Диалог

Диалог

Гончаров образно писал о "грозном привидении", которое возникло перед ним накануне дальнего плавания на фрегате "Паллада". "Это привидение была мысль: какая обязанность лежит на грамотном путешественнике перед соотечественниками, перед обществом, которое следит за плавателями?... Предстоит объехать весь мир и рассказать об этом так, чтобы слушали рассказ без скуки, без нетерпения. Но как и что рассказывать и описывать?.."

В самом деле, "кто стал бы подвергаться всем тяготам путешествия, если бы не мысль о том, как он, вернувшись домой, будет рассказывать о виденном своим друзьям",- заметил то ли в шутку, то ли всерьез еще Луи Паскаль.

Советский писатель Геннадий Фиш, припомнив однажды это замечание, резонно добавил: "Но рассказ рассказу рознь...", и на страницах журнала "Вопросы литературы" он поделился своими соображениями о том, каким должен быть подлинно хороший рассказ об увиденном. Мысли, высказанные писателем, интересны. Ведь им созданы книги о поездках по Швеции, Норвегии, Дании, и ему доводилось, конечно, много думать о все том же писательском "привидении", о котором так ярко сказал Гончаров.

Выделим прежде всего исходную мысль Фиша:

"Книга о путешествии, о другой стране - всегда роман, где два главных героя: страна и человек, который, постигая ее, ведет повествование. Это всегда - внутренний диалог".

Мысль очень важная, ее, как увидим далее, найдем в разной форме и у других авторов путевых очерков и записок.

Попытаемся представить конкретнее, какие раздумья вызывает у писателя-путешественника в наше время этот внутренний его диалог со страной.

Начнем с самого элементарного - "с клюквы". Это стелющееся растение болот, с его кислыми, но приятными на вкус ягодами, стало символом серьезной опасности, о которой приходится помнить писателю и в пути, и в особенности за письменным столом. О "развесистой клюкве" написал некогда в своих путевых записках автор "Трех мушкетеров" Александр Дюма. В описании поездки в Россию он сообщил в числе прочего о том, как его принимал губернатор Тамбовской губернии, угощавший почетного гостя чаем в саду под "развесистым клюквенным деревом". С той поры образ этого "дерева", непринужденно введенный в литературу путешествий знаменитым романистом, уже более столетия напоминает о том, что любой, даже всемирно известный писатель не гарантирован в путешествии от забавных ошибок. Сам не ведая того, Дюма оказал большую услугу многим писателям-путешественникам. Вспоминая о "развесистой клюкве", они стремятся ее избежать. Не так давно хорошо написал об "опасности клюквы" Д. Гранин, путевые очерки которого получили широкое читательское признание. Писатель высказал мысль о том, что такая опасность подстерегает путешественника по незнакомой стране не только при описании фактов: "клюквой" могут оказаться и обобщения.

Гранин написал также и о не столь явных, но столь же серьезных опасностях, о которых он размышлял как автор путевых очерков: о "простом описательстве" и предвзятых суждениях.

"Искус простого описательства. Это был бы легчайший путь. Попадаешь в незнакомую страну, описываешь все, что показывают, памятники, улицы, обычаи, все интересно. Сведения, которые узнаешь,- приятно поделиться ими, и пишешь то, что видишь: кроме того, можно привлечь историю страны, всякие выписки из полузабытых книг. Это развлекательно, мило..."

"Вторая опасность и второй возможный соблазн - обобщение на основе увиденного, услышанного, прочитанного. Мы ведь всегда носим с собою багаж наших собственных представлений, предвзятых мнений и наших собственных суждений. Мы жаждем все оценить, не поразмышлять, а вынести суждение"^*.

^* (См. "Нева",- 1974, № 10.)

Речь идет, конечно, не о соблазне и опасности обобщений как таковых, а обобщений поверхностных, скороспелых, предвзятых.

Во многом сходные мысли находим и у других советских писателей, авторов путевых заметок. О "простом описательстве" в его наиболее неприглядном виде - пересказе услышанного от гидов, вычитанного из проспектов туристских фирм или из чужих книг справедливо высказывался и Г. Фиш. Он писал о любителях "переписывать даты, цифры, факты общеизвестные, вроде того, что "Гамбург самый большой порт на севере Европы", или заново открывать уже более ста лет известный соотечественникам факт: "в Лувре находится статуя Венеры Милосской..."

"Книга о другой стране...- по его словам,- должна предстать перед читателем россыпью новых, еще незнакомых ему фактов или знакомых, но заново осмысленных. Но ведь и факт факту рознь. Важно и их соотношение, которое даже самым острым глазом трудно подметить из окна экскурсионного автобуса".

Об опасности предвзятых суждений хорошо в свое время написал В.Белинский:

"Часто путешественники вредят себе и своим книгам дурною замашкою видеть в той или другой стране не то, что в ней есть, но то, что они заранее, еще у себя дома, решились в ней видеть..."^*

^* (См. "Вопросы литературы",. 1966, № 9.)

Отображать увиденное возможно более правильно - это требование бесспорное и обязательное для литературы путешествий, так же, впрочем, как и для любой области человеческого познания и творчества. Уяснить это требование как будто не сложно. Но совсем не так просто оказывается его выполнять.

Традиционна для путешественника-писателя и такая проблема: нужно ли и в какой мере рассказывать в путевом описании о личных эмоциях, постоянно делиться с читателями своими раздумьями по поводу увиденного и услышанного. Или, быть может, следует ограничиться воссозданием примечательных путевых картин, деталей, контрастов, а самому как бы отходить в сторону, не навязывая собственные восприятия, настроения, оценки.

Одни писатели стремились осмыслить эту проблему логически, другие решали ее для себя скорее интуитивно. Но так или иначе она вновь и вновь возникала перед авторами путевых записок и дневников. О том, насколько серьезна эта проблема, проникновенно рассказал в недавно опубликованном произведении "Черствые именины" писатель-географ Н.Н.Михайлов, все творчество которого на протяжении десятилетий нераздельно связано с путешествиями и страноведением. Это произведение принадлежит мемуарному жанру. Писатель размышляет о пройденном пути в литературе, в жизни, о сделанном, о том, что совершено и чего не довелось совершить.

Первые страноведческие книги Н. Н. Михайлова, с которых началась его широкая литературная известность, были построены как своеобразные "мысленные" путешествия по стране. В значительной части автор основывался на увиденном собственными глазами в маршрутах, пройденных им, частично материалом служили источники разного рода. Писатель был убежден тогда в неуместности высказывания личных чувств, личного восприятия в этих мысленных страноведческих "путешествиях". Он считал правомерным, чтобы читатель забыл об авторском "я" и воспринял бы лишь образы мест в их географическом своеобразии.

Ныне в раздумьях о жанре, в русле которого развивалось его литературное творчество, писатель склонен счесть заблуждением такую позицию. Вот что об этом им сказано, например, в одном из разделов главы "Продолжение второго путешествия в неоткрытые горы": "Когда замыслили проложить путь к пику Хан-Тенгри, меня томила жажда открытия. Когда по леднику подходили к озеру, возбуждала близость удачи. Замерли перед озером - мучило разочарование. Попали в плен к басмачам - терзал страх. Но писал ли я о каких-нибудь подобных чувствах в книге о стране? Нет, не писал.

Почему же, рассказывая о стране, забывал я о личном восприятии? Почему не затрагивал духовное? Почему не высказывал самостоятельных суждений? Почему не писал, как сказали бы теперь, "через себя"?"^*

^* (Н. Н. Михайлов. Черствые именины. М.. 1974.)

Очень искренне, вдумчиво, основываясь на всем своем многолетнем писательском опыте, анализирует автор приведенных строк то, что ему представляется ныне недостатком, изъяном ряда его книг. "Критики не указали на этот недостаток ни разу. Лишь не так давно в статье профессор Эдуард Макарович Мурзаев пожалел, что я "много дум оставлял за бортом своего писательского корабля". Справедливо".

Самый раздел главы, из которого взяты приведенные строки, носит название "Заблуждение". А в другом разделе - "Через себя" - автор, вспоминая о том, как была написана им книга путевых очерков "Иду по меридиану", с удовлетворением отмечает: "Получилась книга с летчиками, полярниками, моряками и с "я". Рассказа о людях было все же меньше, чем нужно, но "я" непрерывно что-то чувствовало и о чем-то думало".

Книга "Иду по меридиану", повествующая о путешествии "от полюса к полюсу", заняла видное место в литературе путевых очерков. Хорошо написал о ней С.Я.Маршак: "В книге о таком необычном путешествии легко было бы ограничиться калейдоскопом внешних впечатлений. Но за каждым из этих впечатлений мы чувствуем биение серьезной и напряженной мысли, глубокого и простого чувства"^*

^* (С. Маршак. Еще о поэзии познавательной книги. Собр. соч., т. 7. М.,. 1971.)

Многие писатели размышляли о том, как надлежит автору путевых очерков пропускать виденное "через себя".

"... Решил писать не о странах и местностях, а о себе самом в этих странах. Поначалу я осуществлял это на Алтае. Я говорил о людях, событиях, вещах из своих впечатлений, как я их воспринимал и видел, это значит, я говорил о себе самом, с моей колокольни - что я там пережил, о чем при этом думал и как на все глядел сквозь себя самого" - это слова писателя Даниила Гранина.

"Через себя". Казалось бы, чем не универсальный, единственно верный рецепт - эта истина, к постижению которой приходят писатели-путешественники в результате творческих поисков и раздумий. Все же и это не рецепт, а скорее ориентир. Конечно, художник, отражая воспринятое и познанное в художественных образах, как бы пропускает окружающий мир сквозь себя. Но насколько по-разному происходит все это у разных художников.

Писатель С.Залыгин вспоминает, например, любопытную мысль, высказанную большим американским художником и писателем-путешественником Рокуэллом Кентом: "Художники делятся на две части: на тех, кто пропускает мир через себя и затем дает его изображение, подчиненное своему внутреннему "я", и на тех, кто как бы стремится раствориться в этом мире, забыв даже о своем существовании, подать голос "оттуда", из самой природы"^*.

^* (С. Залыгин. Интервью у самого себя. Избр. произведения, т. 1. М., 1973.)

Такое разграничение, конечно, носит относительный, а не абсолютный характер. Любой настоящий художник творчески отражает в образах искусства окружающий мир. Но смысл разграничения наглядно поясняется, например, различиями образного изображения природы в произведениях Шишкина и Ван-Гога. Такие различия свойственны, очевидно, не только живописцам, но и писателям, особенно в жанре путевых записок. Поиски универсальных рецептов, снимающих эти различия, вряд ли могут увенчаться успехом.

"Путешествует ли со мной и читатель?" - размышляет Н. Н. Михайлов. В лаконичной, афористической форме эти слова выражают, пожалуй, самое трудное в "сверхзадаче" автора дорожных записок, человека, который стремится правдиво и содержательно рассказать своему незнакомому другу-читателю об увиденном в далеком пути. Впрочем, обязательно ли в далеком?