Унанганы-алеуты [1989 Пасенюк Л.М. - Командоры мои и твои]

Чтобы упорядочить котиковый промысел на Командорах, Российско-Американская компания переселила туда в 1825-1826 годах алеутом. С той поры эта земля стала им кровно близкой, тем более что и по природным условиям она почти ничем не отличается от Алеутских островов. Разве что в лучшую сторону.

Само происхождение алеутов в точности неизвестно. На этот счет существовали (и существуют) различные теории. Если остановиться на предположении американского антрополога Вильяма Лафлина, то еще в древнейшие времена на азиатском Севере произошло разделение тогдашних популяций на индейцев (атапасков) и алеутов-эскимосов. И уж сравнительно недавно, четыре пять тысяч лет назад, алеуты образовали самостоятельную этническую группу.

Эти выходцы из Азии, мигрируя вдоль побережья Берингова моря, вышли па так называемый Берингийский мост, Берингийскую платформу, Берингию - перемычку между Азией и Америкой. Пролива тогда не было, была суша, достигавшая на севере острова Врангеля, на юге смыкавшаяся с нынешними островами Прибылова. Предки индейцев проникали в Америку более северным путем, а тихоокеанские монголоиды - предки алеутов - придерживались южной закраины платформы, выйдя в конце концов в Умнакско-Анангульский тупик. Опять же ныне и Умнак, и Анангула острова Алеутского архипелага, а тогда они образовывали перстообразный выступ древней Берингии (куда входил и полуостров Аляска).

Можно считать, что здесь праалеуты были первыми людьми (других данных пока нет), здесь обнаружены их древнейшие поселения. Потом уж, освоив технику байдарочного или другого мореплавания, их поздние потомки преодолели первый пролив, за ним второй, третий, мало-помалу, в течение тысячелетий, заселяя островные земли архипелага. Тем успешнее, что проливы были сравнительно узки, с одного острова легко просматривался другой и так почти сплошь до самого западного в цепи Атту; здесь цепь обрывалась на несколько сотен километров, чтобы возникнуть еще раз последним - уже ко мандорским - звеном. Мигранты Командор не достигли... Чуть ли не вдвое было бы ближе достичь этих островов с Камчатки, совсем с другой стороны, но и такого примера пока мы не знаем.

Казалось бы, Алеуты - насквозь продуваемые, каменистые, вулканические острова, непригодные для обитания человека. Однако это не так, и их заселение не было случайным. Алеутский архипелаг привлекал мигрирующие в древности народы довольно мягким климатом, изобилием морских животных, рыбы, разнообразной растительностью (особенно на островах, прилегающих к Аляске). Человек легко и естественно вписался в предложенную ему здесь природой экосистему.

Себя эти люди называли якобы унанганами (унангах - значит человек). Но это лишь одно из свидетельств. Есть также свидетельство, что, увидев впервые белолицых пришельцев на их больших парусных "лодках", островитяне удивленно вопрошали: "Алиуая?" - "Что это?" Возможно, именно потому первооткрыватель Ближних Алеутских островов М. Неводчиков и назвал аборигенов алеутами. А уж с его легкой руки словечко пошло гулять по всему архипелагу. Побывавший на островах спустя двадцать лет после их открытия купец-мореход Федор Кульков говорил о здешних жителях уже вполне определенно: "Сами себя на своем языке называют Олеут".

По-видимому, они имели связи и с Американским материком, что способствовало проникновению на отдельные острова архипелага чисто индейских племен, хотя бы тлинкитов (колошей). Первыми мореплавателями были отмечены у алеутов атрибуты индейской культуры. В частности, существует рисунок калюмета, исполненный Свеном Вакселем, - это полая палка, разукрашенная орнаментом и перьями. Служит она обрядовым целям. Полость калюмета венчается чашечкой, в которую набивались благовонные травы. Калюметы закуривали, когда это нужно было по ходу обряда или какого-либо важного торжества. Но это у индейцев. Возможно, так же использовался калюмет и у алеутов, это не установлено.

Оставаясь спорным, вопрос о происхождении и древнейшем расселении алеутов продолжает волновать ученых. Но уже явственно намечен отход от бытовавшей недавно точки зрения русского этнографа В. И. Иохельсона, считавшего, что заселение Алеутского архипелага шло не из Азии, а из Америки, являясь в некотором роде обратной миграцией народностей, когда-то проникших в Северную Америку через Берингов пролив (именно пролив, во времена Иохельсона еще не было речи о возможности существования в прежние эпохи Берингийской суши).

Недавними раскопками Лафлина на острове Анангула (он открыл здесь древнюю стоянку еще в 1938 году, но тогда на его находки как-то не обратили внимания) было доказано, что предки алеутов пришли на архипелаг примерно около девяти тысяч лет назад. Прежде считалось - не ранее четырех-пяти тысяч... Это открытие стало сенсацией в исторической науке. Тем более что подобная миграция вполне согласуется с наличием в более раннее время Берингийской платформы, позже поглощенной морем.

Старый алеут А. Ф. Паньков, повидавший мир

В исследованиях на Умнаке и Анангуле в 1974 году принимали участие и сибирские археологи во главе с академиком А. П. Окладниковым. Накануне этих совместных с американцами работ Лафлин сказал в Нью-Йорке представителям прессы: "Мы знаем, куда пришли мигранты, но не знаем, откуда. Русские же... знают, откуда они шли, но не знают, куда пришли". Окладников подытожил: "Вам известно одно, нам - другое, а вместе мы можем открыть нечто фантастическое". И открытие в том сезоне, пусть пока не фантастическое, но весьма важное, состоялось. Оно заключалось в обнаружении на материале "каменной индустрии" одного из анангульских поселений недостающего звена в эволюции алеутов. Теперь этот временной блок в пирамиде алеутской истории поставлен на свое место. А советские и американские исследователи пишут книги и статьи о взаимополезности подобного сотрудничества. В частности, подзаголовок к одной из статей Лафлина гласит: "Советские ученые и ученые Соединенных Штатов объединяются в изучении происхождения первых американцев". Объединяются! И как это всем нам нужно, да разве только в науке?!

Итак, первонасельники прижились на новом месте, создали самобытную культуру, достаточно стойкую, отличающуюся единообразием форм на протяжении не то что веков, а целых тысячелетий^*. Кое-что из этой культуры было впоследствии скопировано другими северными народностями.

^* (Причем им не было знакомо даже гончарное ремесло, они не имели посуды, кроме разных естественных каменных чаш либо чаш, грубо сделанных из монолитов песчаника, в которых выдалбливали углубления с более или менее плоским дном. Но еще и в первой половине XIX века алеуты чаще варили или парили мясо "в каменьях", то есть бросая раскаленные камни в деревянные корыта с водой, пока она не закипала. )

Соседство с эскимосами, обосновавшимися на Аляске и ближних к ней островах позднее, а также с индейцами, связанная с этим расчлененность алеутов, их островная изолированность привели к тому, что эта народность распалась на племена. Появились различия не только в языке, но и во внешности, в поведении. Ко времени прихода сюда русских в 1741 году алеуты часто враждовали с соседями, а иногда и с людьми своего же племени, живущими в другом островном клане.

Этнографическая сторона их жизни, всевозможные представления и обрядовые действа довольно любопытны. Их можно проследить по "скаскам", "доношениям", "репортам" первооткрывателей и по более поздним запискам наших мореплавателей Сарычева, Биллингса и других.

Известно, что знахари на островах были искусными лекарями, разбирались в целебной силе трав. Известно и то, что хирургия у алеутов даже в то время стояла на уровне, которому могли бы позавидовать и иные медики цивилизованных стран. У человека с больными легкими они прокалывали каменными иглами грудную клетку, чтобы "выпустить воздух". Такая операция требовала от знахаря великого умения, ведь нужно было точно знать, где и как делать проколы. Откуда же бралось это умение? На этот вопрос дает ответ священник-миссионер И. Вениаминов в книге "Записки об островах Уналашкинского отдела".

"Алеутские врачи очень славились своим искусством в прежнее время,- пишет он. - Чтобы основательно узнать внутренние части человека, и особенно то место, где они делали операции, они вскрывали умерших калгов (рабов. - Л. П.) или убитых неприятелей. Но со времени прибытия русских не стало у них ни калгов, ни неприятелей, и потому анатомирование прекратилось, а с тем вместе стало упадать и самое врачебное искусство их, так что в нынешнее время не найти уже ни одного такого искусного лекаря, каковы бывали прежде".

Далее он пишет о прекрасных физических качествах этого народа, отмечает у них подчеркнутое презрение к боли. Если алеуту случалось попасть в капкан, поставленный на лису, он без единого стона давал вынуть из ноги его зубья; причем эти зубья нельзя было вынуть так же легко, как они вошли в ногу, а приходилось раскалывать дерево, в которое они были вбиты, и протаскивать их сквозь ногу. Алеут и сам производил эту операцию, если некому было помочь.

Особо следует отметить их отношение к умершим. Когда-то до введения на островах христианства при погребении алеутского старосты с ним клали его лучших слуг. Потом этот дикий обычай, характерный для многих нецивилизованных народов, исчез.

Жены умерших обрезали волосы в знак траура, иногда подолгу не давали хоронить своих мужей, пока в жилищах не распространялось зловоние. Младенцев и вовсе не хоронили, а держали в специально сколоченном ящике в углу жилища либо привешивали ящик над постелью. Лишь рождение другого ребенка заставляло согласно обычаю погребать высохшую мумию.

Мумифицирование покойников вообще было широко развито у алеутов. У них, как отмечает автор увлекательной книги "Колыбель ветров" американский ботаник Тед Бенк II, "практиковалось три способа избавления от трупа: зарывание в землю, кремация и захоронение в пещерах... При подготовке трупа к захоронению в пещере в нем делали надрез над желудком и удаляли все внутренности. Грудную клетку и полость желудка набивали благовонными травами, и труп облачали в парку из морской выдры или птичьих шкурок, а иногда поверх парки еще и в водонепроницаемое одеяние из кишок морского льва. Затем забинтовывали в сидячей позе, с крепко прижатыми к торсу руками и ногами. Наконец завертывали в циновки, сплетенные из тончайшей травы, и шкуры морского льва и туго перевязывали. Охотников хоронили вместе с оружием и даже байдарками. Воинов и вождей облачали в деревянные доспехи, а рядом клали их копья и дубинки. Алеуты верили в то, что пещеры - это общины мертвых, в которых покойники продолжают вести в мире духов в основном тот же образ жизни, что и до кончины".

Не менее его поплавал на своем веку алеут К. С. Аксенов

Случалось, что мумифицированные трупы окаменевали. Их располагали в пещерах по-всякому, иногда подвешивали на ремнях к колышкам, вбитым в стены. Жутковато даже представить себе это. А каково человеку, невзначай наткнувшемуся на такую пещеру и вдруг увидевшему в ней безобразную мумию, лицо которой опутано длинными волосами, мумию, сидящую в старинной байдарке, с глазами, устремленными в море? Пещеры для захоронения мумифицированных покойников выбирали в скалах подальше от глаз человеческих, да никто и не стремился их разыскивать то ли из суеверия, то ли из страха. Только этим можно объяснить, что Тед Бенк нашел несколько мумий, пролежавших в пещерах едва ли не тысячу лет (раньше исследователи находили не столь древние захоронения). Впрочем, бывали случаи, когда на хищение мумий после открытия островов отваживались и пришлые зверобои. Возможно, просто любопытствовали - ведь что за корысть мужику от скрюченного трупа? Об этом сообщает в своих записках и один из видных деятелей Русской Америки К. Т. Хлебников.

Рыбный промысел - искони алеутское занятие

В предвоенные годы множество мумий вывез отсюда известный антрополог Алеш Хрдличка. В 1943 году он умер. На островах считалось, умер оттого, что проникал в пещеры, дышал их "дурным духом", касался мумий, пренебрегая советами об осторожности.

Почти всеми ранними путешественниками отмечалось бесстрашие алеутов на охоте, в единоборстве с морем. Их байдара либо байдарка - это чудо рукотворное. Внешне она похожа на те каяки, какие видел у гренландцев и живописал на своих величественных полотнах Рокуэлл Кент. Каркас байдары собирался из дерева и китового уса; его обтягивали выделанными шкурами. Шкуры, в свою очередь, переходили в непромокаемую горловину, сшитую из кишок; под мышками у гребца ее можно было туго завязать. И все! Теперь гребец составлял единое целое со своим корабликом. И кораблик этот бывал магически послушен самому легкому движению весла. Алеут мотался по волнам как поплавок, его могло захлестнуть, даже опрокинуть, но гребец одним движением тела вымахивал наружу, не расставаясь с байдаркой, как не расстается улитка со своей раковиной.

Читая Вениаминова, диву даешься (никто лучше не описал всей затейливости алеутской байдарки): "В то время у отличных ездоков оне столь легки были на ходу, что не отставали от птиц, столь узки и острокильны, что без седока не могли держаться на воде в прямом положении, и столь легки, что семилетний ребенок легко мог переносить их... В лучшую байдарку однолючную, чтобы сделать ее ходкою, во всех составах ее вставлялось до 60 косточек, как то втулочков, вертлюгов, замочков, пластинок и проч. И такой байдарки во время хода всякой почти член имел движение".

Вениаминов справедливо называл алеутов "морскими казаками". Воду алеуты боготворили, да ведь и понятно: она давала им едва ли не все, чем они жили и кормились.

Они не боялись моря и знали, как им повелевать. И впрямь нужна была незаурядная смелость, чтобы нападать на одновесельной байдарке с коротким копьем на кита - властелина моря. Собственно, требовалось только ранить гиганта, но ранить так, чтобы его уже ничто не спасло. С этой целью алеут осторожно подплывал к киту и очень быстрым движением вонзал копье под грудной плавник. Удар наносился энергично, так, чтобы копье по возможности застряло глубоко, достигло внутренностей. Киту теперь не было спасения: сколько бы ни носился он по морю, истязаемый болью, через день-два его выбрасывало на берег (однако далеко не всегда: ведь тушу могло отнести и к другим берегам, увлечь в открытое море). Но если охотник не успевал вовремя отплыть, раненый кит ударом хвостового плавника мог подбросить байдарку, смять ее в лепешку вместе с ним.

Нужна была смелость и для того, чтобы пускаться в дальние плавания через проливы, а то и править на охоту в открытый океан. Правда, алеуты по своим приметам умели предсказывать погоду, пережидать неблагоприятное время. А уж если случалось все-таки попадать в шторм, привязывали байдарки одну к другой, предохраняя борта от ударов и трения надутыми пузырями из тюленьих шкур - и держались носами на ветер до затишья.

В 1768 году корабли мореплавателей Креницына и Левашева, обследовавших берега Северной Америки, разбросало по морю бурей. Креницын вынужден был зазимовать в непосредственной близости от Аляски (так что его люди изредка отправлялись туда в поисках пропитания), а Левашев возвратился к острову Уналашке. Голодали в ту зиму как люди Креницына, так и Левашева, хотя последние в меньшей степени (ели выброшенных морем китов).

Наконец в мае Левашев уговорил нескольких местных старост (тойонов), с которыми был уже в дружбе, пойти на розыски Креницына, тем более что алеуты якобы видели в этих краях большой корабль. К Аляске тойоны пошли на 24 байдарах, из опасения нападения враждебных племен держались вдали от берегов, страдая от ненастных погод. Но дошли и, главное, разыскали Креницына! Для экипажа бедствующей "Св. Екатерины" это было спасением! На радостях Креницын зазвал тойонов в свое жилье, из последних запасов поделился с ними хлебом и коровьим маслом. В общем-то, к хлебу и маслу они отнеслись равнодушно, зато сладким чаем мореплаватель им угодил, так что попросили сахару и для гостинцев своим домашним. Креницын и в этом их уважил, "дал по куску белова и по нескольку кусков леденцу".

Характерно чуть более раннее свидетельство дружественных отношений русских мореходов и алеутов, сообщенное купцом Степаном Черепановым: "А оныя же народы весма любят и лакомы к правианту, так же и к российскому всякому платью, которым от нашей компании по несколку из лопоти давано было. А правианта, за неимением оного в доволстве, хотя и не давано, токмо всегда от нас, когда станем есть же, что сами едим, то и тем алеутцам уделяем, не минуя никогда, почему в особливое дружество себя и за свойство поставляют".

Морские ежи - лакомство алеутов. Традиционным был промысел алеутами птиц - кайр, топорков, ипаток. Из их шкур шили птичьи парки - основную одежду

Алеуты довольно быстро подчинились русскому влиянию, хотя, бывало, по недоразумению или неумению обоюдно выяснить претензии, разобраться в обидах происходили и печальные события, напрасно лилась кровь. Понятно, что сама политическая природа всякой колонизации в основе своей жестока. Но к тому времени, когда на Алеутских островах обосновалась и укрепилась Российско-Американская компания, русские и алеуты действовали почти всегда заодно. Да и раньше Джеймс Кук (он посетил острова в 1778 году) прямо-таки с изумлением отмечал здесь "картины величайшей гармонии, которая только может существовать при общении разных наций". Величайшей гармонии, надо полагать, все-таки не было, просто Кук знавал куда худшие образцы сосуществования белых пришельцев и аборигенов, да и сам был склонен толковать с этими последними как раз "с позиции силы", за что вскоре и поплатился на Гавайях собственной жизнью.

Но, может, мнение Кука - случайность? Нет. О том же говорит и английский мореплаватель Ванкувер, побывавший в этой части земного шара дважды - с Куком и лет семнадцать спустя: "...я с чувством приятного удивления видел спокойствие и доброе согласие, в каком они (русские. - Л. П.) живут между сими грубыми сыновьями природы".

Когда на острове Ситхе было заложено большое поселение компании, охраняла его от воинственного племени индейцев тлинкитов (колошей) горстка русских и алеутов. Правитель компании Баранов считал, что задарил это племя щедрыми подношениями и таким образом добился мира. А поэтому спокойно уехал на остров Кадьяк.

Но тлинкиты все-таки напали на крепость - то ли по собственному почину, то ли понуждаемые к тому затесавшимися между ними иностранными матросами-зверобоями, в общем-то зачинщиками резни. Все находившиеся в крепости - русские, алеуты, а также их семьи - были жестоко умерщвлены. Только сумевшему скрыться скотнику Абросиму Плотникову да тем, кто по разным надобностям был вне крепости, удалось спастись.

Баранов дождался прихода военного фрегата "Нева", осуществлявшего под началом Ю. Ф. Лисянского первое кругосветное путешествие, и высадился здесь с отрядом. Его поддержали корабельные пушки. Но еще не скоро крепость была взята. На одном из приступов у ее стен был ранен в руку сам Баранов. Все же колоши были вынуждены вступить в переговоры о мире, выдав в качестве заложников сыновей своих вождей. Мир был заключен, и Баранов предоставил колошам возможность уйти куда они хотят. Их скальпы ему были не нужны. Ему нужны были союзники, а не враги. Однако врожденная подозрительность помешала им поверить Баранову на слово: колоши ушли из крепости ночью тайком, а чтобы старики и дети не стали им обузой при поспешном бегстве, они их убили.

При всем миролюбии Баранова и желании жить с индейцами по-добрососедски, с ними хватало хлопот и стычек. Поведение алеутов, наоборот, в ту пору повсеместно характеризовалось стремлением к сотрудничеству, они как бы свыклись с подчиненным своим положением, извлекая по мере возможности и определенные выгоды из него. Хотя, прямо сказать, выгоды эти были достаточно иллюзорны.

Очередной этап в отношениях между русскими и алеутами наступил с приездом на Алеутские острова священника-миссионера И. Вениаминова (впоследствии митрополит Московский и Коломенский Иннокентий). Он был весьма образованным для своего сана и происхождения человеком, хотя официально окончил лишь иркутскую семинарию. На острова вызвался ехать добровольно и в качестве миссионера прожил среди алеутов десять лет безвыездно (возвращался как инспектирующее лицо и позже). В короткое время изучил он алеутский язык. Учредил на острове Уналашке школу для русских и алеутских детей. Составил первую научную грамматику алеутского языка и алеутский алфавит. Неутомимо помогал тогдашнему главному правителю РАК Фердинанду Врангелю в его попытках улучшить жизнь и быт алеутов. Прививал на островах любовь к огородничеству и ремеслам, в частности к кузнечному делу. Вообще испытывал интерес к механике... Сам с топором в руках занимался сооружением церквей и часовен. Посадил на Уналашке рощу деревьев - до сих пор единственную в своем роде. Она так и называется - "Роща бишопа Вениаминова". Поразительно, ибо все попытки лесонасаждений на здешних землях, неспроста названных "колыбелью ветров", ни к чему обычно не приводят. А деревья Вениаминова стоят уже полтораста лет!

Вениаминова по праву считают скорее ученым-этнографом и естествоиспытателем, нежели заурядным проповедником слова божьего на островах. Он тщательно наблюдал за природой, состоянием погоды, пользуясь для этого и приборами собственного изобретения. Ему принадлежит также вполне оправдавший себя опыт научного прогнозирования промысла морских котиков, принесший РАК несколько сотен тысяч дохода.

Но главный итог его деятельности - чрезвычайно ценная книга-исследование "Записки об островах Уналашкинского отдела". Не одно поколение географов, этнографов, историков и литераторов пользуется этим трудом. Знаком он был и Н. А. Некрасову, когда тот в соавторстве с А. Я. Панаевой писал роман "Три страны света"...

Впоследствии, уже в Якутске, с Вениаминовым повстречался создатель "Обломова" и "Фрегата "Паллада" И. А. Гончаров и был просто покорен этой оригинальнейшей личностью. "Здесь есть величавые колоссальные патриоты... - писал он. - В Якутске, например, преосвященный Иннокентий... Он очень умен, знает много и не подавлен схоластикою..." А такая опасность, по мере того как Вениаминов (в миру Иван Попов) достигал все более высоких церковных постов, конечно, была. Не зря же крупный общественный деятель, историк А. И. Тургенев, в одном из писем церковникам обеспокоенно воскликнул: "Духа его не угашайте вашими шапками и камилавками".

Академик А. П. Окладников родился в той же, что и Вениаминов, деревне Анга (на реке Лене) - и не потому ли никогда не упускал случая сказать о нем доброе слово? Написать биографию выдающегося земляка Окладников, по-видимому, почитал за обязательный долг свой и до самой кончины собирал материал для нее. Надо считать, первоначальный ее вариант он опубликовал в 1976 году в журнале "Вопросы истории" под названием "От Анги до Уналашки: удивительная судьба Ивана Попова". Правомерна поэтому и посмертная публикация очерка А. П. Окладникова о Вениаминове в сборнике "Первопроходцы" серии ЖЗЛ.

Но не мало ли этого? О Вениаминове в прошлом веке кое-что напечатано, сохранилось в архивах его обширное эпистолярное наследие, там-сям мелькают свидетельства и отзывы современников о нем, наконец, есть же его собственные труды, включая знаменитый "уналашкинский"... теперь только бы писать. Потому что, как мне представляется, Вениаминов - фигура, достойная и крупной книги.

После продажи русским правительством в 1867 году Алеутских островов и Аляски Соединенным Штатам Америки новые хозяева, по свидетельству Теда Венка II, сразу же передоверили алеутов браконьерам и биржевым дельцам.

Котики, поголовье которых было мало-помалу восстановлено русскими, пусть и не полностью, в итоге хищнического промысла снова оказались на грани истребления. Правительство Штатов спохватилось, ввело особые правила, а заодно обратило внимание и на самих алеутов. Появились бесчисленные администраторы и учителя. Алеутов обязали изучать английский язык, над их обычаями глумились, пытались ломать (и ломали) привычный бытовой уклад... Понятно, что любые начинания американцев после этого казались алеутам посягательством на свободу их личности, "гонением на родной язык и веру". Тем более настойчиво держались они за религию русских, и даже самое преподавание английского языка в островных школах расценивали как попытку отвратить от православной веры. Дальше Тед Бенк отмечает, что американские моряки редко посещали алеутские гавани, русские же корабли до революции были здесь частыми гостями, вызывая у старейших алеутов "приступы тоски по родине".

Уже в 1947 году Тед Бенк познакомился на Умнаке с алеутом Афиногеном Ермиловым, которого ему представили "как выдающегося историка своего народа", в смысле - хранителя островных легенд и сказаний. Он хорошо знал русскую грамоту. Да и по сей день на Умнаке и Уналашке можно повстречать старых алеутов, читающих по-алеутски "с алфавитом на основе кириллицы, введенным Вениаминовым", знающих церковнославянскую грамоту. В языке алеутов много русских слов, преимущественно обозначающих те или иные предметы (в произношении ножик - "носик", чай - "сай" и т.п.). В меню устойчивы русские блюда, особенно мучные, пироги да оладьи, что совсем не характерно для кухни американской. И называются-то они по-русски!

Об этом сообщают наши ученые, побывавшие на Аляске, Алеутских и Прибыловых островах в порядке научного либо культурного обмена (А. Окладников, Р. Ляпунова, П. Гурвич, С. Успенский, Ф. Челноков и другие).

Счастливей сложилась судьба у потомков алеутов, некогда переселенных Российско-Американской компанией на Командоры для промысла котиков.

Еще Стеллер высказал догадку, что на эти острова не ступала прежде нога человека. И позднейшие исследователи не находили доказательств, что какая-либо народность, мигрируя на юг или на север, прошла через Командоры. Хотя есть очень давние сведения, что здесь нашли остатки каменных стрел, но поскольку это была единственная находка, остается предположить, что они занесены сюда случайно.

Все же в самое последнее время толки о возможной в прошлом обитаемости Командор возобновились - на мой взгляд, без достаточно серьезной аргументации. Так при земляных работах в окрестностях нынешнего Никольского был найден небольшой скульптурный портрет "алеута-охотника", довольно реалистично выполненный в "мыльном", легко поддающемся обработке камне. Но, оказывается, фигурка лишь на первый взгляд столь "современна", а на самом деле обработана она в технике неолита. Допустим. Специалисту виднее. Вот только вывод специалиста несколько неожиданный, чтобы не сказать, наивный: "Перед нами древний житель Командорских островов - с острова Беринга, так как он найден в земле именно здесь". Столь категорическое утверждение на основании одной-единственной, ни с чем не увязанной находки? И еще имея в виду, что амулетик сей мог быть завезен первопоселенцами Никольского с Алеутских островов не далее как в прошлом веке?

Экспедиция археологов, откопавшая здесь семь пушек пакетбота "Св. Петр", как известно, исследовала в глубине берега и земляные ямы - пристанище людей Беринга. И обнаружила, что те якобы заняли уже существовавшие углубления-"жилища" древнего человека! Почему древнего? Да отыскались кое-какие каменные и костяные орудия труда, опять же единичные... и еще что-то наподобие слабого культурного слоя...

Но будь здесь поселение древнего человека, человека хотя бы неолита, разве находки его орудий труда ограничились бы несколькими экземплярами? Не логичней ли предположить, что они были частью коллекции кого-нибудь из участников экспедиции? Вроде найденных тогда же в металлическом анкерке нескольких лабреток?.. И разве тот же Стеллер, особенно дотошный в наблюдениях, или Ваксель, или, наконец, Хитрово не отметили бы в своих записях факта обнаружения на этом берегу древнего поселения, хотя бы каких-то его следов?.. Как раз Софрон Хитрово сделал на сей счет в шканечном журнале такую вот запись, исключающую кривотолки: "...остров пустой, и жилых людей не имеется, також и признаков никаких не находится, чтоб прежде сего на оном острову какие люди бывали".

Недостаточно ведь найти, скажем, один-два нуклеуса, чоппера или кремневых наконечника без их увязки "во времени и пространстве", не сообразуясь при этом не только с историей и географией, но и с простейшей логикой. Но как с точки зрения житейской логики можно объяснить на острове Беринга морскую корову, почему-то не уничтоженную древним жителем еще за тысячелетие-другое до открытия Командор? А то и за десять тысяч лет? Пожалел он ее, что ли, движимый состраданием и многомудрыми соображениями охраны окружающей среды? Тогда как нам известно другое: на западном побережье Северной Америки, где морская корова тоже обитала, ее исчезновение приурочено как раз к появлению в тех краях первобытного человека-мигранта.

Дело в том, что, как уже подробно говорилось, морская корова - животное сугубо прибрежное, поразительно беззащитное, доступное уничтожению самыми примитивными орудиями охоты. Чем первобытный человек в Америке и воспользовался. И бесспорно, воспользовался бы, живи он более-менее оседло на Командорах либо мигрируя более-менее интенсивно через эти земли на восток - северо-восток вплоть до Аляски.

А ведь всерьез обсуждается и вариант проникновения человека из Азии в Америку по маршруту Приморье - Курилы - Камчатка - Командоры - Алеуты и далее! Я не ученый, и не мое дело кого-то разубеждать, взяв на вооружение безотказную специальную терминологию. Но, исходя из логических допущений, говорю: мигрируйте какими хотите путями и каким угодно образом, только Командоры придется из указанной выше цепи до поры исключить. По крайней мере до появления связной, научно всерьез обоснованной системы доказательств. До таких находок, командорский индекс которых будет уже вне всяких сомнений.

Сейчас же мы будем говорить лишь, что алеуты на Командорах явились тем коренным ядром жителей-аборигенов, вокруг которого образовались позднейшие национальные наслоения.

Переселение алеутов на Командоры было вызвано прежде всего экономическими соображениями. Быстро развивался котиковый промысел. Новая технология обработки и крашения котиковых шкур потребовала перехода к засолке этих шкур на месте, сразу же после съема. Понадобилась и постоянная квалифицированная рабочая сила, более дешевая, нежели все увеличивавшийся сезонный завоз промысловиков.

Известный русский географ и мореплаватель Ф. П. Литке побывал на Командорах во время кругосветного плавания 1826 - 1829 годов. Он должен был узнать точное место селения Российско-Американской компании, куда по договоренности с нею собирался завезти через год алеутов с Уналашки. В селении жило уже 110 человек, преимущественно алеутов с островов Атту и Атха.

В 1840 году компания завезла на острова русских рабочих, зырян (коми), цыган, даже киргизку. Постоянными жителями Командор в те времена стали курильские айны, эскимосы с острова Кадьяк, колошенские креолы. Были и чистокровные индейцы (тлинкиты). И вряд ли есть основания утверждать, что около трехсот алеутов, проживающих ныне на Командорах, являются чистыми в расовом отношении. До революции, например, сами они склонны были называть себя креолами, тем самым подчеркивая свое кровное родство с русскими. Да и не всегда отличишь сейчас алеута от русского, тем более что и фамилии у них русские: Яковлевы, Бадаевы, Сушковы, Хабаровы, Ладыгины, Ножиковы и т.д.

До революции алеуты на Командорах жили довольно незавидно, хотя, может быть, и лучше, нежели их соплеменники, оставшиеся под опекой Соединенных Штатов. Лучше прежде всего потому, что русские относились к ним без расовых предрассудков, уважали их национальное самосознание, сплошь и рядом роднились.

В промысловый сезон алеуты хорошо зарабатывали на забое котиков, но, к сожалению, быстро проедали и пропивали все деньги. Дети природы, они надеялись что природа не даст им умереть с голоду, что море кое-как всегда прокормит, а потому на деньги смотрели как на дар божий: они могли быть, а могли и не быть. Обычно безденежье не очень печалило алеута, разве что лишний раз не выпьешь. Да, чарка, которой угостил некогда алеута Свен Ваксель, дала свои губительные плоды. Впрочем, не он, так другой в свой час угостил бы. И уж вовсе не щадили их американцы, занимавшиеся арендованным промыслом на островах: чем больше алеут выпьет дешевого зелья, тем меньше он получит наличными. Цены, естественно, устанавливали сами концессионеры.

Любили алеуты сласти и покупали их обычно до тех пор, пока не иссякнут наличные деньги. В лавке всегда стоял галдеж, обсуждались товары, и нужные и ненужные, причем здесь толпились не столько покупатели, сколько зрители и "болельщики".

Словом, лавка до революции заменяла на островах клуб, тем более, что клуба здесь не было и в помине, была только церковь, которую впоследствии приспособили под клуб сначала с обычным, затем с широким экраном для демонстрации фильмов, и она исправно служила целям культурного просвещения до самого недавнего времени; ныне построен представительный Дом культуры.

Крепко вредило здоровью алеутов чрезмерное потребление табака, курили здесь тогда все поголовно, не исключая женщин и детей; на Медном и того хуже - там предпочитали табак жевать, смешивая его с золой и смачивая. Почти все население болело сифилисом. Он был завезен на острова американскими матросами и купцами. Доктор Дыбовский, ссыльный поляк-революционер, в 1880 году отмечал на Командорах лишь три случая заболевания этой болезнью, тогда как в начале двадцатого столетия она уже приняла эпидемический характер.

Нередки были браки между родственниками. В результате - вырождение, чему способствовал также и алкоголизм. Все это вместе ослабляло человека, делало его восприимчивым к простудным заболеваниям. Грипп, обычно легко переносимый на материке, здесь осложнялся воспалением легких, часто со смертельным исходом. Ревматизмом страдало большинство населения.

Плохое питание особенно сказывалось на грудных детях. Привычно было увидеть во рту у ребенка соску из юколы, не всегда доброкачественной. В итоге у детей зачастую наблюдались признаки детского маразма, они выглядели маленькими старичками. Не всегда потом эти признаки исчезали. Высокий процент глухих, немых и калек от рождения, преимущественно на острове Медном, сразу бросался в глаза свежему человеку. Е.К. Суворов в книге "Командорские острова и пушной промысел на них" (1912 год) прямо заявляет: "Вымирание командорских алеутов вне всякого сомнения. Если вымирание тем же темпом пойдет и дальше, то менее чем через 50 лет на островах останется только одна уездная администрация, но населения уезда уже не будет".

Надо ли оговариваться, что мрачные прогнозы Суворова не оправдались лишь потому, что на острова пришла революция?

В алеутских селениях, опекаемых американцами, Тед Бенк II и несколько десятилетий спустя видит "рассадник болезней". От сообщает, что средняя продолжительность человеческой жизни на Атхе (кстати, потомки алеутов именно с этого острова живут ныне на острове Беринга) исчисляется всего двадцатью пятью годами. "Мы обнаружили, что из шестидесяти шести человек, проживающих на Атхе, всего четверо мужчин и две женщины были в возрасте свыше пятидесяти лет. За последние двадцать лет (речь идет о 1947 годе.- Л.П.) на острове Атха в девяти семьях из одиннадцати наблюдались случаи заболевания туберкулезом, в шести - венерическими болезнями и в шести - воспалением легких. Все они переболели гриппом. В настоящее время почти сорок процентов атханцев больны туберкулезом".

Это почти тот самый уровень жизни, на котором мы остановились в рассказе о командорских алеутах дореволюционной поры.

Напрашиваются сравнения. Не буду говорить о болезнях; скажу лишь, что на советских Командорских островах есть больница, располагающая необходимым медицинским оборудованием, вплоть до рентгенкабинета; здесь несколько врачей, есть и хирург, и терапевт, и гинеколог, и стоматолог. Не хочу залезать и в дебри возрастной статистики. Скажу лишь, что знаком не с одним алеутом, которому уже за семьдесят! Юлия Сергеевна Ладыгина, знаток алеутской кухни, не раз угощавшая меня чрезвычайно вкусными потрошками из бычков и фаршированными тресковыми желудочками, прожила чуть ли не девяносто лет. Любопытно мне было в свое время пообщаться с Константином Семеновичем Аксеновым - алеутом, в молодости повидавшим мир. Будучи рулевым на охранном судне "Адмирал Завойко", заходил он в Хакодате, Нагасаки, Шанхай, Сайгон... Насмотрелся на ужасающую нищету чужих краев, на бедненькие кунгасы с парусами из циновок, промышлявшие рыбу за 50 - 60 миль от родных берегов, на женщин, разгружавших уголь в японских портах... почти у каждой за спиной ребенок, а в руках килограммов на десять бамбуковая корзина с углем... живой конвейер... И зубы у всех почему-то черные. Не утерпел Аксенов, спросил у синдо, их надзирателя, "почему у ваших мадамов зубы черные".

Оказалось, вдовы рыбаков. В знак траура красят.

Ох, как давно это было, еще на заре века. С тех пор чего только не пережил Аксенов, не раз, управляясь с бегучим такелажем, зубами в парус вгрызался, а то ведь порывом ветра мотнет - и поминай как звали. Хорошую морскую выучку и классовую закалку получил в те годы Аксенов. В гражданскую быстро разобрался, где свои, где чужие. Будучи старшиной катера, частенько по реке Камчатке партизан в сопки переправлял.

Но где бы ни носил его ветер странствий, все же пришел день, когда возвратился он на родную землю. И приветствовал земляков довольно непривычно: "Здорово, французы!" Так он и вошел в родную, памятную с детства среду уже как "француз", под другим именем его и не знали (либо еще береговым боцманом кликали - если по работе).

Попова Е.Г. - первая комсомолка-алеутка на Командорах

Однажды, поднимаясь из нижнего села наверх в поселок, столкнулся я с ним на лестнице. Давненько не виделись. Он не сразу меня признал, хотя и заговорил первым.

- Раньше я но этой лестнице бегом бегал, - сказал, остановившись передохнуть,- а сейчас боюсь смайнаться... круто!

Бегом он бегал, надо полагать, лет в шестьдесят. А нынче как раз стукнуло восемьдесят. Что и говорить - дата! Тут же сбегал я за фотоаппаратом - обрамленное белой бородкой, немного лукавое, тугое лицо его так и просилось на пленку. И отличный, надо сказать, цветной слайд потом вышел!

Утром, однако, я был поражен, увидев Константина Семеновича бритым: никакой окладисто-степенной бородки, ничего и от старого морского волка, разве только глаза по-прежнему задорно-смешливые, слегка навыкате.

- Внук заставил побриться,- смутился он. - Дед, говорит, ты еще молодой, сбрей бороду. Что, теперь для фотографии не гожусь?

Беспокойный старик! Бывало, ни минуты не посидит без дела. Обоснуется на ветерке около дома и что-нибудь мастерит, плетет штерты какие-то, маты, весла строгает. Кому-то, глядишь, понадобятся. Недаром же береговой боцман! Марку эту держал невзирая на годы.

Алеутка Анастасия Алексеева. Счастливое материнство

А вот Евдокия Георгиевна Попова. Наблюдал я за ней как-то на районном партийном собрании. И невольно залюбовался: черты лица мягкие, однако характер виден, характер есть. Темная бронза кожи оттенена сединой волос, но карие глаза блестят задорно и молодо... В чем-то сходство с Аксеновым, хотя и не родня, возраст, годы роднят, неравнодушное отношение ко всему, что происходит вокруг.

- Сколько же вам настукало, Евдокия Георгиевна?

Да и знал ведь, что не меньше шестидесяти пяти, - зачем спрашивать? Посмотрела на меня внимательно - зачем еще ее возраст понадобился? - и сказала снисходительно-сердито:

Что ж, пусть так. Ведь и впрямь более непоседливой женщины нет на всем острове. Первая комсомолка на Командорах - она! Здесь тоже это непросто было - вступить в комсомол. Долгое время с ней не разговаривали религиозно настроенные мать и братья. Ну а потом комсомольцев стало много - смирились и родители. А вскоре юную алеутку избрали секретарем комсомольской организации. И председателем райисполкома была! Правда, поначалу отнекивалась - образование всего четыре класса! Но с ней не согласились: жизнь ведь кое-чему уже научила, для иного это такие университеты, особенно для думающего, целеустремленного коммуниста... Ближе к старости перешла в партбиблиотеку. Выйдя на пенсию, заведовала краеведческим музеем, созданным тогда на общественных началах.

Обычно с Евдокией Георгиевной трудно было в селе разминуться: то дай ей для музея книжку, в которой есть очерки о Командорах, то подари найденный на лайде зуб кашалота, то отпечатай лишнюю фотографию для стенда...

Кстати о музее. Заботам о нем здесь уделяют много времени - это свидетельствует о гордости островитян своею землей, своими достижениями. Есть тут, конечно, портрет Беринга, нарисованный местным любителем-художником, есть редкие фотографии из дореволюционного прошлого алеутов... А маленький алеут Вова Тютерев подарил музею детские лыжи, обтянутые нерпичьей шкурой.

Когда-то, к примеру, алеуты делали изящные зыбки для грудных детей: орлиная кожа натягивалась на легкий каркас пухом внутрь. О байдарках ранее уже говорилось. Но хотя бы макет ее увидеть собственными глазами! (Алеут С.Д. Березин рассказывал легенду, согласно которой первоизобретатель байдарки вдохновлялся в своей работе строением трески - скелет и шкурка, просто и удобно, настоящая тебе бионика!) Всегда славились рукоделием алеутки. Они плели из травы "керьюх" циновки для пола, хозяйственные сумочки, украшенные орнаментом из цветного гаруса.

Увлекательно рассказывает об этом их умении и незаурядной в прошлом культуре отделки Р.Г. Ляпунова, автор книги "Очерки по этнографии алеутов". Роза Гавриловна - частый гость Командор, все старые алеуты здесь - ее друзья. Но характерно, что книгу свою она написала еще до знакомства с островами - по литературным, музейным и архивным источникам. И влюбилась в далекую океаническую землю с ее своеобразной историей и природой, так сказать, заочно. А теперь-то уж она не только Командоры знает - бывала и на Умнаке, Уналашке, островах Прибылова, встречалась и с теми, американскими, алеутами. Может сравнивать, делать выводы...

Возвращаясь к нашей теме, скажем, что ныне мало кто сохранил прежнее искусство рукоделия, выделки предметов обихода - в условиях, когда в домашний быт сплошь внедряются изделия из синтетики. Правда, повальное сейчас женское увлечение на острове Беринга - плетение и вязание разными способами и узорами ковриков, сумок, комнатных тапочек из чего бы вы думали?.. Из рыбацких сетей, выбрасываемых морем, из нейлоновых разноцветных канатов и прочей даровой синтетики. Сырья предостаточно, океан шурует не уставая... Все это распускается на нити-жилки - и обретает затем в виде красочных оригинальных изделий вторую жизнь. Но ведь это - не по необходимости, это - ради удовольствия, ради стремления как-то проявить свои творческие наклонности, скрасить досуг. Да и для дома годится.

Во всем же остальном - ну зачем изготовлять из желудка сивуча или другого зверя емкости для хранения юколы, жира, воды, когда проще купить в магазине подходящую посуду? И уж вовсе было бы смешно ходить в птичьих парках - будь они перьями хоть внутрь, хоть наружу. На островах до полутора тысяч жителей, в большинстве приезжих. Мода поэтому для всех здесь одна - современная. И другой теперь никто не припомнит.

А на вопросы иных заезжих "научных сотрудников", не стремящихся, как видно, к излишней достоверности, могут ответить, что даже сами надевали птичьи парки и ходили далеко в открытое море охотиться с многоместных байдар на китов - это, если судить по возрасту рассказчиков, где-нибудь уже в тридцатые годы! Ну и ну... Тогда как парки вышли из обихода еще во второй половине прошлого века. В 1896 году умерла последняя из алеуток, истово и непреклонно следовавшая обычаям предков: носила она продетые через ноздрю бусы, а на подбородке была вытатуирована байдарка с гребцами. Чуть раньше и мужчины носили еще в ушах "серый" этакие свитые из ниток колечки, дань старине...

Что же до призывов блюстителей этой самой старины возродить национальные промыслы, они обречены, как мне представляется, на неудачу, по крайней мере до норы, пока под это серьезное дело не будет подведена экономическая база, определенный хозрасчет. Скажем, почему бы умельцам-алеутам не заняться в зимнее время изготовлением сувениров - уж не стану подсказывать, каких именно, из какого подручного мате риала (для женщин тот же даровой капрон-нейлон)? А искусно выполненную модель байдары, обтянутую шкуркой морского зверя, и я бы купил с удовольствием.

В Соединенных Штатах, в условиях, быть может, неполной занятости населения, алеуты не пренебрегают и таким промыслом - для специализированных магазинов. Сувениры охотно покупают туристы.

От туристов, самодеятельных, стихийных, ныне и на Командорах нет отбоя. Они тоже весьма охочи до памятных вещичек, только предложи. Но пока сугубо алеутский, уходящий истоками в прошлое колорит представлен не предметами материальной культуры, а скорее духовной, одной-двумя песнями, двумя-тремя танцами - тулукузахом, балансом и кадрилью. Без них не обходится ни одно выступление коллектива художественной самодеятельности. На мой взгляд, кадриль по хореографическому рисунку слишком "русская", и лишь в балансе прослеживаются изрядно уже стилизованные, "обкатанные" элементы самобытного танца.

Как-то я уже упоминал С. В. Маракова. Десять лет он прожил на Командорах в качестве зоотехника-биолога, наезжал сюда и в последние годы. Мараков кандидат наук, автор нескольких научно-популярных книг и завидных фотографий здешнего зверья, птиц... Фотоохотник он, можно сказать, фанатичный. Надо лезть в холодную воду океана - полезет в океан (и тонул однажды, еле выплыл). Придется ради редкого кадра карабкаться на отвесную кручу - пойдет и на это. Именно на крутой скале и именно благодаря ему мне удалось сфотографировать забавную, необыкновенно франтоватую, редко встречающуюся птичку малую конюгу (алеуты называют ее туруторкой).

Потрудились мы на славу, отсняли метра по два пленки, и я признался Сергею Владимировичу:

- Даже не мечтал о такой удаче. Чутье у вас, что ли, такое, ведь я здесь ходил и раньше, не подозревая, какое тут диво маленькое таится.

- Да я что, - ответил Мараков, - не обо мне речь. Вот тут были когда-то у меня друзья-алеуты, подлинные следопыты, чувствующие природу до тонкостей. Это они научили меня находить гнезда конюг. Скажем, Терентий Ладыгин - прямо тебе Монтигомо Ястребиный Коготь. Хоть пиши новый роман.

Да, когда-то алеуты умели читать следы, общались с природой, понимали птичий и звериный язык. Мы уже знаем, что и мореходы они были хоть куда.

Сейчас, когда на островах есть хорошо оснащенные моторные и дизельные суденышки, алеуты мало-помалу забыли свое искусство, нет уже байдар из "60 косточек, как то втулочков, вертлюгов, замочков". Нет уже и людей, способных выходить в море на промысел кита. Опять-таки это ни к чему, ибо не вызывается жизненной необходимостью.

Той самой необходимостью, что привела в 1822 году юного креола Александра Филипповича Кашеварова с далекой Ситхи в Петербург, дабы приобщиться "к ученым и художественным званиям". Его отец, одно время крепостной курского купца Голикова, пожелал до конца дней своих остаться в Русской Америке - увлекло морское дело. Его, еще лишь ученика навигации, выпросили купцы у Баранова, чтобы привел судно "Зосимы и Савватия" с Кадьяка на Уналашку. Конечно, надежды на ученика было мало, но не оказалось под рукой никого более опытного. И в соглашении оговаривалось заранее: "если случится в мореплавании с тем Кашеваровым несчастное приключение", ни к кому никаких претензий - "и ничего никогда не искать". Пропал - значит пропал. А если, паче чаяния, все же приведет он судно на Уналашку, тогда ему "награды на 200 р.". Трудно сказать, получил ли Филипп Кашеваров награду, хотя "Зосиму и Савватия" довел до указанного места вполне благополучно. Впоследствии он был учителем кадьякской и новоархангельской школ. Надо думать, и сыну с малолетства привил страсть и охоту к познанию природы вещей, естественных и прочих наук. Потому и в Петербург мальца послали "пансионером" за счет компании...

Жаль, что о матери Александра Филипповича, кроме того, что она алеутка, мы ничего не знаем.

Молодой Кашеваров окончил Кронштадтское штурманское училище и возвратился на родину в составе экипажа транспорта "Елена", ведомого В. С. Хромченко. С ним Кашеваров, кстати сказать, совершил даже два кругосветных плавания. Сохранился такой отзыв известного мореплавателя о Кашеварове: "За счастье бы себе счел и впредь иметь его в своей команде".

Много лет А. Ф. Кашеваров служил в Российско-Американской компании. Здесь он часто и полезно общался сначала с главным правителем Фердинандом Врангелем, потом со сменившим его на этом посту И. А. Купреяновым. Командуя разными компанейскими судами, он постоянно в плаваниях. Взгляд его на окружающее пристален. Его привлекают новые места, природа, люди, их нравы и обычаи, все неизведанное. Об увиденном и узнанном ведет тщательные записи. Много читает, совершенствуется в своей профессии и как мореход безупречен.

В 1838 году Кашеваров возглавляет гидрографическую экспедицию, принесшую ему славу. Это была не совсем обычная экспедиция. Она состояла из восемнадцати креолов и алеутов, которым предстояло производить опись полярного берега Аляски с байдар. Кашеварову в этом походе посчастливилось открыть и описать несколько заливов и мысов. Но за мысом Барроу его встретили и постоянно держались в угрожающей близости двадцать байдар с эскимосами, настроенными весьма воинственно. Они явно не хотели пускать чужаков дальше. Но и "не беря в голову" эскимосов, было о чем беспокоиться: чем дальше за мыс Барроу, тем чаще и гуще пошли льды... К тому времени Кашеваров миль на тридцать прошел дальше, чем это удалось ранее английскому капитану Бичи. И сравнительно недалеко был уже от тех мест (Бичи-Пойнт), где несколько ранее, следуя от устья реки Маккензи на запад вдоль аляскинского побережья, побывал знаменитый исследователь арктической Канады Джон Франклин. Впрочем, вряд ли Кашеваров об этом знал. А вот честолюбивая мечта проникнуть гораздо восточней, чем это удалось Бичи, им все-таки владела. Тогда маршруты Франклина и Кашеварова, несомненно, сомкнулись бы.

За этот подвиг во славу географической науки и российского мореплавания Кашеваров был удостоен ордена Св. Станислава 3-й степени. Но сам он был крайне недоволен достигнутыми результатами и писал впоследствии одному из друзей: "Ужасна та минута, в которую я решился в обратный путь. Ничтожный успех моей экспедиции остался мне вечным укором - а мысль, что я должен был иметь полный, совершенный успех и что для этого сама природа мне помогала - страшно преследует меня".

Хотя вряд ли его можно в чем-либо упрекнуть. Его "байдарочное войско", не имея надежной защиты корабельных бортов, было совершенно беспомощно перед эскимосами, пытавшимися уже и нападать. А стрелять, примешивать к чистому делу научного поиска еще и кровопролитие, Кашеваров решительно не хотел. Не хотел уподобляться иным из путешественников-англичан, в подобных ситуациях не брезгавших выбором средств. И, к радости своих гребцов, приказал повернуть назад. Тем более что предстояло еще и возвращение в условиях поздней осени в залив Коцебу, где экспедицию поджидал бриг "Полифем". (А в оба конца это была дорога почти в тысячу миль!)

В дальнейшем Кашеваров служит в Петербурге в Гидрографическом департаменте. В итоге он составил весьма ценный в ту пору "Атлас вод, омывающих Восточную Сибирь и Аляску".

Ему пришлось еще раз побывать на Дальнем Востоке - на сей раз в должности начальника Аянского порта. То было тревожное время - время событий, связанных с обороной в 1854 году от англо-французов наших северо-восточных форпостов. Кашеваров внес и свой посильный вклад в эту героическую эпопею.

Благодаря незаурядному уму, здоровому честолюбию и целеустремленности А. Ф. Кашеваров, сын алеутки и крепостного, прожил яркую и полезную для своего отечества жизнь. В отставку он вышел в чине генерал-майора.

Впрочем, праматерь-вода по-прежнему влечет к себе алеутов. И старых, и ту же молодежь. Не потому ли сегодня Сергей Венедиктович Тимонькин наследует славу своего знаменитого соплеменника - он капитан, и капитан большого современного теплохода "Леналес". Значит, эстафета "морского казачества" все же продолжается? Да, но на несравненно более высоком техническом уровне. Соответственно запросам времени.

С Тимонькиным я хотел познакомиться давно. Попробуй напиши о человеке, пусть он хоть семь раз капитан, если на руках у тебя только сухая анкетная справка. Родом с Командор. Комсомол. Совпартшкола. Служба на Красном флоте. После демобилизации - работа на судоверфи в Петропавловске-Камчатском. Курсы гидрографов - и первый огонь, зажженный им на маяке пустынного чукотского мыса Чаплино. Один жил, как перст. Один со всем маячным хозяйством управлялся. Долго не мог привыкнуть к тяжелому скрежету льдов по ночам. А потом в ближнее село приехали две юные учительницы-хетагуровки^* - тоже первые, как и он,- чтобы зажечь на этой настуженной земле свой огонь, огонь знаний. Вскоре одна из них стала его женой.

^* (Валентина Хетагурова - жена командира-дальневосточника, обратившаяся в 1937 году к советским девушкам с предложением участвовать в освоении дальневосточных краев. Ее призыв был горячо поддержан (хетагуровское движение). )

Но эти подробности я узнал уже гораздо позже, когда заглянул к Сергею Венедиктовичу в Петропавловске-Камчатском на "огонек".

Первой же нашей встрече поспособствовало редкое, можно сказать, исключительное обстоятельство: теплоход "Леналес" получил задание доставить на остров Беринга уголь. Повезло Сергею Венедиктовичу! Хотя и не совсем... Он был в отпуске, лечился в Трускавце. И тут эта телеграмма... А на родине он не был с 1959 года. Махнул рукой на все процедуры, скорее на самолет... Тем более что вовсе не одно и то же просто так навестить родственников или прийти к родным берегам на красавце лесовозе, да еще будучи на нем капитаном. Пусть посмотрят земляки-алеуты, пусть порадуются за него...

Как и все алеуты, Сергей Венедиктович невысок, коренаст. Говорит тихо, совсем не похож на этакого вальяжного, знающего себе цену скитальца морей...

Рассматриваю салон. На встроенном в панель стеллаже несколько справочников и учебников, томик новелл Анатоля Франса, только что появившийся в продаже роман "Отсюда и в вечность" Джеймса Джонса. В глубине салона, за отодвинутой шторкой, видна каюта: над кроватью цветная фотография "целующихся" пингвинов, поверх одеяла лежит мандолина с искусной инкрустацией на деке. Не берусь судить по этим, может, малохарактерным приметам о каких-то душевных и духовных качествах Сергея Венедиктовича, и все же они мне кое-что говорят. Они как бы слегка приоткрывают завесу над тем сложным и труднопостижимым, что в обиходе принято называть внутренним миром человека.

На стеклянной полке в изящно-строгой рамке фотография средних лет женщины с лицом, я бы сказал, вдохновенно простым и вдохновенно красивым: короткая, тщательно уложенная прическа, прямой взгляд ясных глаз, прямой нос, чуть упрямо выдается нижняя губа, нитка белых бус на глухом сером платье.

Не по душе мне такие вот "по-журналистски" торопливые встречи. Не сразу найдешь нужный ключ к разговору, какая-то скованность, лобовые вопросы вроде:

- А за что у вас орден Трудового Красного Знамени?

Да ничего выдающегося. Замещал на "Камчатсклесе" капитана, убывшего в отпуск, ну и добился значительного перевыполнения плана перевозок, экономии... И так иногда бывает - вроде на чужом судне, не в своем привычно знакомом хозяйстве - а глядь, орден получил! Вроде как стал виднее...

- А где бывали за все эти годы, в каких портах и странах?

О, где бывал! Куда пошлют, туда и идешь. Не обязательно с лесом (это чаще всего в Японию). Рыбакам в Бристольском заливе нужны бочкотара и соль - значит, идешь к берегам Аляски. В ГДР нужно взять сульфат - стало быть, потопали в ГДР по всем морям-океанам. Бывал в Адене, в Сингапуре, в портах Китая, дело обычное...

И встречный вопрос - а судно наше вы уже осмотрели, нет?..

Сергей Венедиктович срывается с места - именно срывается, у него упругая походка, молодой порыв. А ведь уже 54 года в ту пору набежало!

Спускаемся в нижние этажи лесовоза, который воистину огромен, как тут не гордиться, в машинное отделение, к шатунам и поршням, где все сверкает надраенной медью, белизной кафеля, голубой матовостью щитов управления. Сыплются цифры, которые, правда, мало что мне говорят: такое-то водоизмещение, такая-то скорость, но ее можно увеличить за счет того-то и того-то. Взгляните-ка, здесь гребной вал - прямо под нами...

Сенокосные угодья

Попутно Сергей Венедиктович знакомит с механиками и мотористами, иногда уважительно добавляя к фамилии:

- Ветеран. На "Леналесе" с самого перегона из Финляндии... Ветеран... Ветеран... Беглый осмотр заканчиваем в просторной кают-компании. Опять во встроенном стеклянном шкафчике фотография той самой женщины. Рядом задрапированное кумачовым бантом горлышко бутылки из-под "Советского шампанского". Горлышко, оставшееся у женщины в руке, когда она ударила бутылкой по форштевню "Леналеса". Таков всем известный ритуал перед спуском судна на воду. На медной табличке выгравировано его "метрическое свидетельство":

Теперь все понятно. Эта строголицая женщина с ясными серыми глазами - "крестная мать" судна, его добрый ангел-хранитель. Собственно говоря, она жена владельца судостроительного предприятия, и ей дарована честь провожать от его причалов каждое "новорожденное" судно. Взмахнуть рукой с приветом и надеждой: у них впереди многотрудная жизнь, соленые волны - не брызги шампанского.

Уже в салоне Сергей Венедиктович неожиданно говорит:

- Тут мне друзья принесли с берега юколы, специально попросил. Ну, я заперся на ключ, чтобы из капитанской каюты, так сказать, душком не шибало, и давай лакомиться! Верите, жажда какая-то на все, что еще с младенческих лет помнится,- на ракушек, вот ежей морских сырых сразу с десяток утром съел, то есть икры ихней...

Он и меня угощает юколой, и я грызу копченого, основательно припахивающего, со сладкой горчинкой лосося, в котором ни щепотки соли. Ничего, вполне съедобно, хотя и непривычно без соли. А рыбу с душком я даже люблю, приучили на Камчатке. Грызу и слушаю рассказ Сергея Венедиктовича о его детстве, прошедшем на острове Медном. Он еще помнит жилища-бараборы с дырой вверху. В селе барабор уже не было, а на .охотничьих ухожах в Жировой и Гладковской бухтах остались. Внизу, под дырой, размещался очаг. Чтобы вылезть из бараборы, нужно было вдохнуть побольше воздуха, потому что вверху, в лазу, скапливался весь дым от очага.

Уже тогда мечтал он о море, о дальних плаваниях. Сам не знает, почему такая страсть... Схватит, бывало, на берегу ржавый обруч от рассохшейся бочки и ну крутить его вроде штурвала, припевая что в голову придет:

Какой огромный путь прошел этот трудолюбивый алеут с добрым и мягким, совсем не волевым лицом! Путь от дымной бараборы дедов и прадедов до прекрасной каюты на новейшем лесовозе. Шаг за шагом, со ступеньки на ступеньку, выше, выше - вплоть до капитанского мостика. От ржавого обруча до мерно рокочущего при оборотах, блистающего надраенной медью и полированным деревом штурвала...

- Вы ведь, кажется, и повоевали? От Сталинграда до Берлина, я слышал, прошли? Как же вам удалось? Ведь алеуты в те годы, по-моему, в армии не служили?

- А я добровольно. Сколько раз заявления писал - все отказывали. Но когда ночью пришла повестка - страшновато стало. - Словно бы виноватая улыбка трогает лицо Сергея Венедиктовича. - А что ж, стрелком я был приличным. Кто знает, может, охота на птиц, на бакланов помогла. Бывало, в детстве схватишь ружьишко - и на берег. Баклан нырнет, а я в это время перебежками ближе, ближе. Он, значит, под водой, а я по берегу. Так и подкрадешься на верный выстрел. Ну а потом уж тушку волной подгонит.

На боевом счету Сергея Венедиктовича - ночной поиск, в котором удалось захватить "языка" - офицера-танкиста, важную шишку... Медаль "За отвагу" - как раз за ту суматошную, тяжелую ночку. Орден Красной Звезды? Нет, орден позже дали, за другое... И в плену Сергей Венедиктович побывал, так уж пришлось, на войне как на войне. К счастью, всего сутки: чуть стемнело, полетел кубарем под насыпь, по которой гнали колонну, сбежал. В районе Николаева это было. Стреляли вдогонку, но темно - ни одна пуля не задела. Потом в воронку свалился - пусть себе стреляют. Маскировочку обеспечил и до утра просидел. А утром наши танки пошли...

Пора уходить: отвлекаю я капитана, у него и без меня забот. Подчиненные тормошат - спрашивают, уточняют, советуются. Как раз с берега нагрянула делегация, все земляки. Надо уделить с полчасика, тут случай особый...

Несколько лет спустя я снова повстречал Тимонькина - в Никольском, в доме Василия Андреевича Дергунова. Хозяин и гость в непринужденной беседе вспоминали общих знакомых, эпизоды совместного прошлого, и меня это озадачило: словно давние друзья...

- Как же не друзья: когда-то Тимонькин был капитаном на морском буксире "Изыльметьеве", а я у него в механиках ходил. Нам есть что вспомнить. И вообще, скажу вам, Сергей Венедиктович - душа человек.

Быть может, биография для алеута не совсем обычная. Хотя почему же? Алеутам, занимавшимся в прошлом чаще всего зверобойным промыслом, знаком сейчас не только труд промысловиков, но и всякая другая работа: строителей, механизаторов, полеводов, зоотехников, педагогов, администраторов.

Особо следует сказать о Сергее Илларионовиче Сушкове. Почти двадцать лет был он бессменным председателем Алеутского райисполкома! И вполне по его заслугам, по работоспособности. Имея очень невеликое исходное образование, Сергей Илларионович приобрел с годами багаж общественных наук, культуру речи и поведения, навыки толкового организатора. Сейчас, будучи уже на пенсии, Сергей Илларионович возвратился к профессии медновской своей юности, давшей ему когда-то первые представления о большом многоязычном мире, уроки начальной политграмоты, - к профессии радиста.

Был он застрельщиком многих полезных начинаний в районе. Отсюда и авторитет, уважение односельчан.

Добрая слава бытовала на островах и о его жене Ксении Михайловне, ныне покойной. Еще до войны она первой из алеуток окончила училище и добрый десяток лет олицетворяла на Медном всю медицинскую службу, замещая всех врачей, в том числе и хирурга. Была награждена орденом "Знак Почета"...

Вспомним заодно, что еще ранее алеут Валентин Поликарпович Хабаров окончил Институт народов Севера имени Герцена и защитил кандидатскую диссертацию. Для того чтобы поступить в этот институт, ему, шкиперу катера, тогда почти незаменимому, пришлось уехать, с островов обманным путем. "Ломоносовы наших дней" - так называется опубликованная в 1939 году в "Правде" статья о студентах Института народов Севера, разговор в которой в основном о Валентине Хабарове.

Первые студенты-алеуты... А сейчас учатся многие. Стопроцентная грамотность. Учатся дома (средняя школа-интернат, детские музыкальная и художественная школы, три библиотеки). Поступают в техникумы и вузы. Свои учителя, свои медики, свои капитаны. Латыш по отцу, алеут по матери, Эрик Гребзде - научный сотрудник Камчатского института вулканологии. Луиза Николаевна Вожикова - врач-педиатр, кавалер ордена Дружбы народов.

У Бориса Тютерева способности к музыке: его "Командорский вальс", в этих краях популярный, звучал и со сцены Кремлевского Дворца.

Нина Попова, участница коллектива художественной самодеятельности "Алеуточка", отказалась от лестного предложения выступать во всемирно известном ансамбле "Мэнго", не променяв, таким образом, командорскую сцену, родную аудиторию на подмостки театральных залов Москвы, Парижа, Нью-Йорка, Токио, Дели...

И как не упомянуть еще и интеллигентного, много читающего и славно потрудившегося на своем веку Николая Николаевича Добрынина. Он чаще других интересовался обычно, как подвигается у меня работа над книгой.

- Понимаю ваши затруднения,- сочувствовал он. - Ведь, как я представляю, вы хотите написать в своем роде обзорную книгу - с отступлениями в историю открытия островов, в историю нашего брата алеута, с картинами сегодняшней жизни, с подробностями быта - так ведь? Да еще котики, да каланы, вся наша природа... Наверное, нелегкая задачка свести все это вместе, воедино. Но вы уж давайте постарайтесь. Будем ждать.

Один художник, частенько навещающий Командоры, сказал мне как-то:

- Теперь алеутов не узнать. Раньше у них в глазах неосмысленное что-то было, зрачок расплывчатый. Пусть не у всех. И допускаю, что это у меня чисто профессиональное наблюдение. Но, бывало, ляжет этакий парнишечка где-нибудь под кочкой, кочку сдернет, если моросит, прикроется ею и пролежит хоть весь день, знаете ли. Хоть сутки. Как рыба в воде, так и он в тундре. А вот нынешняя молодежь - уже не та: у нее взгляд появился. Она, знаете ли... ну, у нее есть запросы, перспектива эта самая...

Вот этот-то "расплывчатый зрачок", отсутствие "взгляда" я подсознательно ощущал у героев книги Теда Бенка II. Прибитость и приниженность сквозили в их поведении, и автор пишет об этом с горечью. Конечно, алеуты не те нынче и в Америке. В шестидесятые годы, участвуя во всеамериканском движении против расовой дискриминации, они добились определенных социальных свобод, хотя и урезанных, относительного уравнения в правах с белым населением, в целом и материально стали жить лучше...

Что ж, можно только приветствовать рост их политической активности и национального самосознания, приведших к этим обнадеживающим результатам.