Море листьев

К Нью-Ривер

"...Если я не пришлю других распоряжений, - писал я Безилу, - и если не вернусь с Нью-Ривер к твоему прибытию, не жди. Забирай горючее, продовольствие, товары для обмена и все это перебрось вверх по реке Чодикар и дальше, на Мапуэру. Чарли, один из ваписианов, знает тропы индейцев, и я пришлю его, чтобы он вас провел. Как дойдете до Мапуэры, сразу начинайте делать две лодки, достаточно большие, чтобы поднять полтонны груза и десять человек".

Настало время выходить следом за Джорджем. Я оставил записку миссионеру, и мы тронулись в путь: Эндрью, Иона, Тэннер, я и четверо ваи-ваи из деревни на реке - Мингелли, Маваша, отец Маваши - надменный Чекема и колдун по имени Эока. Людей было мало, и ноши казались слишком тяжелыми.

- Мистер Гэппи, - мрачно заявил Эндрью, - мы не сможем двигаться. Завтра в это время все еще будем торчать на берегу. Мы не...

- Хватит, - прервал я его. - Двигаться будем. Ноши тяжелые, но мне приходилось видеть и тяжелее. Постараюсь нанять еще индейцев.

Возле самого устья Оноро мы обнаружили следы лагеря Джорджа. Здесь было сыро, с листьев падали капли прошедшего утром дождя. Я оставил Иону и четверых ваи-ваи разбить лагерь, а сам с Эндрью и Тэннером направился вверх по реке к тому месту, где индейцы расчищали новый участок. Река была узкая, темная, кроны деревьев переплетались над ней. Русло загромождали упавшие стволы, некоторые из них торчали над водой, но большая часть скрывалась в глубине - эти были особенно опасными. Если мы вовремя замечали препятствие, то увеличивали скорость и проскальзывали над затонувшим бревном. В одном месте, где кромка берега сползла в реку, пришлось прорубать себе путь в спутанных кронах. Дальше река стала мельче, пошли тихие заводи с камнями. Вода струилась так неторопливо, что на поверхности не было ни одного завихрения, которое указывало бы нам на скрытое в глубине препятствие. Чтобы не сломать винт, мы сбавили ход и внимательно всматривались в желтую воду.

Я начал было сомневаться, доберемся ли мы когда- либо до места, но тут увидел три лодки, причаленные к берегу. Крутая извилистая тропинка вела к лесной прогалине. Здесь, под навесом из пальмовых листьев, лежал в гамаке знакомый индеец - Вайяма ("Черепаха"). Мы вышли к обширной вырубке на склоне холма; в центре ее стояли два необычного вида продолговатых строения.

Под лай собак из хижин вышли их обитатели. Последовал обмен приветствиями, затем Эндрью стал рассказывать о наших нуждах, а также о том, какие товары мы можем предложить.

Индейцы удивились, почему мы прокладываем тропу на восток. Они никогда не слышали о существовании реки в той стороне - туда вообще никто не ходит!

На нас смотрели с нескрываемым недоверием.

Густо раскрашенный пятнами и полосами индеец с ребенком на руках улыбнулся, обнажив крупные зубы, и сел рядом со мной. Увидев мою бороду, малыш в ужасе завопил; я пощекотал ему щечку пальцем - он закричал еще сильнее.

Раздался дружный хохот, лед был сломан. Я опасался, что не смогу никого нанять здесь, но двое молодых парней, лет по четырнадцати-пятнадцати, вызвались идти с нами. В одно мгновение они собрали все необходимое для двухнедельного путешествия - плетеный гамак, лук, стрелы, горшок, несколько белых лепешек из маниока; кроме того, сзади за набедренную повязку каждый засунул нож.

Младший, Манака, очень славный юноша, лицом напоминал английского школьника. Его приятель выглядел солиднее. Это был степенный коренастый паренек, женатый на немолодой женщине, которая должна была вот-вот родить. Прощаясь с супругом, она преподнесла ему сушеную обезьянью ногу.

В нашем лагере были растянуты брезенты, ваи-ваи соорудили себе навес, горели костры, - мы готовились к ночлегу. Из чащи доносились крики птиц. Я дал свое ружье Маваше, который заверил меня, что умеет с ним обращаться. Уже смеркалось, когда он вернулся с гокко и двумя обезьянами килограммов по десяти каждая - паукообразной и рыжим ревуном. В мгновение ока дичь была освежевана, и белые тушки положили на колья над огнем. Не дождавшись, когда мясо прожарится, ваи-ваи принялись за еду.

Зажгли фонари; я искупался, надел чистую рубаху и фланелевые штаны и поужинал жареной грудкой гокко и вареным рисом.

- Эта Нью-Ривер - плохое место, - заговорил Эндрью. - Там страшные болезни. Люди из Пограничной комиссии помирали там, как мухи, - да, да, как мухи!

- Совершенно верно, мистер Макдональд, - послышался мрачный голос Ионы. - Доктор говорил мне: никогда не ешь холодной пищи в этих местах, не то заболеешь. Лучше отложи все дела, разожги костер и свари горячее. Если нельзя остановиться, потерпи с едой до вечера. И еще я никогда не видел такого холодного места. Там ночью как-то особенно сыро, промозгло.

- Вам нечего беспокоиться, - возразил я. - Люди из Пограничной комиссии умирали от бери-бери, а болели потому, что ели только соленую говядину, соленую свинину, соленую рыбу и соленые галеты. Пока у нас есть свежая пища, свежие овощи и фрукты, мы не заболеем.

- Точно, - согласился Эндрью. - Бразильцы не хворали бери-бери. Они питались проросшими бобами. И все-таки нам придется несладко. Почему индейцы не живут на Нью-Ривер? Потому что там плохое место, помяните мое слово! Там нечего есть. Отец Кэфф и отец Кэри путешествовали вверх по Корантейну и по Нью-Ривер в 1908 году. Они чуть не умерли с голоду. Ничего съестного не могли найти. Знаете, что им пришлось есть? Кайманов! Они их ловили в Оноро. И нам придется голодать.

- В крайнем случае тебя съедим, Эндрью, - сказал я, - хотя я уверен, что ты поможешь нам раздобыть пищу. Сделаем из тебя приманку - небось все кайманы и ягуары сбегутся, когда почуют такой лакомый кусочек!

Эндрью засмеялся:

- Ладно, начальник, последнее слово за вами. Только уж кайманов лучше я сам съем!

Поужинав, мы тут же улеглись в своих гамаках, но сон не шел. У костра и под навесом ваи-ваи звучали смех и шутки. Я задремал, но тут же меня разбудил взрыв хохота. Индейцы с факелами в руках столпились у реки; один из них, забравшись на нависшее над водой дерево, держал огонь у самой ее поверхности. Быстрым движением он отсек голову крупной рыбе, затем еще нескольким. Его товарищи сели в лодку, чтобы подобрать добычу.

Почти всю ночь ваи-ваи не спали - ели, ловили рыбу, жарили и коптили ее над костром. Один раз я услышал плеск весел: Эока отправился в Якка-Якка отвезти жене обезьяний бок и рыбы. Затем ненадолго все стихло, но уже в четыре утра заиграли флейты.

На рассвете индейцы окружили меня, жалуясь на голод. Мы дали им фариньи и сразу после завтрака стали свертывать лагерь.

Иона, Эндрью и Тэннер уложили свои ноши в вариши - плетеные заплечные мешки, а ваи-ваи сделали себе лямки из больших мягких листьев пальмы туру (Jessenia bataua); веревки они свили из молодого луба дерева эшвейлеры, росшего рядом с лагерем.

Даже и для девяти человек груза было немало: брезент, продукты на две недели, пресс для гербария, кухонная утварь, гамаки, фонари, горючее, одежда, ножи. Самая тяжелая ноша досталась молодым, Манаке и Якоте, но я вмешался и заставил носильщиков перераспределить груз.

Я сам нес лишь то, что было нужно для работы на ходу: два фотоаппарата, насадочные линзы для съемки с близкого расстояния, экспонометр, треногу, запасные пленки, перочинный нож, плитку шоколада, записную книжку, карандаши.

Мы шли тропой, вернее - просекой, через подлесок из молодых деревьев и кустарника. Поднялись на бугор, затем спустились по крутому склону к чистому ручейку, струившемуся в пальмовых зарослях. Лучи солнца, с трудом пробиваясь сквозь кроны гигантов, заставляли росинки сверкать, как алмазы в полумраке. В это время дня здесь было прохладно и сыро.

Впереди нас ждали холмы, невысокие, но крутые. Идти по влажной глине было трудно. Нам приходилось перепрыгивать корни, рытвины, лианы и пеньки, карабкаться через поваленные стволы или пролезать под ними.

Понижения между холмиками были заболочены и поросли кое-где пальмовым лесом. Среди перистых крон иногда проглядывали клочки неба. Здесь ступать приходилось особенно осторожно, чтобы не увязнуть в трясине. Вода поднималась чуть выше щиколоток, но ближе к полудню мы вышли на участок, где то и дело погружались по колено и даже по пояс в жидкую грязь. Кругом цвели водяные лилии, погибали широколиственные деревья; видимо, где-то был задержан сток воды и земля все больше затоплялась. Постепенно изящные звездообразные пальмы Euterpe сменялись двумя видами мавриции (Mauritia) - одним низкорослым, густо усеянным колючками^*, другим крупным, с большой кроной из веерообразных листьев на высоте тридцати метров^**. Мы ползли и карабкались в тени пальмовых крон, пока, смертельно усталые, не выбрались на сухой бугор. Здесь мы нашли место поровнее, сбросили свои ноши и устроились на несколько минут отдохнуть, тяжело дыша и обливаясь потом.

^* (Mauritia aculeata.)

^** (Mauritia flexuosa.)

Если учесть обстановку, мы шли не плохо - километра полтора в час. Снова вперед! Я спрашивал себя, сколько успел пройти Джордж и действительно ли Нью-Ривер так близко, как я надеялся. Вдруг впереди послышались крики и ауканье. Ну конечно же, это голос Джорджа. А вот и он сам, и его носильщики - стоят и болтают с Ионой и Тэннером.

- Доброе утро, мистер Гэппи,- приветствовал меня Джордж.- Вот, вернулся за указаниями.

- Ты нашел Нью-Ривер, Джордж?

- Нет, начальник, об этом-то я и хотел вас спросить, - вид у него был виноватый. - Недалеко отсюда мы уперлись в высокие горы и не можем пройти. Там, где кончается тропа, открывается вид во все стороны. Впереди - скалы и утесы. С грузом не пройдешь, слишком тяжело. Не меньше месяца понадобится. Зато на север горы постепенно понижаются. Я уже прорубил в ту сторону тропу километра на три, искал обход. Потом решил пойти обратно - помочь вам и спросить, правильно ли я поступил. К вечеру будем в моем лагере.

Я был раздосадован, подозревал, что Джордж и его люди просто поленились. Однако по мере нашего продвижения рельеф и в самом деле изменился: холмы стали круче, болота меньше и суше. Мы шли все время в гору.

Величественные деревья раскинули над нами бессчетные ярусы ветвей, отдельные исполины вздымали свои могучие колонны выше лесного свода и простирали огромные кроны метрах в пятидесяти-шестидесяти над землей. Воздух трепетал от пронзительных зовов зеленой котинги, птицы величиной с дрозда. Все дальше и дальше передавался сигнал тревоги, возвещающий о нашем появлении: "Пии-пии-йоо! Пии-пии-йоо!"

Вдруг раздался странный крик, напоминающий не то мычание коровы, не то скрип тяжелой двери или долгий зевок: "Муарр... ньяаарр... ухааарроу!" Жуткий, леденящий душу, он, казалось, вобрал в себя все уныние пустынных джунглей. В жизни я не слышал ничего подобного. Это была другая котинга - лысоголовая (Calvifrons calvus)^*, обитающая только здесь, на юге.

^* (Русское название Calvifrons calvus - капуцин.- Прим. ред.)

Небо - те клочки его, которые мы видели,- нахмурилось, заволоклось тучами. Стало так темно, что мы не видели друг друга. Издалека донесся странный гул, словно летели полчища пчел. "Где-то умер грешник, - объяснили индейцы, - и теперь осы преграждают ему путь в рай". Гул сменился непрерывно нарастающим громом. Затрещали сучья и ветви - буйный порыв ветра обрушился на лес. Деревья дрожали, с хрустом падали сухие ветки. Но вот ветер угомонился - и снова воцарилась тишина. Было три часа дня, но казалось, что наступила ночь. Мы услышали шум приближающегося дождя и представили себе, как надвигается сплошная белая стена. Все дружно бросились вниз по склону к лагерю Джорджа и уже начали растягивать брезенты, когда с громом и молниями на нас обрушилась лавина воды. В несколько минут земля под ногами превратилась в коричневую реку.

Один за другим отставшие носильщики входили в лагерь, сгибаясь под тяжестью ноши. Последними пришли Манака и Якота. Сбросив под брезентом груз, оба повалились наземь. Несмотря на усталость, они дурачились, смеялись, болтали в воздухе ногами.

Всю ночь лил дождь, но утром осторожно выглянуло солнышко. Джордж вышел со своим отрядом пораньше продолжать поиски обходного пути вокруг горы, а мы принялись расширять расчистку, свалили несколько деревьев, чтобы дать солнечным лучам и воздуху подсушить почву. Для Ионы, Эндрью и Тэннера соорудили из пальмовых листьев большой навес, сделали навесы поменьше для ваи-ваи. Очистили от мусора ручеек, бежавший мимо моей палатки; вдоль берегов поставили скамейки и столики для работы.

После этого я пошел по тропе на восток и уже через два километра убедился, что она действительно ведет на гору. Вокруг поднимались гранитные скалы, покрытые скользкой пленкой влаги, поросшие мхом и папоротником. Я взобрался на камень, возвышавшийся метров на двенадцать-пятнадцать, но ничего не увидел. Даже здесь, на склоне, высокие деревья преграждали вид!

Мы пересекли ручеек, поднялись по лощинке и продолжали путь по все более крутому и узкому извилистому гребню, пока не очутились на небольшой площадке, где кончалась тропа. Лес здесь был заметно реже, чем на склоне, однако достаточно частый, чтобы скрыть от наших глаз окружающий ландшафт.

Мы услышали шум текущей воды и спустились к красивой речушке, бегущей по неровному каменному ложу. Вода была холодная, как лед, и в ней суетились крохотные красноглазые рачки. Ниже по склону сбегал по каменистой круче шумный поток. Он исчезал в северо-западном направлении; следовательно, мы еще не достигли водораздела между Эссекибо и Нью-Ривер. Я стал склоняться к тому, что Джордж прав - носильщикам пришлось бы трудно на таких крутых склонах. Но где же тут открывается вид во все стороны?

На обратном пути я спрашивал у одного из ваи-ваи названия всех крупных деревьев (более тридцати сантиметров в поперечнике), росших вдоль тропы. Меня поразило разнообразие леса: на протяжении полутора километров мы насчитывали сто тридцать больших деревьев семидесяти шести различных видов, из которых пятьдесят семь попались нам по одному разу, шесть - дважды, и лишь тринадцать - более чем дважды. Для сравнения скажу, что в дубовом лесу в Англии вы вряд ли насчитаете больше семи крупных видов.

Отдельные участки смешанного леса встречались мне и в более северных областях, но здесь он тянулся километр за километром, и хотя казался на первый взгляд однообразным, вы не нашли бы и двух одинаковых участков. Только очень тщательное обследование позволило бы учесть около четырехсот-пятисот видов, составляющих такой лес. После подсчета крупных видов оставались еще мелкие - кустарники, травы, эпифиты, лианы, папоротники и лишайники, грибы и мхи. Я же из-за нехватки времени мог изучить лишь ровно столько, сколько надо, чтобы испытывать танталовы муки.

Первый профиль, который я здесь составил, показывал, как и возле миссии, участок болотистого леса; мы целый день провозились под легким балдахином из трепещущих пальмовых листьев. Затем я изучил участок, рельеф которого создан наносами небольшой речки; дальше - склоны: крутые, отлогие, каменистые и, наконец, вершины, на которых росли тонкоствольные рощи и Clusia опутывала камни длинными корнями.

Постепенно из хаоса деталей начала выявляться общая картина, картина ландшафта, созданного водой - бурными ливнями, постоянной капелью с листьев, просачивающимися подземными водами, стремительными потоками, скатывающимися по склонам. Скалы, превращаемые выветриванием в почвообразующие породы... Ручьи, прогрызающие крутые ущелья и размывающие холмы... Равнинные реки, которые, разливаясь, откладывают на берегах принесенные с возвышенных участков продукты выветривания... Берега, задерживающие речные воды, так что возникают постоянно затопляемые участки и образуется трясина, подобная трясине более северных болот, но заросшая исполинскими деревьями и покрытая ковром опавших листьев и сломанных веток...

Итак, вода - вот ключ к этому краю, к этому зеленому океану! И чем больше я узнавал его, тем более проникался ощущением удивительной красоты утонченных деталей и разнообразия лесов, которые показались мне сперва такими скучными.