Глава шестая

Перед выступлением отметили по анероиду абсолютную высоту поселка - 758 метров, записали температуру воздуха: 22 градуса. Как это интересно: ребята завидуют Кольке - он в настоящей, "взаправдашней" экспедиции, где все будут измерять, записывать. А Колька даже смущен: он же не виноват, что ему так повезло.

За селом местность холмистая. Впереди Есей с Колей, за ними рядом - мы с Федором Ивановичем.

Шли прямо на север: сначала холмами, покрытыми злаковой растительностью, затем равниной по плотному песку, сплошь заросшему двухлетней прутьевидной полынью. Кислый запах ее сопровождал нас на всем переходе через эту полосу. Дальше, до границы подвижных песков, - седая многолетняя полынь. Здесь, у колодца Аралбай-Кудук, стоят четыре черные юрты. У колодца медленно, спокойно и сосредоточенно пьют воду верблюды, а возле юрты доят верблюдицу. Картина тысячелетней давности. Дует восточный ветер, небо в пыльной мгле кажется серым.

"Педю" - Федора Ивановича здесь знают и ждали. Пока он занят своими заготовительными делами, мы с Колей определили: колодец находится на абсолютной высоте 610 метров, то есть мы сегодня спустились почти на 150 метров. Глубина колодца до поверхности воды 13 метров, в тени сейчас 39 градусов.

Колодец в песках

В окрестностях кочевья собрали образцы растений.

Собранным растениям были даны названия и характеристики. Алтей - "гюль-хаир" скот не ест, отвар травы применяют наружно при чесотке. Эбелек едят только лошади. Про эту траву еще песенка существует, поют ее в такт дорожному шагу коня - юргё. Белая полынь - джусан хороший корм для овец и лошадей только зимой, скот добывает джусан из-под снега. А красную полынь - кзыл-бургунь скот совсем не ест. Лекарственных трав много там, в песках.

Лошади накормлены, напоены, и мы выступили дальше. Наш караван увеличился на одного всадника на верблюде; это Базарбай - знаток здешних мест; к тому же его верблюд нагружен сеном для наших лошадей.

Через полтора часа въехали в настоящие подвижные пески. Начались заросли сизой жесткой низкорослой эфедры. Казахи называют ее "кылча" или "кзылча" из-за красных сочных плодов-ягод. Эфедра плодоносила так обильно, что кусты ее издали выглядели красными холмиками.

Кончилась эфедра, и мы вступили в барханы с кустами джузгуна и песчаной акации. Некоторые экземпляры этой акации имеют странный вид: ветер выдул из-под них песок, обнажил корни, и стоит на них куст или деревцо как на подпорках.

Куст джузгуна в Черных песках

Вдруг перед нами открылось ровное серебристо-белое пространство, и мы въехали в обширную заросль камфорной полыни. Сразу нас окружил плотный аромат камфоры. Спешились. Лошади не тянутся к этой траве, даже не опускают головы. Выделили площадку и занялись подсчетом на ней растений: это нужно для определения запасов сырья и камфоры.

Плоды джузгуна

Дальше на север наш путь проходил буквально через царство зайцев. Их было необыкновенное множество. Они выскакивали из кустов, из-за бугров, повсюду виднелись протоптанные ими тропы. Заяц мелкий - толай. Коля просил ружье, но Есей сказал, что на зайцев здесь ружья не требуется, придем на место, длинноухие будут у нас и без ружья.

Вечером остановились у колодца Нашай-Кудук. Мы хотели разбить лагерь на твердой площадке, но Есей возразил: здесь ночью будет много всякой гадости - змей, каракуртов, фаланг, и мы стали устраиваться на чистом пологом склоне песчаной гряды, подальше от колодца. Верблюда, развьючив, угнали подальше, спутали - там он найдет себе корм и не будет досаждать нам криками и неприятным запахом. Лошади остались при нас. Коля - "я сам" - отправился с ведром и веревкой к колодцу достать воды. Вскоре со стороны колодца раздались истошные крики. К нам без ведра, странно размахивая руками, бежал Коля. Есей, видно, сразу сообразил, в чем дело, крикнул, чтобы мы оставались на месте, схватил сноп сена, побежал навстречу Коле, взял его за руку и увлек куда-то в сторону. Я не мог понять, что произошло.

Вскоре все разъяснилось.

Осы! Колодец занят осами. Их там тьма. Коля мучился от боли, лицо и руки его буквально на глазах опухали. Есей подвел его к тому месту, где только что помочилась лошадь, брал мокрый песок и прикладывал к опухшему лицу. Мальчику, видимо, стало легче, и он сам продолжал лечение.

Однако как добраться нам до воды, заблокированной осами? Федор Иванович выдвинул план: зажечь сухой помет и в ведре спустить в колодец, закрыв его сверху рядном. Есей план забраковал: осы будут падать в воду - лошади заболеют. Решили ждать наступления темноты: осы заснут, и тогда без помех можно будет доставать воду.

Пока Базарбай собирал топливо, Федор Иванович и Есей с палками ушли на охоту. Охота на зайцев проста: сядет охотник у заячьей тропы за кустом с палкой, заяц прискачет, он его палкой - бац! - и в сторону. Одну тропу обработал, на другую переходи.

К наступлению темноты у нас жизнь была налажена. Базарбай за бугром свежевал зайцев - их принесли четыре штуки. Есей достал из колодца воды. Потом и все осмелели, пошли к колодцу, даже Коля. Долго поили лошадей: казалось, они никогда не напьются.

Когда зажгли костер, к нему стала лететь, ползти и прыгать всякая живность - кобылки и какие-то мотыльки, а жуки врывались из темноты, как будто ими из рогатки выстрелили. Поэтому ужинали не у огня, а на своем теплом бархане.

Мы лежали под звездным небом, каждый вырыв себе ложе в песке. Внизу лошади, привязанные каждая отдельно, шумно хрустели сеном. Печеных зайцев ели только Базарбай да Коля; у нас еще много запасов из дому. Федор Иванович излагал свой план промышленной заготовки длинноухих: к зиме забросить бы сюда ситцу, чаю, можно было бы миллион шкурок добыть.

А на реке Чал можно устроить завод, чтобы камфору добывать... Камфорной полынью здесь давно лечатся, главным образом от ревматизма. Казахи - те просто натираются свежей травой, а русские настойку делают на водке...

Может быть, Федор Иванович и дальше развивал свои планы, но я уснул.

Напоили лошадей до рассвета, пока осы не проснулись. Холодно, 14 градусов. Опять идем на север. И опять через заросли эфедры и обширные площадки с камфорной полынью.

До следующего урочища - Кундуз - шли пять часов. Еще издали мы увидели нечто необычное, здесь совершенно неожиданное, у меня вызвавшее мальчишеское радостное волнение. Коля огласил пустыню удивленно-восторженным криком:

- Вигвамы! Вигвамы!

Да, у озера стояли сооружения, поразительно напоминающие индейские вигвамы, так хорошо знакомые нам по любимым Детским книгам. Подъехали. Вигвамы были сделаны из камыша. Есей предупредил: заходить в шалаши не следует, в них от зноя спасается скот, можно набраться клещей. Коля все же заглянул внутрь: там ящерицы, кобылка и даже висят летучие мыши.

'Вигвамы'

Урочище Кундуз - это цепь пересыхающих озер, заросших камышом. Камыш скашивают на сено зимующие здесь скотоводы.

Потом, после недолгого отдыха, пошли на восток и северо-восток. Растительность резко изменилась. Исчезли эфедра и камфорная полынь, потянулись сплошные заросли маленькой полукустарниковой многолетней полыни с примесью терскена и высохших злаков.

Но странно, вновь появился запах камфоры.

Сначала я подумал, что это мне просто кажется, что это результат усвоенной неразрывности зрительного восприятия (седая полынь) и обонятельного (запах камфоры). Но нет! Запах был не мнимый, а реальный, резкий запах камфоры. Остановились. Знойный полдень. В тени 42 градуса, а на поверхности песка 56! Срываем ветки пожухлой травы, растираем всякую зелень между пальцев. Вот и разгадка: запах камфоры исходит от этой многолетней полыни. Федор Иванович ликует: мы сделали открытие! И Коля повеселел, у него на безобразно опухшем лице "проклюнулись", как сказал Федор Иванович, глаза.

Зарослью новой полыни шли больше часа. А затем еще час - до урочища Эль-Хаттаган-Куль - пересекали барханные пески с джузгуном, эфедрой, мордовником, хондриллой и верблюжьей колючкой.

Урочище Эль-Хаттаган-Куль - довольно живописная местность. У колодца расположено около десятка юрт, а за ними - озера. Там кричат и сверкают белизной птицы, множество птиц. Нас пригласили в просторную юрту, угостили кумысом.

Мы здесь ночуем. У Федора Ивановича начались деловые переговоры с казахами, Коля, выклянчив у Федора Ивановича ружье и два патрона, побежал к ближайшему озеру. За ним - все мальчишки аула.

Я отправился в пески. Нового нашел мало: растительность выбита скотом, но все же пополнил гербарий экземпляром приземистого, распластанного в виде розетки вьюнка с розовыми цветами и узкими серебристо опушенными листьями.

Сверху, с бугров, мне видны маневры охотников. Ребятишки камнями и криками пытаются поднять водоплавающую дичь на воздух, но утки, гуси только отплывают на середину озера. Коля укрылся в камышах. Наконец выстрелил: раз, другой. Вот тут на воде началось смятение. Птицы оказалась уйма, откуда она только взялась! Гуси, утки взволнованно кружат над песчаными холмами, но, конечно, на горячий песок сесть не могут и опять опускаются на воду. Кажется, Коля подстрелил гуся. Несколько ребят барахтаются в воде, а теперь всей гурьбой бегут с огромной птицей в руках к юртам. Из юрт вышли люди...

Коля стал героем дня. Мальчишки неотступно ходят за ним и даже подарили ему змею-стрелу, а чтобы убедить его, что она не опасна, один дал змее укусить себе палец: видишь, она совсем нестрашная. Хотя Коля не умел говорить по-казахски, а ребята по-русски, но они отлично понимали друг друга.

Федор Иванович решил поохотиться утром, когда гуси будут возвращаться с предгорий, где они ночью пасутся на пшеничной стерне. А потом двинемся в обратный путь, но уже другой, прямой дорогой. Верблюд нам не нужен будет - за день сможем добраться до Аралбай-Кудука, грунт на этом пути твердый, можно идти даже рысью.

Думал: какая же это пустыня? Вода в здешнем колодце совсем близко, до нее всего 170 сантиметров, и колодец здесь можно вырыть почти в любом месте. Богатый животный мир и огромные запасы полезных растений.

Мы наскоро позавтракали и выехали еще по прохладе. Двигались на юго-запад.

В небольшой котловине на сухом кусте сидел большой и нескладный птенец. Коля поскакал поймать его, но криками Есея был вовремя остановлен. На обратном пути его уже преследовал откуда-то появившийся взрослый беркут - мать. Вот когда обнаружилось, что Есей говорит по-русски: он стыдит Колю и поделом - Коля просил застрелить мать, чтобы взять птенца. Есей не на шутку рассердился:

- Тебе зачем птенец? Это не детская забава. В песках надо быть справедливым. Кому нужно, тот возьмет птенца, не убивая мать, а из птенца сделает охотника.

В Аралбай-Кудук пришли вечером на измученных лошадях. Выпили целый бурдюк холодного айрана. Переночевали.

А на другой день в полдень вернулись в Подгорное.

Федор Иванович предлагает съездить с ним еще в горы, на реку Талдысу, а потом мы могли бы вместе отправиться в Аулие-Ата. Но у меня впереди свидание с самым заветным растением, и я завтра выезжаю.

И вот мы с Гнедым вновь на дороге. Пофыркивает, бодро идет иноходью по твердому грунту мой верный конь. Навстречу движутся обозы, почтовые пары, ходки, тележки и даже одна близкая родственница моей повозки - двуколка, первая за весь путь.

Астрагал лисъехвостный у дороги на перевал Куюкасу

За станцией Акыртобе встретился глубокий овраг с обнажениями красной глины - самые интересные места для ботаника: здесь всегда растительный состав резко отличается от окружающей местности, к ним подходишь с затаенной надеждой встретить новое, неожиданное. Свернул с дороги, остановился подальше от тракта. Ну конечно, совершенно незнакомое роскошное растение с нежно-голубыми крупными цветами, вместе с толстыми, серыми от сплошного опушения листьями, они располагались на хрупких поникших стеблях. По строению цветка ясно, что оно из семейства бурачниковых. Здесь же его и определил. Ключ для определения очень схематичен, зато название, данное растению Декандолем, было лучшим подтверждением точности определения. Это была Trichodesma incanum - триходесма седая (от обильного опушения). Здесь на красном склоне были неизвестные мне астрагалы, какая-то юринея, но для этих растений ключа не было, определить их невозможно. Как жаль, что здесь нет воды, можно было бы остановиться и подробно обследовать заповеданные самой природой склоны. В шлейфе сая, оврага, стояла мощная, метровой высоты, зеленая группа астрагалов с крупными - с голубиное яйцо - плодами, опушенными белым аксамитом. Это был астрагал Сиверса.

Триходесма

Александровский хребет сопровождал меня - я иду вдоль него, он у меня слева - от самого Пишпека. Я мог любоваться сменой величественных горных картин с белоснежными пиками, вершинами; там прохлада, зеленые луга и цветущая растительность, здесь зной и пожухлость. Уже вчера хребет потерял свою величественность, исчезли снежные вершины, хребет стал ниже, видны лишь голые склоны, а сегодня я увидел окончание хребта. Он сошел на нет совсем неожиданно: несколько голых, в виде пограничных столбов, скалистых обнажений - и дальше равнина.

На следующий день в самую жару мы перешли по мосту многоводный Талас - большой бесшумный канал - и въехали в Аулие-Ата - город-сад, город-парк с прохладными улицами-аллеями, вдоль которых бегут ручьи и где, воркуя, спокойно ходят по мостовым чистенькие горлицы. Словно после долгого плавания по безбрежному морю, мы зашли в эту тихую зеленую бухту. Здесь же, на улице, пожилой узбек в белой длинной рубахе, подпоясанной цветным платком, в легких, закатанных до колен шароварах обтесывал брус из цельного тополевого ствола. Обтесывал не топором, а чем-то вроде тяпки, и движения его были ритмичны и плавны. Я остановился и с наслаждением наблюдал за красивым, но непонятным для меня процессом. Как можно таким инструментом так чисто, превосходно работать? И все здесь наоборот: обтесываемая плоскость была не вертикальной, а горизонтальной. Это было похоже на мистификацию. Плотник взглянул на меня, улыбнулся:

- Хорошо?

- Очень хорошо!

- Оттуда? - он показал на восток. - Со счастливым приездом.

Он говорил на чистом русском языке. Подошел ко мне. Поздоровался.

- Работу сегодня кончаем.

Вот кого я спрошу, где живет отец Федора Ивановича. Конечно, он знает. Позвал со двора мальчишку, объяснил, куда мне надо ехать. Мальчишка бесцеремонно вскочил в повозку и стоя - сесть было некуда - показывал, куда надо ехать, где сворачивать. Мы подъехали к высоким воротам. Мальчик спрыгнул и побежал домой.

На стук из калитки вышел отец Федора Ивановича. Крепкий, борода с проседью. Он взял письмо:

- От Феди?

Вернулся во двор, открыл ворота:

- Заезжайте, милости просим!

Показал, где выпрячь, где коня поставить, и ушел в дом.

Двор чистый, просторный, дом крепкий, не деревенский, крыша заново окрашена. Теперь вышли ко мне оба - отец и мать - Иван Яковлевич и Мария Степановна. Их Федя с весны дома не был. Здоров ли? Пишет, конечно, но не балует, не часто... Не говорил, когда будет дома?

Во дворе появились две девушки: кто это на шарабане приехал? Одна из них, Леля, - младшая дочь хозяев.

За вечерним чаем все расспрашивали о нашей поездке в пески. Девушки смеялись над неудачами Коли, а Ивана Яковлевича интересовали подробности о камфорной полыни. Устроили меня в комнате с двумя окнами на тихую улицу.

А утром у ходка с люцерной вместе с Гнедым - его приятель Рыжий. Рыжий чешет зубами холку гостя. Гнедой с оттопыренной губой - выражение удовольствия. Федор Иванович свежий, выбритый, сияющий:

- А я вскоре вслед за вами поскакал. Думал, догоню. По дороге спрашивал - повозка приметная, да и вас без внимания не пропустят - сказывали, где ночевали, даже где, в каком яру травы брали. Вот хорошо, что застал. Пойдемте к вам в комнату, поговорим...

Без стеснения он изложил свой взгляд на мою экипировку. Пока степи да горы, ее вид не имел значения. А теперь потянутся города: "Что ни говорите, а по одежке встречают". Здесь, в Аулие-Ата, можно купить все необходимое. Если у меня нет денег, он может одолжить. Сегодня как раз большой базар. Я извлек свою кассу. По тем временам я еще возил с собой целую коллекцию денежных знаков: полный кисет. В нем кроме новых, советских были царские и бумажки, выпущенные разными временными властями и правителями. Федор Иванович рассортировал их на: 1) "хоть сейчас, хоть потом выбросить", 2) "есть еще дураки, берут" и 3) денежные знаки молодой Советской власти - "вот на них уже кое-что можно купить".

На базар мы отправились втроем - с Иваном Яковлевичем - на дрожках, запряженных Рыжим. Ехали еще прохладными и тенистыми, политыми и поливаемыми улицами. От прибитой водой пыли шел бодрый, волнующий и неистребимый в памяти аромат. Скромно расхаживали игрушечные горлицы, с мостовой срывались стайки звонкоголосых воробьев.

Чем ближе к базару, тем больше верховых, тележек и арб. Базар расположен на горке; там, освещенная ярким солнцем, плотная, гудящая толпа.

Мы сошли с повозки - Иван Яковлевич поехал по своим делам дальше - и сразу попали в ряды с овощами и фруктами: редис, помидоры, капуста, баклажаны, перец, необыкновенно крупные ярко-красные яблоки, персики, арбузы, дыни, виноград... Все это уложено, разложено, представлено и предложено в виде свежих, богатых и соблазнительно красивых натюрмортов.

И повсюду певучая речь, главным образом узбекская, яркое солнце, пестрые краски и пестрые запахи. Вот ряд с золотистым и белоснежным медом - в сотах, в кадках, в каких-то чашах и просто в ведрах. Между рядами идут, едут верхами, прицениваются, пробуют, покупают, присаживаются, толкуют, беседуют. Это какой-то клуб, где встречаются друзья, а незнакомые быстро становятся друзьями. Моего приятеля здесь знали многие:

- Федя, с приездом!

- Привет! Давно приехал?

- Здравствуй, Федор Иванович! Заходи обязательно!

Вот, оказывается, почему у Федора Ивановича в казахской речи не было необходимого темпа и блеска, основа у него была узбекская, более певучая.

Откуда-то потянуло вкусной кулинарией. Внизу ряд с пирожками и с золотисто-янтарным ароматным - пах-пах-пах! - пловом.

Как в огромном музее, с тем же чувством настежь раскрытого любопытства хожу я по базарным рядам между всевозможными изделиями - густой, белой как снег сюзьмой, горками твердого сыра-курта, турсуками^*, наполненными кумысом и айраном.

^* (Кожаными флягами.)

У рядов со свежеразделанными бараньими тушами скромно и выжидательно лежат бездомные собаки, среди них, беспородных, вероятно тайно от хозяев, затесался бурый ирландский сеттер. Федор Иванович, полный активности и общительности, сказал псу: "Как тебе не стыдно, а еще породистый!" Сеттер виновато отвернулся, неохотно поднялся и... улегся в другом месте.

Мы вышли к лавкам, где продавалось то, чего я уже давно не видел в продаже: мыло и гвозди, керосин, нитки, иглы. Были здесь даже косы-литовки, ведра, новые ведра из оцинкованного железа! Даже спички можно было купить здесь. И все это благодаря тоненькой нити недавно подошедшей сюда железной дороги!

Одежду, обувь продают с рук, это специальность местных татар. А Федор Иванович, наскоро здороваясь, по-деловому, сосредоточенно осматривает, ощупывает товар - рубашки, штаны, сапоги, пиджаки. Новое и старое. Подходящие сапоги найдены. Примерены. Впору. Начался торг.

Тут проявилась деловая натура моего приятеля. Как он бранил, охаивал чудесные, легкие, мягкие, начищенные сапоги! Моя робкая попытка сказать свое слово категорически пресечена одним предельно выразительным жестом: мол, не лезь не в свое дело, ничего не понимаешь, тебя здесь нет. Наконец, к всеобщему удовольствию, договорились.

Затем так же была куплена рубаха-косоворотка из плотной голубой ткани и почти такие же брюки. Все это примерялось, надевалось здесь же, на глазах участливой публики. Мой порыжевший, износившийся костюм, соответственно оцененный, оставлен в доплату.

Было необычно легко и празднично-светло в новой, легкой одежде...

- Вот мое чертово начальство. Вы подождите, далеко не уходите, я быстро... - И Федор Иванович заспешил сквозь толпу.

Внизу площадь забита арбами на высоких колесах, лошадьми, ишаками, подбирающими арбузные корки и ни с того ни с сего поднимающими невообразимый рев. В таком кавардаке мы друг друга не разыщем, и я вернулся к базарным рядам. Здесь, расставив руки, выразив неподдельное изумление моим видом и при этом не проронив ни слова, великолепный мим-парикмахер усадил меня на табурет. Приглашение было так артистически отработано, что мне и в голову не пришло уклониться или отказаться. Секунда - и я уже сижу на табурете, завернутый в грязный пеньюар. И тут начались крики: маэстро-брадобрей кричал так, будто мне необходимо немедленно сделать операцию, иначе мне грозит нечто ужасное. Орал он на мальчугана. Тот, впрочем, нимало этим не смущенный, принес в медном тазике воду, сбегал еще за чем-то, а мастер, получив в свои руки мою голову, постепенно успокаивался. Он смочил теплой водой мою пышную шевелюру, долго массировал, пока не добрался до самой кожи.

Работая, он задавал вопросы, но больше сам рассказывал. Он мастер знаменитый, его знают и в Ташкенте, и в Намангане, и даже в Андижане. Правда, что в Верном ни одного дома не осталось? Болтают, конечно: там и землетрясения никакого не было, вода на город пошла. Зачем большой город на новом месте строили? Здесь надо было строить. Здесь мечети по шестьсот лет стоят, в Таласе воды много, вода хорошая, смирная, а городу три тысячи лет. Он не брил, а легко снимал широким ножом комья волос. Непривычный холод все больше обдувал голову. Мастер оголил мне щеки, подстриг бороду, усы и, закончив работу, снял пеньюар, отошел в сторону, чмокал губами, качал головой, любуясь своим произведением. Денег у меня с собой не оказалось.

- Не надо беспокоиться, принесете потом. Когда мы встретились с Федором Ивановичем, с минуту он смотрел на меня, не узнавая, сомневаясь.

- Ну и ну! Кто это вас так разделал? Н-да... Теперь только чалму и - в мечеть!

Вернулись к парикмахеру, расплатились.

- А теперь давайте покутим, - предложил Федор Иванович.

Зашли в дунганскую столовую. Федор Иванович что-то сказал, принесли помидоры и разную зелень. Он выбрал несколько самых красивых помидоров, толстомясый зеленый перец, огромную яйцевидную, совершенно белую луковицу. Из всего этого для нас сделали салат, обильно посыпав из бутылки толченым красным перцем. А затем подали знакомую мне дунганскую лапшу фун-тьеза.

Но вся роскошная снедь меня уже не интересовала - мучительно, невыносимо жали сапоги в подъеме. Жали так, что я покрылся испариной. Федор Иванович забеспокоился: что со мной, не заболел ли? Узнав причину, расхохотался:

- Вот уж справедлива пословица: "Что мне до того, что мир безграничен, когда у меня сапог тесен!" - И сейчас же организовал мое возвращение в мир радостей: я сидел босой, а сапоги размачивались в теплой воде.

Закончено было пиршество густой холодной бузой. За этим несравненным десертом он слушал мои дифирамбы базару, как слушает хозяин заслуженные похвалы своему дому. Он сам доволен сегодняшним днем. А базар для него это не простое торжище, рынок - это подноготная всей округи. Базар не солжет. Здесь, не заглядывая в справочники, можно с достоверностью узнать о местности и о людях.

Домой возвращались пешком. По дороге свернули к большому, глубокому, совершенно прозрачному каналу - выкупались.

- Дома не говорите, что обедали, - попросил Федор Иванович, - влетит нам. Как дома ни хорошо стряпают, а удержаться не могу. Еще в детстве бегал в эти харчевни плов, самсу, манту покушать. Вроде того пса, помните? Влетало мне за это...

Федор Иванович вручил мне остаток моих денег:

- Хватит вам до Ташкента...

На следующий день после обеда, простившись с Федором Ивановичем и его гостеприимным домом, я выехал дальше.

За городом дорога отличная. Гнедой отдохнул, посвежел, заметно поправился в теле. До реки Ассы шли меньше двух часов.

Широкая голая неровная пойма устлана хорошо окатанными разной величины камнями. На пути к броду стоит подвода, груженная кирпичом. Возчик, видимо, ждет кого-то. Я остановился, надо осмотреться. Брод через две протоки. Река быстрая, мутноватая.

- Ехать будете али как?

Возчик - черный, небритый, морщинистый, Степаном зовут. Он из села Головачевки. Верхушки зеленых тополей села видны на том берегу - совсем рядом. Сам он не решается сейчас ехать, вода прибыла, а дно на первой протоке с рыхлой галькой, застрянешь - пиши пропало. Ждет соседа, припрягут второго коня - вот и постромки прилажены, тогда дело надежнее будет.

- "Протока канавой, рыхлое дно, большие камни", нет, думаю я, торопиться не следует. Хожу по широкому руслу, здесь свежая цветущая зизифора, пахучая марь, тысячелистник желтый и новая для меня солодка трехлистная с плодами-шариками, колючими как ежи. Степан ходит за мной, рассуждает вслух и решается сделать давно, видно, созревшее предложение: моего коня к его бричке припрячь.

Ну что ж, попытаемся.

Степан был прав: без Гнедого он не вылез бы из первой протоки. Моя повозка прошла легко. Степан предложил остановиться у него - "до места вам засветло не доехать", а Головачевка рядом.

Ночевать я устроился за Степановым домом, у люцернового поля. Степан принес косу - коси сколько надо.

Розеточная форма астрагала

Но косить мне не пришлось. Какая-то незнакомая, небывалая слабость сделала меня бессильным, безвольным, безразличным ко всему. Никакой боли. Наоборот, даже приятное, томящее бессилие: "Только бы лечь, только вытянуть млеющие ноги". Я с трудом стащил с повозки меховую куртку и с ней вместе опустился на землю. Начался озноб. Озноб с неудержимой мелкой дрожью челюстей. Неужели малярия? Где, когда это случилось? Не все ли равно...

Очнулся мокрый от пота, ослабевший, но освободившийся от непосильного груза. Легко, будто вернулся, убежал из неведомого бытия, где можно было и остаться. Звездная ночь, слышно, как рядом Гнедой ест люцерну. Возле меня сидит кто-то.

- Что, брат, скрутила и тебя, окаянная? - Это Степан. - Вот тут и молоко, и картошка. После "нее" на еду обязательно потянет. Сегодня и ко мне прийти должна была, потому и домой торопился. Да, видно, забыла - тьфу-тьфу-тьфу! - проведать. "Она" разная бывает: кого через день, кого через два, а которого каждый день треплет, тот долго не выдерживает - забьет, окаянная.

Степан помог устроить мне постель, я поужинал и, засыпая, удивлялся: откуда здесь комары? А комары действительно здесь есть. Но конечно, это не те, не мои комары.

Утром встал словно обновленный: и слабость, и свежесть, и жажда деятельности. И какая-то необыкновенная четкость, цепкость восприятия. Надо ехать дальше, но и о "ней" нельзя забывать. Хинина у меня нет. Зато есть бутылка с этикеткой "Тинктура для путешественников". Ее приготовил на далеком отсюда моем Алтае уездный аптекарь. Он уверял, что это лучшее профилактическое и лечебное средство против малярии. Разыскав тинктуру, принял первую дозу. Жена Степана поспешно мыла с золой завалявшийся пузырек. Поделился лекарством со Степаном.

Дорога от Головачевки к перевалу Куюкасу идеальная: плотный крупный песок, ни камней, ни выбоин.

Дорога на перевал Куюкасу

Впереди на юге голая, уходящая вправо горная гряда - я еду к ней - легендарный Каратау, мечта ботаника. Слева красуются снежные отроги нового хребта - Таласского Алатау. Там висят спокойные белые облака. Но над нашей грядой, в том месте, где, по-видимому, сходится Каратау с Таласским Алатау, организуется что-то темное... Пустяки, конечно, над нами безоблачное небо.

У развалин каких-то строений в ручье напоил коня, принял еще раз свою тинктуру.

Розетка мачка гляуциума

Вот и начало настоящего подъема к перевалу Куюкасу. Здесь среди выжженной солнцем растительности густые свежие кусты солодки трилистной, выше - розетки-орнаменты мачка-гляуциума. Его двухлетние особи отцвели и раскинули в стороны длинные плоды-стручки, а немного выше этот мачок встретился с цветами - крупными, ярко-желтыми. Вдоль дороги протекает ручей, там у воды обычные травы: мята, вербена, вероника, мощный молочайник и высокий, с лупящейся корой на стеблях розовый кипрей, а возле дороги - роскошная группа астрагалов с соцветиями в виде лисьих хвостов. Нигде в мире больше нет такого обилия видов астрагала.

Соцветие астрагала

И опять розетки незнакомых мне растений. Красота листьев издавна восхищает человека, вдохновляет скульпторов, архитекторов, художников. В листьях, расположенных в виде розетки, красота эта имеет логическую законченность: приобретает наибольшую завершенность диск, заполненный повторяющейся формой листа, и вместе с тем каждый лист в розетке отличается от соседнего: здесь представлены многие варианты одной темы - листа данного вида. В листовой розетке есть еще одна прелесть: строгая скромность расцветки, тонкие тональные вариации одного основного цвета.

В своем путешествии я встретился с новыми формами листовых розеток: это были бледно-зеленые, вырезанные из хрящеватого материала розетки кермека; небольшие, простейшей формы - девясила высокогорного; там же, высоко в горах, - колючие розетки татарника бесстебельного; и вот здесь, на подъеме к Куюкасу, - розетки двухлетнего мачка-гляуциума.

Сейчас я рассматриваю розетку необычной, неожиданной красоты, нигде более во всем мире, кроме вот этого участка земли, не произрастающего растения - кузинии каратавской - Cusinia karatavica.

Да, уж если чему и следует поклоняться, то растению, от него человек черпает все необходимое для жизни. Больше того, человек - детище растения, растение создало все населяющее Землю и самого человека. Того не замечая, мы, атеисты, поклоняемся растениям, преклоняемся перед их красотой, не можем отказаться от ритуала жертвоприношения - приносим в жертву цветы, даря их близким и любимым в дни радости и в дни траура.

Сверху подул прохладный ветер, запасмурило и над нами. Первый грозовой разряд застал меня возле невиданного, необыкновенного куста. Он был метрах в сорока от дороги на сравнительно ровной площадке крутого склона. Необычность оттенка зелени и формы листьев приметны были издалека. Совершенно непонятно, что бы это могло быть? Настоящий кустарник, высотой мне по грудь. Но листья?! Ничего подобного я не видал и не мог представить, какому семейству принадлежит это растение. Листья напоминают папоротник - узкие длинные полоски, составленные из двадцати-сорока пар крошечных овальных листочков.

В конце концов мне все же удалось найти несколько засохших цветочков и по ним установить, что загадочное растение принадлежит семейству розовоцветных.

Вверху, совсем близко - две-три секунды между вспышкой молнии и ударом грома, - уже бушевала гроза. Нарезав веток, побежал к повозке, залез в кузов, накрылся пологом.

Все было сделано вовремя: через минуту посыпались первые крупные капли дождя. Здесь - гроза, внизу котловина залита солнцем, и вдали видна блестящая на солнце поверхность озера. Из-под полога я наблюдал, как ручей помутнел, стал наполняться грязной водой. Затем, будто вверху прорвало плотину, ручей быстро превратился в бурный поток, неся грязь, камни и мусор. И тотчас вода, переполнив русло, хлынула на дорогу, каскадами перебрасываясь через каменные ступени. Но повозка стояла прочно. Буйство потока не соответствовало мощи дождя: над нами шел обычный обильный дождь, а с гор устремилась вода, как из прорвавшегося озера. Через 10-15 минут все кончилось: гроза, погромыхивая, удалилась, дождя не стало, потоки на склонах исчезли, лишь ручей продолжал шуметь грязной струей. Можно было ехать.

Верст через шесть увидел впереди блестящую полоску речки Терс. Миновал топкий соленый овраг и, свернув с дороги влево, направил Гнедого прямо к Терсу. Здесь меньше следов от недавнего ливня, а у самой речки и совсем дождя не было.

Остановились в чистом галечном русле среди розовых кустов атрофаксиса. Коня сразу отпустил стреноженным. Река приятная, с заводями, отороченными камышом и кугой, с перекатами и галечными отмелями, с бродящими на них куликами. Здесь есть все, чтобы можно было отдохнуть, подкрепиться и встретить новый приступ малярии. Прошел вниз по реке, вспугнул уток, выбрал место для рыбной ловли и нашел луговину для ночного выпаса.