Глава пятая

Дорога ровная, спокойная, однообразная, и я могу теперь вернуться к своей дорожной игре. Вслух обсуждались две темы. Вслух - для того, чтобы не отвыкать от речи, и еще для опытов по поводу одного забавного предположения. Речь, которая обычно лишь обслуживает мысль, иногда сама побуждает мысль быть более находчивой и даже, как мне кажется, может предложить ей, мысли, совершенно неожиданные пути и ходы.

Первой была обсуждена тема о возможности получения цветного фотографического изображения, основываясь на предпосылке, что лучи спектра по-разному действуют на свето- и цветочувствительный слой фотографической пластинки. Успев до войны познакомиться с люмьеровским способом цветного фотографирования, я и в 1921 году все еще находился под впечатлением этого замечательного открытия.

Вторая тема была еще более увлекательной: должна существовать фиксация растительной клеткой картин окружающей среды. И если разработать способ восстановления этих картин, палеоботанические экспонаты рассказали бы нам о далеком прошлом с достоверностью очевидцев...

В таких рассуждениях я вскоре догнал идущую шагом повозку с почтовыми кожаными баулами. Подъехал вплотную. Ямщик спит. Вспомнил, как в моих сибирских краях мальчишки-озорники устраивали в таких случаях не очень невинные шутки: поворачивали лошадей. Впрочем, ямщик, спохватившись после сна, лишь добродушно ворчал: сам в былое время то же проделывал.

Гнедой по обыкновению стал шарить в повозке, ямщик вскочил, взглянул и - не знаю, что ему померещилось со сна, - отчаянно стегнул свою пару и помчался, оставляя за собой пыль.

Это было единственным приключением в дороге. Проехали мимо стройных, стоящих в предгорьях гробниц-мазаров и ближе к вечеру были на почтовой станции Отар.

На постоялом дворе - караван-сарае - купил несколько снопов свежей люцерны и поехал к карагачевой рощице. Но роща оказалась занятой. Тысячи скворцов, черных и розовых, подняли такой переполох, что мне стало неловко - ведь деваться им больше некуда, и я ретировался.

Тракт с наступлением темноты стал оживленнее, тянутся караванами подводы, пробегают повозки-ходки с колокольчиками. Совсем иная жизнь теперь у тракта.

Ночью вставал дважды - подбрасывал коню люцерну. И все же не устерег своего завтрака - остатков вчерашней каши. Кто-то съел все; даже котелок внутри блестел как у хорошей хозяйки - так может хозяйничать только собака. И хлеб весь вышел еще вчера. Чтобы не пропадало запасенное топливо, вскипятил воду в котелке, тщательно вымыл.

Как и вчера, идем по ровной широкой дороге. Хребет слева становится все ниже, впереди заметна седловина, там, наверно, будем подниматься на Курдайский перевал. А справа более низкая и еще более пустынная горная гряда.

Там, в верховьях речки Копалы, двенадцать лет назад было найдено совершенно новое растение студентом Лютиком в экспедиции Недзвецкого. Описано это растение все тем же Б. А. Федченко. Он назвал его громоздким, но зато хорошо запоминающимся именем: недзвецкия семиреченская - Niadzwedscia semiretschenskia В. Featsch. Туда бы, в эти горы! Наверно, они чем-то существенным отличаются от других, если там уцелело такое необычное растение из тропического семейства кунжутовых. Но я не поверну к влекущему к себе хребту. Слишком вескими были доводы против: хребет-лабиринт грозит бескормицей для Гнедого - риск недопустимый - и впереди ожидает главное.

В полдень приехал в маленький, без зелени поселок, такой же серый, как и окрестные каменистые склоны, - поселок Курдайский. Отсюда начинается и на восемь верст тянется подъем на перевал.

В поселке оживленно. Скопилось много подвод, на веранде чайханы проезжие пьют чай. Только что из глиняной печи - тамдыра - вынуты пирожки с мясом. Их здесь ждали и вмиг раскупили. На мою долю досталось два пирожка, очень вкусных, сочных, с румяными пузырями снаружи. Сидевший рядом со мной в чайхане бывалый местный житель, финансовый работник, объяснил мне, что пирожки называются "самса".

- Как? Самса? И речка за Торгапом - Самса?! Название ее, что ж, от этого пирожка происходит?

В беседу вмешался еще один местный старожил. Он утверждал, что правильно речка называется Самсау, то есть "быстрый поток". Чайханщик - к нему мы обратились за разрешением спора - сама деликатность:

- Каждая река имеет несколько названий, но лучше всего спросить людей, которые живут там, где протекает речка Самсау.

Гнедой доел сноп сухого, лишь побрызганного водой "клевера", как здесь называют люцерну; я купил в дорогу немного этого лакомого для него корма, лепешек для себя, и мы двинулись дальше по тракту вверх.

Первое же выходящее на дорогу боковое ущельице вызвало у меня то состояние, когда получаешь возможность вернуться к недочитанной увлекательной книге. Конь оставлен на дороге, а я уже там. И сразу - приятная встреча с неведомым растением. Поднимаясь по ущелью, уже издали на каменистом склоне, вернее, на каменном завале увидел группу растений, выделявшихся своей сочной зеленью на фоне окружающих серых камней. Роскошное растение. С корзинками палево-розовых соцветий. Отваливая камни, выдернул несколько стеблей и побежал обратно. Гнедой тоже обследовал склон у дороги, но удачей похвастать не мог. Здесь же, на дороге, попытался установить название растения-трофея. Ближе всего оно подходит к роду кузиния, но у кузинии, по описанию, листья должны быть колючими, это же без колючек. Может быть, новое? Ведь далеко не вся растительность в этих краях изучена.

Поднимались на перевал медленно, круто, и я шел рядом с повозкой, иногда задерживался, отставал, но достаточно было крикнуть "Стой!" - и Гнедой выбирал место, где можно было легко удерживать повозку, останавливался и ждал меня.

Неглубокое ущелье, по которому проходила дорога и бежал ручей, жило своей жизнью, совсем не похожей на оставленную внизу степь. Здесь по склонам - и чем выше, тем свежее и разнообразнее - зеленели и цвели травы. Все чаще попадались кеклики. Они шли целыми выводками по дороге впереди повозки, взлетали и тут же садились на склоны, наполняя ущелье голосистыми криками, в которых угадывалось название птицы: ке-ке-лик.

Лазоревый цветок у Курдайского перевала

А вот еще одна ботаническая радость: лазоревые шары на длинных, в рост человека, тонких стеблях. Неужели это растение нигде не ввели в культуру? Лазоревый шар - многоцветковое соцветие местного вида ворсянки - лазоревый цветок, Dipsacus azureus.

Соцветие лазоревого цветка

Под перевалом цвел шиповник; сочно зеленел пырей - лето в разгаре.

Курдайский перевал - огромное плато. Высота небольшая, всего 1260 метров, но ничего общего с оставленным три часа назад знойным, выгоревшим предгорьем. Дует прохладный ветер, вокруг все зелено, поют жаворонки, пасмурно - солнце за тучами.

Заночевали в уютной впадине с бугорком посередине. Конь пасется на хорошей траве, а у меня за прикрытием большого камня уже сварился на костре отличный суп.

Улегся в повозке, укрывшись пологом. И вскоре проснулся от грохота грозы и порывистого свирепого ветра, сорвавшего полог. Ветер вырывал полог из рук, но все же удалось укрепить его так, что из повозки получился узел, связанный концами вниз. Под колеса подложены большие камни. При свете молний виден был Гнедой, он стоял крупом к ветру с опущенной головой. Через оставленный лаз забрался в повозку и ждал, не попытается ли ветер сбросить меня вместе с повозкой вниз. Но где-то сразу открылись все заслонки, и обрушился ливень. Уже через полчаса я опять заснул под шум утихающего дождя.

Утро хмурое, сырое, дует холодный ветер. Конь спокойно пасется, потемневший, он даже стал мохнатым. У Гнедого была возможность напиться - рядом чистые лужи дождевой воды. Можно сразу выезжать.

По плато шли верст восемь. Дальше - под уклон. По сторонам нового ущелья стоят высокие растения с большими кистями белых цветов - тоже новое растение - мегакарпия. На сухих каменистых местах краснеют плодущие стебли ревеня, высохшие листья его ворохами лежат на дне ущелья. Проехав холмами верст десять, вышли на равнину. На горизонте к югу видна горная цепь со снежными вершинами - Александровский хребет, а ближе - зеленая полоска - это села в долине Чу. Встретив на пути речку Ргаиты, свернул с тракта, нашел место, достаточно хорошее для Гнедого, и встал на ночевку раньше обычного. По галечному руслу, журча на перекатах, текла прозрачная вода. На чистом прибрежном лугу излучины было тихо и уютно.

Собирая топливо в сухом овражке, куда ветром приносятся отмершие травы, "встретил необычайное растение: шаровидная кисть с множеством полупрозрачных пузыревидных перепончатых коробочек-плодов; каждый плод походил на погремушку, в которой находилось одно-два семени, твердых и крупных, как картечь. Что-то знакомое было в этом устройстве плодов. Но не таких же гигантских размеров может достигнуть леонтика! Какие же корни у этого незнакомца? Я долго искал растение, еще не сорванное ветром, но так и не нашел. На бивуак принес сухих стеблей, чтобы собрать семена.

У меня было все готово для обеда, когда я увидел направляющегося прямо ко мне со стороны Георгиевки всадника: вот и гостя бог послал. Подъехал молодой крестьянин на рыжей жеребой кобыле. Отказался разделить со мной трапезу, поблагодарил: он только что из-за стола. Ищет коня. Выезжая из холмов, я видел ручеек, вытекающий из небольшой долинки слева, и там, у скал, темного, очевидно карего, коня. Хотел было туда ехать на стоянку, но решил, что место уже кем-то занято.

- Он самый и есть, - крестьянин поблагодарил и пошел рысью к холмам напрямик.

Пообедав, поставил палатку и - пока светло - продолжал поиски заинтересовавшего меня растения на корню, раскапывая землю в тех местах, где, мне казалось, был след от выдернутых ветром стеблей. И опять вернулся ни с чем.

На закате по тракту домой проехал мой новый знакомый с карим конем в поводу.

Поднялся рано. Солнце вставало в дымке. Не завтракая, направился на поиски леонтики, теперь в сторону холмов. И здесь - нашел. Роскошный экземпляр! Полчаса я копал ножом твердую сухую землю, сожалея, что нет у меня лопаты или кирки (а может быть, это однолетник и труды напрасны?). То, до чего

я докопался, никак не вязалось с обычными представлениями о корневой системе; такого я никак не ожидал. Это был огромный, в два кулака, клубень, твердый, тяжелый, усаженный шишками, похожими на выступающие суставы пальцев. Это действительно она, леонтика, но какая! Как далека эта форма от обычного представления о барбарисе, колючем кустарнике, а ведь к одному семейству барбарисовых относится то и другое!

Опять показался всадник, кажется вчерашний знакомый, теперь - на карем коне. Мы одновременно достигли бивуака.

- Картошку нашу нашли?

От удачи, наверно, я ответил по-сибирски:

- Ну, дак?

Он понимающе улыбнулся. Сошел с коня, подал мне руку. Потом развязал тороки, снял тяжелый мешок, перехваченный в середине завязкой.

- Принимайте гостинцы. Наши прислали. - И стал выгружать содержимое из мешка. Здесь было, кажется, все, чем богата деревня: хлеб, огурцы, яблоки, твердые розовые помидоры, лук с крупными головками и пожелтевшими перьями и молодой чеснок. Я благодарил, а он смущенно вроде бы оправдывался:

- Рассказал я вчера, как было. Мои поругали меня: "Почему к нам не позвал, оставил человека в степи одного". А я, право, и не догадался. Там у него, говорю, травы сушатся, шатер стоит... А карьку своего вчера там, в долинке, и нашел. Что ему там понравилось: трава ли, вода ли?.. А "картошку" эту, если весной на поливе поглубже пахать, сто пудов на десятине собрать можно. Были такие, что варить пробовали: пена, одна пена идет, а к еде она совсем непригодная, даже свиньи не едят... Ну так прощайте и еще раз спасибочко. Я на почтовую станцию - мой черед возить пришел.

Я благодарил как мог за гостинцы, и мы распрощались.

...В Пишпек^* я въехал серым тусклым преждевременным вечером. Под моросящим дождем по грязной булыжной дороге долго трясся я мимо приземистых с набрякшими камышовыми крышами домов. Вот так город! Совсем иным представлял я уездный центр. Просто бесконечно длинное село.

^* (Теперь - столица Киргизской ССР город Фрунзе.)

Постоялый двор переполнен подводами. Поехал дальше. Сумерки застали нас с Гнедым за городом. Нигде не видно подходящего места для ночлега. Опять стали попадаться села. Так и ехали в ночной темноте. Перейдя вброд шумную речку, мы нащупали дорогу влево, к горам. Гнедой охотно туда повернул.

Сквозь тучи показались звезды, темной стеной стоял впереди Александровский хребет^*, мы остановились на площадке, покрытой травой.

^* (Теперь - Киргизский хребет.)

Горный хребет совсем рядом, рукой подать - чистый воздух безоблачного утра нарушил восприятие расстояний. Вершины в свежем снегу. Напоил коня, отдал ему остатки овса и занялся костром. Теперь я стал запаслив, с собой у меня всегда есть растопка, без нее развести огонь сегодня было бы невозможно: на берегу речки дров много, но они мокры. А дрова оказались принесенной с гор арчой, дым от них ароматный, праздничный.

Сверху приближалась повозка с ворохом зелени. Вот и трава для Гнедого едет. Гнедой тоже насторожился. В повозке сидит пожилой человек - не казах, похож скорее на китайца. Он придержал коня. И вовсе не трава у него, а хвоя какая-то. Остановился. Сошел с повозки.

- Здравствуйте, - говорит по-русски. Он из этого, рядом, села Александровки. Здесь живут дунгане. Откуда здесь дунгане? Его отец бежал из Китая, когда он сам был еще двухлетним ребенком. Живут хорошо, к ним всегда хорошо относились русские. И русские для них - друзья. Река эта - Сукулук. А его зовут Шомуза. Он едет с гор. Вот, везет чекенду. Неужели такая огромная эфедра? Да, в горах она очень большая. Там жгли чекенду, получили золу, два мешка везет с собой. Это дорогой продукт. Необходим для насвая^*. А зеленая чекенда зачем? О, это большое дело! Кроме обычного насвая Шомуза приготовляет немного особого - для людей, страдающих удушьем. Когда зеленые веточки чекенды высохнут, их разминают на катке и из сердцевины извлекают особую "муку", ее прибавляют в обычный насвай. У него есть постоянные потребители этого лекарственного насвая.

^* (Насвай - табак, который кладут под язык.)

Шомуза отказался от моего угощения, "ему сейчас нельзя", но будет рад, если ученый человек посетит его дом, найти его очень просто. Будет очень рад. Покажет свое хозяйство. Прощаясь, Шомуза еще раз напомнил, что ждет меня к себе в Александровку.

Позавтракав, я стал собираться и все время думал об эфедре. С самой глубокой древности у многих народов эфедра имеет славу лекарственного растения. Почему в насвай добавляют золу эфедры, а не другого растения? Какая такая "мука" и почему обладает таким действием? Растение одно, а сколько вопросов.

Рассуждая, собирался и не заметил, что неподалеку сидит на земле мальчик лет десяти. Он держит в поводу незаседланную лошадь, а другой рукой строит что-то из камешков, не обращая, казалось, на меня никакого внимания. Но едва мы с Гнедым тронулись, мальчик вскочил на коня и умчался.

Он встретил нас у въезда в село. Когда поравнялись, сказал "сюда", свернул с дороги, и Гнедой уверенно повернул за ним. У раскрытых ворот нас встретил Шомуза. Провел меня по длинной террасе, затененной виноградом, открыл дверь: - Считайте, что вы у себя дома. Комната чистая, просторная, с крашеным деревянным полом, выбеленная; посередине низенький столик, возле твердая подушка и на небольшом возвышении-лежанке стопка пестрых одеял. Окно открыто, и в комнату льется зеленоватый свет. Уютно, просто, ничего лишнего.

Шомуза во дворе своей усадьбы

Потом Шомуза пригласил меня осмотреть усадьбу. Весь участок поливной, со сложной сетью арыков. Поражала целесообразность использования каждого клочка земли, и - что просто невероятно - никаких сорняков. Ближе к дому располагался огород. На грядках кроме обычных овощей и доселе мне неведомые: земляной орех - арахис, какая-то коническая рыхлая капуста, пряные растения и необычные сорта помидоров.

Земляной орех я видел впервые и хорошо, что остановил на нем внимание, иначе не узнал бы о его лекарственных свойствах: арахис, уверял хозяин, полезен для людей, у которых вяло работает кишечник. То, что обычно занимает много места - тыквы, арбузы, здесь отсутствовало: "это дешевле купить". Сад составляла целая коллекция плодовых деревьев, приземистых, крепких, обильно плодоносящих. Пространство между деревьями отдано картофелю и свекле. Основную же площадь занимала махорка - главный источник доходов хозяина. Но какая махорка! Я не представлял, что это растение может быть таким мощным.

Возле конюшни помещение для измельчения махорки. На большом каменном диске стоял подвижной каток с дышлом для лошади. Здесь же ступы для растирания листьев, идущих на насвай. Шомуза делает также курительную махорку - смесь грубоистолченных стеблей и листьев. Зола эфедры - необходимый и ничем не заменимый ингредиент для насвая. Нет, никакая другая зола не может ее заменить.

Мои похвалы хозяйству Шомуза принял как должное.

На соседней усадьбе плантации мака. Да, из этого мака добывают опий. Если меня интересует, как его добывают, завтра можно будет посмотреть.

Через раскрытое окно сквозь виноградную листву, перебираемую легким ветром, только что взошедшее солнце на стене комнаты пишет радостные картины. Мою блаженную дремоту прервал хозяин:

- Вы хотите посмотреть, как режут мак?

- О да, да! Конечно!

- Пока готовят завтрак, мы успеем это сделать. На плантации познакомился с дунганином Лягезо.

Он и показывал, как добывают опий.

Четкость, ловкость движений человека, выполняющего обряд тысячелетней давности, сознание, что присутствую при таинстве превращения обычного растения в страшную силу добра и зла, - все это создавало настроение приподнятости и даже благоговения.

Лягезо работал, а Шомуза вполголоса, с той строгой интонацией, какая принята при совершении обряда, давал пояснения. Нож с двумя лезвиями, которыми Лягезо надрезает головки мака, - куа-хуа-тоза.

Лягезо переходит от одного растения к другому, а мы идем следом. Левой рукой он придерживает головку мака, а правой делает на ней горизонтальный надрез. И тотчас на поверхности выступают белые, как молоко, капельки сока.

- Надрез должен быть точным, никак не глубже корки плода, иначе сок уйдет внутрь, а не выступит наружу, - пояснял Шомуза.

Для надрезов Лягезо выбирал незрелые головки определенной стадии развития - величиной с дикое яблоко, с сизым налетом. Надо уметь определить на глаз, какую головку надрезать, какая даст больше сока.

Так, постепенно передвигаясь, мы прошли из конца в конец всю плантацию.

На обратном пути Лягезо надел на пояс жестяную кружку и достал другой нож - широкий, плоский, с полукруглым вырезом. Этим ножом он легким движением соскабливал с головки мака побуревшие и затвердевшие, как смола, капли.

Шомуза пояснял:

- Эти головки были надрезаны вчера. За сутки сок застыл и превратился в почти готовый опий, его надо только выдержать и вымесить, как тесто. Нож, которым снимают застывший сок, называется куа-чуа-тоза, а кружка, в которую его собирают, - куа-хуыза.

Вот и все. Лягезо выпрямился, улыбнулся, и мы стали говорить обычными будничными голосами. Да, плантация очень хорошая. Он, Лягезо, знает, как сеять мак и ухаживать за посевом, чтобы вырастить хороший урожай. Нет, у него от меня секретов нет. Он просто перед посевом выдерживает семена в растительном масле, а высевает их прямо на снег, когда снег уже прочно установился. Можно и без такой обработки семян вырастить хороший на вид мак, но он будет беден млечным соком, а иногда сока и вовсе не даст. Надрезы на одних и тех же головках при благоприятных условиях делают дважды и даже трижды. Семена мака тоже используют, из них жмут масло, очень хорошее, не только вкусное, но и целебное - от глистов.

Лягезо подозвал мальчика, что-то сказал ему, и тот криками и комьями земли стал прогонять с соседних тополей галок - злейших врагов маковых плантаций. Они расклевывают незрелые плоды мака, объедаясь семенами, пьянеют до такого состояния, что падают с деревьев, тогда "их можно в мешок собирать".

До завтрака успели еще посмотреть, как работает мельница Шомузы. Запряженная в каток лошадь с шорами на глазах ходила по кругу, измельчая прошлогодние стебли махорки.

Позвали завтракать. Опять сюрприз: мне предложили необыкновенно вкусное блюдо "манту" - нечто среднее между пельменями и пирожками, приготовленными на пару. В тонкий слой теста было завернуто рубленное с луком баранье мясо вместе с соусом, приправленным ароматными пряностями.

Дорога на перевал в Кара-Балтинском ущелье

От гостинцев на дорогу я отказался наотрез, у меня еще сохранились георгиевские. На прощание Шомуза дал мне кожаный мешочек с "мукой" из эфедры и записку, написанную иероглифами, к своему приятелю в Кара-Балты. Тот поможет устроить поездку к зарослям эфедры в Кара-Балтинском ущелье. Однако за селом я все же обнаружил в повозке корзиночку с овощами и фруктами. Зеленовато-белую сочную редьку я предпочел всему остальному. Это, по-моему, одна из вершин искусства огородников.

Дорога шла через цепочку сел с домами, крытыми камышом, с тополями и садами. Между селами раскинулись луга и поля пшеницы, пересеченные руслами выходящих с гор рек. С этих открытых мест виден высокий хребет со снежными вершинами.

В селе Кара-Балты пришлось долго ездить по широким улицам с непросыхающими лужами, покрытыми водорослями всех цветов - от изумрудно-зеленого до пурпурного, но своего адресата - приятеля Шомузы - разыскать я так и не смог. Хотя нашелся добровольный проводник, который помогал мне в розысках, забегая во дворы, расспрашивая, и мне было неловко, что я вынуждаю взрослого человека бегать из-за меня вот уже битый час. Так мы дошли до верхней окраины села. Отсюда видны недалекие зеленые лужайки у канала - хорошее место для стоянки.

- Так что делать будем? - Мой радушный проводник словно чувствовал свою вину в нашем неуспехе.

Я поблагодарил его, принес извинения и сообщил о своих планах насчет стоянки на лужайке...

- Фу ты, господи! Да вы что?! Поехали!

Я поехал за ним, и мы вернулись в нижнюю часть села. Он открыл ворота из тополевых жердей, попридержал, пока я въехал:

- Вот здесь и ставьте вашу "биду", - он показал место около небольшого штабеля свежих досок и пояснил: доски - это он на пол настилать собирается.

Хозяин помог выпрячь коня, он не возражает, если я на ночь расположусь на досках:

- Устраивайтесь, как нравится, в хате летом тоже удовольствия мало.

С улицы прибежали ребятишки, свои и чужие, глазели молча, но были прогнаны: чужие - на улицу, свои - в хату. Туда и меня пригласили. Хозяйка, высокая, костлявая, спокойная, достала из печи теплую запеканку и крынку молока. Хозяин не присел, заторопился:

- Может, найду вам попутчика на перевал.

Я устраивался на ночлег. Ребятишки опять появились во дворе, натаскали Гнедому свежего сена и уселись возле меня. С ребятишками говоришь как с самим собой. Слушают мой рассказ о путешествии, об Алтае, Семиречье, о переселенцах, пеликанах, о тушканчиках, об илийских комарах, а в конце спрашивают: "Дяденька, это такая книжка есть?" Вышла хозяйка звать своих в дом, но тоже стояла слушала. Вернулся хозяин:

- Что бы вам вчера приехать! Утром наши к отарам под перевал поехали как раз дорогой на Кара-Балты. Но, бог даст, завтра, может, кого найду, доставим вас в Кара-Балты.

Ребята гурьбой в темноте повели Гнедого на водопой, ссорясь из-за каких-то своих ребячьих привилегий. А потом ухаживали за конем, положили ему сена на всю ночь - он у них герой из знакомой книжки.

Утром хозяин привел казаха, который будет догонять тех, кто позавчера уехал под перевал к отарам:

- Вот вам попутчик.

Гнедой заседлан. Положил в сумы-переметы самое необходимое для далекой экскурсии. По пятам за отцом ходил, канючил Павлушка, упрашивал пустить со мной. Но мальчик недавно из больницы, слаб еще, чтобы верхом сто двадцать верст в оба конца сделать.

Дорога колесная, вела прямо на юг, к горам. Слева тянулась цепь больших курганов. Подъем на глаз незаметный, но вскоре пришлось перейти на шаг, теперь можно ближе познакомиться со спутником. Он и его товарищи - из степей за рекой Чу. Но на лето овец они угоняют туда - он махнул рукой вперед - в Сусамырскую долину. Для скота там "лучшее место в мире". Мне обязательно нужно побывать в Сусамыре. О нем не рассказывают, а поют: "Кто в Сусамыре не был, видел только половину". Сейчас там накопилось много шерсти, нужно вывозить.

Мы прошли верст пятнадцать, пока добрались до предгорных холмов. Справа уже временами доносится шум пока невидимой еще реки Кара-Балты. Наконец показалась она внизу, снежно-голубая. Мы стали круто спускаться. По шаткому мосту переехали пенный поток, бурлящий среди громадных валунов.

Вскоре мы нагнали караван моего попутчика, расположившийся на полдневный отдых. Анероидом я измерил абсолютную высоту - 1515 метров, от села мы прошли 32 версты, предстоит сегодня сделать еще 20 по крутым вьючным тропинкам.

После недолгого отдыха шли тропой, по крутым склонам, то удаляясь от реки, то приближаясь к ревущему потоку. На камнях среди бурлящей воды неожиданно появлялись юркие и быстрые короткохвостые оляпки. Попрыгав на камнях, они вновь исчезали. Интересно, что среди грохота реки, где нам, чтобы услышать друг друга, приходилось кричать, слабые голоса этих маленьких птичек были слышны так же хорошо, как и в тихой долине...

Эфедра стала встречаться с высоты 1600 метров. Сначала попадались отдельные куртинки, а затем пошли настоящие заросли. Эфедра занимала склоны, террасы, и особенно густой она была на грандиозных чернокаменных осыпях. Крупные кусты со стволами в руку толщиной гнездились в трещинах скал, всюду, где только им удавалось зацепиться корнями. Мы были в царстве эфедры. Ниже встречались ее кусты с красными, как рубины, или оранжевыми сочными плодами, выше - плоды были как зеленые зерна - они еще не созрели.

Так удачно сложилось, что мои спутники решили ночевать в зоне зарослей эфедры. Мы вброд перешли здесь уже не такую грозную Кара-Балту и, поднявшись по ее притоку, стали на ровном месте. В нашем глубоком ущелье солнце давно скрылось, наступил долгий горный вечер. Я мог вдоволь налюбоваться эфедрой, взял образцы древесины и зеленых побегов, познакомился в натуре с "мукой" - сердцевинной тканью веток.

Наш костер благоухает - в нем горит арча. Чай готов. Мы угощаем друг друга чем богаты. Все завороженно смотрят на огонь, один рассказывает, остальные слушают. Об эфедре - чекенде, о ее целебных свойствах столько интересных историй. Кто знает, тот может лечить ею больных желудком, особенно когда бывает рвота с кровью и пища приносит человеку не силы, а мучения. Чекендой лечат от ревматизма, простуды...

Было приятно, что мои попутчики встречу с горами принимали восторженно, как большой праздник, и уже это одно нас сближало, и они говорили, что мне обязательно нужно побывать в Сусамыре, где трав разных - тьма. Есть там один человек, он все травы знает и все мне расскажет.

На ночь мне отвели удобное место возле костра. Никогда еще не приходилось засыпать на пружинящей постели из ветвей душистой арчи. Почему запах ее древесины вызывает картины детства? Да, вспомнил: запах стружки оттачиваемого карандаша. Обоняние, пожалуй, обладает наибольшим запасом ассоциаций. Вернее, запахи вызывают самые глубоко запрятанные воспоминания. Это - новая тема для размышлений в пути.

Несмотря на высоту - более 2000 метров, ночь выдалась совсем не холодной. Еще не вставая, слушал необыкновенно мелодичное пение незнакомой птицы. Звуки сильные, переливчатые, как бы светящиеся.

- Что это? - спросил я соседа.

- Это зокча. Вон, посмотри, одна совсем близко. Казалось, темные скалы посветлели, став фоном для этой идеально, абсолютно черной птицы. И поистине только гениальный художник мог так украсить эту красавицу, дав ей огненно-красный клюв. Сказочная памирская галка!

Стайкой взлетали и вновь садились на черные скалы ущелья зокчи - памирские галки. Один из моих спутников:

- Говорят, у нее мясо вкусное. Второй:

- Зачем так говоришь?! Первый устыдился, отвернулся.

Пусть бы ничего не было в этой поездке - ни красоты ущелья, ни знакомства с рекой, с зарослями эфедры, только эпизода с памирскими галками было бы достаточно.

Мои спутники торопятся. До перевала осталось двадцать верст. Опять перебрели ледяную реку и правым берегом идем вверх по течению. На берегу цветущий шиповник, березки с розоватыми стволами.

Так одолели мы около трех верст и на высоте 2225 метров, свернув по крутой тропинке вправо, стали удаляться от реки. Все сразу изменилось. Исчез шум ревущего потока, к нему мы успели привыкнуть, и наступившая тишина воспринималась как пустота. Вместо камней - зеленые луга, древовидную арчу сменили разбросанные по склону заросли приземистой стелющейся арчи-можжевельника.

Над хребтом показалось солнце. Мы вошли в покатую котловину, она после крутого подъема выглядела равниной. В котловине - залитое солнечным светом озеро ярко-оранжевых тонов. А вот и старая знакомая - алтайская купальница! Может быть, выше встретится и другой вид, чудо алтайской флоры - жарки? Здесь мы дали передохнуть лошадям, а дальше пошли серпантинной, более легкой дорогой по крутым зеленым склонам, пересекая мелкие ручьи и мокрые луга.

Мы были на высоте 3000 метров. Мои спутники остановились. Поеду ли я на Сусамыр?

- Тогда вон видишь вверху три юрты? Мы едем на перевал, а тебе к юртам.

Мы распрощались как давнишние друзья. К юртам вела тропинка вдоль небольшого ручья.

Еще за полверсты навстречу без лая понеслось около десятка собак во главе со свирепым городской породы мордастым гладким псом. Пес-лидер бесцеремонно подскочил к хвосту Гнедого и получил хорошую затрещину. Поматывая головой - "вот это - да!", с внешне непринужденным видом побежал вперед, а остальные, труся рядом с нами, переглядывались и, мне показалось, украдкой похохатывали, как всегда радуются неудаче узурпатора.

У юрт выстроились все обитатели кочевья. Я подъезжаю шагом, меня внимательно разглядывают. - А мы думали, начальство какое едет. Не понять, разочарованы или обрадованы хозяева, что мы с Гнедым не начальство.

Седло внесли в юрту, меня накормили молочной лапшой, обещали коня пустить на луг. Не теряя времени, взял сумку и пешком отправился вверх, туда, где еще по дороге меня заинтересовала лилово-розовая заросль незнакомого растения.

Сияющий, безоблачный, солнечный день, прохладный, даже холодный воздух. Все вокруг цветет: герань, незабудки, примулы, астры, змееголовники, вероника, скабиоза, колокольчики, очанка, лютики, мытники желтые, а на мочажинках - мытник розовый с вихревым скрученным соцветием. Горечавки разных окрасок - от глубоко темно-синего до блекло-голубого, разных форм - от мощной горечавки тяньшанской до миниатюрных, едва заметных однолетних горечавок-пигмеев.

Вот и та заросль. Это оказался высокогорный фломис; рядом драконова полынь, она сопровождала нас всю дорогу - от холмов внизу, где она, высокая, цвела, до этих альпийских высот, где она совсем мала, скромна и даже не обещает зацвести.

Фломис

Ко мне с тропы спустился всадник. Спешился, поздоровался за руку, достал из хурджина пучок травы:

- Мамыры, вам друзья ваши прислали. Мамыры оказалась та самая маленькая полынь, которую у тропы я принял за альпийскую форму горькой полыни. И еще пучок белоцветной травки.

- Это тоже лекарство. Пьют как чай, помогает, когда болит голова и сердце колет. Тоже они прислали.

- А называется как?

- Таксыр^* (руку приложил к сердцу), не знаю, не спросил.

^* (Господин.)

Это было крестоцветное растение тафроспермум.

- Вот еще, может, вам интересно будет, - он достал из переметной сумы пучок травы. - Это - сахарный лук.

Картуза

Действительно, то был незнакомый мне лук с трубчатыми сизовато-зелеными листьями, сочный, приятно ароматный, сладкий, без обычной для зеленого лука горечи. Я похвалил лук и спросил: культивируют ли его на огородах?

- А зачем? Там, в горах, особенно по Кёкё-Мерену, его много. Растет он на камнях и на песке, а на огороде, может быть, и не станет расти...

(Вот находка была бы для тех мест, где песок да камни и климат суровый, как на Сусамыре!)

Я перегружен травами, и всадник сам предложил отвезти их на кочевье. Он делал все солидно, степенно: снял чапан, аккуратно завернул в него ворох трав и, уложив сверток впереди седла, направился к юртам. Теперь, освободившись от громоздкого груза, можно налегке продолжать экскурсию.

Я шел огибая долину. Здесь все мягкие склоны расчерчены тропками-горизонталями - следами идущего вереницами скота.

Внизу, в начале ущелья, такие тропинки выделялись более четко и придавали ландшафту облик выбитого скотом выгона.

Выхожу я к истокам ручья и вдоль него спускаюсь к юртам, осматривая растительность. По его берегам, омываемые ледяной водой, растут котиледон, альпийская кровохлебка, а у камней притаилась скромно красивая кортуза с кистями поникших розово-фиолетовых цветов-колокольчиков. Ее округлые листья с сюрпризом: они обладают тонким, свежим фиалковым запахом. На мочажинах - стройная белоцветная шверция и маленькая с белыми цветками-звездочками парнассия-белозор, а на широкой луговине разбросаны розетки бесстебельных растений - девясила и татарника, который и здесь не сбросил своего колючего оружия. На более сухих местах, дальше от ручья, среди разнотравья, познакомился с маленьким скромным аконитом круглолистным.

Меня накормили борщом; только на такой высоте можно по-настоящему оценить это овощное блюдо. После обеда у меня было много работы с ботаническими образцами. Вечером на стане шла напряженная деятельность: доили овец, коров. Одна из юрт представляла собой настоящий завод для переработки молока на брынзу и сыр. Во второй размещались семейные с детьми; меня устроили в третьей юрте, здесь было скученно, тесно, стоял, как и в производственной юрте, кислый молочный запах.

Вечером, когда были закончены все работы, в общей юрте при свете свечи в фонаре шла беседа перед сном. Рассказывали о Сусамыре. По словам русских, это Сибирь, настоящая Сибирь, с березами, черемухой, калиной, а главное, с комарами. На такой огромной высоте там комар донимает весь день, исчезая лишь ночью, а ночью там бывают заморозки и летом. Зато рыбы там...

Следующим вечером я был уже в селе Кара-Балты. Переночевав, туманным утром с помощью хозяина запряг Гнедого опять в двуколку, и мы выехали на тракт.

Дорога ровная, по сторонам села с садами, с крытыми камышом хатами. Хребет по-прежнему тянется слева, но постепенно теряет свою грандиозность, снега на вершинах меньше, предгорные холмы посерели, совсем выгорели. Промежутки между селами увеличились, на них - никаких посевов.

После Пишпека вновь появился южный вид софоры - софора толстоплодная, а на придорожные холмы как бы спустилась с гор заросль стройных, сияюще цветущих эремурусов Ольги.

За Чалдоваром в глубоком овраге сделали небольшую остановку. Пока конь подкреплялся на подножном корму, я перебрал гербарий, высушил бумагу.

Вечером были в Мерке. Здесь очень оживленно, в чайханах много людей, у коновязей - лошадей. Остановился, чтобы купить ячменя и люцерны, но нас окружили деловые люди: что везу, нет ли чего продажного? Так и уехал, не добившись ничего.

За Мерке стал высматривать место для ночевки, с кормом всюду плохо: только верблюжья колючка да дикая свекла. Встретив ручеек, поехал за ним, он спустился в глубокий овраг, мы проехали поверху и к сумеркам остановились там, где ручей протекал через широкий луг.

На следующий день перед селом Луговое на высоких холмах с высохшей растительностью вновь встретился с анабазисом. И только здесь, на бугре, со следами древнего селения или заброшенного кладбища. Дальше опять безотрадная степь, холмы, высохшие травы. Свежее пятно зелени было далеко, но мы свернули к нему: пора дать коню отдых. Лужайка без воды, ночевать здесь не будем - сразу пустил коня на выпас. А сам, не теряя времени, принялся за сушку своих трав. Нас видно с дороги. Конечно, кто-то уже направился к нам. Подъехал казах, поздоровался, отвел коня подальше и, не задавая обычных вопросов, стал внимательно рассматривать растения. Каждое нюхал.

- Там был? - он показал на горы. - Это мамыр?

Долго сидел на корточках, всматриваясь, изучая знаменитую траву, так долго, что я отделил для него небольшой пучок. Судя по восторженной благодарности, он никак не ожидал такого жеста. Сам он из аула возле песков - он показал на северо-запад, зовут его Есеем. Он приглашает меня к себе в пески, там тоже много всяких трав. Посмотрел на солнце, заторопился, попрощался и уехал. Я решил собираться и ехать до первой воды.

Два дня однообразного пути по равнине. Снимаясь с последнего места, где сделал короткий отдых, уже садясь в повозку, увидел всадника. Это был русский на отличном рыжем мерине. На тракт выехали вместе, и дальше он ехал рядом с повозкой. Обещал показать мне чудесное место для ночевки. Недалеко отсюда будет поселок Подгорное. Выше - он в прошлое воскресенье там проезжал - на речке Чал не косят - камни - и не пасут; вот где надо остановиться: и вода, и трава! А Гнедой как будто понял, приободрился, прибавил ходу.

Однако на место приехал почти в темноте. Коня привязал на длинный аркан, принес воды, поставил палатку и ждал, когда придет время вести коня на водопой. Луг просторный, трава свежая, рядом темная полоса приречного кустарника.

Засыпал под звуки бегущей речки. Звуки напоминали музыкальную шкатулку.

Только утром я полностью оценил новое место. Гнедой, насытившись, лежал, что редко с ним бывает. На лугу - лучшие кормовые травы и даже люцерна. В неширокой - шесть - восемь шагов - речке совершенно прозрачная вода сбегает спокойно, тихо плещась у камней. Коню здесь раздолье, я приведу в порядок все, что собрано в горах. Да к тому же такая речка не может быть без рыбы. Не зря вчерашний знакомый приговаривал: "Все бы лето на Чале прожил, будь я свободен".

Из-за гор вышло солнце, и местность стала еще краше. Здесь особенная чистота и свежесть. На свободной от травы площадке я разложил сушить собранные в горах растения, а сам решил пройти вверх по речке, прихватив с собой удочку. Удилища у меня теперь есть - карабалтинские ребята подарили несколько: таловые, карагачевые и даже тутовое - "на пудовую рыбу".

Луга разукрашены самыми приветливыми красками летнего утра - голубыми цветами цикория. Новых растений не видно - обычные травы лугов, к ним прибавилась, начав зацветать скромными розоватыми цветочками, лишь зубянка. У воды - ива, боярышник и облепиха.

В речке заводей нет. Прозрачная вода идет ровным уклоном через округлые камни, покрытые темными водорослями. За большими выступающими камнями - маленькие водовороты и менее быстрая струя. Туда я забросил удочку с пестрой гусеницей. И сразу - гладкий, холодный, с темной пятнистой спиной осман. Но не губастый, как на лунной речке Ай, а с заостренной, как скребок, нижней губой. Тут же, не сходя с места, снимаю с куста гусениц, вытаскиваю одного за другим больше десятка почти одинаковых полуфунтовых османов: рыба крепкая, плотная, красивая.

Склонившись над водой, слышу, как подъехал вчерашний знакомый:

- Уй ты! Неужели - здесь?!

Перебирает рыбу, восторгается, как мальчишка. Помогая дочистить улов, представился: он - Федор Иванович из Аулие-Ата^*. А здесь, в селе, гостит у сестры, старшей, замужней.

^* (Теперь - город Джамбул.)

Из самых крупных османов сварил уху, туда пошли все остатки овощей: лук, чеснок, сухой укроп и красный перец.

К ухе мой гость подсел без церемоний. Ест, хвалит: в жизни такой не едал. Как называется такая уха? Уха по-андалузски! Его как прорвало. Это был лишь повод: хохотал он от избытка радости, от простора, молодости, здоровья. Потом сразу посерьезнел:

- А приехал к вам я с делом. С большим делом. В германскую и после, когда с белыми воевал, мне в госпитале пришлось побывать. Тифом тоже болел. Много у докторов о камфоре разговоров слышал, до зарезу камфора нужна была. А у нас в песках трава растет - чистая камфора. Ошибки быть не может. Раз вы по травам работаете, траву эту должны посмотреть. Я по заготовкам шерсти работаю. Мне в пески ехать - не миновать. Так вот мое предложение: поедемте вместе. Конечно, верхами. А таратайку вашу у шурина оставим.

Он говорил упрашивающим, убеждающим тоном.

- Вижу, вижу, согласен! Завтра и выедем. Решили?

Вот что надо воспеть: счастливое стечение обстоятельств, счастливую случайность! Я мечтал посетить одну из трех обширных среднеазиатских пустынь. И вот в одну из них - Муюнкум - я отправлюсь завтра.

Гнедой явно недоумевал. Он смотрел, как я погрузил в повозку вещи, но недовольства не выказывал - он охотно, помогая мне, сам втискивал голову в хомут.

Въехали в село. У раскрытых ворот мужчина:

- Сюда, сюда...

Помогли мне выпрячь Гнедого - и сразу в баню: первый пар гостю.

Напарившись, в свежем белье, прошел в глубь сада. Племянник Федора Ивановича - Коля знакомил меня с лучшими яблонями. В беседке - он сам построил беседку и ночует в ней - вылеживаются почти созревшие груши. Беседку с топчаном уступает мне. Здесь и любимые Колины книги; я могу читать их сколько угодно. Зимой он живет у дяди Феди в городе - учится. Он все умеет делать сам, без промаха бьет кекликов, когда дядя Федя дает ружье. Дядя Федя согласен взять его в экспедицию в пески.

Здесь нас и нашел Федор Иванович. Он уже договорился с одним человеком, который хорошо знает дорогу в пески, зовут его Есеем. Утром будет здесь.

Коля умоляюще смотрит на меня, и я говорю, что без Коли никуда не поеду, без такого бывалого и умелого парня. Федор Иванович расхохотался:

- Уговорил! Обработал, чертенок конопатый!