Праздник

Утро принесло с собой облака и раскаты грома, грозя сорвать праздник, который мавайяны решили устроить в нашу честь в этот день. Фоньюве, захваченный в "плен" своими родичами, находился в "отпуске", остальные члены экспедиции охотились, ловили рыбу, сушили мясо, собирали овощи, варили из тростникового сока сахар - тот, что был у нас, мы уже съели.

На тропе появился Кваквэ, вооруженный луком и стрелами. Я показал на небо и знаками попытался объяснить ему, что будет дождь. Он ответил успокоительным жестом и улыбкой: все, мол, будет в порядке. Тогда я сделал рукой движение, имитируя плывущую рыбу. Кваквэ приподнялся на цыпочки, резко повернулся и послал в воду воображаемую стрелу, потом с улыбкой зашагал дальше.

И верно, моросящий дождь отступил перед солнечными лучами, когда Иона, Безил, Марк, Япумо и я направились к центру расчистки, чтобы оттуда высмотреть цветущие кроны в окружающем лесу. Индейцы уже приступили к посадкам. Ка’и и Кофири заостренными трехметровыми палками делали в твердой почве ямки, примерно на равном расстоянии одна от другой. Выкопав две-три дюжины таких углублений, они откладывали палки в сторону и принимались сажать длинные стройные ростки шелковой травы^* - она идет на волокно. Затем снова брались за палки.

^* (Bromelia sp., пригодна для получения волокна.)

Топор, тесак, огонь и острые палки - вот сельскохозяйственные орудия мавайянов! С их помощью и с помощью собственных рук они превосходно обрабатывают плантации, на которых преобладают многолетние растения, из года в год дающие хороший урожай. Лучшего ямса, чем здесь, я нигде не ел. Сахарный тростник у мавайянов был высокий и сочный; маниок тоже отлично удавался им. Вот только бананы были не лучших сортов.

Любопытно было встретить здесь выходцев из Старого Света - например, бананы и сахарный тростник, которые распространились так широко, что выращиваются теперь едва ли не в каждой деревне. Они появились в Южной Америке вскоре после Колумба^*, передавались от племени к племени, и стали неотъемлемой частью хозяйства индейцев. Трудно даже точно сказать, когда и каким путем они сюда проникли.

^* (Так, бананы впервые были посажены в Новом Свете в 1519 году испанскими монахами в Вест-Индии.)

Но и до появления иноземных культур индейцы были хорошо обеспечены продовольствием: они издавна выращивали маниок, ямс, тыквы, ананасы, перец, батат, папайю, лакомос (Phytolacca rivinoides и P. icosandra) и, без сомнения, кукурузу, которая, однако, мне ни разу не встретилась во время путешествия. Наряду с этим они могли пополнять свои запасы, собирая плоды дикорастущих - бразильские, пальмовые и другие орехи, добывая мягкую сердцевину пальм и плоды деревьев Eugenia, Psidium (гуайява), Rheedia, Moronobea, Chrysophyllum, Spondia, Anacardium (кажу) - многие из них очень вкусны, хотя и мало известны в других странах. Из технических культур индейцы выращивают табак, шелковую траву, хлопчатник, тыкву горлянку, стрельный злак, анатто.

Мы остановили свой выбор на двух больших кронах, покрытых ярко-синими цветками. Сине-лиловые краски здесь, после желтых, наиболее характерны для лесного полога; похоже, что они сильнее всего привлекают редких здесь пчел. Впрочем, в данном случае расстояние и легкая мгла несколько исказили цвет облюбованных нами крон.

Одно дерево я определил как Erisma uncinatum; его массивные соцветия были сплошь серо-лиловые - ножки, лепестки, прицветники, бутоны. На втором, представителе Lueheopsis (семейство Tiliaceae) среди больших бархатистых золотисто-коричневых бутонов бросались в глаза ярко-розовые цветки. Пока я карабкался вдоль его поваленного ствола, меня облепили рыжие муравьи миллиметров пять длиной. Они больно кусались. В трех метрах от меня на землю с грохотом упал огромный, весом в полтонны, сухой сук. Я хотел срезать мешающую мне ветку - с нее соскользнула зеленая випера. И, наконец, дополняя картину опасностей, грозящих собирателю растений, Иона посоветовал мне во избежание ожога остерегаться сока лианы, которую я разрубил.

Продолжая исследования, мы шли тропой, по которой Кваквэ отправился на охоту, и вскоре увидели рыхлые светло-коричневые пески с гладко окатанными песчинками. Они тянулись на километры, образуя волнистые холмы,- это были точно такие же пески, как и в Британской Гвиане. Поразил меня и лес на этих участках. Мы с Ионой узнавали одно дерево за другим! Мы видели их в сотнях километров к северу - и здесь они же оказались наиболее распространенными. Swartzia leiocalycina - пепельно-серое дерево с кроваво-красным соком, Eshweilera sagotiana, Alexa imperatricis, Tachlgalia rusbyi, различные Licania и Pouteria. Никакого сомнения: мы пересекли таинственную область Акараи и попали к старым знакомым.

На дне лощин росли купами низкорослые пальмы шиуру; они оказались незнакомыми нам, а возможно, и науке^*. Нам редко приходилось видеть такие красивые пальмы - не больше пяти метров в высоту, с крупными бледно-зелеными перистыми листьями, которые спускались почти до самой земли, подобно ветвям плакучей ивы. Гладкие серые стволы были вверху увенчаны наполовину скрытыми под листьями гроздьями желтых цветков и желтовато-зелеными веретенообразными плодами. Их сок по вкусу напоминал кокосовый, и мы с удовольствием пили его.

^* (Предварительно отнесены к роду Syagrus.)

На склоне холма мы разметили пробную площадь, чтобы провести сравнение с другими лесами этой области и лесами песчаных почв Британской Гвианы. После этого Иона и я вернулись в лагерь, оба в отличном настроении. Наконец-то разрозненные сведения об этих лесах начали складываться в цельную картину. Пусть в моих суждениях еще многое основывалось на предположениях, но все-таки я собрал уже свидетельства в их защиту и они соответствовали тому, что известно по другим районам.

Я отчетливо представлял себе, как древние песчаники разрушались, обнажая еще более древний рельеф и в том числе Серра Акараи. Видел, как сначала бугры песчаника, а потом горы Акараи возвышались над морем. Это был, должно быть, полуостров или цепь островков, покрытых первичным лесом. Мне было ясно, что после того, как отступило море и поднялась суша, разные виды растений распространялись во все стороны, занимая обнажившиеся равнины; я представлял себе, как видоизменялись и размывались сами эти песчаные равнины, как развивалась новая растительность и складывался современный ландшафт, донесший до наших дней ключи к прошлому.

Одновременно росла моя уверенность в том, что та гипотеза о природе и распространении лесов, на которой я основывал свои методы исследования, должна быть единственно верной. Я убедился, что поступил правильно, отказавшись классифицировать здешние леса по их структуре (это свелось бы в конечном счете к учету наличных видов, их соотношения и индивидуального развития), и предпочел исходить, во-первых, из местных рельефообразующих процессов (эрозия, наносы), во- вторых, из анализа почв и, в-третьих, из таких внешних факторов, как воздействие человека, животных, огня, бурь. Лишь в последнюю очередь следовало учитывать виды и структуру леса.

Все эти леса, столь похожие на первый взгляд, но на самом деле бесконечно разнообразные, были, подобно произведениям искусства, результатом решения многих частных задач. Их облик сложился под воздействием нескольких изменяющихся и взаимно влияющих один на другого факторов - рельефа, климата, почв, сочетания видов. Своей красотой эти леса были обязаны гармонии, установившейся в природе. Лишь когда эта гармония нарушалась - например, после оползней или ураганов, в общей картине появлялись следы уродства.

Я подозревал, что обнаруженные нами пески простираются на восток, охватывая также Серра Ирикоуме. Если бы у меня хватило времени и продовольствия, чтобы провести основательное исследование! Но мавайяны объяснили, что на восток идти трудно, в ту сторону не проложены тропы, там нет деревень; к тому же близился сезон дождей, нам следовало подумать о возвращении.

Я утешал себя тем, что мы, возможно, обнаружим еще ключи к этой проблеме на Мапуэре.

Мы работали в лагере, а чуть выше по течению купались индианки, сняв с себя все украшения и переднички. Они вошли в воду по плечи и весело плескались, окуная также детишек и собак. Затем настала очередь мужчин.

Как только спала жара (около четырех часов дня), мы нарядились и пошли в деревню. Небо прояснилось, солнечные лучи освещали крыши и сады, расчерченные медленно удлиняющимися тенями.

Индейцы наводили красоту. Они мазали руки красной краской (глиной, окрашенной руку и смешанной с клейким соком Protium) и втирали ее в кожу; мужчины расписывали себе грудь темно-красными и черными полосами, женщины рисовали круги по всему телу, от шеи до колен.

Затем началась кропотливая раскраска лиц. Тоненькими лопаточками на щеки, лбы и носы наносили черточки, крестики, зигзаги. Мавайяны целиком отдавались этому занятию, тем более что теперь у них были полученные от меня зеркальца, и не приходилось обращаться за помощью друг к другу. В довершение туалета оставалось надеть украшения из перьев и бисера.

Даже зверушки не были забыты: индейцы вытирали руки о первую попавшуюся собаку или обезьянку, особенно густо намазывая им головы и лопатки.

Сначала мне показалось, что мавайяны "одеваются" также, как ваи-ваи, но теперь я начал замечать разницу. Наряд мавайянов был куда "беднее". Если ваи-ваи украшали себя множеством перьев, то мавайяны делали ожерелья из пальмовых семян и высушенных плодов, а браслеты - из луба, листьев, материи (иногда с оторочкой из бисера и перьев). У них не было ни головных уборов из перьев, ни султанов, ни бисерных подвесок от уха до уха, ни перьев в носу, одним словом, всего того, что ваи-ваи навешивают на себя по малейшему поводу. Зато они изготовляли свои украшения лучше, с большим вкусом. Набедренные повязки мужчин были длиннее и оторочены перьями; они не плотно облегали тело, а спадали спереди красивой складкой. Женские передники также были больше, орнаментированы разнообразнее и красивее. Волосы у мавайянок были длиннее и собраны в пучок, а у женщин ваи-ваи они свободно падали на плечи.

Проходя между домами, мы увидели мужчину могучего сложения, словно вытесанного из камня; он стоял на тропе, окруженный своими близкими.

- Мачира, - представил мне его Япумо и объяснил, что этот человек живет на горе, а теперь пришел сюда и привел семью знакомиться со мной.

Сильная рука крепко сжала мою, ясные глаза внимательно оглядели меня. Я в свою очередь внимательно рассматривал моего нового знакомого: сплющенный с боков лоб, высокие скулы, подбородок выдается вперед - все черты "лягушки"! Могучие руки и ноги, широкая грудная клетка, - настоящий титан, рядом с ним даже Фоньюве казался цыпленком. Человек он, видно, прямой, искренний, без всяких выкрутасов.

Закончив осмотр моей особы, он повернулся и указал широким жестом на свою мать, жену и троих детей.

- Аноро! - что означало: вот мои, познакомься!

Я пожал руки родным Мачиры, восхищаясь их чудесным, здоровым видом, чем, надо сказать, отличались также и его десять псов.

Мы сели. Мачира обратился ко мне с длинной торжественной речью, и был несказанно удивлен, обнаружив, что я ничего не понимаю.

Когда мы передавали друг другу миску с напитком, пророкотал гром.

- Дедабару, - сказал я, показывая на небо; это было одно из немногих мавайянских слов, которые я знал.

- Ага! Дедабару!

Мачира поднял руку, тряхнул ею, потом нарисовал в воздухе зигзаг - молнию. Он попытался повторить за мной "гром" по-английски, однако без особого успеха.

Через Безила и Фоньюве я стал расспрашивать его о названиях соседних племен и об их образе жизни. Однако Мачира мало что мог сообщить.

- Много лет назад,- рассказывал он, - мавайяны знали племена, живущие на востоке, - диау, тонайенов и катавианов, - но потом повздорили с ними. С тех пор никто туда не ходит, тропы забыты; возможно, что этих племен больше не существует.

- А белые приходили сюда?

- Нет.

В эту деревню не приходил ни один белый, и сам Мачира впервые видит белого человека. Во времена его отца двое белых посетили племя мавайянов, а позже несколько человек поднялись по рекам Буна-вау и Ороко'орин. Кое-кто из индейцев видел их. Еще Мачира слышал, что один белый пришел вместе с несколькими индейцами на Мапуэру ниже устья Ороко'орин и начал расчищать себе участок.

По Буна-вау и Ороко'орин поднимались, конечно, топографы из Пограничной комиссии, а первые двое, о которых упомянул Мачира, могли быть только Фэрэби и Оджилви. Они путешествовали в этих краях в 1913 году и, как показывает их карта, следовали маршрутом, близким к моему. Правда, поселение Шиуру-тирир вряд ли существовало уже тогда, но они явно побывали где-то по соседству. В области между Буна-вау и Ороко'орин, ныне покинутой людьми (мы встречали там отдельные участки вторичного леса), Фэрэби и Оджилви видели парукуту, мапидианов и ваивэ (по-видимому, родственных ваи-ваи), а дальше на восток - те самые племена, о которых рассказал мне Мачира.

И сюда, судя по всему, проникли эпидемии, истребив целые племена...

Но кто же такие эмайены, к которым принадлежал Икаро? Неужели это совершенно неизвестное до сих пор племя? А может быть, "эмайена" - другое название фишкалиенов или катавианов, с которыми воевали мавайяны? И, наконец, самое главное - кто такие мавайяны?

Правда, в отчете Бразильской пограничной комиссии говорилось: "Ничего не известно о маопитьянах ("лягушках"), обнаруженных Шомбургком около ста лет тому назад... Можно предположить, что это племя вымерло". Я считал весьма вероятным, что мавайяны и есть "маопитьяны". К сожалению, трудно было выяснить подробности, объясняясь при помощи нескольких переводчиков.

Важным средством установления родства племен служит сравнительная лингвистика, и на обратном пути я с помощью миссионеров сопоставил некоторые мавай-янские наименования простейших понятий - "солнце", "рука", "глаз" - со словами из языка мапидианов, которые записал Фэрэби. Оказалось, что язык один и тот же, а это означает, что мавайяны и мапидианы - одно и то же племя.

Конечно, придирчивый критик найдет основание сомневаться: подобно тому как парукуту ныне говорят на языке ваи-ваи и называют себя ваи-ваи, так и мавайяны могли в свое время поглотить мапидианов или быть поглощенными ими.

Столько племен исчезло в этой области - вымерли или ушли в другие места, - что почти невозможно определить происхождение оставшихся. Но кто бы ни были мавайяны, можно с уверенностью утверждать, что они смешались с остатками других племен, которые постепенно вымирали и утрачивали способность существовать самостоятельно. А теперь и сами мавайяны вымирают: в племени мало женщин, рождаемость низкая, все племя - тридцать-сорок человек.

Независимо от того, тождественны мавайяны мапидианам или нет, возможно еще одно предположение: не исключено, что они потомки майояна науку, живших в 1728 году, по сообщению патера Сан Манчоса, у реки Урукурин.

Но тогда перед нами совершенно уникальный случай: выходит, что это маленькое уединенное племя уже более 220 лет известно истории как стабильная группа людей, обитающая в одной местности. А если к тому же мапидианы лишь другое название племени, то его история восходит к еще более древней поре: предание говорит, что мапидианы - потомки одной из ветвей племени аторадов^*, которые в незапамятные времена "ушли через горы".

^* (Аторады жили на территории Южно-Рупунунийской саванны Британской Гвианы, ныне вымерли или смешались с ваписианами.)

Индеец

Возвращаясь к настоящему, интересно заметить, что мавайяны отказались от обычая деформировать головы младенцам; мы не увидели среди детей ни одного со сплющенной головой, а из взрослых - только Мачиру и Макату. Может быть, эти двое - единственные ныне живущие "лягушки"? Если так, то мы проникли к истокам одной из самых загадочных легенд Амазонки - легенды об индейцах, живущих под водой, ибо она скорее всего родилась из неверного толкования названий "индейцы-лягушки" и "подводные индейцы", применяемого по отношению к племени тонайена.

Хозяева вынесли сначала целые горы банановых листьев, между которыми лежала вкусная желтая банановая паста, потом листья, проложенные толстым - около восьми сантиметров - слоем серого "теста". Тесто оказалось неразбавленным пиракарри, которое служит исходным веществом для приготовления многих индейских напитков. Пиракарри получают, размачивая маниоковый хлеб в воде и добавляя к нему вместо дрожжей порошок из некоторых листьев^*. Смесь оставляют на банановых листьях для брожения на четыре-пять дней. За это время масса разбухает, становится сладкой и вкусной.

^* (От Trema micrantha, используемой племенами, обитающими севернее.)

Затем подали миску с темно-серым сбитым кремом, еще одним вариантом пиракарри, но уже совсем иным по вкусу. Способ приготовления был прост: "тесто" разбавляли небольшим количеством воды, процеживали и сбивали. За кремом последовали сосуды с густыми и жидкими напитками разного вкуса. Рецепт и тут несложен: пиракарри растирают и помещают для дальнейшего брожения на два-три дня в закрытую посуду. Затем разбавляют определенным количеством воды, а иногда после дополнительного брожения процеживают. Получается прозрачное крепкое питье.

Только я отведал последнего из серии напитков, как мне вручили глиняную миску с пенящейся темно-коричневой жидкостью, густой, но освежающей.

- Это готовят иначе, - объяснил Безил. - Женщины пекут толстые маниоковые лепешки, обжигают их дочерна с обеих сторон и бросают куски в кувшин с водой. А сами, сполоснув рот и набрав в него меда или сахарного тростника для сладости, пережевывают смесь из кувшина; то, что получается, выплевывают в другую посуду. Затем кипятят, взбалтывают, процеживают, добавляют еще воды и оставляют на пять дней для брожения. Этот напиток надо пить сразу, он быстро портится.

Пожалуй, трудно найти еще пример, когда бы из столь простого сырья приготовляли столько различных блюд. Даже куриное яйцо не может в этом сравниться с маниоком. А ведь я еще только начал знакомиться с индейской кухней! К сожалению, все эти вкусные национальные блюда постепенно вытесняются привозными продуктами. В наиболее доступных местах многие рецепты уже забыты или считаются слишком трудоемкими.

Если перечисленные напитки очень важны для индейцев как источник витаминов, то их соусы с большим количеством приправ и перца призваны хоть отчасти восполнять недостаток мяса и рыбы. После удачной охоты (что случается очень редко) индейцы наедаются до отвала: свежее мясо нужно есть сразу, не то испортится; даже копченое мясо может храниться лишь несколько дней. А в остальное время они питаются преимущественно растительной пищей - маниоковыми лепешками, плодами, густыми напитками.

По кругу пошла чаша с жидкостью, напоминающей видом и вкусом какао. Я сделал один глоток, больше мой переполненный желудок не вмещал.

Иона предостерегающе поднял руку:

- Осторожно, мистер Гэппи, это питье склеит вам все внутренности. Его готовят, вымачивая в воде спелые плоды пальмы. Получается вкусно, но нельзя пить слишком много.

Мы пили, болтали, прохаживались по деревне, опять садились.

Над нами в угасающем солнечном свете стаями летали дикие ара; ручные попугаи, рассевшись на крышах, хлопали крыльями и кричали, но не пытались присоединиться к своим вольным сородичам. Поблизости от нас сидел вождь; он вырезывал флейту. Наконец, когда стемнело, он подошел к двери большого дома и сыграл короткую мелодию.

Немедленно из дома вышел Мачира, сопровождаемый другими мужчинами; в одной руке он держал погремушку, в другой стрелу. Мужчины выстроились в шеренгу. Одна из женщин обошла их с чашей и поднесла каждому, затем встала в центре расчищенной площадки между домами, рядом с остатками угощения.

Начались пляски; мы отошли в сторонку и уселись на колодах.

Мачира, бормоча что-то, пошел по кругу лицом к женщинам; остальные мужчины следовали за ним. Они двигались боком, притопывая правой ногой, так что по Всей шеренге пробегала ритмичная волна.

- Йуп! Йуп! - крикнул вдруг Мачира, когда они Прошли первый круг.

- Йип! Йуп! Ваху! - откликнулся хор.

Мужчины повернулись и пошли в обратном направлении.

Это был "танец Ревуна". Он длился без особых вариаций около получаса, потом прекратился, так же неожиданно, как начался. Женщина поднесла танцорам чашу с напитком.

Затем пляска возобновилась, на этот раз с нашим участием. Танец был несложен, но я до того наелся, что еле двигал ногами, другие, видно, ощущали то же, что и я.

Когда мы, разгоряченные и запыхавшиеся, сделали перерыв, чтобы воздать должное напиткам, было уже совсем темно. Мрак рассеивали лишь отблески пламени в очаге одного из домов; там лежали в гамаках и выглядывали наружу старухи и детишки.

Настала очередь женщин включиться в пляски. Теперь в центре, на месте "виночерпия", стал мужчина. Индианки образовали внутренний круг, и шеренги пошли навстречу друг другу. Громкие, высокие голоса запричитали, сливаясь с голосами мужчин, иногда вторя им. Потом танцоры выстроились в колонну по трое, мужчины - сзади, и начали новый танец: несколько шагов вправо, покачивание, несколько шагов влево, снова покачивание - и так далее; одновременно вся колонна медленно продвигалась вперед.

У меня были три лампы-вспышки, и мне хотелось снять пляски, но я знал, что при всем своем дружелюбии мавайяны будут сильно встревожены, если я сделаю это без предупреждения. С величайшей осторожностью я передал танцорам через Безила, Фоньюве и Япумо, чтобы они не пугались.

В густой тьме лишь с большим трудом можно было различить смутные очертания двигающихся фигур. Не без волнения нажал я спуск затвора.

Индейцы даже не вздрогнули, словно и не обратили внимания на вспышку яркого света, а он вырвал из мрака живописнейшую сцену; на фоне ночной тьмы вырисовывались крыши из пальмовых листьев и блестящие от пота ярко-красные тела. И ничего похожего на буйные оргии, о которых говорил миссионер. Может быть, мавайяны более сдержаны, чем ваи-ваи? Однако похоже было, что все веселились от души!

Около полуночи я незаметно встал и отправился спать.