Размышления

Рядом с моей палаткой, склонившись над торопливым потоком, росло одно из тех загадочных колючих деревьев с густым молочным соком (шестое, виденное мною), чьи цветки я столь долго и безуспешно искал. Несколько раз я внимательно осматривал его, надеясь найти хоть один цветок, - тщетно!..

...Утомленные вчерашним празднеством, мои спутники никак не могли расстаться с гамаками. Было воскресенье, и я, отчасти идя навстречу Ионе, но главным образом потому, что завтра нам предстояло выступать в путь, объявил день отдыха.

Вообще сезон дождей длится в Амазонии с конца ноября по май, но мы находились в гористом районе, где дожди явно начинались раньше. Хотя было всего лишь девятое ноября, в воздухе перекатывались громовые раскаты, совсем низко плыли грозовые тучи, где-то вдали шумели ливни. Мавайяны спешили закончить посадки.

Сильные ливни могли не только помешать нашей работе, но и отрезать нас от окружающего мира. Достаточно было уровню воды в Буна-вау или Ороко'орин подняться на метр-полтора, чтобы страна мавайянов оказалась изолированной, как это и бывает на протяжении многих месяцев в году, а следы ила на листьях свидетельствовали, что низина западнее Грязных холмов затоплялась иногда потоками глубиной до трех метров. Даже если нам удастся пробиться с ношами к месту, где оставлены наши лодки, мы рискуем обнаружить, что они либо унесены водой, либо утонули в бурном потоке.

Лучше всего было не мешкать с возвращением, тем более, что я еще собирался спуститься хоть немного вниз по Мапуэре, а на обратном пути через Акараи исследовать несколько пробных площадей. И, наконец, ведь я назначил себе определенную дату возвращения в Джорджтаун: перед тем, как вылететь с Ганнс-Стрип, полковник Уильямс сказал мне, что 9 декабря (то есть теперь уже ровно через месяц) он прилетит в Люмид-Пау - туда каждые три месяца присылали самолет за балатой. Если мы выйдем немедленно и будем двигаться быстро, то можем успеть все сделать и застанем самолет. А это сбережет нам не только расходы на специальный рейс, но и немало времени, потому что иначе придется добираться через саванны до другого аэродрома.

Я сидел, разбирая образцы, потом случайно глянул сбоку на крону таинственного дерева и... увидел два цветка. Они примостились над большим суком в таком месте, что я снизу никогда бы их не разглядел. Наконец-то мы сможем опознать загадочное дерево.

Я вскарабкался по стволу и пригнул колючие ветви: воздух наполнился ароматом, напоминающим запах гардении. Изящные трубочки цветков с оранжевой серединкой и бледно-кремовыми лепестками росли маленькой гроздью во влагалище одного из двух темнозеленых глянцевитых супротивных листьев. По всем признакам дерево могло принадлежать только к семейству кутровых (Apocynaceae). И действительно, позднейшее изучение показало, что оно представляет один из видов Lacmellia.

Закончив работу, я пошел в деревню, мирно дремавшую на солнце. Юхме делал стрелы. Я сел подле него и стал наблюдать; он слыл среди мавайянов самым искусным мастером этого дела.

Юхме срезал для заготовок несколько цветущих стеблей стрельного злака - тонкие прямые цилиндры с мягкой сердцевиной длиной от четырех с половиной до шести метров; эти злаки росли повсюду вокруг деревни. Верхушки, увенчанные облачками серебристо-желтых колосков, он отделил, стебли высушил и разрезал на части длиной в полтора-два метра. Более тонкие стрелы предназначались для птиц и рыбы, а также для отравленных наконечников, более массивные - для крупной дичи.

Просунув конец заготовки в петлю на бечевке, Юхме осторожным вращением сплющил его, затем перевернул заготовку и повторил операцию. После этого он аккуратно обмотал оба конца вощеной нитью. Вставив в сердцевину с одной стороны тонкий конический наконечник из дерева, с другой - ушко, он закрепил их еще несколькими витками нити. Наконец, держа стрелу прямо, он повертел ее, проверяя, подправил кое-что и окончательно затянул и завязал нити.

Приготовив несколько стрел, Юхме открыл плетеную коробочку с перьями и, отступив немного от концов, прикрепил к черенку украшения - расположенные попарно маленькие пушистые перья тукана, желтые и красные. Для оперения он взял маховые перья гарпии и ара, крепко примотав их узорной нитью. И в заключение, послюнив большой и указательный пальцы, чуть скрутил задние концы маховых перьев, чтобы стрела вращалась в полете и летела прямо в цель.

На "сборку" каждой стрелы уходило минут двадцать. Если учесть время, необходимое для вырезки отдельных частей стрелы (наконечника, древки и ушка), изготовление одной стрелы занимало примерно полдня. Все они слегка отличались отделкой одна от другой. Были среди них и "забавные": одни жужжали в полете, у других в середине был вложен камешек, как горошина в погремушке. Юхме потратил на стрелы гораздо больше труда, чем это было строго необходимо, особенно если учесть их хрупкость и краткость существования, - ведь большинство стрел ломается после первого же выстрела. И все-таки мастер предпочитал делать их именно так. Как и все предметы, изготовляемые мавайянами и ваи-ваи, эти стрелы были в то же время и произведениями искусства.

Индейцы любят украшать свои изделия. Кисточки из перьев, бисер и горошинки помещаются всюду, где только можно: на луках и стрелах, корзинах, гребнях, гамаках, ситах и других предметах обихода. Они украшают себе носы, уши, кисти рук, щиколотки, наряжают своих обезьянок и собак, не жалея сил, мастерят безделушки.

Иное, более серьезное назначение имеют рисованные узоры, красные или черные, которыми индейцы покрывают все гладкие деревянные поверхности. Часто эти узоры в характерных силуэтах изображают ягуаров, ленивцев, обезьян, белок, ящериц, лягушек, скорпионов. Но нередко узоры настолько абстрактны, что непосвященный человек не поймет их содержания. И однако же почти все они, даже самые замысловатые и условные, имеют свое определенное значение. Много маленьких крестиков - это трава саванны, две спирали - муха (точнее, ее глаза), треугольник - рыбий хвост, зигзаг - или текущая вода, или, если он утолщен с одного конца, змея, или ящерица (крючки на обоих концах зигзага), а также молодой пальмовый лист (тогда он переплетается с другими зигзагами). В то же время самые различные узоры, от полуреалистических до предельно абстрактных, могут обозначать одно и то же, - скажем, ленивца или ящерицу.

Фэрэби объяснил возникновение многих абстрактных узоров в искусстве ваи-ваи (современные орнаменты мавайянов почти во всем идентичны им), показав их связь с изготовлением плетеных изделий. Реалистические изображения постепенно сменялись абстрактными из-за того, что в плетеных изделиях кривые линии неизбежно заменяются ступенчатым орнаментом, что уже само по себе подразумевает какое-то упрощение и стилизацию. Но узоры эти развились из реалистической живописи, более реалистической, чем современная живопись мавайянов и ваи-ваи, и напоминающей скорее всего искусство родственных им племен араваков и карибов^*.

^* (Мавайяны - боковая ветвь араваков, которые много веков назад переселились на север из Центральной Бразилии. Вай-вай - часть племени карибов, которое соперничало с араваками и нередко покоряло их.)

Глядя на Юхме - он занялся теперь плетением корзиночки с узором, символизирующим скорпиона, - я подумал, что эта работа для него - род умственной деятельности. Он весь ушел в свое дело, подобно шахматисту, и под его пальцами медленно возникал четкий геометрический узор, составленный из трех прямоугольников. Юхме отлично ориентировался во множестве тонких ленточек, торчавших из основы; чувствовалось, что он не воспроизводит заученное, а может создать любой узор.

1 (скорпион) и 2 (лягушка) - плетеные узоры мавайянов; 3 (ящерица) - рисованный узор на декоративной палице ваи-ваи; видна связь с плетеными изделиями; 4 - рисованный узор на терке ваи-ваи

В представлении мавайянов и ваи-ваи вселенная - это просто-напросто обитель человека, который ничуть не значительнее других живых созданий. В своих легендах мавайяны говорят, что они либо прямо происходили от животных, либо понимали раньше язык животных. Огонь, согласно мавайянской легенде, был открыт женщиной, которая вышла замуж за тинаму, а прародительница их народа, соответствующая Еве христиан, была дочерью анаконды. Ее выловил из глубокого водоема, в котором она жила вместе с отцом, прародитель людей, младший брат творца, весьма удивив этим самого творца и даже вызвав его зависть (хотя тот уже давно подозревал о существовании женщин). Образ творца у мавайянов расплывчат, даже в описании сотворения мира. Он создает землю примерно так, как человек строит дом, и поселяется на ней вместе с братом, занимаясь рыбной ловлей и охотой с помощью обученных лис (до появления собаки). Кругом живут другие люди, явно существовавшие ранее (подобно тому, как Адам и Ева также жили среди других, ранее существовавших людей - иначе как бы мог жениться Каин, их единственный сын и потомок после смерти Авеля!). Творец в преданиях мавайянов похож на вождей их собственных племен, основанных на сравнительно свободной организации. Ныне творец мавайянов, престарелый мудрец, обитает на небесах, совершенно безразличный к тому, что происходит на земле, и потому никто ему не молится.

1 (глаза мухи) и 2 (рыбьи хвосты) - рисованные узоры ваи-ваи; 3 - мавайянская мужская шкатулка; два пятнистых ягуара смотрят друг на друга, между ними - пчела. Прямые линии по краям означают деревья, крестики - траву или листья; 4 - изображение анаконды (посох ваи-ваи)

Индейцы верят, что у птиц, жуков, скорпионов, зверей, растений, камней и воды есть души и что души мертвых возносятся к небесам и живут вместе с творцом. Впрочем, иногда души возвращаются на землю и бродят по ней - умершего человека или животное можно увидеть во сне.

Почти все духи безобидные, но есть среди них и злые, например те, которые мерещатся человеку в бреду, или те, что таятся в лесах и нападают на одиноких путников. Всего страшнее духи, которые подчиняются колдунам; это из-за них люди болеют и умирают. Быть может, стремление индейцев изображать все окружающее, особенно то, что вызывает у них страх, - это попытка умилостивить духов?

Интересно будет проследить дальнейшую эволюцию творчества мавайянов. Итог обещает быть грустным - скорее всего, их художественному ремеслу придет конец. Миссионеры подступили вплотную к индейской деревне, а встреча с ними обычно делает жизнерадостных, привлекательных индейцев мрачными, замкнутыми и недоверчивыми. Пройдет не один десяток лет, прежде чем они снова "оттают" и выйдут из состояния углубленного самосозерцания, но к тому времени старая культура будет забыта...

Фоньюве, по словам Эндрью, заплакал, когда впервые познакомился с полуцивилизацией в селении Карарданава, с его множеством глинобитных лачуг, церковью и людьми в мешковатой одежде. Он кричал:

- Я ни на что не гожусь, кроме как веши таскать. Я животное рядом с этими людьми!

Впрочем, судьба жителей Карарданавы гораздо более печальна, чем разочарование, постигшее Фоньюве. Трудно сказать, какая часть авангарда "цивилизации" приносит индейцам больше беды - сборщики балаты или старатели, торговцы или чиновники, ранчеро или миссионеры. Пожалуй, все-таки миссионеры. Даже в тех случаях, когда они обращаются со своей паствой как с человеческими существами, а не как с грешниками и нарушителями всех приличий, они стремятся все-таки ниспровергнуть все, на чем зиждутся верования и самый образ жизни "язычников". Раньше миссионеры отыскивали предметы, которым поклонялись индейцы, уничтожали их и запрещали все обряды, но под воздействием общественного мнения и властей положение изменилось: ныне миссионеры действуют преимущественно экономическими методами. Они прививают индейцам новые потребности, превращают свои миссии в биржи труда и добиваются от паствы раболепия, а затем пускают в ход давление, чтобы создать то "идеальное" общество, которое им не удается организовать в "цивилизованном" мире.

Слева: рисованный узор в центре терки (зигзаги по краям обозначают текущую воду, вверху и внизу - пальмовые листья). В центре: рисованный узор на обратной стороне терки. Справа: сложный плетеный узор на сите (если смотреть по диагонали, можно разглядеть изображение ленивца, сходное с изображением на центральном рисунке)

Растут денежные доходы, растет потребление привозных товаров. Индейцы учатся читать и писать (но читать они могут только то, что дадут миссионеры), напяливают уродливые, зато "пристойные" одежды, отказываются от полигамии и противозачаточных средств, получают медицинскую помощь и проходят крещение. Но одновременно индейцы расстаются со всеми радостями жизни. Они привыкают считать себя ничтожными существами в непонятном мире. Будущее ничего не сулит им, они могут лишь образовать угнетенный класс тружеников.

К сожалению, не существует ни всемирной организации, ни международного соглашения, которое бы защищало их. Изолированность мавайянов может еще охранить их на какое-то время, ко на них неизбежно повлияет судьба соседей ваи-ваи, а ваи-ваи настолько малочисленны, что их, конечно, в скором времени вытеснят с их древних земель. Они не получат даже какого-либо возмещения, поскольку у индейцев нет официальных прав на землю. Ваи-ваи растворятся в многонациональном населении Британской Гвианы, среди индийцев, китайцев, португальцев, негров, индейцев других племен и всевозможных метисов^*. И даже если они не будут поглощены, их ждет безрадостное существование пролетариев при миссиях. Все это произойдет очень быстро, особенно если здесь откроют месторождения полезных ископаемых.

^* (В связи с рассмотрением вопроса о предоставлении самостоятельности Британской Гвиане объявлено, что ваи-ваи и другие племена будут участвовать в общественной жизни страны; закон уже предоставляет им избирательное право...)

Так исчезнет одно из последних свидетельств того, что в Южной Америке, на континенте угрюмых угнетенных индейцев, некогда обитали жизнерадостные, веселые племена, такие же прекрасные в своем своеобразии, как жители гор Новой Гвинеи, полные веры в себя и свои творческие силы, счастливые, ведущие мирный гармоничный образ жизни, обладающие высокой моралью,- одним словом, люди, знакомство с которыми помогло бы нам немало узнать о человечестве.

Эти мысли обуревали меня, когда я смотрел на старика Юхме и думал, какая судьба ждет его детей и внуков и скоро ли они перестанут мастерить свои красивые стрелы, терки, украшенные перьями шкатулки. И я был рад, что успел попасть к ним именно сейчас.

У Ка’и, который стоял поблизости, играя с обезьянкой, расписанной красной краской, я купил две стрелы. Одна была величиной с ассегай, ее наконечником служил обломок тесака. Вторая представляла собой скорее гарпун, чем стрелу, однако была оснащена оперением для полета; к древку длиной более метра шнуром был прикреплен стальной зазубренный наконечник. Когда стрела поражает цель, шнур разматывается. Это грозное оружие предназначалось для крупной дичи.

Тут же неподалеку Мачира (он согласился помочь нам перенести грузы до Буна-вау, желая побольше заработать) вязал круглую рыболовную сеть. Увидев, что я затеял обмен, он отошел и вскоре вернулся с луком, пучком стрел, табаком, завернутым в пальмовый лист, и горстью украшений из перьев. Мы не могли нести много вещей, к тому же я уже купил все, что хотел. Все-таки, чтобы не обижать его, я отобрал три великолепные стрелы с оперением из голубых и алых перьев ара, взял также табак, а от остального отказался.

Ка’и предложил мне несколько отравленных наконечников - слишком редкостный товар, чтобы от него отказываться, тем более что они занимали мало места. Я спросил через Безила и Фоньюве, нельзя ли приобрести немного кураре или какие-нибудь составные части яда.

Можно, ответил Ка’и, хоть сейчас, я могу пройти с ним туда, где он хранит яд.

С огромным волнением последовал я за ним по узкой тропе через посадки сахарного тростника. Пригнувшись, чтобы не задеть осиное гнездо, прилепившееся на нижней стороне листа, я увидел вдруг небольшой шалаш из пальмового луба. Это убежище, святая святых, было запретным для непосвященных мужчин, для всех женщин и обычно для всех чужаков. Внутри стояла скамеечка; на маленьких полочках и на полу вокруг прогоревшего очага лежали кусочки коры и кореньев, а рядом с ними бамбуковые щепочки для наконечников.

Обрадованный и пораженный оказанным мне доверием, я молча смотрел, как он собирает три важнейшие составные части яда - грязные кусочки коры, - заворачивает их в пальмовый лист и подает мне.

Затем, к моему величайшему изумлению, Ка’и стал рассказывать, как приготавливает яд. Десятки людей тщетно пытались выведать этот секрет у индейцев, и теперь, когда мне добровольно раскрывали его, я страшно мучился от того, что не могу объясниться непосредственно.

Общение особенно затруднялось тем, что я целиком зависел от настроения Фоньюве. Без него перевод был невозможен, а он, как назло, упрямился. Видно, Фоньюве и сам делал кураре, и теперь, вместо того, чтобы повторять четкие исчерпывающие объяснения Ка’и, предпочитал рассказывать о себе. Он размахивал руками, надувал щеки, сверкал глазами и расписывал, какое это опасное дело, как человек истощается и худеет, что во время приготовления яда можно есть только кашу и маниоковые лепешки, что приходится целыми днями сидеть у костра и мешать, мешать, мешать...

Несколько ваписианов, пришедших с нами, сгрудились вокруг, и Фоньюве, донельзя довольный всеобщим вниманием, жеманился и играл, как артист. Зловещая улыбка кривила его губы, он выл, колотя себя в грудь.

- Ооо! Ооо! Ооо! - Фоньюве провел по щекам, словно стирая слезы.

- Его невозможно понять, - объяснил Безил. - Он просто мычит и все^*.

^* (Миссионер рассказывал мне позже, что у ваи-ваи есть особый "язык", в котором слова образованы от звукоподражаний и к которому они прибегают для описания особенно важных вещей. Таким образом, бессвязные речи Фоньюве были не кривляньем, а просто свидетельством его пристрастия к этому, более поэтическому языку.)

Тем не менее, тщательно записывая все, что говорилось, я смог восстановить способ приготовления кураре.

Мужчина целый месяц не должен прикасаться к женщине, даже к своей жене, не должен купаться. По истечении этого срока он входит в шалаш, где собраны следующие составные части.

1. Самый ядовитый ингредиент - корень, который маваяны называют "осити", а ваи-ваи - "баравету"; по-видимому, корень одного из представителей Strychnos. Его толкут и кипятят в горшке, затем, час или два спустя, добавляют, измельчив остальные ингредиенты в следующей последовательности:

2. Второй по ядовитости ингредиент - кора, которую мавайяны, называют "квитару-дедийен", ваписианы - "кварар"; очевидно, кора представителя Lonchocarpus.

3. Листья, которые собирают в горах и называют "змеиный язык" ("вианьюба" - на языке мавайянов, "окоин-юро" - на языке ваи-ваи, "кварар-ненуб" - на языке ваписианов). Речь идет, вероятно, о листьях арума, содержащих крахмал и служащих связующим веществом.

4. Ствол растения метровой высоты, называющегося на языках мавайянов и ваписианов "таутау".

5. Листья вьющегося растения, которые мавайяны называют "ачури-туна", а ваи-ваи - "ватва-матко", или "туатуа-матко" ("туатуа" означает аллигатор).

6. Зубы и яд змеи "шавити" (мавайянское название) или "ко’и" (на языке ваи-ваи); без сомнения, бушмейстера или копьеголовой куфии^*.

^* (Индейцы очень точно обозначают растения и животных, и будущий исследователь без труда определит те ингредиенты из приведенного списка, которые мне не удалось собрать и опознать.)

Все вместе варят девять дней на медленном огне, добавляя по мере надобности воду и снимая пену. При этом варево надо непрерывно перемешивать день и ночь. Все это время разрешается есть только кашу из фариньи и маниоковые лепешки, вследствие чего, а также из-за бессонницы и постоянного напряжения, человек очень сильно худеет и ослабевает.

Через девять дней варево превращается в густую красновато-коричневую клейкую массу. Изготовленные заранее бамбуковые наконечники макают в яд, прикрепляют к использованной стреле, которая убила животное, и медленно вращают над огнем, пока наконечник не просохнет. Неиспользованный яд выбрасывают.

Разглядывая раньше такие наконечники, я обратил внимание на узкий желобок, извивающийся спирально от острия до основания. Теперь я понял, что эта бороздка позволяет брать больше яда на наконечник; возможно также, что она содействует лучшему проникновению отравы в кровь. Кроме того, все основание окружал узкий паз, - чтобы наконечник обламывался и оставался в ране, а не выдергивался, если животное попытается освободиться от него.

Мы выпили еще маниокового пива в деревне, после чего я поспешил в лагерь укладываться. Небо над головой и на востоке было ясно, но на западе над лесом, по которому нам предстояло идти завтра, повисли пурпурные облака и черные шлейфы тумана. В горах Акараи шел дождь - значит, уровень воды в реках поднимется. Это хорошо для лодок - если их не унесло! - но не очень хорошо для пеших переходов.

Утром светило яркое, обнадеживающее солнце. За завтраком, поедая фаринью и макая лепешки в черный кофе, я упаковал полученную от жены Япумо миску - красновато-коричневую, с черными полосами, отполированную клейкой массой Protium. Я положил в нее рубашки, завернул в полотенца и обмотал сверху гамаком. Донесу ли? Миска представляла одну из моих величайших ценностей, а я уже успел отбить краешек...

Затем я пошел в деревню, опечаленный предстоящим расставанием. Над домами поднимался к чистому небу голубой дымок, кругом цвели страстоцветы и вьюнки, солнечные лучи позолотили каждый листок сахарного тростника, перца, маниока, лаконоса. Чистая, гладкая тропа, свежий, прохладный воздух... Хорошо!

И в это последнее утро Ка'и, Мачира, Япумо и Юхме выставили неизменные миски с напитками. На руке Япумо сияли два новых кольца, сделанные из гильз.

- Кириванхи? (Правда, красиво?) - спросил он, показывая их мне.

Я от души похвалил его изделия. Какое мне дело до того, что в другом месте вкус Япумо вызвал бы смех?!

Путешественники готовы забираться все дальше и дальше в дебри, соблазняемые легендами, но я чувствовал, что буду вполне удовлетворен, даже если мои открытия исчерпаются тем, что я уже видел. В Гвиане нет "городов золота". Даже в этих необозримых лесах не могли остаться неизвестными миру великаны, подобные описанным Фоньюве, или затерянные города; слух об их существовании, передаваясь от племени к племени, уже давно дошел бы до исследователей. Неудобства и однообразие длительных путешествий вознаграждаются в очень малой степени, а если и обнаруживаешь что-то новое, неожиданное, делаешь открытия, они оказываются из числа таких, вокруг которых обычно не поднимают шума, - я подразумеваю приветливость индейцев, их гостеприимство, сердечность, чудесные украшения из перьев, замечательные луки и стрелы. Я нашел деревню, населенную горсткой простых и добрых людей, - вот и все. И однако же в собранных мной скромных предметах и в том, что я узнал от индейцев, заключалась для меня величайшая награда.

Вещи уложены, мы готовы выступить в путь; несколько человек уже вышли часом раньше. Но где же вождь, спросил я, где Кваквэ?

Ответ больно поразил меня: они заболели, заболели также Фоимо и Икаро.

В это утро снова разразилась страшная эпидемия, снова появился призрак, который преследовал меня на протяжении всей экспедиции.

У меня было очень мало лекарств, но я дал каждому по сильной дозе сульфатиазола и оставил еще таблетки, объяснив, как их принимать. Продовольствия у нас было мало, и мы не могли задерживаться дольше. Я утешался тем, что до сих пор никто из болевших не умер. Выздоровели даже Уильям и Вайяма, не получившие нужных лекарств.

Я не знал, положено ли здесь пожимать руки на прощание. Сами индейцы стояли неподвижно - может быть, они ждали, что я проявлю инициативу? Я помахал рукой, повернулся и покинул деревню, от души желая, чтобы поскорее пришел конец всем болезням на свете.