Масштабы пути

Масштабы пути

Пришвин, творчество которого нераздельно связано с темой странствий, путешествовал и в "краю непуганых птиц", и в окрестных лесах Подмосковья. "Книги Пришвина, говоря его же словами,- это "бесконечная радость постоянных открытий"",- написал Паустовский, научившийся, как и Пришвин, открывать неизведанное и прекрасное на окрестных, давно уже исхоженных тропах. Он рассказывал о своих путешествиях по Мещере и о том, как была создана книга "Мещерская сторона":

"Вы думаете, тот же Мещерский край такой уж неизвестный и глухой - нет, это край изведанный, в нем были и исследователи. О нем существует литература и научная и художественная, но я старался войти в этот край как в совершенно новый, как будто я отправляюсь в экспедицию в совершенно неизвестные места. И в этом случае вы всегда увидите много того, что при других случаях пройдет мимо вашего взгляда"^*

^* (К. Паустовский. О новелле.- В кн.: "Рассказы". Очерки и публицистика. М., 1972.)

Иногда музу, олицетворяющую поэзию путешествия, именуют музой дальних странствий. Она названа так и в одном из очерков Паустовского, посвященном размышлению о воздействии путешествия на мысль и чувство людей. Видимо, определение "дальних" для музы странствий излишне. Ей подвластны дороги, протянувшиеся на сотни и тысячи километров, но ее очарованием овеяны и недалекие туристские плавания на байдарках, и пути в окрестных лесах. Можно встретить даже суждения о том, что в ее ведении бывают подчас и пути совсем близкие, проходя по которым путешественник не выходит за пределы своего родного города.

"Эдинбургские картинки" - так называется одна из книг Роберта Стивенсона. Вот что писал о ее жанре английский писатель XX века Р. Олдингтон, причисливший эту книгу к литературе путешествий, к путевым заметкам:

"Можно ли говорить о "путевых заметках", когда речь идет о родном городе писателя, даже если это столица. В строгом смысле слова-нет, такое название, пожалуй, будет неточным. Однако если подумать, сколько людей живут всю жизнь в своем городе, не имея о нем представления, воспринимая окружающее их как нечто незыблемое и слишком привычное, чтобы возбуждать любопытство, и если учесть, как много времени Стивенсон потратил специально, чтобы получше узнать Эдинбург, какие усилия приложил, чтобы найти некоторые места, где происходили исторические события, а иногда и просто для того, чтобы посмотреть какие-нибудь малознакомые уголки, книгу можно с полным правом отнести к этому жанру"^*.

^* (Р. Олдингтон. Стивенсон (портрет бунтаря). М., 1973.)

Столь широкое понимание жанра путевых заметок, пожалуй, чрезмерно. Однако вряд ли основательным было бы и полное отрицание принадлежности к этому жанру любых описаний "микропутешествия" по городу, в котором обитает писатель. Особенно, если этот город по размерам очень велик. Ведь крупнейшие города мира значительны и по площади, а по количеству населения соперничают со многими государствами.

Видимо, можно установить в принципе для самого понятия "путешествие" какой-то нижний предел по масштабу, наименьшую протяженность, ниже которой "экскурсия" или "прогулка" еще не становятся путешествиями. Пока этот предел определяется скорее интуитивно.

Ограничимся такими примерными, приблизительными критериями и для определения путешествий, небольших по маршруту, типа многих пришвинских путешествий. А в числе их тоже было и городское: "Начинаю путешествовать по Москве с целью изучения большого города..." - записал в 1950 г. писатель в своем дневнике. Пришвину исполнилось тогда 77 лет. Он продолжал путь вдумчивых наблюдений и творчества. Его занимала и в городе особенно близкая ему тема: природа и человек. "Верно ли, что древняя девственная природа, попадая под власть человека, непременно попадает в руки злой силы. Творчество мира продолжается и в наших парках, в культуре городских растений, сказывается переменой характера борьбы за существование, борьбой за лицо... С этими мыслями я начинаю свое московское путешествие"^*.

^* (См. М. Пришвин. Сказка о правде. М., 1973.)

Книга о путешествии может повествовать и об очень далеком и о близком не только в пространстве, но и во времени. Многие характерные черты этой книги обусловлены местом, которое принадлежит ей в системе пространственно-временных координат. Достаточно определить это место - например XVIII век, кругосветное плавание,- и еще до того, как книга прочитана, мы уже получаем какое-то предварительное представление о ней, о ее стиле и содержании. В немалой мере это связано с тем, что у путешественников разных эпох различно восприятие земного пространства. В самом деле, насколько иными представляются дальние пути странствий нашему современнику, человеку второй половины XX столетия, по сравнению с тем, как они представлялись некогда людям античного мира или средневековья или даже людям, жившим всего каких-нибудь полтора-два столетия назад.

Это связано с изменениями общих географических представлений о мире, о континентах и островах, морях и океанах, о народах, населяющих нашу планету. Восприятие земного пространства меняется и с транспортным освоением Земли, с развитием новых видов сообщения, с новыми скоростями, о которых не мыслила прежде человеческая фантазия даже в сказках.

В беспредельности, за горизонтом, некогда скрывались нехоженые земные пути, на которых таилось негаданное. С двумя темами - преодолением опасностей и познанием неведомого - издавна была связана романтика дальних дорог.

Литература путешествий рассказами о приключениях и опасностях, испытанных ее героями, о виденных ими чудесах завоевала любовь читателей древности и средневековья, эпохи Возрождения, XVII и XVIII веков. Но мир, в котором даль за горизонтом была грозной и таинственной, стал еще со времен великих географических открытий постепенно уходить в прошлое. И занял, наконец, место в сферах истории и сказки.

В середине прошлого века И.А.Гончаров выразительно передал свое восприятие нового ощущения "дали", возникающего перед отправлением в путь. Первые страницы "Фрегата "Паллада"" повествуют о предстоящей дороге. Перед писателем откроется уже не земля старинных времен, где "все было загадочно и фантастически прекрасно в волшебной дали". Он заранее знает, когда и куда прибудет корабль, и какие гостиницы в Бразилии, и на чем ездят в Австралии, и что сможет увидать путешественник на Сандвичевых островах.

"Пройдет еще немного времени, и не станет ни одного чуда, ни одной тайны, ни одной опасности, никакого неудобства... Части света быстро сближаются между собою: из Европы в Америку - рукой подать; поговаривают, что будут ездить туда в сорок восемь часов - пуф, шутка, конечно, несовременный пуф, намекающий на будущие гигантские успехи мореплавания".

Вот какими словами заканчивает это рассуждение писатель: "Скорей же, скорей в путь! Поэзия дальних странствий исчезает не по дням, а по часам. Мы, может быть, последние путешественники, в смысле аргонавтов: на нас еще, по возвращении, взглянут с участием и завистью".

Гончаров писал эти строки в то время, когда не были еще стерты обширные "белые пятна" с географической карты Земли. Пржевальский, Нансен, Миклухо-Маклай не совершили еще своих выдающихся путешествий. Где-то в дебрях внутренней Африки открывал неизведанное Ливингстон. Ни один человек не высаживался на берегах Антарктиды. Может быть, тогда было рано сетовать, что поэзия дальних странствий уже исчезает. Но не следует ли счесть размышления Гончарова сбывающимся предвидением для нашего времени, второй половины XX века? Ведь ныне даже сверхдальние трансконтинентальные перелеты пассажирские лайнеры, реактивные самолеты совершают в считанные часы.

Уже нет больших "белых пятен" на карте. А для нашего современника в жилище его открываются взору на телевизионном экране и тропические дебри Амазонки, и ледяные берега Антарктиды, и несчетное множество самых разных местностей, путей, городов. Не исчезла ли, не стала ли прошлым "поэзия дальних странствий"? Или, может быть, она превратилась в своеобразный реликт и последним ее убежищем становятся плот Кон-Тики, одиночные плавания на утлых суденышках в океанском просторе и другие редкостные экспедиции, как бы моделирующие для их участников великие трудности путешествий прежних эпох. Или поэзия дальних странствий ушла в новые сферы: в космос, в глубину океана?

Многие современные произведения о путешествиях, пронизанные свежестью художественного восприятия увиденного, самим фактом своего существования убедительно отвечают на этот вопрос. Нет, не исчезла поэзия дальних и ближних путей, экспедиций, туристских маршрутов. В лучших произведениях художественной литературы XX века отчетливо выявляется поэтический характер современного ощущения "дали". А путешествия по окрестным местам оказываются зачастую не менее увлекательными, нежели далекие странствия. Прекрасным примером и образцом могут служить путевые очерки писателя, о котором уже говорилось выше,- М.М.Пришвина. Максим Горький писал, что воспринимает эти очерки "как замечательное гармоническое сочетание поэзии и знания, возможное только для человека, который любит знать и в любви своей ненасытен"^*

^* (Письмо М. Горького в "Литературную газету" о М. Пришвине.- См. М. М. Пришвин. Собр. соч., т. 4. М., 1957.)

Вот что писал о соотношении фантазии, поэтического восприятия и реального знания у современного путешественника Константин Паустовский:

"Это непременное качество всех путешествий-обогащать человека огромностью и разнообразием знаний - есть свойство, присущее счастью.

Счастье дается только знающим. Чем больше знает человек, тем резче и тем сильнее он видит поэзию земли там, где ее никогда не найдет человек, обладающий скудным знанием.

Знание органически связано с человеческим воображением. Этот на первый взгляд парадоксальный закон можно выразить так: сила воображения увеличивается по мере роста познаний"^*.

^* (К. Паустовский..Муза.дальних странствий. Собр. соч., т. 8. М., 1970.)