Мавайянская столица

Встреча

Мы не прошли и получаса, когда увидели идущих нам навстречу индейцев. Их было двое: один, высокий, с выкрашенным в темно-красный цвет добродушным лицом, нес в руках бананы и маниоковые лепешки; второй, небольшого роста, худой, энергичный, шел легко, грациозно, словно танцовщик, неся чашу с напитком. Завидев нас, он сделал величественный приветственный жест.

Они вышли с дарами, чтобы завлечь нас дальше. Мы поздоровались и сели вместе перекусить.

В лице того, что пониже, в его фигуре и движениях было что-то необычное. Курчавые взъерошенные волосы, четкий орлиный профиль, огромные сверкающие глаза - поэт, да и только!^* Ему бы скинуть лет тридцать да надеть манишку с бабочкой - и он был бы вылитый Шелли в его оксфордский период.

^* (Как и Фоимо, он носил волосы до плеч, косички не заплетал.)

Пока мы беседовали, он несколько раз внимательно поглядывал на меня, склонив голову набок. Сила духа - вот что прежде всего почувствовал я, познакомившись с Фоимо. В Кваквэ - это был он, брат Фоимо, третий тарума,- меня поразил на редкость твердый ум, светившийся в его спокойном взоре.

Мы поднялись опять, и он зашагал впереди все с той же восхитительной легкостью и грацией.

Нигде не было видно следов ночного урагана; даже с гребня холма, проходя через поле, мы не заметили ни одного поваленного дерева. Впрочем, в таком густом лесу легко мог затеряться самый неистовый вихрь.

Глядя, как Фоимо, Кваквэ, Фоньюве, Япумо, Икаро бегут вперед по тропе, я ощутил вдруг острый прилив счастья. Ну до чего же я близорук: настолько погрузился в заботы, что совершенно забыл о радостях жизни!

До меня вдруг дошло, что наше посещение - радостное событие в жизни мавайянов! Оно и понятно - вспомните, в какой изоляции они жили. Нас обольстили и вели на показ своим друзьям и родным, точно бродячий цирк: белого человека - до сих пор его видели только двое тарумов и вождь - и черного человека, Чарльза Тэннера, представителя еще более поразительных созданий, о которых ходили самые невероятные слухи.

И вот мы, явление не менее здесь редкое, чем комета, приближаемся к деревням мавайянов. Скоро все то, о чем они только слышали, предстанет перед их взором. Не удивительно, что мои спутники так счастливы! Не удивительно, что они не жалеют красок, рассказывая об угощении и плясках, расписывая замечательные изделия, сулят мне встречу с саваннами и БОЛЬШУЮ деревню.

Лес поредел. Низкие холмы сменились заболоченной низиной, болота - недавно засаженным полем. Вот укрытие для охотников - шалаш у тропы, в котором может устроить засаду человек с луком и стрелой. Затем мы вышли к речушке и услышали вдали лай. Кваквэ предложил сложить здесь ноши и разбить лагерь. Пока мы умывались и приводили себя в порядок, индейцы обновляли свои узоры, Кваквэ пошел вперед известить о нашем прибытии.

За полем площадью гектаров пятнадцать, где на почерневшей земле со свежими следами пала лежали серебристые стволы, местность повышалась, и с гребня небольшой гряды мы увидели в дали голубой горный купол. Дальше тропа вела в заросли, заплетенные стеблями с яркими сине-фиолетовыми цветками^*: здесь нас снова встретил Кваквэ. Он исполнил на своей флейте приветственную мелодию, наши флейтисты ответили ему.

^* (Страстоцвет - Passiflora pedata.- Прим. ред.)

Мы вступили в деревню под аккомпанемент оглушительного лая. Строения сильно отличались от тех, что мы видели раньше, их окружала чисто выметенная гладкая площадка, за которой начинались огороды.

Жители деревни, собравшись в кучу, тихонько переговаривались. Япумо представил меня и моих спутников вождю, своему деду. Я занял место рядом с вождем; все - мужчины, женщины и дети - по очереди подходили к нам знакомиться. Я каждому пожал руку, даже самым маленьким, облаченным лишь в алые серьги. После меня они поздоровались с остальными участниками экспедиции.

Наблюдая эту сцену, я думал о том, как приветливо и сердечно мавайяны выполняют роль хозяев, принимая как друзей и равных совершенно чужих им людей. Никакого намека на сдержанность, которая отличала нашу первую встречу с ваи-ваи, или угрюмое безразличие, присущее индейцам, еще ближе познакомившимся с "цивилизацией". У местных жителей были свои законы поведения. Они держались естественно, непринужденно, без излишней торжественности, но с достоинством и изяществом. Трудно было представить себе более совершенную учтивость. Рядом с этими опрятными, красиво раскрашенными людьми я почувствовал себя бродягой - в зеленой рубахе и коротких штанах, в тапочках, бородатый...

На землю перед нами поставили четыре глазированных кувшина темно-коричневого и красного цвета с узором из черных полос и зигзагов. Кувшины пошли по кругу; первый я чуть не уронил, когда подошла моя очередь, до того он оказался тяжелым. Каждый кувшин вмещал более ведра жидкости.

Сначала мы отведали густой напиток красного цвета, приготовленный из ямса. От голода у меня подвело живот; уже несколько дней я почти ничего не ел, а мяса совсем не видел. Последовали еще напитки: нечто вроде бананового сиропа, ананасный сок и сладкая освежающая смесь сока тростника с маниоковой мукой. Затем нам подали сильно наперченное тушеное мясо; я прилежно макал маниоковые лепешки в соус, и вскоре восхитительное ощущение сытости овладело мной.

Как только мы приступили к трапезе, жители деревни занялись своими делами, предоставив нам свободно разгуливать кругом и возвращаться, когда захочется, к мискам; старая индианка следила за тем, чтобы они оставались полными.

Деревня состояла из двух строений. Главное, в которой жило шесть семейств, было круглое, с низкой конусовидной крышей - словно огромная соломенная шляпа на подпорках. В отличие от домов ваи-ваи и тарума строение было открыто со всех сторон, оно казалось более легким и приятным для жилья. Очаги располагались по краям (в центре крыши не было дымохода); нары были невысокими, так что собаки могли выглядывать из-под застрехи наружу. С одной стороны к дому примыкала пристройка, в которой на широких полках из жердей сидели обезьяны и две собаки.

Конструкция жилища свидетельствовала, что люди, его построившие, чувствовали себя в большей безопасности (от соседей, животных и злых духов), нежели, скажем ваи-ваи. Это впечатление как будто подтверждалось тем, что дом оказался необыкновенно старым. Все балки внутри были покрыты твердым блестящим слоем копоти, таким толстым, что нож не сразу добирался до древесины. По моим расчетам, строение было возведено лет двадцать-пятьдесят тому назад; вообще же прилегающая местность, если судить по тем заброшенным полям, которые мы видели по дороге, была заселена уже на протяжении многих поколений, возможно, сотни лет.

Второй дом, предназначенный, по-видимому, для гостей, отличался меньшими размерами, в остальном же был копией первого, если не считать того, что часть крыши, напоминающая формой сектор круга, была приподнята, и в центре помещения получилась открытая сверху площадка, где работали в хорошую погоду. Тут стояла небольшая прямоугольная рама, на которой кто- то ткал из хлопчатобумажных нитей мужскую набедренную повязку. Рядом размещались приспособления для переработки маниока.

Кроме этих двух домов, в деревне было много шалашей. В них хранились корзины и горшки (до одного метра и более в поперечнике), а также прямоугольные рамы, на которых высыхали приготовленные для нас в огромном количестве круглые лепешки из маниока.

Индейцы накопали целые горы корней маниока, и женщины прилежно готовили еду. Трудно представить себе, как и когда было открыто применение этого корнеплода, который стал основным продуктом питания в тропической части Южной Америки; дело в том, что маниок сильно ядовит: его сок содержит синильную кислоту. Чтобы удалить сок, клубни сначала натирают, полученную массу просеивают и насыпают в длинные плетеные мешочки, которые развешивают на балках. Затем в петлю в нижнем конце продевают палку и тянут так, чтобы выжать весь сок из массы. После этого почти сухую муку просеивают снова и на керамических сковородах пекут белые лепешки. Ядовитый же сок, много раз прокипяченный, превращается в отличную густую приправу темно-коричневого цвета - индейцы добавляют ее ко всем мясным блюдам.

Мы с Тэннером ходили по селению вместе; где бы мы ни появлялись, нас встречали дружескими улыбками. Индейцы наперебой предлагали нам то одно, то другое, каждый раз убеждая принять подарок. Япумо поманил нас, подвел к своему гамаку и достал сверху двухметровый лук из окрашенного в розовый цвет дерева, пучок таких же длинных стрел, два браслета, трубочку для косички и колчан с отравленными наконечниками.

- Видно, мы им пришлись по душе! - произнес Тэннер задумчиво. - Похоже, мы можем получить здесь все, что захотим. Одно только осложняет дело: как бы они не попросили у нас что-нибудь из тех вещей, без которых нам не обойтись. Лучше спрячьте свой фотоаппарат начальник, пока он им не приглянулся.

Отдых мавайянов

- А зачем ты взял трубочку для косички? - полюбопытствовал я.

Тэннер смущенно улыбнулся.

- У нас иногда маскарад устраивают... Вот я ее и нацеплю - то-то смеху будет!

В голубом небе не было ни облачка, солнце стояло прямо над головой - немного позже будет идеальное освещение для съемки цветных фотографий. Я решил вернуться в деревню, как только разберу свои вещи в лагере у ручья; погода за последнее время стала настолько ненадежной, что удобный случай мог больше и не представиться.

В половине четвертого установилось нужное освещение, и я направился в деревню. В этот самый миг в лагерь явилось около десятка мавайянов, и Безил побежал за мной вдогонку.

- Они пришли навестить меня,- объяснил он,- а поскольку мы их гости, следует сохранять с ними хорошие отношения и расплатиться, не откладывая, за все, что мы взяли у них, и за те продукты, которые они для нас приготовили.

Это было некстати, но мне ничего не оставалось, кроме как постараться не затягивать процедуру расплаты. Я достал наши обменные товары и принялся отмерять бисер. Гул восхищения прошел по толпе; в глазах мавайянов я был миллионер, настоящий Крез^*, человек неслыханно богатый и могущественный!.. Я отсчитывал рыболовные крючки, ножи, напильники, булавки... Некоторые из индейцев замерли на месте, не в силах оторвать взора от этого зрелища, другие ходили по лагерю, изучая мое имущество.

^* (Крез - царь одного из древних государств Малой Азии. Огромное богатство сделало его имя нарицательным.- Прим. ред.)

Наконец я расплатился со всеми, но на том дело не кончилось: эти милейшие люди принесли с собой кувшин с напитком. Они расселись на земле, и кувшин пошел по кругу. Жены стояли поодаль; одна держала в руке маленькую рыбу, другие занимались своими детьми.

Я сгорал от нетерпения. Длинная тень потянулась от леса через расчистку и подкрадывалась к гребню холма, за которым лежала деревня. Что будет с освещением?!

Ко всеобщему удивлению, я, попирая все правила вежливости, вскочил на ноги, схватил свои фотопринадлежности и помчался к деревне. Уже на бегу я осознал все безобразие своего поступка и оглянулся: индейцы следовали за мной. Возвращаться было поздно, я двинулся дальше. Однако все работы в поселении уже кончились, и солнце опустилось так низко, что нечего было и пытаться фотографировать.

Разочарование и стыд овладели мной. Надо было как-то исправлять положение. Когда индейцы догнали меня, я с широкой улыбкой стал показывать вокруг, твердя "кириванхи" и стараясь объяснить жестами, как мне нравится их деревня и насколько открытые дома привлекательнее всех виденных мною раньше. Потом я подергал длинную бамбуковую трубочку, в которую была продета коса Кирифакки, перебрал пальцами, будто пытаясь играть на флейте, и прикинулся удивленным, когда ничего не получилось.

Все рассмеялись. Мы сели возле главного дома. Кваквэ, больше всех встревоженный моим поведением, успокоился и тоже заулыбался. Он понял, что я отнюдь не хотел никого обидеть и сожалею о своей невежливости.

Будь на их месте другие индейцы, такой поступок мог повлечь за собой войну. В Южной Америке есть племена, чрезвычайно ревностно соблюдающие все обычаи, но мавайяны не относились к их числу. Если бы я на совете старейшин отказался от трубки мира (при условии, что у них вообще есть что-нибудь в этом роде), они бы просто подумали: "Что ж, может быть, он не любит курить". Непримиримыми гораздо чаще бывают индейцы, живущие ближе к миссиям, где им навязывают чужие правила морали. В таких деревнях я часто замечал, что мое появление настораживало индейцев: их лица становились отчужденными, непроницаемыми. Нам удавалось договориться лишь после того, как они убеждались, что я пришел как друг, а не как судья, не для того, чтобы запугивать их, обманывать или мешать им жить на свой лад.

Разглядывая новые незнакомые лица, я чуть не забыл о Кваквэ, а когда увидел его снова, то обнаружил, что он внимательно следит за каждым моим движением. Его глаза заблестели, по лицу пробежала улыбка, руки изящно и выразительно изогнулись. Удивительный человек! Я никак не ожидал, что встречу в джунглях столь утонченную натуру!

В нескольких метрах от меня лежал в гамаке Япумо, ласково поглаживая щеку своей юной жены. Они по-настоящему любили друг друга, это было видно. Я никогда не сомневался, что индейцам свойственны нежные чувства; правда, еще не случалось, чтобы их проявляли при мне столь открыто; но здесь ко мне относились, как к другу.

Еще приятнее было смотреть на то, как старый вождь Варума радовался встрече с внуком, Фоньюве. Они удобно устроились в гамаке лицом друг к другу; старик что-то рассказывал, а Фоньюве слушал, тихонько наигрывая на флейте. Потом внук стал описывать свои приключения, а флейту взял Варума. Старый вождь был хорошо сложен, не худой и не слишком толстый, но силы уже начинали покидать его. Кожа у него была светлая, как у белого, лицо добродушное, довольное - такое выражение можно порой наблюдать у людей преклонного возраста, привыкших к простой жизни. Глаза старика были полуприкрыты; играя или разговаривая, он время от времени заразительно смеялся. Я подумал, что еще никогда не видел человека до такой степени счастливого.

Я и сам был счастлив. Стемнело, пламя костра уже спорило с угасающим дневным светом. Старая женщина подала нам миску тушеного мяса и несколько маниоковых лепешек.