Глава седьмая

Ночь прошла беспокойно. Дважды вскакивал: то кто-то громко сопел, покряхтывал совсем рядом, то кто-то пробежал по склону и вниз скатились мелкие камни. Выглядывая из палатки, не узнавал залитую лунным светом местность - в глубоких тенях мерещились какие-то существа, вся долина и склоны были жутковато-таинственными. Сколько возможностей для воображения, тяготеющего к безотчетным ночным страхам! Конь и тот, отрываясь от травы, подолгу всматривался, вслушивался, всхрапывал.

Утром, еще до появления солнца, долина ожила, наполнилась криками идущих к нам кекликов. Они двигались стайками, семьями со всех сторон. Со своей повозки наблюдаю, как подходят взрослые, опасливо поглядывают на появившийся новый предмет, а молодые беспечно бегут прямо к воде, жадно и подолгу пьют и неторопливо отходят в сторону. Прилетела пара бульдуруков, еще пара похожих на них, но покрупнее - карабауров. У меня рядом заряженное с вечера ружье, но стрелять в таких условиях - бессовестно. Когда я встал, все разлетелось, разбежалось и звонко, голосисто кричало на склонах. Я вторгся в налаженную жизнь, помешал здешним обитателям.

- Пей, Гнедой, да будем освобождать единственный в округе водопой...

Вскоре мы свернули к горам и пошли круто на подъем. Дорога тяжелая, но на колесах здесь проходили. Чем выше, тем воздух прохладнее. Все чаще мы с Гнедым останавливаемся, чтобы успокоить дыхание.

После трех часов подъема встретили котловину со свежей растительностью: здесь, видимо, весной задержался снег и растения отстали в развитии. Коня отпустил стреноженным, а сам занялся обследованием местности.

Почти все растения здесь оказались с клубнями, с утолщениями - с подземными кладовыми, в которых накапливаются питательные запасы. Даже у дикого ячменя корни не обычные тонкие мочки, а клубеньки, похожие на луковицы дикого чеснока.

На склоне возле нашей котловинки я мог бы пройти мимо совсем неприметной тонкостебельной галагании, если бы случайно не растоптал ее: хлынул такой пряный аромат, будто попал я на обед к падишаху из восточной сказки. Известна ли эта пряность? Используется ли она в кулинарии?

В котловинке имеется и целая коллекция приземистых распластанных астрагалов и остролодочников, уже отцветших и увешанных теперь плодами в виде бобов-пузырей, похожих на погремушки. Идешь по заросли - под ногами хлоп-хлоп!

Остролодочник, увешанный плодами, похожими на погремушки

Вот если бы здесь была вода, дальше сегодня не поехал бы, здесь пропасть материала для наблюдений и сбора. И все - новое, невиданное, неведомое.

Конь стоит, ждет водопоя. Надо ехать дальше, к воде. И здесь, немного выше котловинки, я обнаружил совершенно неожиданное: свежие, только что пробившиеся из голого каменистого грунта крупные соцветия с бутонами телесного тона. Лишь один похожий на лилию цветок был полностью раскрыт. Но это не лилия, а, судя по нижней завязи, амариллисовое растение. Никаких листьев - на голом стебле-стрелке зонтиковидное соцветие.

Конечно, это - унгерния.

Луковицы упрятаны глубоко. Их целое гнездо, каждая - в кулак величиной - завернута в несколько слоев черных плотных, как пергаментная бумага, обверток, как бы упакована в непроницаемый для влаги материал.

Унгерния имеет два периода покоя - зимний и летний. После зимнего покоя рано весной луковица выбрасывает листья. С наступлением жаркого времени листья высыхают, отмирают и растение погружается в летний сон, а высохшие листья уносит ветер. Наступит осень, и унгерния вступит в новую фазу развития: будет цвести и плодоносить.

Заржал Гнедой: показался всадник. Сначала лошади, а потом и мы поздоровались. Я был так рад подъехавшему, что охотно во всех подробностях провел ритуал вопросов-ответов. Больше того, я выразил явную заинтересованность его личностью, и он подробно изложил все сведения о себе. Да, я на правильном пути, отсюда прямая дорога в Чушкабулак, в Чаян, куда хочешь. Как я сумел разыскать здесь эти луковицы? Это "кара-шириш". Его много там, где они сейчас кочуют. Да, это лекарство. В испеченном виде луковицы прикладывают к опухолям, нарывам, оттуда выходит гной, и рана быстро заживляется; клей еще получают, но казахи не любят склеивать, у них больше сшивают. В пищу луковицы непригодны - ядовиты. А вот это растение (большой девясил) - карандыс - очень хорошее лекарство, его даже в городе на базаре продают; пьют водный отвар корней от болей в суставах - он очень образно показал, как бывает при воспалении седалищного нерва. Сюда надо приехать весной - здесь на джонах много разных лекарственных трав - и спрашивать старых людей, они больше знают.

Мы разъехались. Но вскоре казах вернулся. Он подумал, что я могу с перевала спуститься в другую долину, лучше он дойдет со мной до перевала и покажет дорогу. Это было и моим желанием.

Теперь я еду в сопровождении проводника; он отъезжает в стороны, срывает растения, показывает, рассказывает, добрый, улыбчивый. Вот он надолго остановился у темных кустов, что-то собирает. Догнал меня, в войлочной шляпе у него маленькие темно-рубиновые сочные, сладкие плоды дикой вишни. Это был радушный хозяин, заботящийся о своем госте.

После спокойного ночлега у хороших родников мы с Гнедым поднимались до перевала еще около часа. А оттуда дорога вниз шла по сухому ущелью, где вскоре уже стали попадаться кусты таволги, иргая, шиповника. И наконец, встреченные оглушительным звоном цикад, мы вошли в более широкую долину, поросшую настоящими деревьями и высоким кустарником. Давно я не видел леса, густой зелени листвы, а видеть ее у меня сейчас было острое желание, прямо-таки потребность, которую можно ставить в один ряд с голодом, жаждой, с потребностью чистого воздуха.

Внизу по дну долины, скрытый кустарником, звеня и журча меж камней, отдыхая в бочажках, протекал прозрачный обильный ручей, почти речушка. Ручей охраняли высокие ясени и клены, а меж ними - яблони, крушина, груша, ива, шиповник, жимолость, древовидный боярышник с желтыми стволами и желтыми мучнистыми плодами, ежевика с крупными, очень сладкими черными ягодами.

- Ну, Гнедой, здесь мы будем отдыхать!

Остановиться пришлось прямо на дороге. Всюду покато, поросло высокой высохшей травой, а здесь, на дороге, ровно, травы нет; у камней можно устроить очаг, не опасаясь пожара. Коня пустил свободным, он ушел вниз, скрылся в приречной зелени.

Взяв сумку и тешу - инструмент вроде нашей тяпки, приобретенный мной на аулиеатинском базаре, - отправился на обследование склона по левому берегу ручья.

В тени деревьев над водой очень уютно. Видно, как в небольшом бочажке плавают мелкие рыбки, а за ними из каменной ниши внимательно следит темный уж. Но вот змея сорвалась с места, рыбки бросились врассыпную, да, очевидно, не все были одинаково проворны: выползал из воды уж, держа в пасти золотистую маринку.

Три дикие яблони, давшие мне тень, - три сорта яблок, различных по цвету, форме и вкусу. На алыче спелые плоды, и тоже разного цвета - темно-лиловые и янтарно-желтые, а ягоды черной смородины хотя и ароматны, но очень жестки.

Как знакомо это место, будто домой приехал. Я понял, что в моих ощущениях большую роль сыграл рассказ человека, направившего меня на эту дорогу. С какой простотой и любовью, вкладывая свое чувство, описывал он урочище, а это и заряжает описание силой притягательности, побуждает к стремлению самому увидеть и совместить описанное с действительностью. Больше того, стремишься дополнить описание, найти новое, ранее до тебя не подмеченное. Сколько чудесных свойств у человеческого слова!

Более часа бродил я по склону, нагрузился до отказа растениями, спустился к ручью, выкупался в том бочажке, где змея охотилась за маринкой, вернулся домой и принял очередную дозу своей тинктуры.

А "бивуачная" бабочка тут как тут. Их даже две. Сидят возле повозки с раскрытыми крылышками. Что их привлекает здесь?

Утих дневной ветер, запели сверчки, появились летучие мыши. Стало быстро смеркаться, к неяркому огню костра устремились бегающие, а не летающие бабочки-совки со сложенными крыльями, быстрые, юркие, скользкие, неуловимые. Сбросил с шеи что-то волосатое и успел вовремя придавить крупную фалангу. Вид у нее был устрашающий, не лучше ли улечься спать в повозке? Но самое страшное, кажется, миновало: наступает четвертая ночь, а у меня нет повторного приступа.

Еще до рассвета началось паломничество кекликов к воде. А сейчас все ущелье наполнено их криками. Вытряхивая постель, я обнаружил в ней, в складках куртки, множество тех же юрких, убегающих в укрытия бабочек.

Большое количество бабочек вызывает у меня неприятное, тревожное чувство, происхождение которого не сразу было мне ясно. Сейчас, кажется, я понял, с чем это связано.

Всплыло в памяти большое село среди тайги. После необыкновенно обильной снежной зимы - бурная весна. Раз начавшаяся, она в несколько дней, работая днем и ночью, растапливает казавшийся непобедимым снег. Не дожидаясь полного таяния, из-под осевшего снежного пласта торопятся, выглядывают нетерпеливые цветы кандыка. А через несколько дней в своих излюбленных чащах суетятся дрозды-скандалисты. Каждое утро приносит разительные изменения в жизни растений и животных; все процессы идут без передышки, с торопливостью, оправданной мимолетностью таежной весны.

В эти дни я вынужден был отправиться в уездный центр пешком.

Небо над просекой чистое. Тепло. Вскоре стали встречаться мне бабочки-белянки, дальше - больше. Сначала по штукам, потом сотнями, тысячами. Но вот уже настоящий снегопад, метель из бабочек, а затем ни неба, ни леса по сторонам не стало видно. Все остальные звуки покрыл шелестящий шум. Впервые я понял выражение "видимо-невидимо". Шел я в каком-то сумраке, отмахивался, отбивался, сбрасывал с лица, давил ногами, шел по слою бабочек. Шел больше часа. С ощущением тревоги и даже страха: вырвалась какая-то сила, и неведомо, на что она способна. Наконец кончилась эта метель, но еще долго я ступал как по тающему грязному снегу - по слою погибших и ползающих белянок. Когда через два дня возвращался домой, лет бабочек кончился. Стоял лишь смрад от неисчислимого количества их трупов. А потом стали видны последствия: черемуха оголилась - ни листочка, гусеница сожрала даже кору молодых веточек, и деревья стояли голые с белыми концами ветвей.

Тогда и представилась мне явственно картина эпохи, когда хозяином земли был мир насекомых, который в большой степени определил и расселение, и видовой состав растительности. Если с черемухой можно так расправиться, то что же было с однолетниками и травянистыми растениями? А вот береза и пихта остались нетронутыми, значит, есть у них на этот случай защитные вещества.

Позабытое состояние я вспомнил теперь во всех подробностях.

Видно, под впечатлением этих воспоминаний я наблюдал и несколько сценок из жизни насекомых. Ктырь поймал слепня - есть и на тебя управа! - и высасывает этого кровопийцу. Он же, ктырь, охотится на кузнечиков, вот он сидит на кузнечике, высасывая его соки. Как он мог обездвижить такое сильное и крупное насекомое? (Ведь где-то ктырями называют жадных деревенских кулаков.)

А следующая картина вызвала у меня недоумение. Где воспетая идиллия, когда яркая расцветка и аромат цветов манят труженицу пчелку угоститься нектаром за легкую попутную работу - опыление? Фиолетовый шалфей оказался вероломным злодеем. Он заманил доверчивую пчелу и, когда она пила нектар, плотно зажал губы своего цветка, защемив ее хоботок.

Я увидел лишь финал этой драмы: пчела была мертва, повиснув на своем хоботке. А может быть, паук притаился в цветке? Такие случаи мне тоже известны. Нет, паука в цветке не было. Вот и тема для детектива: кто виновник убийства? С какой целью совершено преступление?

Вечером успел подстрелить трех кекликов, приготовить обед и привести в порядок собранные растения. От палатки пришлось отказаться: за день в нее набилась пропасть кузнечиков, бабочек, мух, ос, противных голых уховерток и всякой всячины. На ночлег расположился в повозке.

Шаровидные и подушечные растения остались внизу. Еще ниже - наш бивуак и полоска зелени, скрывающей ручей. Площадка возле меня вся в ямках, вырытых кекликами; здесь разбросана шелуха, обертки луковиц и клубеньков - теперь ясно, где они пасутся. Весной здесь царство тюльпанов, луков и разных клубеньковых растений, по их высохшим стебелькам можно собрать целую коллекцию неведомых растений, накопав луковиц и клубней. Нашел и "притаившееся", им оказалась бунгея; она давно отцвела, сохранились лишь серо-зеленые стебли с плодами. Выше - зеленые кусты знакомой эфедры горной с ярко-красными плодами. Перевала не видно, я вышел на плато; здесь, в укрытии скалистых выступов, в полном уединении жила группа крупных растений почти метровой высоты. Растение совершенно голое, без опушения, с цепкими плодами-орешками. Новое, бурачниковое, - трахелянт Королькова. У каменной стены укрылись от солнечных лучей яркие киноварно-красные плоды-початки аройника Королькова. Опять Корольков! Кто он? Почему в его честь описано так много местных среднеазиатских растений?

Взошла полная луна. При ее свете все выглядело по-иному, настороженно. И все притихло.

Путь вниз легкий: камней меньше, не так тряско. Переехали речушку, вышли на торную колесную дорогу и, поднявшись на холм, увидели маленький поселок: Китаевка.

Адресат был найден просто, им оказался первый человек, к которому я обратился. Посылке, конечно, обрадовались, ждали ее с весны, особенно рады женщины - они уже примеряют подарок, большой серый шерстяной платок. Приглашали заехать во двор. Отказался - тороплюсь. Здесь где-то, в этом поселке, живет бывший объездчик дармины. Подъехали к его двору, хозяина не оказалось дома. Мне сказали: объездчик, наверное, в Темирлановке, у Чиркиных, и объяснили, как ехать. Желание увидеть дармину удерживало меня от напрашивавшегося вопроса: сохранилась ли она? Боялся ответа: "Это когда было, да там ничего не осталось!" Это вроде как услышать о возлюбленной: "Эка, хватился! Да она давно замуж вышла".

В Темирлановку добрался я на следующий вечер. На ее широкой улице стояла такая густая пыль, что дома едва просматривались. Впереди слышно было гиканье табунщика и топот множества лошадиных ног.

Не стану обвинять Гнедого, может быть, и я сделал какое-то движение, которое он истолковал по-своему, но конь мой уверенно вошел в открытые жердяные ворота. Проехали весь двор и остановились у деревянного сруба-амбара, точно такого, как на Алтае, с навесом по всему фасаду. Возле амбара сидел хозяин, чинил шлею. Он поднял голову, приветливо и не без любопытства посмотрел на меня.

Фрингиллярия

- Нет, это дом не Чиркиных, Чиркиных проехали. Выслушав все мои объяснения, хозяин резонно заметил:

- Не поворачивать же вам обратно. Мы с вами, выходит, уже познакомились. Вот и выпрягайте у нас.

Зовут его Тихоном Васильевичем. Фамилия - Елита.

Вечер. Воздух стал плотнее, с реки потянуло влагой. Пыль осела. Коровы подоены. Гнедой с хозяйским мухортым звучно едят свежую люцерну, ее вдоволь, и Гнедой не торопится.

Мы ужинаем под грушей-дичком за врытым в землю большим столом. Подано лучшее в мире блюдо - салат из помидоров с отварным молодым картофелем, огурцами, колечками молодого репчатого лука и мелко нарезанного "молочного" чеснока; все это было залито растительным маслом и присыпано толченым красным перцем. А хлеб пышный, ароматный, с толстой хрупкой нижней коркой. Жаль, что чаю нет, его заменили арбузы.

Для ночлега я расположился под узким навесом амбарушки. А пока мы сидим здесь с хозяином, свернули цигарки, продолжаем беседу. Глухим голосом, неторопливо рассказывает Тихон Васильевич о том, как они - он еще мальчишкой - после обжитой Украины попали сюда на голое место. Если здешней земле не дать воды - пустыня и голод, так и описал эти места Пашино^*. Очень неодобрительно рисует он этот край, каким он был за двадцать пять лет до заселения реки Арыси. А теперь здесь сады, тополя, поливные земли, уют человеческого жилья.

^* (Петр Иванович Пашино (1836-1891) - русский путешественник и журналист. Здесь автор имеет в виду его книгу "Туркестанский край в 1866 году. Путевые заметки" (СПб., 1898).)

И вот уже Тихон Васильевич ведет рассказ о дармине, а у меня радостное чувство: совсем рядом то, к чему я стремился. Все оказалось так просто, как будто совсем недавно выехал и так легко пришел к цели.

Когда и кем открыты чудесные свойства цитварной полыни - дармины? Существует легенда, в ней рассказывается о катастрофическом массовом падеже скота и о путнике, который сказал: даре мона - вот лекарство!

Утром Тихон Васильевич - он успел все разузнать - сообщил мне, что завтра с утра он поедет со мной в урочище Караджантак - там самая лучшая дармина. А потом двинемся на Сырдарью, на ямы, порыбачим. Дальше, как я хочу - либо своим маршрутом поеду, или вместе назад вернемся. А сейчас Марья хлебы вынет, мы "поснидаем" - и милое дело - на Арысь с удочками.

После завтрака мальчики, получив разрешение, поехали на речку купать лошадей, а мы накопали за сараем червей, захватили удочки и по пути к реке осмотрели сначала сад, за ним - огород и, спускаясь дальше по усадьбе, последовательно осматривали лю-церники, бахчу, картофельное поле, сжатую пашню, а потом сенокосной отавой пришли к пойме Арыси.

- Ну и река! Ну и красавица!

Тихон Васильевич с улыбкой слушал мои похвалы и восторги. Наш правый, пологий берег украшен широкой полосой кустарника - ивы, шиповника, крушины, а левый - высокий глинистый обрыв. Вся стена обрыва в норах-гнездах, оттуда вылетают виновато-молчаливые голуби-сизаки и голубые сизоворонки, издающие шипящие и скрежещущие крики недовольства и угрозы.

Новую реку обычно сравниваешь с одной из знакомых рек. Арысь ни на одну из тех, что я знал, не походила. У нее нет живописной суровости Ульбы или Бухтармы, она просто красива и богата - зеленой поймой, плавными поворотами, не похожими друг на друга, затонами и перекатами. Чистая, нарядная, спокойная река!

Мы закинули удочки, а мне не усидеть. Тихон Васильевич согласился присмотреть за моей удочкой.

Пробираясь через заросли, выходил к новым омутам и затонам, вспугивал огромных лягушек, они плюхались в воду, как булыжники. На берегах глубокой тихой старицы, сплошь заросшей рдестом, яркими факелами - желтыми и пурпурными - цветут дербенник и вербейник. А на лугу рядом совершенно незнакомое мне растение с гроздями плодов-пузырей. Оно - бобовое, похоже на софору, но листья совсем без опушения. Нашел, видимо с весны, поврежденный куст, а на нем - красные мотыльковые цветки, теперь можно будет установить название.

Тихона Васильевича я встретил на перекате. Он поймал красивого трехфунтового усача. А сейчас нас ждут обедать. На пути домой я вдруг остановился.

- Что вы здесь увидели? - спросил Тихон Васильевич.

Я показал на распластанный по гальке гелиотроп; он так искусно замаскирован под цвет и форму камня, что, не присмотревшись, обнаружить его трудно.

- Ишь ты, хитрая трава! Спряталась, как птенчик кулика. А чего ей прятаться?

После обеда был вымыт стол, подметено, и я занялся собранными сегодня растениями. Бобовое с красными цветами и пузыревидными плодами оказалось сферофизой. Хозяин сообщил мне, что это лекарственное растение "по женской части". Марья подтвердила, сказала, эту траву они узнали от казашек. В степи растет еще одна хорошая травка, очень помогает при головных болях. Послали Андрюшку, он "сбегал" на мухортом и через полчаса привез приземистый астрагал с плодами.

Сферофиза с пузыревидными плодами

"Хитрый" гелиотроп, несмотря на то что таблица для определения видов гелиотропа у Федченко имелась, определить мне не удалось. До вечера был занят записями. Гербарий сокращаю, нужно освободить бумагу для цитварной полыни, ее-то я соберу побольше.

Здесь так уютно, так хорошо работается, как у себя дома. Ведь чувствуешь себя как дома не там, где тебя радушно приняли, а там, где дали возможность заняться своим делом, хорошо поработать. Хозяин принес мне фрукты из своего сада, и у меня стол украшен большой миской с красными яблоками и сизыми сливами. Как жаль, что украинцы не знают прелести чая. Но я не упомянул об этом хозяевам - могут подумать, что я не всем доволен.

Наступил вечер. Мы обсудили план нашей завтрашней поездки, и теперь я слушал рассказы о крае, о том, как он осваивался, о людях, о Сырдарье. О ней Тихон Васильевич рассказывал с такой любовью, что я подумал: а не отправиться ли и мне с ним туда?

Утром за столом под грушей вместе с хозяином сидело двое незнакомых: русский, плотный, средних лет, по фамилии Носков, и дородный татарин с великолепным багровым носом - Давлет. Угощались арбузом. При моем появлении оба встали.

- Вы будете уполномоченный по дармине?

Вот те раз, в чин-звание произвели! Я объяснил, что никакой я не уполномоченный, заехал по пути в Ташкент осмотреть заросли дармины, потому что таких зарослей нигде во всем свете нет. При последнем замечании оба многозначительно переглянулись: правда, значит. Мы сели. Русский, почтительно повторял "я вас понимаю", соглашался со мной, что, конечно, каждому хочется посмотреть на эти заросли, но выходит, что я все же уполномоченный, так как, понятно, для себя никто не станет ехать в такую даль. Меня тяготили ложное положение и неуместная официальность, и я старался повернуть нашу беседу на частную, житейскую тему. Но появилось новое действующее лицо, хозяин объявляет:

- А вот и наша Советская власть...

- Где тут путешественник? Давайте познакомимся. Пока председатель сельсовета здоровался с остальными, я достал документы.

- Так, так, порядок прежде всего, - приговаривал он, читая мои документы.

- Все правильно, - заключил председатель, возвращая мне бумажки и давая понять, что официальная часть закончена. Потом он сел за стол и все снова принялись за арбуз.

- Далекий ваш путь. Сколько же дней едете?.. Вот это поход! Как там сейчас в Семиреке, спокойно? А в Верном как? Хлеба? Скот? Про ящур не слышно?

Мы начали, вероятно, третий арбуз, продолжая беседу. Куры набрасывались на брошенную кожуру, выклевывая остатки мякоти, суетливо, в драку подбирая семечки. Председатель вел себя по-хозяйски, но просто, с каким-то врожденным тактом, без чванства, но и без игры в простецкого парня.

- Значит, изучаете лекарственные травы? Доброе дело. Вот не думал, чтобы кто-нибудь этим теперь занимался. У нас тут с дарминой большое дело было: завод в Чимкенте да, поди, два в Ташкенте. А вот теперь она никому не надобна стала. Дармину нашу посмотрите и там, в Москве, кому надо скажите. Наши-то поселки без нее обойдутся, а вот коренному населению хуже - дохода от нее теперь никакого. Потеряют в нее веру, рубить на топливо начнут, перепахивать землю - и конец. Дармина - вот они лучше моего знают - землю отборную заняла, чуть там песочек или солонец - и нет ее.

- Ведь еще выжгут ее, - включился в беседу Носков, - после пожаров "ранг" расти пойдет, баранов пасти будут.

- Вот видите?

- А я, по совести, вот что хочу сказать, товарищ уполномоченный... - начал было Давлет, но я перебил его:

- Да скажите вы им, что никакой я не уполномоченный!

Председатель улыбнулся и полушутя:

- Сейчас разберемся и в этом вопросе. - Он внимательно выбрал семена из арбузного ломтя, положил ломоть на стол и ко мне серьезно:

- Вот вы, товарищ, считаете, что нужно изучать лекарственные травы. Так ведь? Верно? Ладно. Ездил, пол-России проехал, да какой - самой необжитой. Много узнал? Думаю, что немало. Что ж вы теперь из этих своих знаний стожок или копешку сделаете и будете на ней полеживать? Нет, в дело пустите. Иначе смысла нет. Значит, нужное дело, общее, для всех делаете. Второе: обследуйте нашу дармину, вот они вам помогут, но обещайте, будете в Москве, рассказать там кому следует, что здесь происходит с дарминой. Рассказать нужно. Обещаете? Хорошо! Вот и выходит, вы и есть уполномоченный. Наш уполномоченный. Помощь нужна - обращайтесь. Можно и по всем правилам организовать: собрание устроить, из города позвать кого. Ну там само дело покажет, стоит ли канитель разводить. Он встал:

- Напоролся я у тебя, Тиша, кавунов с утра,- пожимая мне руку, настойчиво повторил: - Так вот, если что надо, пожалуйста, обращайтесь. Да, Тихон Васильевич, ты хорошо покажи ему травку нашу. Пользуйся случаем. - И, прихрамывая, ушел.

Да, действительно - Советская власть. У ворот председатель остановился, улыбнулся:

- А если что, у нас оставайся, нам учителя вот как нужны, на руках носить будем...

Некоторое время мы молчали. Я находился под впечатлением разговора: до сих пор я был один. Теперь получил опору и признание нужности, оправданности своего путешествия. Вот что дорого, оказывается. Не ощутив этого, я знал, как мне необходимы и это признание, и эта оправданность! За истекшие полчаса узнал, что с дарминой связаны большие хозяйственные проблемы и, главное, что обследование ее налагает на меня ответственность. С этим еще не приходилось сталкиваться.

Молчание нарушил Носков:

- Сегодня выступать будем или как?

Все, оказывается, уже обдумано без меня: двуколку оставляем здесь - она будет нас только связывать. Заботы о бытовой стороне с меня снимаются: я - гость. Чувствую себя попавшим в течение. Носков увел моего коня в кузницу. Появился верховой казах, ему Давлет сказал, где мы сегодня будем ночевать, и казах уехал. При помощи хозяина и Давлета разобрали мое снаряжение: что взять с собой и что оставить здесь. Повозка разгружена, вещи внесены в амбар.

И вот все готово к отъезду. Мы обедаем - хозяйка угощает варениками с творогом. Гнедой заседлан, переступает с ноги на ногу, примеряясь к новым . подковам.

В полдень выехали. За селом наши лошади подобрали согласованный дорожный аллюр. Идем без дороги на север. Местность холмистая, всюду скошенные пашни, по стерне пасутся овцы, срываются шумные стаи воробьев, фуражируют голуби-сизаки.

Что за навязчивый горький привкус после сегодняшнего обеда? Вчера был салат, и горечь я приписывал красному перцу, но сегодня - только вареники с творогом. Это - хлеб! Хлеб горчит?!

- Здесь еще ничего, вот на чубаровских пашнях горчака куда больше. На богаре от него деваться некуда, и горчаки разные бывают. Вот можно посмотреть, как люди с ним воюют.

Жилище казаха на Сырдарье

Мы направились к току со скирдами соломы. Здесь лежали кучи зерна разной чистоты, стояла разбитая веялка, а на высокой треноге из жердей висело огромное решето. Нет, не существует способа для полного освобождения пшеничного зерна от примесей. Главная примесь - семена "брунца" - так темирлановцы называют софору; посев богарный, неполивной, поэтому софора здесь только толстоплодная. Со слов крестьян я записал местное казахское название софоры: "ишекмия" - ишачья солодка и даже ишачья отрава. Эти зеленовато-черные семена в больших количествах - вот их целые вороха - удалены из зерна, но удалены лишь те, что размерами крупнее пшеницы. Но как быть, если семена мелкие, их никак не отделить, а даже незначительная их примесь портит хлеб: до того "хлиб обрыднэ", что зимой руками выбирают "бисово насиння", чтобы "солодкого" хлеба покушать.

Однако есть враги здесь и похуже горчаков, они не обнаруживают себя горьким вкусом. Действуя скрытно, они особенно опасны, и мне показали мелкие угловатые семена. Это "мынбас" - знакомый мне вьюнок-тысячеголовник. Если семена его попадут в хлеб, люди выходят из строя: головные боли - сил нет. В ячмень попадут - "кони на стену лезут", а свиньи "на бугор забегают". Чубаровцы и те из сил выбились, борясь с тысячеголовником, у них его больше всего. Хорошо, что на поливной земле вредных сорняков меньше.

К нам прискакал без седла крестьянин с соседнего тока. Узнав, чем мы интересуемся, просил подождать - он мигом вернется. Я наполнил несколько мешочков разными семенами для будущих исследований. Вскоре вернулся крестьянин с узелком в руке и показал своих врагов. Среди уже известных нам были мелкие бугорчатые темные семена.

- Вот лютый враг! Сколько раз зарекался сеять на низине - родит там хорошо, но от этого "пороха" просто околеваешь. Что за растение?

Он догадался - привез высокий куст серой травы: это был гелиотроп. Но не тот распластанный, что "прячется" на приречной гальке, а обычный здесь сорняк.