны крайне редко, не чаще чем раз в несколько лет, покидают свои селения. Нам посчастливилось, что мы встретили их.

^* (Geonoma sp.)

Под вечер мы разбили лагерь на берегу; русло в этом месте расширялось, река мелела. Всего мы прошли за день одиннадцать километров. Начался дождь; мне стоило больших трудов убедить Йеимити подвинуть свой гамак так, чтобы Икаро, у которого поднялась температура, тоже мог устроиться в укрытии, поближе к костру. Индейцы как-то не понимают, что о больных необходимо заботиться; нередко люди умирают из-за плохого ухода.

Я дал Икаро четыре таблетки сульфатиазола, но он в отличие от Фоимо оказался трудным пациентом. Подержав для вида таблетки во рту, он их выплюнул: "не вкусно!". Тут же его вырвало, он сразу ослабел, но когда я стал настаивать, Икаро совсем ожесточился. Мне пришлось долго убеждать его проглотить таблетки, он согласился, только когда услышал, что именно это лекарство вылечило Фоимо.

- Доктор должен отдать вам половину своего жалованья; вон, сколько вы делаете для индейцев, - добродушно заметил Иона.

Весь этот день он был в хорошем настроении, но вечером, когда мы с ним сели за работу, угрюмо молчал, лишь изредка отпуская намеренно вызывающие замечания.

Мне очень хотелось видеть в нем надежного помощника, вместо этого он становился все более непокладистым, и я уже подумывал, не лучше ли выделить несколько человек, которые проводили бы его обратно в миссию. Мое терпение было на исходе, и не только из-за Ионы. Остальные тоже принялись ворчать - бессмысленное занятие, тщетная попытка заставить меня облегчить им работу. Ведь это было бы только во вред им самим: чем быстрее мы будем двигаться, тем скорее сможем пополнить свои запасы. Все дело в том, что ненависть к начальству была у них в крови. Оно и не удивительно - вспомните, как с ними всегда обращались. Говорить им, что мы рискуем остаться без еды, было бесполезно, они не загадывали дальше сегодняшнего дня. Заставить их я тоже не мог. Они не признавали необходимости энергичных действий для предотвращения беды, только жаловались да ворчали. Лишь одно средство помогало: воодушевлять их. Когда они представляли себе, в какую даль забрались, и предвкушали, как будут, вернувшись домой, рассказывать о своих похождениях друзьям и родным, то сразу брались за работу с удвоенной силой. Но обязанность постоянно напоминать об этом лежала на мне, а я уже начал уставать. Хоть бы хватило выдержки до конца!

Лежа в гамаке, я следил за расплывчатыми силуэтами, двигавшимися на фоне костра и блестящих капель дождя. Черные неуклюжие тени казались мне комьями пластилина, которым нужно было придать определенную форму.

Но как это сделать? Как заставить их ощутить ответственность за выполняемое дело? Может быть, это лес виноват во всем, он действует так на нас? Без конца продираться через зеленую чащу, идти по темным коридорам, по катакомбам из листьев - от этого хоть кто взбунтуется! Человек стремится к открытым пространствам; даже ваи-ваи селились на обширных расчистках.

Нас отделяло от деревень еще два-три перехода по лесу. Я не сомневался, что это будут нелегкие дни...

- Начальник, мы должны остановиться здесь,- заявил утром Иона с непреклонной решимостью. - Икаро не может идти, а его ношу отдать некому - все и без того перегружены.

Температура у Икаро понизилась, но перенесенная болезнь и сильнодействующие лекарства вызвали сильную слабость. Я предложил оставить кого-нибудь с ним. Икаро отказался: ему станет хуже, если он останется. Он пойдет с нами, пусть только кто-нибудь возьмет его ношу.

- Вот видите! - торжествующе произнес Иона.- Что вы будете делать с этой ношей?

- Об этом не беспокойся,- ответил я небрежно.- Не так уж много у него вещей. Ты забываешь, что у Безила и Фоимо почти нет груза. Я оставлю им записку.

- Я возьму его гамак и еще что-нибудь, - вызвался Тэннер.

Иона сник и промолчал.

Местность становилась все более пересеченной, лес редел, в пологе открывались просветы. Нас окружали невысокие деревья с голыми красноватыми стволами (преимущественно из семейства миртовых). Мы шагали, поднимаясь все выше, по мягкому пружинистому мху с участками диких ананасов и шелковистой травой. На смену мелколесью пришли могучие великаны с чистыми, гладкими стволами, вздымающимися метров на тридцать.

Мы достигли Имаи-бау - Грязных холмов.

Здесь реки и ручьи текли на юг, перпендикулярно нашему основному направлению. Значит, мы миновали водораздел, а затем, по-видимому, пересекли и второй: ручей, у которого мы остановились перекусить после полудня, тек на север; это был, очевидно, один из притоков Альто-Тромбетас.

Недалеко от ручья Йеимити наступил босой пяткой на змею. Громко шипя, она стрелой метнулась в мою сторону, задела левую ногу, изогнулась, скользнула вдоль правой ноги и скрылась. Змея не укусила меня - должно быть, от неожиданности. Индейцы услышали шипение, но разглядеть ее не успели, однако я заметил, как она юркнула в куст у тропы. Это была копьеголовая куфия (Bothrops atrox), одна из самых ядовитых змей на свете.

Марк срезал длинную палку и убил куфию - ведь она могла напасть на идущих следом носильщиков. Они уже догоняли нас, и мы слышали, как они хохочут.

На длинных отлогих склонах попадались свежие следы диких свиней, а вскоре мы уловили и запах дичи. Сирил, несший ружье, сложил вещи и побежал вприпрыжку через подлесок, надламывая на пути ветки, чтобы не заблудиться. Послышался выстрел, треск сучьев, хрюканье, потом еще выстрел. Сирил вернулся час спустя без добычи. Правда, еще до этого он подстрелил двух тинаму. Эх, получить бы вечером кусочек мяса! Чувствовал я себя довольно скверно, все время сосало под ложечкой от голода.

С едой было плохо. Я опасался серьезных осложнений, если не удастся завтра достать что-нибудь у индейцев, а охота окажется неудачной. Мы зашли уже так далеко, что, не пополнив запасы, не смогли бы вернуться в миссию.

У меня лежало в кармане три леденца; я хотел было съесть их утром, но удержался. Теперь я предвкушал, как через несколько минут съем первый, затем второй и третий, причем постараюсь растянуть удовольствие до вечера. Вдруг меня поразила громом ужасная мысль: а что, если осталось всего две конфеты? Тогда придется ждать полтора часа, пока можно будет съесть первую. Я решил не проверять. Пусть в конце дня окажется одна лишняя конфета - останется на завтра.

В это время мы с Сирилом увидели бразильский орех (бертоллецию), а под ним, к своему удивлению, обнаружили три целых плода. В каждом из них, кроме гнилых, наполненных зловонной жидкостью орехов, нашлось несколько свежих, с крепким белым ядром под золотисто-коричневой скорлупой. Я съел шесть штук и почувствовал себя счастливым человеком. Дальше росли еще бертоллеции, но орехов больше не было.

Солнце клонилось к горизонту, а мы все шли по склонам, высматривая подходящую площадку для лагеря. Все речки пересохли, и мы миновали не одно сухое русло, пока не набрели на заболоченное место с узеньким - шириной в полметра - ручейком, за которым высились валы торфяника, скрывая крошечный приток.

В воздухе стоял звон от комаров; мы поспешили в гамаки, как только управились с ужином. Кажется, за все время экспедиции я еще ни разу не чувствовал себя так скверно, однако решимость не покидала меня. В этом чужом мире меня ободряло даже зрелище собственной, пусть густо заросшей, но зато такой знакомой физиономии. Я видел ее дважды в день, когда брал зеркало, чтобы причесаться.

Утром температура у Икаро оказалась несколько ниже нормальной. Вяло улыбаясь, он сидел в гамаке и держал в руке птенца; мамаша взволнованно порхала в кустах по соседству. Я подошел с лекарствами; Икаро усмехнулся, легонько оттолкнул меня и отвернулся.

Затем он взял птенца за обе ножки, собираясь разорвать его. Я отобрал у него птицу и, к удивлению Икаро, посадил на землю. Лицо индейца потемнело от гнева, он замахнулся палкой, но птенец запрыгал прочь. Тогда он кинул палку вслед беглецу - мимо! Икаро вскочил было на ноги, но силы изменили ему. Он сел, а я спокойно заставил его проглотить таблетки.

В полутора километрах от лагеря мы вышли на прямоугольный участок вторичного леса; в этом месте лет сто или больше тому назад находилось поле. Таким образом, уже первый увиденный нами признак поселения свидетельствовал о том, что люди живут здесь издавна. Наше открытие взволновало меня не меньше, чем если бы мы обнаружили развалины древнего храма; оно имело огромное значение для моих исследований. Я сразу приободрился.

Два с половиной часа спустя мы миновали еще один подобный участок. Дальше холмы стали ниже, заболоченные лощины - шире, и путь нам преградила извивающаяся в песчаном русле мутная река шириной метров в двадцать. Она текла на юг - Ороко'орин!

Мы перешли ее вброд (вода была нам по пояс), радуясь, что цель близка.

За рекой километров на пять-шесть простерлась пойма. Мы пересекли ее, держась широкого высохшего русла, и шли по потрескавшейся глине с редкой травой, пока не достигли другой реки, поуже, - Мара-йоку (она же Хаимара), впадающей в Ороко'орин.

По берегам Мара-йоку росли колючие пальмы яварда, такие же, как на Чодикаре, и одиночно стоящие бамбуки с толстыми корневищами, выступающими над землей. Зеленые стволы бамбуков толщиной до двадцати сантиметров были увенчаны на высоте пятнадцати-двадцати метров султанами изящных, узких, как ланцет, листьев. Красивое зрелище - словно литые чугунные решетки зеленого цвета! Каждый узел был оснащен двумя пятисантиметровыми шипами, ствол был обернут широкими коричневыми листьями. Я никогда не слыхал о таком виде бамбука. Правда, он напоминал ядовитый бамбук, описанный Бэррингтоном Брауном.

За Мара-йоку тропа расширялась. Сперва она шла по густому кустарнику. Над черной глиной торчала осока; ее листья, сверкающие росой, были усеяны сотнями куколок, из которых как раз выходили бабочки-геликониды^* с длинными и узкими черными крыльями, заднюю пару которых украшали желтые и красные лучи. Бабочки вяло расправляли просыхающие крылышки и даже не пытались спастись. Совсем недавно весь этот участок находился под водой; по-видимому, куколки благополучно пережили затопление.

^* (Это семейство типично для густых, тенистых зарослей.)

Местность постепенно повышалась. Час спустя, пройдя еще одно заброшенное поле, мы очутились на берегу узкого, густо усыпанного листьями потока Напманана, кишевшего крохотными суетливыми гуппи; тучи комаров вились над водой. Высокоствольный лес остался позади - за рекой начинался низкий кустарник.

По длинному крутому откосу взбиралась широкая тропа, вымощенная у топкого берега бревнами. Наверху, окаймленная полосой плотно утоптанной красноватой почвы, стояла деревня - коническое строение, такое же, как те, что встречались нам раньше, но выше и изящнее. Еще дальше раскинулись обширные посадки.

Но людей не было видно.

Индейцы сообщили, что это деревня Титко-тирир или Миньев-бау, что означает "Холм"" (место бразильских орехов). В доме мы нашли вариши Фоньюве, из чего носильщики сделали вывод, что нам надлежит ждать здесь, пока сам Фоньюве не придет за нами.

Икаро предложил нам посмотреть посадки сахарного тростника, маниока, ямса, бананов, ананасов, шелковистой травы (Bromelia), табака, хлопчатника, тыквы и стрельного злака (Gynerium). Он показал участки, принадлежащие Фоимо, его брату Кваквэ, мавайянам Кофири и Вакоро, объяснил, что возделано в этом году, а что три года назад.

Посевы оказались в отличном состоянии, лишь очень немногие растения пострадали от вредителей, вирусов или грибков. Весь вид посадок говорил о том, что в них вложен огромный труд. Каждый из пятерых мужчин со своими семьями расчищали и возделывали в год от двух до четырех гектаров.

Икаро объяснил, что для каждой культуры выбирают наиболее подходящий участок, поэтому поле получилось таким пестрым.

- А кто вождь деревни?

- Кваквэ - брат Фоимо. Они вдвоем построили дом по-своему, мавайяны строят иначе.

Значит, мы пришли в деревню тарумов - единственную в мире? Да, ради одного этого стоило совершить такое путешествие!

- И это все? - протянул Иона.- Я-то думал, что увижу большую деревню, много людей! Таких поселений сколько угодно. Где же тут "Большая деревня"?

- А может быть, она где-нибудь дальше, Иона? Впрочем, возможно, что ее вообще не существует. Я и не ожидал увидеть ничего большего. В таких экспедициях нужно радоваться тому, что находишь.

За последние недели мы совсем отвыкли от солнца и теперь, карабкаясь через обгорелые стволы и ломая сучья, обливались потом. Наконец мы добрались до сахарного тростника, принадлежащего самому Икаро.

Хозяин широким жестом предложил нам угощаться. Мы нарезали тростника и полчаса, жуя и болтая, просидели в тени высоких злаков. Затем, перемазанные липким соком и очень довольные, принялись разбивать лагерь.

Продовольственный вопрос был разрешен, даже Иона перестал жаловаться.

На следующий день мы в ожидании Фоньюве вернулись к Мара-йоку и срубили гигантский бамбук. Часть ствола оставили возле тропы, чтобы захватить на обратном пути, и медленно зашагали к деревне, собирая образцы растительности. Нам встретилось несколько новых видов: один из видов эйшвелеры, красивое дерево из семейства сапотовых^* с кистями желтых бутонов на концах ветвей и, наконец, необычный вид из семейства тутовых с мелкими продолговатыми цветками^**. Мы как раз рубили последний экземпляр, когда на тропе показались Безил и Фоимо. Старик шел медленно, опираясь на палку. Он проявил замечательную выдержку - отдохнув всего один день, вышел в путь и одолел почти пятьдесят километров по труднопроходимым джунглям.

^* (Pouteria.)

^** (Trymatococcus.)

Всю вторую половину дня я работал вместе с Ионой и заодно рассказывал ему, как наши пробные площади помогут создать общую картину лесов этого края.

Бесчисленные виды растений, встреченные нами на Акараи, были, судя по всему, реликтом очень древних лесных формаций, восходящих, возможно, к тем первичным лесам, в которых развились высшие растения. Экологические исследования таких далеких нетронутых дебрей производились очень редко. Но, с другой стороны, что я успею сделать за столь короткий срок, чтобы оправдать возлагаемые на меня надежды? Как я ни старайся,- что пользы от нескольких сот образцов и от моих экологических схем, если здесь можно идти километр за километром, прежде чем повторится тот или иной вид? Может быть, правильнее было бы остаться в миссии? Но меня неудержимо влекло все вперед и вперед, и каждый раз мои усилия вознаграждались какой-нибудь интересной находкой. Так и здесь - мы с Ионой уже заметили, что местный лес отличается от лесов Акараи: часто, во всяком случае у тропы, были заметны следы вмешательства человека. Кроме того, несмотря на различие в видах, здешний лес чем-то напоминал нам равнинные леса Британской Гвианы.

Закончив разбор образцов, я пошел в деревню по тропе, освещенной вечерним солнцем; следом за мной из лагеря вышел Икаро.

Строение тарумов видом и внутренним устройством мало чем отличалось от домов ваи-ваи - разве что было лучше отделано. Место внутри было использовано столь же умело: полати, висячие полки, нары для собак, мелочи, засунутые в крышу. Племена этого края находились примерно на одном уровне развития. Многочисленные общие черты их культуры свидетельствовали о примерно одинаковом использовании природной среды и обмене опытом между различными племенами.

Сфотографировав дом изнутри, я вышел наружу. В тот же миг послышался громкий кашель, затрещали сучья, зашелестели пальмовые листья - и появился Икаро. Он шел с независимым видом, словно желая показать, что вовсе не подсматривал за мной, однако в руке у него был тесак. Я оторопел. Что встревожило его? Может быть, я поступил невежливо, войдя в дом без спросу? Малейшая бестактность с моей стороны могла вызвать такие же серьезные неприятности, как и умышленное оскорбление!

Я улыбнулся и стал показывать на деревья вокруг расчистки, повторяя: "Атчи? Атчи?" - ("Как называется?"). Потом снова вошел в дом, на этот раз вместе с ним; указывая на различные предметы, я говорил "кириванхи" ("хорошо") и жестами расспрашивал об их назначении.

Выражение лица Икаро смягчилось.

Вдруг я почувствовал какое-то покалывание в икрах и обнаружил, что мои ноги усеяны блохами чиго. Они скакали к нам по полу со всех сторон, словно крохотные, в половину чечевичного зерна, пружинки.

Мы выбежали наружу, сильно топая и смахивая паразитов руками; на дворе остановились, взглянули друг на друга и рассмеялись. Я снял ботинки и принялся обследовать свою одежду, а Икаро сходил за чудесным свежим ананасом и разделил его на двоих.

Я снова проникся к нему симпатией. Икаро оказался радушным хозяином, а его подозрительность в отношении моих лекарств была в конце концов вполне естественной, если учесть их необычный вид и противный вкус. Что же касалось жестокого обращения с животными, то здесь сказалась общая для всех индейцев нечувствительность к страданиям, в том числе и к своим собственным.

Убедившись, что Икаро настроен миролюбиво, я достал свои карты, чтобы проверить помеченные на них названия. Я очень смутно представлял себе, где нахожусь. Судя по всему, мы приближались к обширной, слегка возвышенной области между реками Мапуэрой и Тромбетас, именуемой Серра Ирикоуме и представляющей собой один из самых уединенных уголков на всем земном шаре.

- Ирикоуме? - спросил я.

Икаро подумал, затем покачал головой: это название ему ничего не говорило.

- Итапи... Итапи-вау... Итапи-йоку?

(Так называлась одна из рек на карте).

- Итапи: Кура-кура.

Он сложил вместе два пальца и указал на уходящий вниз склон.

Итапи, помеченная на одной моей карте далеко на юге в качестве притока Тромбетас (на другой словом "Итапи" было обозначено нижнее течение одной из двух "Мапуэр"), очевидно, называлась также Кура-курой и протекала километрах в двух-трех от деревни; Напма- нана была, следовательно, притоком Кура-куры.

Несколько южнее точки, в которой мы находились теперь, я прочел на карте "Кура-кура-нава". Так называлась одна из деревень, упоминаемых Фэрэби. С волнением обнаружил я это тоненькое звено, связывающее меня через десятилетия с другим исследователем; я чувствовал себя уже не таким затерянным в неведомой глуши.

- Касуро-вау?

Икаро неопределенно махнул рукой на восток, потом покачал головой.

- Фишкалиена?

Жест в юго-юго-западном направлении.

- Эмайена?

(Так называлось его собственное племя).

Он снова показал в южном направлении, но с некоторым отклонением на восток, и дал понять жестом, что до них очень, очень далеко. Видимо, эмайены жили обособленно.

Я показал на восток.

- Мавайян,- сказал Икаро.

- Аноро?

Но он не знал других племен в той стороне. Я указывал на север, северо-запад, юг, юго-запад - Икаро каждый раз отрицательно качал головой и пожимал плечами.

Позже в этот же день, когда я, набросив на плечи полотенце, возвращался после купания в комариной реке Напманана, в лагерь внезапно влетели Фоньюве и Япумо. Они накинулись на меня как сумасшедшие и стали толкать под ребра, крича: "Мавайян! Мавайян!" Дав мне понять таким образом, что я принят в их племя, братья побежали дальше, "посвящать" остальных.

Безил и Фоимо в этот день отдыхали; вечером, когда стемнело и я сел обедать (мой обед состоял из ямса и рыбы), они подошли ко мне.

- Фоньюве очень волнуется,- сообщил Безил.- Говорит, что в деревнях мавайянов нас ждут с нетерпением. Они готовят большой праздник, всякие угощения.

- Превосходно! - воскликнул я.- Выступим пораньше. Когда мы будем там?

- К полудню должны успеть.

У меня накопилось много вопросов к Фоимо о его племени.

- Что случилось с Фоимо после того, как погибли остальные таруми?

- Они с братом бросили все и ушли в саванны,- там у них было несколько знакомых ваписианов, с которыми они торговали. Фоимо и Кваквэ долго жили там, а лет пять назад ушли, потому что стало слишком уж много новых обычаев. Поселились у мавайянов - их язык похож на язык ваписианов, и братья их легко понимают.

- А с Килимту что было?

- Когда начались эпидемии, он был маленьким мальчиком. Ваи-ваи взяли его с собой на Мапуэру. Там он жил, пока они не ушли в Британскую Гвиану. Он даже не помнит языка тарумов.

Пошел дождь, настоящий ливень; Фоньюве, Япумо и Марк, сидевшие снаружи, забрались под брезент. Внезапно со стороны Кура-куры донесся мощный гул - точно заработала огромная динамомашина. Ураган!

Десять минут гул непрерывно нарастал, и, наконец, страшный рев, сопровождаемый треском и грохотом, заполнил весь мир. Фонарь отчетливо освещал блестящие, расписанные красными полосами лица индейцев, выделяя скулы и лбы; а кругом - мрак, плотная стена леса, бурный ливень... Чудовищной силы ветер вырывал деревья с корнем, крошил их. Человек, попади он в этот страшный вихрь, был бы мгновенно раздроблен летящими стволами.

Несколько сот метров отделяло нас от урагана; но тут гул стал медленно ослабевать и постепенно стих вдали.

Мы продолжили прерванный разговор.

- А в чем разница между жизнью тарумов и других племен?

- Фоимо говорит, что когда-то тарумы жили в отдельных домах, но потом решили, что лучше всем жителям деревни собраться в одной большой постройке. А еще они оставались на одном месте гораздо дольше, чем другие племена.

Я спросил, что он может сказать о ваи-ваи и мавайянах.

- Мавайяны больше похожи на тарумов. Они подолгу живут на одном месте, а ваи-ваи постоянно кочуют, каждый второй или третий год строят новое селение^*. Очень они непоседливые и обидчивые. Но каждое племя обычно поселяется подальше от других, старается не иметь соседей, чтобы не было ссор и дело не дошло до войны. Выберут подходящее место и расчищают себе поля кругом. А как надоест, переселяются, но не очень далеко.

^* (Для покинутых поселений тарумов характерна пальма парипи (Astrocarym munbaca), произрастающая только на возделанных участках и плодоносящая лишь по истечении нескольких лет. Мавайяны, как я узнал, сажают из поздно плодоносящих только анатто (Bixa orellana), которая дает плоды на третий год; бананы и папайя, высаживаемые ваи-ваи, плодоносят на втором году.)

Все здешние племена, в том числе жители саванн, ваписианы, ведут земледелие на один лад: отыскивают участок леса, лежащий выше уровня разлива, валят деревья, сжигают их и возделывают свои культуры на расчищенной плодородной почве. Примерно через три года они покидают это место и расчищают новый участок.

Почему, спрашиваешь себя невольно, они не продолжают обрабатывать старые поля, вместо того чтобы тратить немало сил на валку леса, который все равно не идет в дело? Причина кроется в природе лесных почв. В этой части тропиков почвы выше уровня разлива - латеритные, и их плодородие, крайне высокое вначале, истощается за три-четыре года. Еще не придуман способ продлевать "век" этих почв; если бы такой способ существовал, можно было бы спокойно увеличить население земли в полтора раза... Латеритные почвы становятся бесплодными, как кирпич, и никакое удобрение не в состоянии возродить их. Хоть сто тонн внеси на гектар- первые же дожди унесут все, ибо структура почвы такова, что питательные вещества в ней не удерживаются. Лишь под прикрытием лесного полога, защищенная от иссушающего солнца и разрушающих структуру почвы дождей, может она развиваться и в какой-то мере восстановить свое плодородие. Постепенно, на протяжении многих лет, накапливается богатый перегноем слой толщиной сантиметров десять (отсюда такая разветвленная корневая система у деревьев, питающихся по сути дела за счет собственной подстилки), который и создает первоначальное плодородие почвы. Подсечное земледелие позволяет использовать перегной, но в то же время лишает его защиты от эрозии.

В областях с редким населением, где поля оставляют, как только начинает падать урожайность, на латеритных почвах быстро вырастает лес - сначала производный, затем, через несколько веков, коренные джунгли. Верхний слой почвы восстанавливается, а с ним и плодородие. В таких условиях метод, применяемый индейцами, наиболее разумен и правилен, если не считать того, что он влечет за собой гибель большого количества леса и требует значительных усилий, эффект которых сравнительно невысок. Там же, где плотность населения выше, земледелие подчас приобретает хищнический характер: восстановление леса идет очень медленно или с утратой ценных пород. Иногда лес вообще не восстанавливается, на его месте расстилается саванна.

Впрочем, если посадить определенные лесные породы, можно восстановить даже степные почвы саванн. Чередование леса и сельскохозяйственных культур на основе строго определенного длительного севооборота может вообще предотвратить истощение почв и обеспечить продовольствием многочисленное население. Такой севооборот может когда-нибудь превратить Амазонию в край цветущего земледелия и лесоразработок. Но эта система требует больших затрат; к тому же есть еще другие плодородные земли, которые можно обрабатывать год за годом. Но их не используют, потому что индейцам недостает необходимых знаний. Речь идет о периодически затопляемых аллювиальных почвах речных долин, для возделывания которых требуется сеть ирригационных сооружений.

Без строго определенного, научно обоснованного севооборота лесные латеритные почвы не могут прокормить большое население, если только не пойти на то, чтобы сводить лес на огромных площадях, превращая их в саванны. В таких областях крупные постоянные поселения, обеспечивающие себя продовольствием, возможны лишь там, где населению знакомо искусственное орошение. Найдя затерянный город в амазонских джунглях, можно с полной уверенностью искать поблизости также и ирригационные сооружения, причем зачастую сооружения грандиозного масштаба - в связи с сильными ливнями и разливами. (Исключение представляют лишь гористые местности, где достаточно устроить простейшие запруды и террасы, чтобы на небольшой площади обеспечить регулярные высокие урожаи.)

Не удивительно поэтому, что я не очень-то верил рассказам о "Больших деревнях" с тысячами или хотя бы с сотнями жителей. В лесах северо-восточной Амазонии устройство такой деревни потребовало бы либо истребления леса на большой площади, либо коренного изменения образа жизни и экономики индейцев.

И тем не менее предание сохранило свою притягательную силу, а название "Кашима" явно было связано с чем-то конкретным.

Когда я произнес его, Фоимо указал на юг, в сторону нижнего течения Мапуэры. Так что же такое эта загадочная Кашима? Может быть, обыкновенная деревушка, размеры которой преувеличены молвой? Маленький бразильский городишко или поселок вроде Карарданавы, ваписианской столицы, деревни с двумя сотнями жителей? Кто-то побывал там много лет назад, и с тех пор рассказ передается из уст в уста, обрастая все новыми гиперболами!

Сколько историй рассказывают в этом замкнутом мире, где человек редко видит в лесу дальше, чем на несколько метров. Взять хоть слух об индейцах, якобы обитающих под водой. Фоньюве страшно разгорячился, когда я спросил его о них. Размахивая руками, он заговорил о племени, живущем далеко-далеко, на реке Касуро. У них огромные руки и ноги - толщиной с дерево! Земноводные индейцы ничто по сравнению с ними...

Сначала я подумал, что он подшучивает надо мной, потом понял, что Фоньюве говорит совершенно серьезно. Может быть, в глубине души он верит в существование подобных чудовищ за пределами известного ему мира? Уж если на то пошло, то подвесные моторы и самолеты куда удивительнее, а ведь они существуют! Отец, мать, тетки, дядья рассказывали ему истории - откуда он может знать, насколько они правдивы? Он всего лишь повторил мне то, что слышал сам.