Глава девятая

Мы шли прямо на юг, пересекая овраги и старые каналы.

Вот впереди что-то совсем новое.

- Сассык-курай! - объявил Карыбай.

И мы въехали в своеобразный "лес" из огромных зонтичных растений. Это заросль ферулы ассафетиды. Мощные, толстоствольные, с шарообразными "кронами", усеянными крупными плодами, растения наполняли знойный воздух плотным запахом. Заросль походила на огромную плантацию - совершенно ровная площадь под ней была свободна от других растений. Проезжая, мы цеплялись за шары соцветий и сбивали плоские сухие плоды, вызывая новые притоки тяжелого, какого-то неживого запаха.

Через несколько метров "лес" сменился зарослью из крупных листовых розеток той же ферулы. Здесь всюду были разбросаны высохшие обломки стволов урожая прежних лет. Мы сошли с коней, чтобы ближе познакомиться с этим древнейшим лекарственным растением.

Ассафетида - монокарпическое растение, то есть приносящее плоды раз в жизни и после этого погибающее. Развиваясь из плода - плоской сухой крылатой семянки, растение в первый год жизни выглядит очень невзрачно: один-два небольших листа и небольшой веретенообразный корень. Весной следующего года новые листья уже крупнее, а корень толще. Так в течение шести - восьми лет ассафетида живет в виде розеточного растения и к концу этой стадии имеет многократно рассеченные листья почти метровой длины и огромный, как очень крупная свекла, корень. Наконец, когда накоплено все необходимое для плодоношения, ранней весной из корня, развиваясь не по дням, а по часам, вырастает огромный стебель диаметром в шесть - восемь сантиметров, увенчанный шаровидным соцветием - сложным зонтиком с желтыми мелкими цветками. Ферула в это время может достигать высоты двух метров. После созревания семян в тот же год растение погибает, в мочалистую труху превращается корень, и ветер ломает пустотелый, как труба, стебель.

Мы выбрали крупный розеточный экземпляр, разгребли землю и обнажили верхнюю часть корня; срезав ее, увидели выступившую похожую на молоко смолу. Эта смола и есть известный всему миру лекарственный продукт^*. Сборы его проводить надо не в это время, а весной, когда корни обильнее источают камедь-смолу.

^* (В основном применяется как противоастматическое средство.)

К тому, что мне известно об этой феруле, мои спутники сообщили, что листья ее здесь заготовляют казахи для скота: зимой они хороший корм. Правда, молоко при этом приобретает специфический запах, который непривычному человеку может не понравиться, но зато молоко лечебное. Выращивать ассафетиду в других местах бессмысленно. То, что мы видим сейчас, лишь ничтожная доля того, что имеется на придарьинских землях, особенно в Арысском районе. Однако смолу здесь никогда не собирали. Пусть скажут, как это нужно делать и сколько требуется смолы, местные жители охотно возьмутся за такое дело.

Долго не задерживаемся, едем дальше. Все чаще встречаются густые, как зеленые пруды, заросли анабазиса. И всегда в центре такого "пруда", как островок, холм, а на нем осколки глиняной посуды, следы деятельности человека. Столетиями человек, живший в степи, ценя анабазис как топливо, создавал ему преимущественные условия для развития, рыхлил землю, обновлял порубками, а домашний скот вокруг городищ вел своеобразную прополку, уничтожая кормовые растения. Не может ли анабазис служить указателем при археологических поисках?

К вечеру въехали на невысокую возвышенность и остановились.

- Вот Отрар, - сказал Карыбай, указав камчой под ноги своего коня.

Как, неужели это все, что осталось от богатого города, известного еще в VII-VIII веках, где около шестисот лет назад смерть настигла непобедимого Тимура?..

Карыбай и Носков поскакали к Сырдарье узнать, как обстоит дело с переправой, а мы с Давлетом еще долго стояли на безмолвном холме.

Вот и Сырдарья, знакомая по описаниям любимого в детстве писателя Н. Н. Каразина^*. Древний Яксарт. Еще одна новая река, ни на одну из знакомых мне до сих пор не похожая. Мы на высоком песчаном берегу. А на том - сгружают с парома овец. Широкая серая неспокойная вода. Неровный влажный воздух и особая напряженная тишина, свойственная лишь широким просторам могучих рек. И сквозь нее, эту тишину, каждый звук, чуть ли не шорох доносится к нам с того берега. Дарья - река не смирная: время от времени с грозным шумом обрушивается в реку подмытый водой песчаный берег. Нет, она не вселяет чувство спокойной созерцательности: на нее смотришь как на другую реку только во время половодья - с беспокойством, готовый ко всяким неожиданностям. Вот опять в воду грохнулся с шумом и брызгами огромный кусок берега - таков неуживчивый характер Дарьи, всегда недовольной своим руслом. Не только не войдешь доверчиво в ее бегущие мутные воды, но стараешься держаться подальше от ненадежного берега.

^* (Н. Н. Каразин (1842-1908), художник-иллюстратор и писатель, в своих произведениях описывал жизнь и быт народов Средней Азии.)

Просто невероятно, как мы на примитивной переправе преодолели вместе с лошадьми несмиренную эту реку.

Выйдя на левый берег, пересекли полосу тугайного леса из тополей, ивняка, джидды и тамарикса. Ивовые кусты здесь имеют особую, "саванную" форму - нижняя часть их обтерта, общипана укрывающимся под ними от зноя скотом.

Теперь мы движемся по степной полынной равнине вверх по течению реки. Переполненный впечатлениями, утомленный, я боюсь упустить что-нибудь в этом новом для меня крае - скорее бы стать на ночевку! Мои спутники обсуждают именно этот вопрос; они упомянули экзотическое название урочища Джулбарс - Тигровое. Каразин описывал в своих повестях встречи в этих краях с тиграми, но теперь их здесь и в помине нет. А название урочища сохранилось.

Опять вперед поскакал Карыбай.

Ветер утих, совсем низко справа над Кызылкумами висит красное солнце. Лошади стали фыркать и хлестать хвостами, отбиваясь от налетевших из тугая комаров. Впереди справа слышен лай собак и показался встречающий нас Карыбай: все в порядке, нас ждут.

Наконец мы в юрте, отдыхаем, угощаемся айраном. Давлет не спеша повествует о нашем посещении Отрара, а я вздремнул. Проснулся, когда был готов ужин.

После ужина вышли из юрты. Под звездным небом было почти светло. Сухой, теплый воздух, приносимый с запада, перемежался тяжелым, влажным и прохладным - с Дарьи. А с юга, от старицы-озерка, шел терпкий запах камыша и доносились вскрики фазана, всплески рыбы. А когда и эти звуки стихли, запела та особая лягушка, которая тянет на одной ноте свою грустную песню.

В юрте горел маленький костер, чтобы мы могли улечься на приготовленных в наше отсутствие постелях из мягких одеял.

День, как и все предыдущие, безоблачный, дует ветер с Дарьи. Мы едем дальше на юг вдоль реки, то удаляясь от нее, то пересекая пойменный лес и двигаясь по самому берегу стариц-озер с прозрачной водой. Карыбай просил отпустить его вперед, домой, он будет ждать нас у себя.

Дармина началась не сразу. Сначала появились кустики-одиночки, потом - группы кустов и наконец - заросли в виде двух полос по обе стороны дороги. Но здесь дармина имеет угнетенный вид, по определению Носкова, она здесь "тощая".

В пойме вспугиваем фазанов; серые самки убегают поспешно, а нарядные самцы - без торопливости, сохраняя мужское достоинство. Однажды совсем близко слышим возню и характерный визг.

- Там кабаны, - замечает Носков. - Вот, говорят, в России голод. Прислали бы сюда команду, соли, конечно, захватили бы, заготовили бы здесь мяса - на всю Москву хватит. А сейчас от кабанов разбой казахи терпят: посеял просо на клочке земли, а уберечь от свиней нет возможности.

Обычный тополь - по-местному "терёк" - основа для названий многих селений и урочищ: Ак-Терек, Уч-Терек, Терекли, Теректас. Но здешний пойменный тополь - тополь евфратский - называют туранга; листья на нем всевозможной формы - от линейных до округлых, с различными переходами и вариациями рассеченности контура листовой пластинки.

На протяжении всего пути вдоль реки мы видим следы когда-то оживленной деятельности людей: заброшенную сложную ирригационную сеть, остатки городищ, селений, крепостей. Анабазис неизменно присутствует здесь. Дармина же попадается лишь на открытых, чисто степных участках, больших массивов не образует и не столь мощна, как на Бугуни.

Проехав еще верст восемь, увидели несколько юрт и возле - девушек, катавших очень длинную кошму.

- Эй, джигит, иди сюда, мы тебя в кошму закатаем!

Это относилось ко мне, направившемуся было к юртам.

- Да, - вздохнул Давлет, - мне теперь так кричать не станут. Всюду девки одинаковы: в одиночку будто стеснительны, а скопом - вон какие озорные...

Вчера и вот здесь, в этом селении, я увидел еще два варианта обыкновенной юрты. В обоих случаях постройка - сколько возможно - сохраняла традиционную форму: основание - цилиндр, крыша - купол. В такырной местности основание было выполнено из готовых такырных плит, а крыша - из камыша. Второй вариант - в этом селении, где в изобилии рос камыш,- вся юрта из камыша: для стен по кругу вбиты колья и заплетены камышом. Форма юрты как бы повторяет горизонт степи и свод неба над ней. Даже многие мазары - надмогильные памятники, построенные из сырцового или обожженного кирпича, - имели ту же форму или пытались к ней приблизиться.

Мы шли через густую заросль анабазиса с примесью дармины, когда к нам навстречу прискакал джигит. Ехать нам, оказывается, надо еще верст пятнадцать, там, возле Клыч-Мазара, нас ждут, там мы будем ночевать.

Давлет с джигитом ускакали вперед, а мы с Носковым едем не спеша. Прошли через полосу рыхлых песков, за ними началась ровная степь с ассафетидой и дарминой, а на свободных местах лежат распластанные плети каперсов с крупными белыми цветами и зелеными плодами, похожими на маленькие арбузики. Многие созревшие плоды были раскрыты, и жуки торопливо выедали мякоть, а медлительные, черные с блеском муравьи растаскивали черные семена. Я показал Носко-ву ту часть этого растения, которую избрал для себя человек: на концах плетей и ветвей цветочные бутоны - те самые "каперсы", которые маринуют и без которых так много теряет городское блюдо солянка.

В кочевье, где нас ждали, мы прибыли на заходе солнца. Хозяин юрты - старый приятель Давлета и Носкова. После обеда, вернее, ужина, как всегда, чай и беседа. И как всегда, разговор шел о местных растениях. Здесь ассафетида называется "кеурек". Розеточные листья ее тоже заготовляют на зиму для коров. Зеленые листья ранней весной подщипывают овцы и козы; мелкий скот поедает также опавшие плоды. Дармину раньше здесь заготовляли, и часть ее шла на верблюдах за Амударью. Куда она отправлялась дальше - не знают.

К концу беседы было решено, что завтра сделаем экскурсию в сторону Каратау, а сопровождать меня будет Солтан - парень, встретивший нас сегодня на дороге. Договорились так: наши лошади и мои спутники завтра отдыхают. Я еду на хозяйском коне.

Освещенный косыми лучами еще нежаркого солнца, стоял заседланный жеребец праздничной игреневой масти - красавец в уздечке с богатым серебряным набором. Солтан - в роли караванбаши:

- Этот конь для вас...

Провожали нас все обитатели кочевья. Игреневый заседлан местным седлом. Рискуя поскользнуться в стремени, сел в седло, но понял, что ехать в нем не смогу: стремена подтянуты так коротко, что колени задраны у меня только что не к груди, встать на стремена совершенно невозможно. Носков поспешил ко мне, чтобы удлинить путлища, но запаса не оказалось.

В привычном для меня казачьем седле путлище можно сделать такой длины, что оно вместе со стременем будет равняться вытянутой руке всадника. Это дает возможность на рыси приподниматься, опираясь на стремена, облегчая тем самым нагрузку коня. При такой посадке чувствуешь себя уверенно. К новому же для меня седлу нужно было еще приспособится. И потом сами стремена у казачьего седла другие: их основание для ступни двойное, овальное, иногда с перемычкой посередине, но, главное, с глубокими насечками - даже при поспешной посадке нога не соскользнет. Местные же, обычно бронзовые, стремена скользки, и при посадке всадник просовывает ступню в стремя до упора, и в таком положении он нередко едет в седле. Без привычки и это неудобно.

Казах, как я заметил, управляет конем трензелем. Но все это внешняя, формальная сторона, необходимая при первом знакомстве с конем. На практике управление конем ведется всадником перемещением своим телом центра тяжести - и при посылке коня вперед, и при поворотах, конь очень чутко и мгновенно исправляет это смещение, и выходит, что конь идет точно так, как ты думаешь. Очень важно крепление седла. В моем - Две широкие подпруги да еще трок - подпруга, крепящая подушку и седло одновременно.

Для казака сбитая спина коня - срам недопустимый, а на взгляд казаков-ортодоксов - невероятный. Старые казаки любят рассказывать истории, как в походе сбивший коню спину казак-неряха тащит на себе седло до той поры, пока у коня не заживет спина.

Казак, сняв седло, растирает спину коня жгутом из сухой травы, а перед седловкой внимательно осмотрит и рукой прощупает потник, нет ли там репешка или какой мусоринки, - распаренная под седлом спина у коня очень нежна и легко ранима.

Местное седло обычно имеет одну подпругу, иногда подобием трока крепится мягкая вещь, заменяющая подушку. Здесь мне пришлось нередко видеть лошадей со сбитыми спинами. Конечно, это относится к разъездным лошадям. Стоит уныло в седле весь день такой конь, кто-то вскочил, поскакал на нем к дальним юртам, кто-то съездил в соседнее кочевье, и, по пословице "Чужой конь потлив, чужой кафтан марок", смотришь - у коня под седлом сплошная рана.

У казачьего седла есть еще одно удобство: скошева - ремень, соединяющий стремена. Это устройство позволяет, не сходя с коня, подобрать оброненную вещь, а мне, не спешиваясь, сорвать растение. Но и не имея такого устройства, казах - я видел это однажды - на своем шатком седле, уцепившись за гриву коня, ловким маневром подобрал оброненную камчу. За Туркестаном видел, как скачущие джигиты играли, озоруя, пытались стащить друг друга с седла; здесь та же ловкость и цепкость, что и у наших резвящихся на пути с водопоя на незаседланных лошадях подростков.

В общем игреневый красавец был переседлан под мое седло, и мы после этой непредвиденной задержки выехали на запад. Солтан на мышастом коне шел рядом со мной.

Вскоре провожавшие нас и неохотно лающие псы отстали, но один - безмолвная породистая борзая "тазы" - увязался всерьез.

Ехать удобно - солнце сзади. Движемся без дороги. Солтан, сравнив, очевидно, свой запас русских слов с моим - казахским, решил перейти на русский язык. Он рассказывал о встречающихся на нашем пути растениях. Когда мы пересекали богатые заросли анабазиса с включениями дармины, Солтан сообщил, что еще не так давно на этом месте была хорошая дармина, но после пожара постепенно ее место занял анабазис. Когда мы проезжали через полосу песков, Солтан, обойдя несколько кустов джантака, собрал "джантак-шекёр" - сладкое, похожее на ярмарочные леденцы вещество. Есть места, где в сухой год этот сахар собирают пудами, и он служит предметом торговли.

Вообще мой провожатый оказался наблюдательным и вдумчивым человеком. То, что он мне сообщал, было не просто повторением слышанного, а критически им самим осмысленным и проверенным. Рассказывая, он предупреждал, что ему точно известно, а что - "так люди говорят".

Вот седая полынь. Хороший чабан знает ее силу, знает, когда здесь пасти овец. Весной, случается, у них в легких заводится червь - "кыл-курт". Овцы начинают кашлять, тогда чабан их гонит на полынь, и болезнь проходит. А осенью в печени у овец могут появиться плоские глисты, опять, чтобы скорее вылечить животных, надо их гнать через полынные заросли.

- Смотри! - и Солтан указал вправо.

Там, настороженно подняв головы, стояло небольшое стадо джейранов. Солтан гикнул и поскакал к ним. Вперед вырвалась легконогая тазы. Вот-вот она настигнет отстающих молодых. Но в это время один из взрослых джейранов словно оступился, прихрамывая, отделился от стада и неровно, совсем небыстро побежал в другую сторону, собака - за ним. "А ведь догонит!" - подумал я огорченно. Джейран, неловко припадая на поврежденную ногу, бросался из стороны в сторону и вдруг, резко сменив темп, уверенно и легко, как невесомый, помчался в ту сторону, где скрылось стадо.

Обманутый пес вернулся с длиннющим языком, совершенно обессиленный и больше не интересовался окружающим. Когда мы останавливались, он норовил улечься в тени лошади.

Впереди теперь ясно обозначилась голая каменная гряда Каратау. В самый зной мы подъехали к сухому руслу с цепочкой пересыхающих мелких озер. Перешейки между ними были покрыты слоем ослепительно белой соли. Мы попробовали пройти через эту преграду, но через минуту я уже не мог открыть глаз. Нестерпимое белое сияние подавляло, казалось, свет пронизывает тебя насквозь. Лошади стали вязнуть в скверно пахнущей грязи. Солтан повернул обратно. Я вздохнул облегченно, когда мы вновь очутились на твердой земле.

Пошли вдоль русла на юг. Скверный запах надолго увязался за нами, пока не высохли ноги лошадей.

Наконец мы подъехали к заброшенному, огороженному глинобитным бортиком колодцу. Солтан достал из притороченного к седлу мешка кожаное ведро, волосяной аркан, палочки-распорки, притащил откуда-то долбленую тополевую колоду. Напоить трех лошадей оказалось делом непростым. Когда мы закончили эту процедуру, стало ясно, что, продолжая путь к горному кряжу, мы до наступления темноты домой уже не доберемся. А там будут беспокоиться. Мы повернули назад.

На следующий день двинулись дальше и после полудня достигли кочевья Карыбая. Оно состояло из трех юрт. Одну из них предоставили нам, гостям. Воздух в ней свежий, полынный, еще не увядшая седая полынь была примята и подпалена возле очага. Нам предложили целое блюдо свежей малосольной осетровой икры, и мы с Носковым ели ее самым безобразным образом - как кашу.

Здесь я познакомился с бывшим объездчиком - Чамышем, уже пожилым казахом с молодой фигурой охотника, вежливым, общительным. С ним мы быстро договорились тотчас съездить вдвоем к развалинам крепости Сюткент, отсюда верст десять - к вечеру успеем вернуться.

Гнедой отдыхал. Чамыш заседлал моим седлом карего кругленького жеребчика - у него спокойный дорожный аллюр - юрга, а сам сел на неказистого рыжего.

Сюткент, очевидно, был когда-то большим городом и крепостью. На возвышенности много обломков гончарных изделий, некоторые из них с цветной, главным образом голубой и синей, глазурью. Как и можно было ожидать, развалины окружены зарослью анабазиса. Это был самый южный пункт нашего задарьинского маршрута.

На обратном пути Чамыш открылся, что он страстный соколятник и, если я интересуюсь, завтра утром вместе можем съездить на охоту. Еще бы!

Соколятник с ительге

После ужина между Чамышем и моими спутниками завязалась беседа о ловчих птицах. Но эта беседа не походила на удалые рассказы во время пирушки друзей-охотников, это был настоящий симпозиум знатоков-соколятников, и я мог здесь приобрести первые познания в этой области. Отождествить местные названия ловчих птиц с русскими мне было трудно, что удалось, я записал так, как слышал во время беседы.

Сокол карчегаи

Самая дорогая, быстрая и универсальная птица - это сокол-тетеревятник - "карчага". Стоимость его равна стоимости хорошего коня. Добывают его в районе Сайрама. "Выноска" ловчей птицы очень сложное дело. С ней возятся с весны все лето и лишь сейчас, к концу августа, начинают охоту. Берет карчага всех птиц на лету, а дрофу, гуся и лебедя - и сидящих. Этим он отличается от лачина (сапсана), сокола тоже очень ценного; но лачин бьет только на лету и только раз, а после промаха не преследует дичь. Карчага же не отстанет, добьет. Для охоты с лачином берут особый барабан, чтобы вспугнуть утку, например, и дать соколу возможность взять ее на лету.

Хорош и сокол балобан - ительгё, он также берет гуся, утку, дрофу, но фазана редко, только на чистом поле. С ительге хорошо охотиться "из-под собаки". Он вчетверо дешевле лачина и чуть ли не в сорок раз карчаги. В одном гнезде с ительге - что бывает очень редко - находят особого птенца, из которого выращивают более крупного сокола, он называется "сункар". Сункар берет любую дичь, даже останавливает джейрана, но фазана не успевает взять и утку накоротке взять не может. Похоже было, что речь идет об алтайском кречете шункаре, но "из одного гнезда" - непонятно.

Есть еще какой-то сокол "туйгун"; он берет крупную птицу, а также уток, но особенно хорош на фазана. Туйгун имеет белое оперение. Это обычно один из пяти птенцов в гнезде ястреба-тетеревятника, но встречается не в каждом гнезде. Что такое "букотана-карчага", "чаули", выяснить я также не мог; оба сокола берут стрепета, фазана, утку, бульдурука, кроншнепа, кеклика и даже зайца. Упоминался еще какой-то "парын" с повадками лачина.

Очень много было восторженных высказываний о перепелятнике "кыргёй", или "кыргй"; удобная, послушная, неутомимая ловчая птица. Берет перепелок, бульдуруков, чирков. Более мелкие ловчие птицы, как чеглок - "джагалтай" или дербник - "турунтай", служат больше для забавы ребятам, когда те учатся обращению с ловчими птицами и охотятся на жаворонков, воробьев - в общем на всякую пернатую мелочь под общим названием "торгак".

Оснащение для соколиной охоты-барабан и перчатка

Вот где - за древним Яксартом - сохранилось то, что уже исчезло в России. При царе Алексее Михайловиче перед соколиной охотой возглашали до озноба волнующие слова: "Время наряду, и час красоте!" В них вместилось все, что можно сказать о соколиной охоте.

Едва рассвело, мы с Чамышем выехали на охоту, а Давлет с Носковым - к парому, чтобы заранее обеспечить нашу обратную переправу на правый берег.

У Чамыша на правой руке, одетой в кожаную перчатку, сидел сокол с кожаным клобучком на голове. Это и есть самый дорогой "карчага"; он еще молод - у него сегодня лишь вторая или третья охота. Чамыш, как ни скрывал, но явно волновался за своего воспитанника.

Когда мы достаточно далеко отъехали от кочевья и с рыси перешли на шаг, Чамыш снял с сокола клобучок и теперь время от времени поднимал руку с сидящей на ней птицей.

Потом все вышло неожиданно и просто: сокол сорвался с руки и полетел низко над степью. В направлении его полета никакой дичи я не видел. Но вот птица исчезла, потом что-то впереди замелькало. Когда мы подскакали, сокол уже добивал джека.

Чамыш спрыгнул с коня, бережно оторвал своего любимца от дичи, надел ему клобучок и путцы, достал особый платок, тщательно вытер мокрого, грязного пернатого охотника, посадил его на луку седла и принялся за дичь. Он вырезал какую-то часть внутренностей и дал соколу кусочек. Чамыш объяснил, что джек, спасаясь от хищника, ложится на спину и извергает на него испражнения. Другого оружия у него нет. Этим же способом защищается удод, его и зовут поэтому сасык (вонючий)-худут. Зловоние стоит у гнезда удода, и ни змея, ни лисица, ни воздушный хищник не отважатся потревожить дом беззащитной птицы.

Сегодня охотиться больше не будем. Повернули обратно. Подъехали к поставленной вчера Чамышем ловушке для соколов. Она пуста. Это так называемый тор: на четырех воткнутых в землю в виде квадрата прутьях вертикально натянута тонкая, издали почти незаметная сеть. В центре на привязи сидит галка. Пролетающий сокол бросается на нее, сбивает вместе с прутьями сеть и запутывается в ней. Надо только вовремя прийти и взять пленника.

Взрослого сокола "вынашивают" - закрывают клобучком глаза и несколько суток не дают уснуть, "чтобы он забыл все, что раньше было". А потом приучают к зову "тц-тц-тц", кормят с рук, приручают. Все это требует большого терпения, последовательности и упорства.

Галка кричит призывно, будто соскучилась. Чамыш собрал сетку, прутья; куда же он теперь денет галку? Он снял с птицы поводок, она взлетела и села рядом с соколом. Сокол вроде даже подвинулся, дал ей место. К парому Чамыш ехал с двумя птицами на руке; галка "искала" у сокола: картина из библейской жизни, до грехопадения. Сокол и галка росли у Чамыша вместе.

Не заезжая к юртам, направились прямо к парому. Там уже все были в сборе и паром на нашем берегу. Провожал нас Карыбай. Теперь с нами поедет Чамыш, дом которого там, на правом берегу, а Карыбай вернется к себе. Чамыш вымыл и напоил сокола, галка напилась сама, она всюду летала свободно, доверчиво садилась нам на плечи, на лошадей, резвилась и радостно кричала.

Когда сошли с парома, Носков сказал:

- Ну вот мы и дома.

От переправы мы шли на восток: сначала полынной степью, потом чистой, прибранной равниной с блеклым эбелеком и высохшими ранними злаками - лучшим весенним кормом для овец. Осенью, если дождь прольет, здесь опять зазеленеет.

Дальше - еще более чистая равнина с разбросанными побелевшими, как кости, обломками стеблей ассафетиды и неожиданно зелеными сейчас ковриками якорцев.

- Это "чушка-текен" - дурная трава. Вот видите, только она не высохла, свежая. Но если ее поедят овцы - беда, заболеют, а когда зарежешь, кости внутри, где мозг, желтые. Скверная трава! - заключил Чамыш.

Но вот по обеим сторонам тропы стали попадаться отдельные кустики дармины. Проникновению ее сюда Чамыш дал блестящее объяснение: оболочки ее семян осенью, в дождливую, сырую погоду, сильно разбухают и становятся клейкими. Они прилипают к шерсти скота и отваливаются при высыхании, иногда уже за несколько верст от зарослей. Какое умение наблюдать и делать выводы у этих простых людей!

Вечер. Чамыш предлагает ехать прямо к нему в кочевье, мне он по дороге покажет, как ставят тор. Завтра утром, если пройдет дождь, может быть лёт соколов.

Мы проехали к северу и вышли на холм. Здесь старое место для тора - углубления от прутьев, в центре шесток-насест и черепок для воды. Чамыш натянул сетку, посадил на привязи галку, накрошил кусочек лепешки, достал из хурджина бутылку с водой, наполнил черепок.

Смеркается, начал накрапывать дождь. Тихий, теплый, шепчущий что-то радостное жаждущей, томящейся земле. Это не тот, вызывающий беспокойство семиреченский злой дождь, это дождь отрадный, вожделенный, под него доверчиво выставишь руку, от него не хочешь укрыться. Внизу, как сквозь кисею, видно кочевье: юрты, низко стелющиеся дымы, колодезь, скот возле него, собаки - мирная картина тысячелетней давности. И дети, как и всюду, как и тысячу лет назад, празднуют сумерки и первый осенний дождик; сумерки - детский час, когда дети особенно оживлены, а крики их сливаются в ликующую песню.

Где-то далеко на западе озарился горизонт, но, сколько ни ждал, громыханья не слышно - очень далеко. И вдруг я почувствовал новое, бодрое и нежное: от земли, принявшей влагу, исходил необыкновенный аромат; я ощутил его как осязаемую надежду и радость.

Коней вели в поводу. Только приблизясь к юртам, я сел в седло, но собаки отнеслись ко мне дружелюбно - в такой добрый вечер не могут сердиться даже собаки. Кто-то принял у меня коня, я вошел в юрту, здесь светло, все в сборе, в казане готовится ужин. Хозяйка, хлопотавшая у очага, отвечает на приветствие искренне-радушно и громко, по-мужски:

- Хороших людей бог послал, благодать какую принесли.

- У вас даже собаки на меня не лаяли.

- Еще бы: у хозяев гости, у собак - кости.

По войлоку, покрывающему юрту, мягко стучат капли дождя, все слушают, улыбаются. Даже угрюмый Давлет, отбросив чопорность, шутит с хозяйкой. Сегодня поворот в жизни кочевников: иссохшая земля быстро наберет силы и все вновь зазеленеет.

Я только сейчас заметил - у двери сидят порознь два сокола: знакомый мне карчага деятельно охорашивается, чистит перья, а второй нахохлился, поднимает голову и одним глазом смотрит вверх. О, да здесь еще одна галка, она дремлет на плетеной, как корзина, клетке.

После ужина вышли в кромешную тьму. Продолжается тихий дождь. Вот и прекрасно, ведь то, что хозяйка связала наше прибытие с переменой погоды, налагает на меня чуть ли не авторскую ответственность за дождь.

Засыпал я под мягкий топот дождевых капель, Шепот хозяев за ситцевой занавеской, цокающие звуки соколов и невнятное бормотание галки.

Утро чистое, свежее, солнечное. Перед юртой важно прохаживаются, покачивая хвостами, скромно нарядные трясогузки.

... Продолжая двигаться на восток, проехали несколько сухих балок, долинок; всюду основными растениями были эбелек, ассафетида, белая и цитварная полынь, а на буграх и склонах двухлетняя красная полынь.

Дармина в этой пересеченной местности занимала строго определенные участки, лишь там, где условия - рельеф и серозем - соответствовали типичным ее местообитаниям. Вот здесь, когда дармина выходила за пределы типичных условий - то ли на более пониженный рельеф - в русло долин, то ли на более повышенный - на склоны холмов, то ли на другие грунты-почвы, - и можно наблюдать все возможные модификации ее облика.

Казахи четко разграничивают многолетние и двухлетние полыни, первые называют джусанами, вторые - бургунями или бургенями. Здесь известны: просто джусан - белая приморская полынь, чагыр-джусан, керь-джусан, боз-джусан, и даже цитварная полынь в этой казахской системе значится как кзыл-джусан, а дарминой называют лишь товарный продукт ее - цитварное семя. К бургеням относятся: ак-бургень - камфорная полынь, кзыл-бургень - полынь прутьевидная.

Весь день шли мы на восток по холмистой местности. Чамыш нагибался, срывал какое-нибудь растение и рассказывал. Вот он держит смуглой рукой колючую красавицу персидскую розу - веточку с ежиками-плодами.

- Это четтык-текен. Когда он цветет, его рубят кетменем, кладут в котел с водой, туда же бросают старое ржавое железо. Получается прочная черная краска для шерсти.

- А вот желтая краска для кожи, овчин, - Чамыш показал пожелтевший лист конского щавеля. - Это - ат-кулак. Краску получают из его корней.

Следующим растением была сизо-зеленая шершавая травка хрозофора, с ней мы встретились сегодня на холмах, и мне удалось там же определить ее название и узнать из описания, что хрозофора - известный краситель. Послушаем, что скажет о ней Чамыш.

- Это - ассагата. Да, ею красят шерсть в прочный зеленый цвет. Кладут свежую (сухая не годится) в котел с кипящей водой, а сверху - шерсть. Потом все это остывает и стоит десять дней... Да, конечно, эти растения и целительные. Ассагата очень хорошее лекарство. Высушенную, ее заваривают как чай и пьют при запорах. Четтык-текен курят вместе с табаком, когда во рту язвы. В таких случаях еще полощут рот водным настоем ат-кулака. У нас есть человек, года два язва у него была на языке. Очень страдал - и ел, и говорил с трудом. Какая из двух трав помогла - не знаю, но теперь он здоров, только кусочка языка не стало...

А потом, после странного вступления "я думаю, об этом нужно сказать", Чамыш сообщил, что в прошлом году в это время, проезжая возле станции Кабулсай, он увидел сошедшего с поезда человека, тот собирал ветки дармины. Чамыш заинтересовался. Человек сказал, что ему нужны семена дармины (тогда дармина даже еще не цвела), он хорошо заплатит; незнакомец записал имя Чамыша и где он живет. В октябре Чамыш собрал семена и весь год думает, зачем тому человеку семена, что он намерен с ними делать, доброе ли это будет дело? Вот эти семена. Чамыш достал кожаный мешочек и передал мне:

- Возьмите, и я больше о них думать не буду.

Как это кстати получить семена, у меня теперь будет возможность испытать поведение цитварной полыни в совершенно новых для нее, необычных условиях - под Москвой или под Петроградом...