Глава восьмая

Мы едем к Красному мосту, в один из центров заготовки дармины.

Думаю: сколько сегодня я уже узнал нового - уйма вопросов, требующих расследования и исследования. Сильно действующие вещества в сорняках, возможно, алкалоиды. А может быть, совершенно новые вещества? Ведь ничего об этих сорняках неизвестно, во всяком случае не опубликовано в доступных руководствах.

Зимой, когда за окнами выли сибирские бураны и волки, я переписывал из Хагера - чтобы не везти с собой тяжелый том - очень обстоятельную статью, где кроме свойств алкалоидов описывались аналитические методы их обнаружения. Взял с собой и некоторые реактивы для этой цели. Но скоро понял - об испытаниях в пути не могло быть и речи: нет ни времени, ни растворителей. Керосина даже нет. Мечтаю: там, в Москве, в лабораторных условиях можно будет с наслаждением заняться этой работой.

Окончились серые холмы, и впереди открылась равнина с морем темной зелени. Меня охватило чувство торжественной приподнятости, праздничности. Она!

Спутники понимают мое состояние - молча смотрим на зеленую равнину, тающую к горизонту в дымке. В ее зеленом цвете особенный, новый, незнакомый мне строгий оттенок, и эта необычность придает картине какую-то нереальность, сходство с миражем. Зеленый тон степи написан способом лессировки по красной основе.

Смотрю на зеленый простор и не пытаюсь объяснить причины нахлынувших воспоминаний: и тяжелый, опасный брод через Аягуз, и "потоп" на Шурале, и потеря Гнедого, и малярия под Куюком Все испытания, трудности - все окуплено, "яко видеста очи моя". Вот почему так легко и радостно.

В чистой заросли мы спешились. "Даре мона!" Изящество и красота дармины идеальны, форма и цвет лаконичны и просты. Среди сонма полыней цитварная полынь - как породистый конь среди разномастных сивок. Стебелек дармины имеет форму кипариса. Все веточки густо усеяны мелкими, как бусинки, цветочными бутонами четко вылепленной яйцевидной формы с черепитчато-выпуклой поверхностью. Ничего лишнего. Никаких обычных для полыней волосков - опушения нет. Вот оно какое "цитварное семя"!

Рассматривая очень хрупкий, ломкий стебелек дармины, представил картину, когда такую же веточку-стебелек мы рассматривали вместе с Вергочем... О милый Вергоч, доктор Антон Вергоч! Золотая осень. Мы не спеша бредем по мостовой тихой улицы с высокими старыми березами в осеннем уборе. Здесь можно спокойно идти рядом, не то что на узких дощатых тротуарах. Мостовая неезженая, сухая. После занятий в университете мы проводим двусторонний урок разговорной речи: русский преподаю я, он мне - немецкий. Никак не дается моему ученику-учителю "невозможный" звук "ы": вместо "мы", "вы" все у него получается "ми", "ви". Случайно найдено слово, где "ы" произнести удается, - "штаны".

Доктор Вергоч - хорват - попал к нам в Россию как военнопленный. Мы строили планы: когда в мире все уладится, я приеду к нему на родину, привезу образцы туркестанских лекарственных растений - сумбула, ассафетиды, гальбана. Вместе мы отправимся путешествовать по Балканам: там, в Черногории, Македонии, есть еще много нетоптаных мест. Как это будет хорошо, когда мы, граждане двух свободных государств, станем ездить друг к другу в гости...

А тогда, в ту золотую осень, Вергоч работал над своей книгой - руководством по фармакогнозии. Вот с ним-то я впервые и рассматривал такую же веточку цитварной полыни.

Прервал мои воспоминания Давлет: он говорит, что дармина здесь зацветет через две-три недели. Хорошо, значит, я успею провести начало задуманного опыта, на который натолкнул меня Шахназаров. У него в отчете высказано предположение, что сантонин - действующее противоглистное вещество дармины - сосредоточен в пыльце ее цветков. В таком случае в ней, в пыльце, должно содержаться не два, а не менее десяти процентов сантонина. Если это так, все выглядело бы по-иному: и объект заготовок (не семена, а цветок), и транспортные расходы, и производственный метод...

Вечереет. Утих северо-восточный ветер. На заходящий во мгле красный диск солнца можно смотреть не щурясь.

- Карыбай скачет!

Подъехал тот казах, которого я видел в Темирлановке. Нас ждут там, где намечен наш первый ночлег, будет устроен маленький "той" - прием.

Мы выехали на тракт, спустя полчаса в уже наступающих сумерках прошли по мосту через сухое русло реки и вскоре остановились у юрт.

В знак особого уважения мне помогли сойти с коня. В юрте, угостив кумысом, по обычаю справились о здоровье и прочем благополучии. Потом предложили вымыть руки, и появилось огромное блюдо с крупной, как куски теста для пельменей, лапшой и мелко нарезанным мясом.

Мне же хозяин на отдельном блюде поднес баранью голову. Что я буду с ней делать? И, поблагодарив, я возвратил блюдо хозяину. В течение всей трапезы он вырезал лакомые кусочки из бараньей головы и подкладывал к моей лапше. В довершение подали крепкий бульон. Все было очень вкусным, и обед протекал с некоторой торжественностью.

После обеда - чай. В юрте прибавилось людей, они как будто чего-то ждали. Наконец мне задали вопрос, который, судя по всему, был давно уже приготовлен: нужна ли будет теперь дармина?

Дармина - цитварная полынь

В наступившей тишине начал я издалека. Носков переводил. Я рассказывал, что лечебные свойства дармины открыты очень давно и очень давно "цитварное семя" вывозится отсюда в разные страны. В 1830 году из него впервые было выделено кристаллическое вещество - сантонин. А с 1838 года началось промышленное производство сантонина в Германии: из пятидесяти пудов дармины получали пуд сантонина, который стоил 1750 рублей. Сырьем служила казахская дармина. Ее заготовляли здесь до 100 тысяч пудов в год. Казахи на месте получали за пуд 6-8 копеек, а в Германии он стоил 19 рублей. Германские фирмы ежегодно зарабатывали на дармине более миллиона. Затем все заросли дармины арендовал оренбургский купец Савинков. В 1883 году он построил в Чимкенте сантонинный завод; цитварное семя (дармину) он продавал за границу по 7 рублей за пуд, а сантонин - по 500 рублей. Казахи же продолжали получать те же 6-8 копеек. Предполагают, что заросли дармины занимают 400 тысяч десятин земли...

Жатва дармины

Меня слушали, не перебивали. А когда кончил, заговорили с горечью и даже некоторым удивлением, что, мол, знали о несправедливостях при царе, но не думали, что грабеж был таким бессовестным.

И опять прежний вопрос:

- Будут ли заготовлять дармину, а то возле станции Арысь ее уже рубят на топливо и каждый день на станцию гонят верблюдов с рубленой дарминой. Мы этого не делаем, на топливо рубим итсийгек, джантак, джусан.

И тут молодой парень задает мне еще вопрос:

- Правду ли говорят: Ленин декрет издал, запрещающий рубить дармину?

Я не знал такого декрета. Как быть? Ответить "не знаю" в этих условиях равносильно утверждению, что такого декрета нет и можно рубить дармину. Как бы поступил на моем месте темирлановский председатель? И я сказал:

- Да, есть такой декрет!

В заключительном слове я обещал, познакомившись с тем, как здесь обстоит дело с дарминой, рассказать об этом в Москве.

Облегченно вздохнул, когда мы с Носковым и Давлетом вышли под открытое небо. Заговорили о прошедшем дне и о гостеприимстве хозяев. Давлет, очень деликатный человек, как бы к случаю высказал удивление: я так умело, как будто давно живу с казахами, справился с бешбармаком. Давлет не знает, что есть бешбармак меня учила Айнакул. Она, как маленькому, складывала мои пальцы: "Какой ты бестолковый, Керим, есть до сих пор не научился..."

Когда мы улеглись на мягких ватных одеялах, слушая грызню псов за стенами юрты, Носков свернул папиросу, порылся в золе погасшего очага, прикурил от найденного уголька и стал рассказывать то, что он знает о распространении здесь дармины. Мы, говорил он, находимся сейчас в центре ее зарослей. В горы, даже в предгорья она не заходит. Каратау - ее естественная граница. На север заросли тянутся еще верст сорок. Полоской между холмами прорывается дармина на запад к Сырдарье, переходит реку и образует заросли вдоль реки. Дальше на запад преграда - пески Кызылкум.

В разговор вступил Карыбай - мы думали, он уже уснул. Он рассказал, что, оказывается, если дармина попадает в условия повышенной влажности, в затопляемое место, то она изменяет свой облик, "перерождается" в чагыр-джусан - седую, с простертыми ветками полынь; если же выходит на холмы, превращается в совсем белую, сильно опушенную полынь - боз-джусан, а когда попадает в пески, становится менее опушенной - керь-джусан.

- Так говорят знающие старики, - закончил Карыбай.

Невероятно! Выходит, что дармина, цитварная полынь, Artemisia cina Berg, не вид, не четко выраженная таксономическая единица, а экологический тип, одна из форм какого-то вида полыни? Невероятно! Но я тем более не отброшу это утверждение. Я уже установил для себя правило и строго придерживаюсь его. А правило такое: какими бы неожиданными и невероятными ни казались полученные на месте сведения о растениях, относиться к ним с вниманием тем большим, чем невероятнее на первый взгляд они показались.

Возникает куча вопросов: а промежуточные формы, существуют ли они? А с сантонином как? Имеется ли он в "переродившейся" цитварной полыни? В каких концентрациях?

И еще: если сообщенные мне наблюдения соответствуют действительности, тогда мы обладаем естественной, самой природой созданной сантонинной монополией. Но при условии, что сантонина в других полынях нет, а так ли это - надо еще проверить. Завтра же необходимо начать сбор образцов всех, решительно всех полыней!

Я спросил Карыбая:

- Может ли он завтра показать мне "перерожденную" дармину?

- Конечно. Покажу. Это здесь, недалеко... Ну и день! Счастье - день!

Проснулся. В юрте аромат кизячного дымка, за войлочными стенами мычание, блеяние, ржание и истошные крики, с какими гонят непокорный скот. У очага перед широким плоским казаном сидит на корточках женщина, возле нее совершенно голый с вздутым пузом трехлетний мальчуган. Он, видимо, давно разглядывает меня. Постели-одеяла моих спутников уже свернуты и пестрой горкой лежат рядом с сундуками, обитыми цветной жестью.

Хозяйка приветливо справилась о том, как мне спалось, а когда я стал одеваться, деликатно повернулась ко мне спиной. Достал из переметной сумы полотенце и направился к Бугуни.

Реки, собственно, сейчас нет, от нее остались лишь глубокие ямы, наполненные прозрачной темной водой. Некоторые перемычки между ямами использованы под посевы проса или под бахчу. Утреннее солнце еще не потеряло розоватой окраски, а воздух - предрассветной ясности. Во всем были четкость и свежесть - лучшее, самое лучшее время дня в знойной степи. Я поднялся по руслу, нашел яму с водой, не спеша умывался и смотрел, как прилетают, пьют воду и улетают пернатые обитатели степи. Беспокойное и радостное чувство ожидания переполняло меня...

Травы в этот ранний час еще выглядели сочными, рельефными, их формы подчеркивались длинными глубокими тенями. Росли здесь главным образом колючий джантак, анабазис, дармина, подсохшие кузинии, а на белесых такыристых блюдцах - подкрашенная пурпуром гиргенсония и красиво распластанная камфоросма. С приглушенным вскриком взлетали необычайно крупные жаворонки, а вверху парил ястреб, по-хозяйски высматривая слабых и хилых, тех, кого степь принесет ему в жертву.

Когда вернулся к юртам, там было уже много людей. Иконописный седобородый старик, здороваясь со мной, особым древним жестом обнял и усадил рядом с собой. Это, кажется, был отец хозяина юрты. Позавтракали кусочками жареного мяса и пили настоящий черный чай. Обсуждали маршрут: сначала - до северной границы зарослей дармины, затем - заросли за Сырдарьей, оттуда к южной границе и, наконец, центр массива - урочище Караджантак.

Я попросил учесть еще три моих желания: посетить гробницу-мечеть Ахмеда Яссави в Туркестане, побывать у крепости Сауран и увидеть Отрар, где умер Тамерлан. Все согласились, что эти места следует посетить. А старик спросил меня, как это я впервые в этих краях, а так хорошо знаю об их достопримечательностях? Я объяснил, что изучал все это по книгам и полюбил места эти задолго до приезда сюда.

- Как можно не любить наши края! - качал головой старик. - А вот молодежь рвется в город, бежит из степи.

Я вступился за молодежь: ее не следует осуждать, она стремится в город учиться. Теперь настали новые времена, и без учения человек будет беспомощным. Старик с грустью соглашался:

- Да, это правда, правда...

Осматривать площадку с дарминой - здесь рядом - отправились большой компанией пешком: заседланных лошадей вели за нами. Вокруг множество сочных зеленых кустиков анабазиса. Они не имеют одревесневших стеблей, а состоят только из однолетних веточек. Это результат систематической вырубки анабазиса на топливо. Кусты подсекают тяжелой мотыгой - кетменем поглубже, чтобы захватить побольше древесины. После такой жестокой операции от каждого корня развивается свежая отпрысковая зелень, образуя почти шаровидный кустик. Растение от этой операции не только не погибает, но обновляется, омолаживается. Не страдает от таких порубок и джантак - верблюжья колючка, но дармина никогда отпрысков не дает: будучи срубленной, она погибает.

Подошли к замурованному глинобитному домику. Это склад готового цитварного семени, собранного несколько лет назад. Таких складов здесь несколько, в них хранится около 800 пудов дармины. Камышово-глиняная крыша во время дождей протекла, и весь товар, наверное, сопрел. Вскрыли угол крыши. Цитварное семя имело вид спекшейся, как бы обуглившейся плотной массы. А пригодно ли испорченное цитварное семя для производства сантонина? Если он сохранился, то добыча будет даже облегчена, так как теперь в сырье отсутствуют смолы, затрудняющие кристаллизацию сантонина.

Очень, очень мало знаю я о свойствах сантонина, о его устойчивости. Впредь выяснение этого - моя первая забота. Но вот беда: куда помещать все эти образцы? Мешочки уже на исходе.

Заросль, куда мы пришли, была образцовой. Чистая, не очень густая, с тремя-четырьмя кустами на квадратном метре. Договорились, что начиная с сегодняшнего дня для меня здесь будут собирать дармину через каждые пять дней; больше полуфунта не нужно. Сели на лошадей и распрощались.

Дальше со мной поедут трое - Носков, Давлет и Карыбай, который покажет место, где дармина "перерождается". Направились к руслу Бугуни.

Внизу, на затопляемых в половодье участках, дармины, конечно, не было, там - седая высокая полынь, а наверху вместе с джантаком, анабазисом, софорой росла и цитварная.

- Вот, смотрите, - сказал Карыбай.

Заросль дармины с теми же сопутствующими растениями подходила к самой бровке, где эта незатопляемая терраса обрывалась к руслу Бугуни. Но заросль, оказывается, продолжается и на ступеньку ниже - на остатке более низкой террасы. В паводок эта площадка была затоплена и даже сейчас находится в условиях повышенного увлажнения, особенно в безветренное ночное время. И Карыбай прав - здесь полынь уже не имела внешних признаков дармины, они лишь угадывались в окраске стеблей, в скудости опушения.

Неужели необходим такой строгий комплекс условий обитания, чтобы обусловить выраженные признаки вида Artemisia cina Berg? Вида? Вот так вид, чуть тронь - и рассыпался!

Теперь уже совершенно четко я представил себе план будущих работ, они пойдут по трем направлениям: 1) пересадка типичных особей цитварной полыни и посев ее семенами в различных условиях и в разных широтах; 2) реэвакуация, пересадка вот таких изменивших свой облик особей в места с обычными условиями, опыты с семенами "переродившихся" особей и 3) главное - химико-аналитические исследования, сопровождающие все опыты.

Да, это будут захватывающе интересные работы! Разве можно оставаться спокойным, представляя их увлекательные детали и, возможно, совсем неожиданные результаты.

Двинулись дальше, нагруженные образцами переходных форм полыни, вдоль русла Бугуни, то удаляясь, то приближаясь к ней. В полдень подошли к маленькому навесу из жердей, камыша и глины. Под навесом, укрытые травой, лежат арбузы и дыни - внизу, в пойме Бугуни, бахча. Людей нет. Мы остановились, чтобы дать отдых лошадям. Носков принес снизу белую челюсть сома - с полколеса от детской коляски: "пуда на два, а то и все три будет". В этих глубоких ямах с подмытыми неведомо какой глубины подводными пещерами могут жить и не такие чудовища.

Захватив сумку и тешу, я отправился на экскурсию вниз по Бугуни. Теперь я знаю, что такое бугуньские "ямы": вот слегка овальная чаша метров 30 в поперечнике, наполненная совершенно прозрачной водой в пять, восемь, а может, и более метров глубины - дна не видно. Медленно шевеля хвостом, спокойно ходит в ней рыба, темная, крупная, толстая, боковые плавники светлые. Это, наверное, маринка. А у камыша в тени стоит стайка пузатых сазанов. А это что за чудо? Появились две полуметровые рыбины, да такие необычные, нарочитые, словно выпущенные кем-то для мистификации. Они плыли рядом, делая, как в балете, согласованные движения. И у каждой во рту яркий светящийся уголек. Я следил за ними не отрываясь, забыв все на свете. Они сделали круг и исчезли.

Река Бугунь

Пошел дальше и, собираясь поймать кузнечиков, столкнулся с маленькой розовато-кирпичного цвета змеей. Она не уступила дорогу, не ушла, поблескивала язычком, широкоголовая, уверенная в своем превосходстве: это щитомордник, с ним лучше не связываться. Он так и остался нежиться на солнце на открытой, выбитой скотом тропинке.

Сегодняшние чудеса не кончились. Передо мной поднималась отвесная стена - обрыв, как бы исписанный корнями различных трав и кустарников. Это огромный демонстрационный стенд, где во всех обнаженных подробностях выставлена корневая система главных здешних растений. Вот он - корень анабазиса! Да это настоящий канат! Не утончаясь, идет он вертикально вниз, на пути делает, неведомо с какой целью, несколько витков спирали, образует несколько закрученных узлов с боковыми шнурами - ответвлениями. Но конца корню не видно, он уходит вглубь, под этот трех-четырехметровый обрыв. А корни дармины - пучок тонких мочек длиной не более метра.

Мои спутники, выкормив лошадей, подъехали, когда я разглядывал корни софоры - запутанную систему из нескольких ярусов множества горизонтальных и вертикальных шнуров. Создавалось впечатление, что кусты софоры на поверхности земли - одна огромная особь.

Джантак - верблюжья колючка - направил свои корни, ровные по толщине, как аркан, вертикально вниз; было ясно, что эти четыре метра только начало их пути.

- Премудрость-то какая, - заключил Носков, рассматривая выставленные для нас самой природой экспонаты.

Практичный Давлет резонно заметил:

- Не было б такого обрыва, так, чтобы все это увидеть, потребовалась бы работа с лопатой пяти человек на неделю.

Мы вместе собрали образцы корневищ с различной глубины и, взмокшие, с удовольствием выбрались наверх - внизу было очень душно.

Я рассказал о необыкновенных рыбинах. Носков пояснил:

- Это красногубый жерех. Он водится в Арыси, но здесь его тоже иногда удается поймать.

Наступил вечер. Задержки в пути не были заранее предусмотрены, мы выбились из графика. Уже в густых сумерках подъехали к юртам у колодца. Нас угостили айраном, дали воды умыться.

После ужина Карыбай уехал с лошадьми на всю ночь.

Мы двигались то на восток, то на северо-восток через густые, иногда сплошные заросли дармины. Останавливались, делали подсчеты, определяли густоту насаждений, регистрировали растительный состав на выделенных типических площадках.

Площадки из-за недостатка времени брали небольшие: 9 квадратных метров. На заросли средней плотности насчитали: взрослых кустов дармины - 28, молодых всходов ее - 1530, анабазиса - 10, джантака - 4. Молодая - одно- и двулетняя - дармина была нередко скусана, вероятно овцами. На изреженной заросли растительный состав был таков: взрослых кустов дармины - 6, молодых - 18, джантака - 19, анабазиса - 29. Создавалось впечатление, что наряду с прогрессирующими имелись регрессирующие заросли дармины. Мои спутники-знатоки утверждают, что причина этого - степные пожары. Дармина не скоро может занять свои старые места, анабазис же пожароустойчив, он от пожаров не страдает и постепенно занимает освободившуюся от дармины площадь.

Луга Семиречья. Идет гроза

Сегодня утром встретили новый, третий по счету вид анабазиса - Anabasis jaxartica - анабазис сырдарьинский. Совсем не похож он на первые два вида. Прежде всего цветом и формой. Серо-зеленый, он имеет то же растопыренное расположение ветвей, как и полынь чагыр-джусан. У него есть хотя и малоразвитые, но все же листья; веточки-членики у него не округлены, а имеют квадратное сечение. У анабазиса безлистного, итсийгека, сопровождающего нас от самого Семиречья, есть настоящие многолетние стебли, а у сырдарьинского их нет; каждый год новые стебли развиваются из каудекса - особого, покрытого шерстистым опушением надземного утолщения. Он красив, любуешься его опрятной, как бы вымытой и приглаженной внешностью и чувствуешь, что мы вошли в новую страну, "страну древнего Яксарта, едешь в ожидании: вот-вот встретятся новые растения, присущие лишь этой стране. На солончаках два вида кермека, какие-то солянки, похожие на миниатюрные мексиканские кактусы, солянки с сильно опушенными веточками, напоминающими мохнатых гусениц, еще одна - с прозрачными и слегка окрашенными в нежные розово-голубые тона околоплодными листочками - она очень удачно названа казахами "балык-гёз" - глаз рыбы. В этом разнообразии солончаковых растений трудно было разобраться. Ночевали в небольшом - в шесть юрт - кочевье, а .следующим днем выехали на Оренбургско-Ташкентский тракт севернее Чаяна и на рысях пошли на север. Дармина продолжала нас сопровождать. В Ак-Мулле, бывшей почтовой станции, покормили лошадей, отдохнули. Здесь заросли дармины оборвались. Потом начался разбитый арбами участок тракта, и нам пришлось до самого Икана ехать по тропинкам рядом с дорогой.

Икан оказался приятным селением с обилием зелени, садов. Остановились у земляка или родственника Давлета (Носков говорит: "Они все родственники"). Приняли нас в нежилой гостиной большого дома с крашеным полом, с европейской обстановкой: стол под вязаной скатертью, венские стулья, комод с ярко окрашенным ковылем в вазочках и даже с гипсовой, похожей на суслика кошкой-копилкой.

Прием был торжественным и официальным. Мне представили почтенных людей в долгополых сюртуках с цепочками при часах. Давлет хмурился, видя мое смущение. Но все стало гораздо проще и лучше, когда после угощения нас пригласили на террасу, выходящую в зеленый тенистый сад.

Седой старик узбек, в легкой белой рубахе, раскрытой до самого пояса, в белых штанах, закатанных выше колен, ловкими движениями выплескивал пригоршней воду из ведра, поливая землю вокруг террасы. Как хорошо снимает знойную дорожную усталость аромат политой земли!

Наступили тихие сумерки. Сидели кто где - на кошме, разостланной на террасе, на ступеньках, на скамье под виноградными лозами. Беседу вели чинно, бережно. О дармине: плохо, что заготовок в нынешнем году не будет. Однако в Туркестане торговля ею все же понемногу идет. Кто покупает и куда везут - неизвестно. Раньше Туркестан был центром торговли дарминой.

Потом разговор пошел об анабазисе, об ит-сийгеке: какая от него польза? Да никакой! Дурная трава, и все. А так ли? Подумаем. И пусть не спеша выскажутся все. Сумерки к этому располагают.

Говорили один за другим неторопливо. И анабазис стал постепенно облекаться ценными качествами, значение его росло, и вот-вот он уже выдвинется в герои. Конечно, никакой скот - даже коза, а коза и табаком балуется - никакой скот анабазис не ест, но для людей в степи он лучшее топливо. Если бы не анабазис, так дармину давно на топливо извели бы. Опять же золы от него много, из нее хороший щелок для мыла...

Люблю я эти вечерние неспешные и вольные беседы о растениях. В таинстве дружелюбной беседы опыт, наблюдения, накопленные целыми поколениями, обогащают меня необычайно, и еще они налагают желанную обязанность искать, проверять, научно обосновывать, а потом возвратить, но уже новые, дополненные знания людям.

- Как это нет пользы от ит-сийгека? Казахи из него "баранов делают", - не то в шутку, не то всерьез заявил хозяин дома.

И вот я узнаю целую историю, связанную со свойствами анабазиса.

Осенью, когда большие отары идут из-за гор с востока в Ташкент, цена на овец удваивается. Однако если овцы, истомленные в пути через пустынные солончаки и голые горы, попадут в заросли анабазиса, то, незнакомые с этим растением, они набросятся на предательскую сочную зелень и погибнут. Живущие в предгорьях казахи, как лоцманы, проводят отары по только им известным трассам, минуя заросли анабазиса. И на этом изрядно зарабатывают: натурой, конечно, баранами. Всем памятны случаи, когда хозяева отар, самоуверенные или скупые, жалея платить, гнали сами скот и многие сотни овец погибали в зарослях анабазиса.

Заросли анабазиса у развалин Сурана

Еще: с тех пор как не стало медного купороса, здесь пробовали опрыскивать сады отваром разных трав - софоры, дармины, но лучшие результаты - не хуже, чем с медным купоросом, - дал отвар анабазиса. Вот каков, оказывается, "никчемный" ит-сийгек!

Рассказывали о свойствах других растений. Настой дармины на кунжутном масле или на керосине - хорошее втирание при ревматизме и радикулите. Для этих же целей перегоняют дармину с водяными парами и получают душистое масло. Ревматизм - он здесь, в условиях поливного хозяйства, очень распространен - лечат также горячими ваннами из отвара травы могильника. Распаренный корень травы тюя-табан - а ее много растет здесь по пустошам - хороший вытяжной пластырь при нарывах.

Утром все встали рано: в Туркестане базар. А туда 25 верст. Мы обгоняем арбы, нас обгоняют скачущие всадники. Из разговора моих спутников ясно, что северный маршрут, по которому мы сегодня направились, уже выходил, так сказать, из сферы их влияния и выбор мест для ночевок будет связан с затруднениями. Но мне очень хочется посетить те места, где происходили великие события в эпоху Чингисхана и особенно - Тимура. Мне хочется к представлениям, почерпнутым из книг, прибавить личные впечатления и лучше понять, ощутить далекую эпоху. Имеются и чисто деловые соображения: там нет песков, там, по-видимому, те же сероземы, но почему же тогда там нет дармины? Насколько вообще различается растительный состав этих близких районов?

В Туркестан прибыли рано, до наступления зноя. Объехав весь базар, направились за город к мечети. Она окружена пустырем с ямами, буграми, заросшими джантаком, анабазисом, могильником и разными привязанными к человеческому жилью полынями. Здесь располагался предшественник нынешнего Туркестана - древний город Яссы, и вместо этих буераков здесь была благоустроенная местность с тенистыми садами, цветниками у чистых прудов-хаузов. О том, что так было когда-то, рассказал мулла, живущий при мечети. Мечеть, вернее, мавзолей грандиозен. Мулла показал в нем могилу святого ходжи - Ахмеда Яссави, в честь которого это здание было построено Тимуром, могилу дочери Улугбека, правнучки Тимура, и знаменитый огромный медный сосуд, надпись на котором гласит, что сосуд отлит по повелению Тимура в 1399 году.

Давлет намекнул, что мулле надо что-нибудь подарить, и я передал для него какие-то деньги.

Когда мы все осмотрели и вернулись к своим лошадям, они еще не закончили завтрак - снопик свежей люцерны, купленной на базаре. Пока мы ждали, к нам прибежал мальчуган с дыней в руках - ответный гостинец от муллы.

Дыня по вкусу, аромату и сочности оказалась выше всяких похвал. Почти шаровидной формы, с желтой, слегка потрескавшейся кожурой. Мясистая часть непомерно толстая, в ней семенам уделено очень небольшое место. Карыбай и Давлет утверждали, что, кроме Туркестана, нигде таких вкусных дынь нет и быть не может. Не однажды пытались выращивать их в другом месте; на первый год дыни получались хотя и не такие, но очень хорошие, но уж из их семян - только совсем обыкновенные дыни.

На следующий день у станции Сауран пересекли железную дорогу. Давно я не видел поездов, совсем отвык от железнодорожного мира, долго смотрел, как, подрагивая, катились вагоны товарного состава в сторону России.

На переезде к нам присоединились двое казахов. Они с готовностью вызвались показать нам крепость Сауран. Развалины ее были видны издалека - большой вал с угадываемыми, неравномерно разрушенными стенами, а вокруг сплошь какие-то заросли. Проехали их - это оказался анабазис, преодолели когда-то глубокий ров и поднялись на крепостной вал.

Ни минаретов, ни сторожевых башен, описанных П. И. Пашино еще пятьдесят пять лет назад, лишь кое-где попадаются груды обожженного кирпича и осколки глиняной посуды. Миновало полтысячелетия, и вот все, что осталось от центра, где была расположена конница Тимура. Мы стоим на крепостном валу, и казах показывает следы каналов на окружающей широкой равнине, он не сомневается в том, что эта местность тогда хорошо орошалась и вдоволь кормила великое множество людей и лошадей.

Один из наших добровольных гидов на мое уже не помню по какому поводу оброненное замечание о том, что никто не ест ит-сийгек, решительно возразил:

- А юлдуз-курт?!

Бывают, оказывается, годы, когда заросли анабазиса кишат этой противной мохнатой гусеницей, которая жадно пожирает ядовитую для других зелень. В годы своего массового размножения юлдуз-курт становится бедствием: гусеница проникает внутрь юрт, проползет по телу - появляются зуд и покраснение, как от ожога, верблюд случайно съест - катается от колик по земле и долго болеет.

- Нет ничего такого, что не служило бы кому-нибудь пищей, - заключил наш проводник. - Камень и тот поедается лишайником...

Распрощавшись с новыми друзьями, мы повернули к Отрару. Мои спутники были убеждены, что должна здесь существовать старая дорога между Саураном и Отраром - местом, где стояла пехота Тимура. Но разыскать ее нам никак не удавалось: все пересекаемые дороги шли с востока на запад - к Сырдарье.

Мы пересекаем овраги, солончаки - меняются рельеф и почвы, соответственно меняется и растительность, до в пределах все того же набора видов, ставших теперь для меня привычными. В полдень подъехали к озеру. Сделали передышку, покормили, напоили лошадей.

Дальше - все то же, но чаще стали попадаться гряды песков с кустарниковой песчаной акацией. Вечерело. Пора подумать о ночлеге. Увидев на юго-западе группу юрт, направили туда Карыбая. Сами выжидательно идем шагом.

Солнце клонится к темнеющему краю степи. Вот такая картина была и при Тимуре: степь, юрты и скачущий всадник. Мы остановились.

Подлетевший на легком коньке джигит поздоровался за руку сначала с Давлетом, затем с каждым из нас. И только после этого, широко улыбаясь, сказал: - К нам велено ехать. - И умчался обратно. Даже мои бывалые спутники удивились радушию, с каким нас приняли в этом маленьком кочевье. Наших лошадей увели на пастбище, мы узнали, что собираются зарезать для нас козу - овцу-сеголетку. Мы просили этого не делать: кислого молока и лепешек, предложенных нам сейчас, вполне достаточно, чтобы мы были сыты и благодарны. И все же чуть ли не среди ночи - сморенные, мы все, не выдержав, уснули - нас разбудили. В юрте, освещенной ярким костром, было все готово для роскошного ужина. Я сказал Носкову, что надо как-то отблагодарить хозяина. Хозяин насторожился: что он говорит? Носков замялся, но все же перевел. Не надо об этом даже думать: он, хозяин, рад, что достаток позволяет ему принять гостей. Давлет, обычно немногословный, несколько угрюмый, сегодня настроен благодушно и философски. Он говорит мне "макал" - пословицу: "Мал учун сахлаучи керек" (Для имущества нужен караульщик). И поясняет, что понимать эту мудрую пословицу можно по-разному. Он лично понимает ее так: если ты имеешь имущество, скот, знай, что ты вовсе не хозяин его, а только караульщик, поэтому будь гостеприимен и щедр...