На монгольские темы

 Вспомним, 
 Вспомним степи монгольские, 
 Голубой Керулен, золотой Онон...

В. Ян

В Монголию меня командировала Академия наук СССР по просьбе Комитета наук Монгольской Народной Республики. Я плохо представлял свою будущую работу там, но надеялся, что на месте разберусь в своих обязанностях. Привлекала сама страна, ее слабая изученность, большие возможности, открывающиеся перед исследователем.

За несколько дней до отъезда из Москвы меня принял академик Отто Юльевич Шмидт, в те годы вице-президент Академии наук. Мы уже раньше были немного знакомы по Институту географии и Географическому обществу. Его сине-голубые умные глаза светились благожелательностью и участием. О. Ю. Шмидт, сам страстный путешественник, альпинист, полярник, сказал, что он рад за меня, так как я буду работать в такой интересной для ученого стране, где некогда прославились Пржевальский, Потанин, Козлов. Эту же мысль подчеркнул и академик Лев Семенович Берг, когда написал: "Вы едете в Центральную Азию - область столь увлекательную и заманчивую для географа, что Вам можно только позавидовать".

Долго и сложно добирался я до Улан-Батора в сентябре 1940 г. Железной дороги не было, маленькие самолеты нерегулярно летали между столицами Бурятии и Монголии, и попасть на них практически было невозможно. Выручил рабочий поезд. Он ходил от Улан-Удэ до пограничной станции Наушки по только что построенной ветке.

Случайная грузовая машина подвезла из Наушек в Кяхту и в Алтан-Кулак, где мы и остановились в ожидании какой-либо возможности доехать до Улан-Батора. Через три дня такая возможность появилась, и я, пристроившись на мешках с ячменем, отправился на грузовике в первое путешествие по Монголии известным Кяхтинским трактом.

Осень - лучшее время в Монголии. Чистый воздух, безветрие, прозрачные реки, золотая урема, багровые закаты и пологие горы с лесами по северную сторону и богатыми степями по южную поразили меня и надолго запомнились. Всю дорогу нас сопровождал успокоительный неоглядный простор, высокое небо, четкий синий рисунок изломанного горного горизонта. Улан-Батор того времени казался невзрачным: узкие кривые улочки, дворы, обнесенные частоколом бревен из неочищенной лиственницы, базар Заходыр. Стаи голодных собак бродили по улицам в поисках пищи. Козы у стендов с афишами становились на задние ноги, а передними упирались в стену и, казалось, внимательно читали. В действительности же они отрывали куски бумаги и поедали их. И непонятно было, что привлекало коз - сама бумага или мучной клей, которым обильно смазывалась тыльная сторона афиши.

На востоке города, где намечались контуры будущего ансамбля площади Сухэ-Батора и проспекта, протянувшегося на восток, новые каменные дома немного оживляли городской пейзаж.

Но зато удивительно хороша и просторна была галечная долина реки Толы, окаймленная с юга горой Богдоулой: лиственничные леса на ее склонах уже начали желтеть и зелеными пятнами выделялись рощи кедра и сосны. Плоская вершина горы Ширэ четко вырисовывалась на голубом небе, точно обведенная черной тушью. В лесах Богдоулы, совсем рядом со столицей, обитали стада диких кабанов, паслись благородный олень, кабарга, косули, за которыми охотились рысь и росомаха.

Несколько слов о науке в Монголии. Комитет наук МНР возник сразу же вслед за установлением народной власти в стране. 27 декабря 1921 г. (или 22-го дня 11-й луны 11-го года по монгольскому летосчислению) было обнародовано постановление правительства об организации Комитета наук при Совете Министров МНР. Это был как бы символ прогрессивных устремлений новой Монголии. Российская Академия наук оказала посильную помощь и поддержку молодому научному центру в Урге (ныне Улан-Батор).

Тогда была разработана структура Комитета наук, созданы библиотека, кабинеты языка, истории, географии, музей, лаборатории, архив. Географические работы в Комитете наук занимали видное место. Здесь сказывались славные традиции, которые создавались русскими путешественниками в этой стране, и исключительный интерес к познанию ее удивительной природы. Монголия была плохо изучена, ее обширные земли даже не имели надежной картографической основы. Для культурного и экономического развития нужно было знать природные ресурсы, почвенно-растительный покров, кормовую емкость пастбищ, водные запасы, наконец, быт скотоводов, обобщить исторический опыт ведения хозяйства, систему кочевок и т. д.

Плодотворным периодом в истории Комитета наук были 1925-1933 годы, когда развернулись научно-исследовательские работы при поддержке Академии наук СССР. Начиная с 1924-1925 гг. в Монголию выезжают советские экспедиции. Они работают в тесном контакте с Комитетом наук, включают в свой состав молодых монгольских научных работников. В 1927 г. при Академии наук СССР начинает работать монгольская комиссия во главе с академиком В. Л. Комаровым. Результаты широких экспедиционных работ, предпринятых ею совместно с Комитетом наук, были опубликованы в десятках книг. Почетное место в них занимают разделы: геология, почвенный покров, растительность, животный мир (особенно птицы и млекопитающие). Кроме того, изучалось животноводство Монголии, языки, археология. Географическими экспедициями были охвачены самые труднодоступные районы республики. Тогда же впервые начались систематические метеорологические наблюдения и образована сеть станций. В 1932 г. вышел из печати первый, хотя и далекий от совершенства настольный Географический атлас МНР - плод обобщения большого начального материала.

О количестве экспедиций, изучавших МНР, по годам за указанный период можно судить по следующим данным: в 1925 г. работало 10 экспедиций, в том числе одна большая - Американского музея естественной истории в Нью-Йорке; в 1926 г. - 8 экспедиций, в 1927 г. - 12, в 1928 и 1929 гг. - по 6, в последующем наибольшее оживление отмечалось в 1932 г., когда вновь количество экспедиций превысило десять. В 1940 г. заметно расширяется деятельность Комитета наук МНР, положение о его работе и структуре утверждается правительством республики, укрепляются связи с Академией наук СССР. Ведутся работы геолого-географические, историко-филологические, опытные исследования по земледелию в разных зонах страны и животноводству (изучение убсанурской овцы и гибридизации овец для получения повой орхонской породы).

Вторая мировая война потребовала мобилизации усилий всех людей нашей страны. И, несмотря на то что в это время Советский Союз испытывал наибольшее напряжение в борьбе с фашистскими полчищами, правительственные организации СССР и советские высшие учебные заведения, особенно Московский университет, оказали большую и разнообразную помощь в развитии науки и высшего образования в Монголии.

В 1942 г. был открыт Монгольский государственный университет. Первое оборудование и литература были доставлены из Советского Союза, откуда приехала и часть педагогического персонала.

Пишущий эти строки был свидетелем становления Комитета наук МНР в 1940-1944 гг., принимал деятельное участие в его исследованиях, на его глазах рождался Монгольский университет, в первое время своего существования не имевший тех прекрасных зданий, в которых он размещается ныне. Теперь в Монголии нет Комитета наук, а есть Академия наук, вместо научных кабинетов работают научно-исследовательские институты. Университет вырос и окреп, здесь преподают монгольские профессора и преподаватели, притом он уже давно не единственный вуз в стране, рядом с ним возникло еще несколько учебных специализированных институтов.

Однако вернемся к 1940 г., когда по приезде в Улан-Батор мне сразу пришлось окунуться в дела Комитета наук. Прежде всего, я стал изучать литературу, историю исследования Монголии, познакомился с монгольскими учеными и с планами научно-исследовательских работ.

В 1940 г. Комитет наук возглавлял Байрии Жаргалсайхан - немногоречивый, спокойный и приятный человек, который хорошо понимал нужды науки. Но вскоре он оставил работу в Улан-Баторе, так как его перевели в Москву для работы в посольстве МНР. Его заменил Жалцав Дугэрсурэн, один из первых геологов-монголов, знавший многих советских ученых и работавший в отрядах известного исследователя Тувы и Монголии Ивана Петровича Рачковского, который десятилетия отдал изучению геологического строения и полезных ископаемых этих областей. Дугэрсурэн поддерживал деловые связи с большой геологоразведочной экспедицией, работавшей в те годы в МНР, и позже, насколько мне известно, заведовал геологическими фондами в этой экспедиции. Он и теперь продолжает свою научную деятельность.

Среди учреждений Комитета наук особое место занимала библиотека. Она помещалась в длинном холодном здании, но посещение ее всегда доставляло удовольствие. Здесь трудились энтузиасты своего дела, знатоки тибетской, китайской, монгольской и европейской литературы. Хочется упомянуть Сурмажаб и В. В. Хурлат, которые охотно помогали квалифицированным советом, ценным для молодых ученых, приезжающих впервые в Монголию и плохо знающих ее специфику и литературу. Для меня в библиотеке - заветная комната. В ней собрана литература, касающаяся природы, населения и экономики Монголии. Эта комната называлась коротко и выразительно Mongolica. Государственная библиотека Академии наук помещается теперь в специально построенном большом светлом доме в центре Улан-Батора. За прошедшие годы книгохранилище библиотеки выросло во много крат.

Первое, с чего я начал в Улан-Баторе, - привел в порядок все географические карты Монголии и большое количество рукописей, написанных различными исследователями страны в разное время. Рукописей набралось более двухсот, и значительная часть их не публиковалась, тем более сохранение этого рукописного фонда мне казалось необходимым и важным. Они все были систематизированы и каталогизированы.

Среди рукописей на русском языке выделялись отчеты о путешествиях А. Д. Симукова и С. А. Кондратьева - участников последней экспедиции известного исследователя Центральной Азии П. К. Козлова (1923-1926). Когда эта экспедиция закончила свои работы, Комитет наук МНР обратился к ее руководству с просьбой - оставить для изучения страны несколько человек - советских граждан. Остались работать в Монголии А. Д. Симуков и С. А. Кондратьев. Они показали себя пытливыми исследователями, проникли в самые глухие и отдаленные уголки Монголии и написали немало интересных работ.

Сергей Александрович Кондратьев собрал и записал много мелодий монгольской народной музыки, определил астрономические пункты в разных частях республики, опубликовал интересные статьи по ее климатологии и лимнологии и оставил чудесные ландшафтные фотографии. Он был человеком высокой культуры и твердых принципов. Меня всегда удивляли и покоряли его многочисленные таланты. Сергей Александрович, естественник по образованию, - человек необычный. Его отец, Александр Кондратьев, был старшим астрономом Пулковской обсерватории, а мать - сестрой выдающегося русского композитора Антона Степановича Аренского. Не случайно в экспедиции Сергей Александрович занимался не только определением астрономических пунктов, но и целеустремленно записывал народные монгольские мелодии. С. А. Кондратьев оставил глубокий след в истории изучения Монголии. Он и альпинист, впервые покоривший высочайшую вершину Хангая - Отхон-Тенгри, и композитор, знаток музыки, переводчик музыковедческих работ с английского (С. А. Кондратьев, в частности, перевел сборник статей Бернарда Шоу "О музыке и музыкантах"), собиратель музыкального фольклора. Он и прекрасный шахматист. И здесь он не просто любитель. Шахматы привлекают многих, но мало кому удается внести свой вклад в изучение этой игры. В разных странах любят их и увлекаются ими. У некоторых азиатских пародов шахматы проникли в далекие селения, в юрту скотовода, в саклю земледельца. Они стали достоянием фольклора. Но правила игры далеко не всюду одинаковы. Сергей Кондратьев изучил шахматы монголов, и результаты его исследования были напечатаны в 30-х годах в советском шахматном журнале.

В путешествиях по Монголии Сергей Александрович стал охотником и рыболовом. Леса и степи, пустыни этой страны богаты зверем, а реки и озера - рыбой, которую монгольские араты не ловят. Однако С. А. Кондратьев был не только охотником и рыболовом, по и натуралистом, умеющим видеть, анализировать, обобщать, отличать обычное от необычного. Испытав счастье и новизну жизни путешественника, он уже не мог безвыездно сидеть на одном месте. Неизведанное всегда влечет, неодолимо хочется познать далекие края. С. Кондратьева можно видеть па берегах Черного моря, в Поволжье, на Дальнем Востоке, Кольском полуострове и особенно часто в полюбившейся ему Карелии, среди тихих озер и светлых рек с бесконечно длинными вечерами и белыми ночами, когда встречаются зори.

Поездки и экспедиции в разные области Советского Союза не были праздными. Одна за другой выходят его книги: "Валдайские песни", "Орловские песни", "Коми народные песни", "Народные якутские песни". Эти издания не прошли незамеченными.

Незадолго до смерти С. А. Кондратьев написал работу "Музыка монгольского эпоса и песен", корректуру которой он успел выполнить сам, но так и не увидел свой труд вышедшим в свет. В послесловии к нему Л. Лебединский хорошо написал об авторе: "Сергей Александрович был исключительно скромным и даже немного застенчивым человеком (верный признак душевной чистоты!). Не занимая никогда никаких постов, он пользовался любовью и уважением всех тех, кто соприкасался с ним по работе. В нем ценили ум, знания, честность, мужество, доброту, скромность и благородство натуры" (С. А. Кондратьев. Музыка монгольского эпоса а песен. М., 1970, с. 246).

Под этой характеристикой я подписываюсь с полной ответственностью.

В 1960 г. Сергей Александрович опубликовал небольшую книгу "Необычные случаи на охоте и рыбной ловле", в которой он рассказывает о своих охотничьих приключениях в Монголии и на Карельском перешейке. Эта книга начинается словами: ""Обычное" и "необычное" питает любознательный ум по-разному. В "обычном" он стремится уловить черты типические, следовательно, приучается к обобщениям... А все "необычное" расширяет круг знакомых явлений и заставляет вносить поправки в ранее сделанные обобщения.

Реалистическое мышление относится к "необычному" с закономерным недоверием и неохотно меняет установившуюся точку зрения.

Но страсть к "новизне" находит в "необычном" желанную пищу и борется за его признание. Это романтизм. Дрожжи, на которых поднимается опара знания" (С. А. Кондратьев. Необычные случаи на охоте и рыбной ловле. М., 1960. с. 8).

Сергей Александрович был настоящим романтиком. Об этом свидетельствуют и его поэтические произведения. Не случайно он писал стихи и поэмы, достигая при этом настоящего мастерства. Хороша баллада о хэнтэйском охотнике Гаве, бесстрашном сыне своего народа, которая спустя много лет после ее написания была опубликована в Улан-Баторе.

Помню высокую ладную фигуру С. Кондратьева, его мягкую улыбку и глухо звучащий голос, заставляющий слушать. Баллада была написана в 20-х годах, во время раскопок хуннских могильников Судзуктэ в горах Хэитэя, па темы народных сказаний.

В "Гаве" видна увлеченность автора Монголией, ее природой и фольклором:

 Хорошо весной в халхасских горах. 
 Зверь идет на увал. 
 Солнце срывает белый покров 
 С темного тела скал. 
 Птицы поют в весеннем бреду, 
 Зеленый славя приют... 
 Но звонче самых звонких птиц 
 Стрелы Гавы поют.

Отважный охотник Гава идет в самые дикие лесные трущобы, чтобы сразиться с владыкой изюбрей Ихэ-Бугу.

 У него широкий серебряный след 
 И нефритовые рога.

Но как найти Ихэ-Бугу?

В дебрях Хэнтэя есть гора, 
 Тропы в ней заросли. 
 Никогда по склонам ее, никогда 
 Монголы скот не пасли. 
 Там леса ниспадают дикой рекой 
 В глухие пади без дна. 
 Ни зверей, ни птиц - тяжкий покой, 
 Сумрачная тишина. 
 И со всех сторон сторожат тишину 
 Изогнувшиеся хребты, 
 Преграждая путь бесстрашным душой, 
 Избранным, как и ты. 
 Близ вершины горы есть темный лог, 
 Древним лесом порос. 
 В этот лог лишь с севера вход полог. 
 Там ковер из синих роз. 
 Охотники там говорили встарь: 
 В этом тихом лесу 
 Живет покоритель изюбрей, их царь 
 Бессмертный Ихэ-Бугу.*

*(Газета "Новости Монголии", 1957, 9-27 февраля. Цитируется с учетом корректурных помет самого автора).

Андрей Дмитриевич Симуков увлекся изучением малоизвестных окраин Монголии и в ряде мест оказался первооткрывателем. Он остался в Улан-Баторе и после отъезда Кондратьева в Москву. За многие годы жизни в Монголии Симуков настолько овладел монгольским языком, что свободно говорил на нем. У путешественника появились друзья не только в Улан-Баторе, но и в различных аймаках и даже сомонах. Все это способствовало непосредственному общению с аратами. Они ценили его как хорошего человека и замечательного охотника и даже присвоили ему монгольское имя - Шара Дамдинсурэн. Дамдинсурэн - частое имя среди монголов, слово шара означает "желтый". Симуков был блондином.

Впоследствии монгольское имя появилось и у меня: Халдзан Ядуу-Ард, что значит "лысый Эдуард", а в дословном монгольском переводе означает "лысый бедный арат".

Симуков был энергичным и трудоспособным человеком. Он опубликовал несколько работ (напечатанных в улан-баторских журналах) и оставил большое рукописное наследство (довольно пестрое по содержанию), как будто понимая, что все сведения о глухих районах Центральной Азии будут с благодарностью использованы. Здесь и дневниковые записи, и описание отдельных маршрутов и районов. Следует отметить большое произведение по географии Монголии, достаточно полное для своего времени.

А. Д. Симуков интересовался и картографией. Он опубликовал карту МНР в русском и монгольском вариантах. Кроме того, издал школьный атлас, хотя темы отдельных карт выходили за пределы школьных программ, как, например, карта физико-географического районирования страны (О С. А. Кондратьеве и А. Д. Симукове см. в статье Н. П. Шастиной "Из воспоминаний о Монголии" в "Книге братства". М.. Улан-Батор. 1971, с. 196-208. Там же опубликованы письма А. Д. Симукоаа на с. 209-218).

С С. А. Кондратьевым я познакомился в 1945 г. в доме профессора Н. В. Павлова. Николай Васильевич достоин доброго слова. Он был флористом и ботанико-географом. Много времени посвятил изучению растительности Казахстана, был прекрасным знатоком природы этой республики и не случайно состоял действительным членом Академии паук Казахской ССР. Виднейший советский ботаник, позже президент Академии наук СССР, В. Л. Комаров в 1923 г. рекомендовал Н. В. Павлова Петру Кузьмичу Козлову для работы в его последней монгольской экспедиции. Молодой тогда ученый полностью оправдал рекомендации. Он в течение трех лет с увлечением изучал растительный покров МНР, в результате чего появилось несколько его публикаций, из которых нужно специально упомянуть интересный труд "Введение в растительный покров Хангайской горной страны" (В кн.: Предварительный отчет ботаническом экспедиции в Северную Монголию за 1928 г. Л., 1929. (АН СССР. Материалы комиссии по исследованию Монгольской и Тувинской Народных республик и Бурято-Монгольскон АССР, вып. 2)). Н. В. Павлов собрал большой гербарий монгольской флоры, его обработка позволила сделать важные ботанико-географические выводы о развитии растительного покрова в связи с оледенением и сухостью климата Центральной Азии. Н. В. Павлов занимался и историей паук, ему принадлежит самая полная биография В. Л. Комарова. Популярные книги "По Монголии" и "Климат и жизнь" говорят об умении автора писать просто, доходчиво и увлекательно. А фундаментальная "Ботаническая география СССР" поражает использованием колоссального количества литературных источников. Вместе с другой его сводной работой - "Ботаническая география зарубежных стран" (2 части, 1965) она составила полный обзор растительности нашей планеты. Всегда быстрый, несмотря па некоторую грузность, веселый и чуть-чуть щеголеватый, с бантиком-бабочкой вместо галстука, Николай Васильевич был большим поклонником музы искусства. Обладая прекрасной памятью, в том числе и музыкальной, он мог поразить слушателей воспроизведением на слух десятков оперных арий или романсов.

И было у него одно хобби - гладиолусы. Он очень любил и знал эти красивые и гордые цветы. Ему принадлежит авторство нескольких новых сортов. Чудесное и жизнерадостное племя цветоводов писало Николаю Васильевичу со всех концов Советского Союза. Шли письма и луковицы на обмен и из-за рубежа.

В 1963 г. в Алма-Ате проходила IV конференция по ландшафтоведению. Мне пришлось принять участие в ее работе и экскурсиях, из которых особенно запечатлелся осмотр гор Занлийского Алатау с вертолета. Великолепно обозревались почвенно-растительные высотные поясы, лавиноопасные места, живые ледники; древние и современные морены, подпруженные горно-долинные озера. Стояла солнечная, светлая и сухая осень.

Тогда же я посетил Н. В. Павлова в его алма-атинском доме. В цветнике пестрели гладиолусы. Его домашний кабинет имел вполне рабочий вид. На письменном столе аккуратно лежали книги и журналы. В центре стола - рукопись, а рядом штук десять остро отточенных простых карандашей. Ученый писал карандашами. В начале рабочего дня точил их сразу по нескольку штук. И когда стирался грифель одного, брал другой. Так, к концу дня отбраковывалось уже несколько. Утром следующего дня операция повторялась (Как свидетельствует В. Песков, карандашами писали свои книги такие известные писатели, как Эрнест Сетон-Томпсон и Михаил Пришвин, "изводивший карандаш до размера наперстка" ("Наука и жизнь", 1974, № 11, с. 106)).

Хотя Николай Васильевич к тому времени был уже пенсионером, тем не менее он оставался председателем ученого совета Ботанического института АН Казахской ССР, главным редактором капитального издания "Флора Казахстана". Его советы и консультации нужны были аспирантам, начинавшим ученым, да и опытным флористам. Меня всегда удивляла способность Николая Васильевича быстро и безошибочно точно определять тот или иной вид растения.

Как-то я попросил Николая Васильевича поделиться со мной секретом его работоспособности. Как ему удалось столько создать и опубликовать? При этом нужно учесть экспедиции и время на обработку гербариев. А это дело трудоемкое.

- У меня нет секрета, - отвечал он, улыбаясь. - Есть жесткое правило - ежедневно писать по две страницы. Если почему-либо мне не удалось в течение рабочего дня выполнить свою норму, я должен наверстать упущенное вечером или на следующий день. Нетрудно прикинуть, что если в течение года, исключая праздничные и полевые экспедиционные дни, набиралось 220-250 дней, когда Николай Васильевич уделял время литературному труду, то, следовательно, он ежегодно мог давать по 440-500 страниц машинописного текста. А это 20 авторских листов. Кто из нас может похвастаться подобным достижением? Легко быть героем в течение одного или двух-трех лет. А вот так прожить всю трудовую жизнь и ежедневно писать "только" две страницы, удается далеко не многим.

Изучением природы Монголии занимался еще один большой советский ученый - академик Борис Борисович Полынов. Он был почвоведом, географом, геохимиком. К учению о ландшафтах он пришел своим путем, считая, что в основе понимания их сущности лежат геохимия горных пород и речных вод, их взаимосвязь, а также взаимообусловленность почвенно-растительного покрова. Учение о ландшафте у Б. Б. Полынова - географическая наука: "Среди так или иначе сформировавшихся "описательных" естественных наук особое место по обилию и разнообразию материала занимает так называемая физическая география, охватывающая как мертвую, так и живую природу. И естественно поэтому, что новое учение возникает на базе именно географической науки" (Б. Б. Полынов. Учение о ландшафтах. - Вопросы географии, 1953, сб. 33, с. 32).

Б. Б. Полынов впервые попал в Монголию в 1924 г. в составе сотрудников экспедиции Петра Кузьмича Козлова. Затем Борис Борисович продолжал свои исследования в центральной части этой страны и в северной Гоби в 1925 и 1926 гг. Он изучает взаимоотношение леса и степи в горах, геохимические связи между котловинами и водораздельными участками, в которых соли, выщелачиваемые из коренных пород, сносятся атмосферными осадками и речными водами во впадины, и если они бессточны, то превращаются в телеприемники, где происходит засоление почвенного покрова и образуются солончаки или соленые озера с высокой минерализацией.

В Монголии Б. Б. Полынов развил свое учение об элементарных ландшафтах. Их выделение основывается на геоморфологическом анализе территории, почему "этот метод получил название геоморфологического. Однако было бы более правильным назвать его ландшафтно-почвенным методом, в процессе развития которого появилось понятие об элементарном ландшафте" (Б. Б. Полынов. Географические работы. М., 1952, с. 7). Исторический подход к их пониманию был присущ ученому. Это позволило ему утверждать, что в Гоби некогда были другие физико-географические условия, отнюдь не пустынные, о чем говорят погребенные почвенные горизонты, более богатые гумусом, чем современные.

Казалось бы, в Гоби должны быть целинные ландшафты, не затронутые хозяйственной деятельностью человека. Б. Б. Полынов, следуя в Гоби, думал, "что будет наблюдать девственную природу и столь же девственные почвы, но на месте убедился, что почвы Гоби сохраняют явные следы многовековой пастьбы скота, т. е. черты совершенно определенной культуры" (Б. Б. Полынов. Географические работы, с. 398-399).

Меня привлекали комплексный подход Бориса Борисовича к изучению ландшафтов и его методика выделения так называемых элементарных ландшафтов, исходя из почвенно-геоморфологических признаков. Позже он писал, что понятие об элементарном ландшафте появилось в процессе развития ландшафтно-почвенного метода. Историзм пронизывает все работы Б. Б. Полынова, что также делает их интересными и объективными.

После приезда из Монголии мне неоднократно приходилось наведываться в Почвенный институт им. В. В. Докучаева, чтобы повидать Б. Б. Полынова, получить у него консультации по разным работам, написанным на монгольские темы.

И хотя со времени монгольских работ Бориса Борисовича прошло уже 20 лет, он хорошо помнил свои маршруты. Впоследствии в более поздних работах он не раз возвращался к монгольским материалам, есть ссылки на них и в его самой известной книге - "Кора выветривания" (Л., 1934), положившей начало новому направлению в науке.

В 1948 г. была представлена к защите моя докторская диссертация "Основные вопросы физической географии Монгольской Народной Республики". Легко объяснить мою радость, когда Б. Б. Полынов согласился выступить официальным оппонентом. Его отзыв, вместе с отзывами академика В. А. Обручева, академика Л. С. Берга, докторов географических наук В. Н. Купина и Ю. А. Ливеровского я храню по сей день. Спасибо им за "путевку в жизнь".

По приезде в Улан-Батор мне и сотрудникам кабинета географии пришлось составить планы дальнейших работ, обобщить первые необходимые справочные данные по географии МНР. Одновременно я проводил занятия с молодежью по общему землеведению. Во всех этих начинаниях мне помогали двое юношей - Цэвэгжавын Цунцагноров и Шагдарын Цэгмид. Они были настолько молоды, что нельзя было говорить о какой-либо их специальности. Они просто хотели учиться и работать. Им было всего по 17-18 лет. Оба закончили советскую среднюю школу в Улан-Баторе и свободно и без всякого акцента говорили по-русски. Между нами быстро установились добрые, дружеские отношения. Они работали переводчиками, а также выполняли несложные задания Комитета наук и его географического кабинета. С ними же мы наметили и осуществили ряд маршрутов по территории Монголии, и это была их первая полевая практика.

Мое сотрудничество с молодыми помощниками продолжалось два года. Я всячески поддерживал их стремление к систематическому образованию. И как только представилась возможность, они уехали учиться в Московский университет.

Один из моих помощников - Цэвэгжавын Цунцагноров, окончив университет, стал историком, а затем защитил диссертацию па степень кандидата исторических наук, избрав тему о Монголии периода автономии. Второй, Шагдарын Цэгмид, увлеченный географическими исследованиями своей страны и путешествиями, поступил на географический факультет. Он также успешно окончил его и, не остановившись на этом, поступил в аспирантуру. Она завершилась диссертационным трудом по геоморфологии и древнему оледенению Хэнтэйских гор, которые он изучал в течение нескольких сезонов. Ныне эти ученые участвуют в исследованиях Академии наук МНР. Кроме того, они ведут большую государственную и общественную работу. Член-корреспондент АН МНР Цэвэгжавын Цунцагноров руководил развитием культуры в стране в качестве заместителя председателя Совета Министров республики и занимал пост заместителя председателя Общества монголо-советской дружбы. В 1972 г. он был назначен представителем Монгольской Народной Республики в Организацию Объединенных Наций в Нью-Йорке. Академик Шагдарын Цэгмид - директор Института географии и мерзлотоведения и вице-президент АН МНР.

Среди моих монгольских друзей тех лет выделялся талантливый филолог и писатель Цэйдийн Дамдинсурэн, человек высокой культуры, мягкого характера, чуть-чуть застенчивый и обаятельный в своей простоте. Это имя хорошо известно не только в Монголии, но и у нас - многие его рассказы и стихи переведены на русский язык. Дамдинсурэн заслуженно был избран академиком.

Общие топонимические интересы связывали меня с монгольскими лингвистами и историками. Я нередко беспокоил их вопросами о происхождении монгольских географических названий и порядком надоедал им. В те годы никто из монгольских ученых специально топонимикой не занимался, и мои просьбы создавали для них дополнительную нагрузку. Больше всех в моих изысканиях помогал Дамдинсурэн. Неторопливо, с раздумьем он объяснял некоторые названия, нередко метафорические или возникшие в результате народной этимологии. Но многие топонимы Монголии, особенно имена крупных рек, до сих пор не объяснены. Топонимика этой страны, так же как и в других странах мира, образована разными по времени слоями, сложенными разноязычным населением. Несомненен мощный тюркский горизонт, на северо-востоке страны - тунгусо-маньчжурский, а на западе в последние годы обнаруживается также и индоевропейский (О географических названиях Монголии см. мою книгу: Очерки топонимики. М, 1974, с. 235-253).

Упорным и целеустремленным в науке оказался Дондогийн Цэвэгмнд, с которым мы вместе путешествовали в 1943 г. в Заалтайской Гоби и в Хангае. Это была романтическая экспедиция, весьма плодотворная в научном отношении. Старая грузовая машина верой и правдой служила нам как в пустынях, так и в горах. Хотя путешествие было очень трудным, мы могли гордиться собранными материалами и той дружбой, которая укреплялась в повседневном труде. В экспедиции участвовали Андрей Григорьевич Банников, известный зоолог, ныне профессор и доктор биологических наук, Александр Афанасьевич Юнатов, о котором я еще скажу ниже. Имена этих советских ученых и до сих пор пользуются заслуженным уважением среди научных работников Монголии.

Андрей Григорьевич приехал в Монголию в 1942 г. в числе первых четырех преподавателей только что организованного университета. Он собрал обширную коллекцию млекопитающих. Их обработка завершилась большой монографией "Млекопитающие Монгольской Народной Республики" (М., 1954), где помимо систематического описания дано зоогеографическое районирование и освещены вопросы происхождения животного мира Центральной Азии. За эту работу А. Г. Банникову была присуждена степень доктора биологических наук.

В Гоби зародился интерес к зоологии у нашего молодого помощника - Дондогийна Цэвэгмида - ученика А. Г. Банникова. Позже он тоже окончил Московский университет и аспирантуру, прекрасно защитил диссертацию о пищухах - симпатичных маленьких грызунах, типичных для горных степей Монголии. В последующие годы Дондогийн Цэвэгмид стал одним из крупнейших организаторов науки в Монголии, в течение многих лет работал ректором Монгольского университета, председателем Комитета наук и высшего образования. Ныне он занимает пост заместителя председателя Совета Министров МНР. В апреле 1972 г. Московский университет присвоил Дондогийну Цэвэгмиду высокое звание почетного доктора МГУ "за заслуги в развитии науки и прогресса человеческого знания".

Последняя наша встреча за чайным столом состоялась в 1973 г. и позволила нам мысленно возвратиться ко времени путешествия в Заалтайскую Гоби. Почему-то заговорили о скромности, свойственной мудрецам.

- Да, да, я помню, как вы рассказывали о Диогене, - улыбнулся Цэвэгмид. - Когда философ сидел в бочке, заменявшей дом, к нему подошел какой-то меценат и спросил, в чем нуждается мудрец, не нужна ли ему помощь и как облегчить тяжкое бремя его бедности.

- "Уйди, - сказал Диоген, - не заслоняй мне солнце". Этот короткий ответ я не забыл и сегодня, - добавил Цэвэгмид.

Дондогийн Цэвэгмид выступал с успехом и как поэт, его произведения печатались также в русском переводе и не раз включались в антологии монгольской поэзии. Многие его стихотворения посвящены родной стране, ее широким просторам:

 Снова в седлах старик и я. 
Снова ветер нас в путь позвал - 
Туда, где сопки в туманах плывут, 
Туда, где дальний лежит перевал.

Руководители республики всячески помогали развитию науки в стране, подготовке образованных людей, специалистов, ученых. Несколько раз мне пришлось бывать на приеме у премьер-министра маршала Чойбалсана (1895-1952), который прекрасно знал свою страну, совершал частые поездки в разные аймаки и сомоны, в том числе и самые отдаленные. По его личному указанию в трудный военный 1943 г., когда автотранспорт был весь мобилизован для государственных перевозок и Комитет наук остался без машин, из резервов монгольской армии был выделен трехтонный грузовик вместе с опытным шофером-механиком для экспедиции в Заалтайскую Гоби, о которой я уже упоминал.

В Комитете наук МНР в начале 40-х годов была группа также советских специалистов под руководством И. А. Цаценкина. Он возглавлял сенокосно-пастбищную экспедицию, проделавшую большую работу по изучению и инвентаризации пастбищных угодий всей республики, и особенно детально ее южной, наиболее засушливой части. В составе этой группы выделялся Александр Афанасьевич Юнатов, который после завершения исследований экспедиции остался в Монголии и в течение всех последующих лет жизни (умер в Ленинграде в 1967 г.) продолжал изучать растительность этой центрально-азиатской страны, опубликовав серию трудов и оставив много учеников - монгольских ботаников, специалистов по ее флоре и пастбищным ресурсам.

В Комитете наук в нашу группу входили почвовед Н. Д. Беспалов, геолог А. А. Трофимов и агроном-растениевод В. Ф. Шубин.

Василий Федорович Шубин - волжанин, в Улан-Батор он приехал из Горького. После возвращения из Монголии он опять вернулся на Волгу, был ректором Горьковского сельскохозяйственного института, а позже заведовал кафедрой в Волгоградском институте. Он был живым, энергичным и увлекающимся своим делом человеком, который с энтузиазмом организовал земледельческие стационары в разных географических зонах Монгольской Народной Республики с ее суровым и в общем малоблагоприятным для земледелия климатом. Большая абсолютная высота, резкая континентальность, засушливость, короткий вегетационный период ограничивают возможности получения хороших устойчивых урожаев. В. Ф. Шубин старался найти те оптимальные условия и те культуры, которые позволили бы обеспечить нормальное развитие и плодоношение растений. Он экспериментировал с колосовыми, овощными и даже некоторыми техническими культурами. Один из организованных им стационаров в Зуун-Харе, севернее Улан-Батора, ныне превратился в Институт растениеводства и земледелия Академии наук МНР. В Монголии, где теперь зерновое хозяйство стало важной отраслью экономики республики, вспоминают Василия Федоровича добрым словом, что сравнительно недавно, уже после смерти ученого, отметила газета "Правда": "В свое время первые опыты с техническими культурами заложил советский ученый В. Ф. Шубин" (В. Шаров. Есть в Зуун-Харе институт. - Правда, 1972, 29 февраля). За книгу "Земледелие Монголии" (1953) Василию Федоровичу была присуждена степень доктора сельскохозяйственных наук (О советских ученых - исследователях Монголии, ее природы и хозяйства рассказано в книге "Монгол орныг судалсан зовлолтийн Эрдэмтэд", опубликованной в Улан-Баторе в 1973 г. (на монгольском языке)).

Один из восточных маршрутов я выполнил с геологом Ю. С. Желубовским и Пунцагноровом. Юрий Сергеевич много сделал для познания геологии и недр Монголии, позже он изъездил почти весь Китай, изучил Курильские острова. Спокойный, благожелательный человек, Ю. С. Желубовский пользовался уважением и любовью окружающих. Он интересовался также вопросами географии, этнографии, истории. Его наблюдательный глаз видел многое, мимо чего равнодушно проходили другие путешественники. В течение десятилетий, прошедших после нашей совместной экспедиции в Восточную Монголию (1941), продолжается наша дружба. Всегда с вниманием и радостью читал я его письма, которыми он меня дарил из Сычуани, Маньчжурии, Хайнаня или с далеких Курил. В этих письмах новые факты, тонкий анализ и умелые обобщения. Одно из таких писем я с разрешения автора опубликовал в двух своих книгах (Путешествия без приключений и фантастики. М., 1962, с. 12-17; Годы исканий в Азии. М., 1973, с. 283-267).

По сей день у меня не погас интерес к Монголии. Не могу забыть прозрачных и скупых по рисунку ее пейзажей, которые так точно были поняты и раскрыты Николаем Рерихом. Нельзя забыть и гостеприимство аратов, их дружеское отношение к путешественнику из России.

Вновь я ощутил монгольское гостеприимство через шестнадцать лет после окончания работы в МНР, когда в 1960 г. по приглашению Комитета наук посетил Улан-Батор.

Как просто было попасть на этот раз в столицу Монгольской Народной Республики! Из Москвы Ту-104 за шесть часов домчал нас до Иркутска, где мы пересели на самолет монгольской авиакомпании. Еще два с половиной часа полета - и мы стали спускаться в долину Толы. Под нами плыл знакомый пейзаж монгольских гор в просторах долин. Но вот новое значительное: по долинам протянулась цепочка железной дороги. Под крыльями самолета открывалась картина большого современного города.

Я много ходил по улицам Улан-Батора и почти не узнавал их. Передо мной протягивались проспекты, застроенные многоэтажными домами. Широкой панорамой раскрывалась площадь Сухэ-Батора, окаймленная новыми зданиями - Дом Правительства, театр, гостиница. В центре возвышался памятник организатору и руководителю монгольской революции Сухэ-Батору. От Заходыра ничего не осталось. Старая усадьба Комитета наук частично была уже использована под новые постройки и два-три маленьких домика доживали свои последние дни.

Очень хорош университетский район, его улицы, уходящие к подножию северных гор. Город так разросся, что появилась нужда в автобусном городском сообщении. Теперь в Улан-Баторе 300 тысяч жителей, т. е. четвертая часть населения страны. Такое соотношение между числом людей в государстве и его столице встречается очень редко. И все же, несмотря на множество новых каменных домов, немало горожан продолжали жить в юртах.

С большим удовольствием я встретился со старыми друзьями, нашел их в добром здравии, узнал, что они далеко шагнули в своей научной и государственной деятельности. В аудиториях нового университетского здания и конференц-зале публичной библиотеки я выступил с лекциями и докладами и увидел вокруг старой монгольской интеллигенции многочисленный отряд молодежи, пытливой и интересующейся наукой. Рост интеллигенции в Монгольской Народной Республике и особенно научных кадров позволил в 1961 г. преобразовать Комитет наук в Академию наук.

Как-то трудно сразу осознать те грандиозные изменения, которые воочию видишь, вновь приезжая в страну, где не был 16 лет.

Комитет наук МНР весной 1960 г. предложил мне и моему спутнику Александру Афанасьевичу Юматову на несколько дней съездить в Хангай, освежить впечатления прошлых лет.

И опять мягкие очертания гор. Свежий зеленый травяной покров долин, лиственничные леса по затененным склонам. Редко-редко встречали сусликов, почти не заметны были сурки-тарбаганы и уж совсем на этот раз мы не видели антилоп-дзеренов.

И опять древние культовые каменные кучи - обо на перевалах и встречи с неторопливыми всадниками-аратами. Но их кони уже совсем не боялись автомобилей. Встречные сомонные поселки, хорошо знакомые с 40-х годов, разрослись, пообстроились.

И новое: на многие километры - распаханная целина. Монголия, в прошлом только скотоводческая страна, теперь стала также промышленной и земледельческой. Несмотря на суровый климат, короткое лето, высокое положение над уровнем моря, она уже полностью обеспечивает себя хлебом.

Первую ночь мы провели в госхозе Харахорин, что лежит в широкой в этом месте плодородной долине Орхона. Большая равнина протянулась здесь между горами. Раньше в госхозе сеяли пшеницу, не орошая почву. Но затем постепенно стали строить ирригационную систему. Невысокой плотиной перегородили Орхон, подняли уровень воды в реке и отвели далеко в сторону магистральный канал. К нашему приезду вся оросительная сеть госхоза в общей сложности имела длину 375 км. Непросто земледельцам получить здесь устойчивый урожай. Земли госхоза лежат почти на 1500 м выше уровня моря. Ранние августовские ночные заморозки нередко угрожают посевам.

Харахорин... Это название много говорит человеку, хотя бы чуть-чуть знакомому с историей Центральной Азии и монголов. Здесь в середине XIII в. находилась знаменитая столица Монгольской империи, известная в европейской литературе под именем Каракорум. Город был основан Чингисханом и укреплен его сыном Удэгеем (начало XIII в.). Каракорум посещался западными путешественниками, послами, купцами. Наибольший интерес вызывают свидетельства Вильгельма Рубруквиса, который по поручению короля Франции Людовика IX в 1253 г. отправился послом к великому Мункэ-хану. По его описанию, город был окружен стеной и имел четыре входа. У всех городских ворот были оживленные базары. У восточных ворот торговали зерном, у западных - баранами и козами, у южных - быками и повозками, у северных - лошадьми.

В столице в те годы было 12 действующих кумирен, в том числе несколько буддийских, две мусульманские мечети и даже христианская церковь. Все это говорит о большой терпимости монголов к проповедуемым разными миссионерами религиям и полном безразличии к борьбе между ними.

Теперь мы бродили по земле древнего Каракорума, от которого мало что сохранилось: черепки посуды, большая каменная черепаха, невысокие валы, едва заметные фундаменты зданий. А рядом высились стены знаменитого буддийского монастыря Зрденидзу, одного из древнейших в Монголии. Стены образуют правильный квадрат и украшены 92 обелисками-субурганами. Кроме них еще по два субургана высятся на четырех углах. Эти 100 белых памятников создают великолепный архитектурный ансамбль. Он величаво выделяется на плоской равнине и до сих пор охотно посещается как монголами, так и путешественниками из разных стран.

От Харахорина до курорта Худжиртэ недалеко. В восточной части Хангайского хребта, где его высоты значительно снижаются, вырос целый медицинский городок.

Издавна народ знал, что в Худжиртэ (в переводе значит "солончаковый") бьют ключи с целебной водой. Источники стали основой бальнеологического курорта, у въезда в который стоят скульптуры трех гордых оленей. Предание гласит, что охотник, промышляя зверя в горах Хангая, как-то увидел хромого оленя, который не мог бежать даже при виде человека. Охотник пожалел его, не поднялась рука стрелять. Через несколько дней он вновь увидел знакомого оленя. К удивлению, он все еще лежал на том же месте. Но зверь чувствовал себя уже гораздо лучше, он поднялся на ноги и, почти не хромая, неторопливо убежал в сторону. Поразился охотник, подошел к месту лежки зверя и ему бросилось в глаза, что земля здесь мокрая, от нее шел пар. Немного разрыл землю - и из земли забил аршан - минеральный источник горячей воды.

Мы купались в специально построенных купальнях, где вода имеет постоянную температуру от 36 до 42 градусов.

Недолгое, но интересное путешествие мы совершили из санатория к водопаду Улангол - на притоки Орхона. Эта река течет здесь среди базальтов, местами образуя отвесные каньоны глубиной до 20 м. Свежие базальтовые лавы застыли на поверхности долины и создали курчавые скалы. Речка Улангол низвергает свои воды в Орхон, сверкая брызгами. Стена водопада сложена двумя разноцветными слоями базальтов. Между ними виден горизонт галечника толщиной в 3 м. Это говорит о двукратном излиянии вулканических пород: нижний базальт плотный - более древний, верхний ноздреватый - молодой. Речка Улангол не успела пропилить в базальтах глубокое ложе, ее долина отстала в своем развитии от орхонской, почему и возник водопад. Его впервые описал Петр Кузьмич Козлов, когда во время последнего путешествия в 1923-1926 гг. посетил эти места в Хангае. На Петра Кузьмича большое впечатление произвел водопад, у которого он любил подолгу сидеть, слушая музыку падающей воды. Этот водопад путешественник в своих отчетах назвал "Водопадом экспедиции". Однако монголы именуют его Улангол или Уланусу, что можно перевести как "красная река" пли "красная вода".

Перед отъездом в Москву 16 мая 1960 г. нас с А. А. Юнатовым приняли руководители Монгольской Народной Республики во главе с Первым секретарем ЦК Народно-революционной партии премьер-министром Юмжагийном Цеденбалом (Ныне Первый секретарь ЦК МНРП и Председатель президиума Великого Народного Хурала). С некоторыми из присутствующих мы были знакомы еще по давним 40-м годам, что позволило сразу же просто и легко включиться в дружескую беседу. Разговор происходил без переводчика, все сидящие за столом хорошо владели русским языком. Мы рассказывали о наших впечатлениях от знакомства с работой некоторых академических учреждений и университета, о перспективах их роста, о научных кадрах, сравнивали наше восприятие страны и ее столицы начала 40-х и 60-х годов. Конечно, многое изменилось в результате экономического и культурного подъема страны. Нам, хорошо знавшим природу страны, ее научные силы, задавали вопросы, на которые в силу возможностей мы отвечали. В частности, возникла тема о земледельческом хозяйстве. Мне давно казалось, что перспективным районом для расширения посевных площадей может оказаться крайний восток республики, а точнее, бассейн Халхин-Гола. Здесь плодородные почвы, повышенное количество осадков и как будто несколько увеличенный вегетационный период, на что указывает разнообразная и богатая степная растительность.

Александр Афанасьевич поддержал меня, и мы посчитали целесообразным для начала организовать одну-две опытные сельскохозяйственные станции для экспериментов с разными культурами, в первую очередь с зерновыми на богаре, а также на орошении, используя широкие, незаливаемые террасы Халхин-Гола и его водные запасы. Если эти опыты специалисты-агрономы признают удачными, можно будет думать и о создании здесь государственных земледельческих хозяйств. Противопоказанием таких проектов оказалось обилие комаров, что заставляло аратов летом покидать плодородные прихинганские степи и угонять свой скот в более сухие равнины Керулена и Дариганги. Конечно, комары - большая помеха, но не решающая. Распашка земель, некоторая мелиорация, уменьшение заболоченных площадей приведут к сокращению кровососущих двукрылых насекомых.

Через несколько лет мне пришлось в Москве вновь встретиться с директором Института географии и мерзлотоведения Академии наук МНР академиком Шагдрын Цэгмидом. К моему большому удовлетворению, он рассказал, что бассейн хинганской реки Халхин-Гол постепенно осваивается земледельцами.

С теплотой я вспоминал искреннее гостеприимство монгольских аратов - в любом кочевье мы были желанными гостями. Я часто мысленно возвращался к красотам монгольского пейзажа, скупого, но четкого и выразительного, надолго врезающегося в память путешественника. Вижу бесчисленные стада животных, пасущихся на плодородных пастбищах Северной Монголии, бесконечные дали убегающего горизонта, холмы и увалы, горы и долины, прозрачные реки и озера, сверкающие снега, яркое солнце и синий небосвод, ночные огни Улан-Батора.

Полевые исследования в Монгольской Народной Республике на многие годы предопределили мою работу в Москве, в Институте географии Академии наук СССР и Московском институте востоковедения, куда меня пригласил в 1945 г. известный монголист профессор Гарма Данцаранович Санжеев, в то время декан дальневосточного факультета.

Г. Д. Санжеев изучал языки монгольских народов. В 1927 г. он участвовал в экспедиции в Дархатской котловине Северной Монголии, где занимался лингвистическими и этнографическими исследованиями (О работах Г. Д. Санжеева см. в кн.: Исследования по восточной филологии. М., 1974, с. 5-11, а также список его печатных трудов на с. 12-21).

В 1945 г. по его инициативе я стал читать лекции студентам по Восточной и Центральной Азии и Монголии. Гарма Данцаранович сказал, что придется работать на кафедре профессора Г. Н. Войтинского, которая объединяла вопросы истории, экономики, географии стран Дальнего Востока и по существу была страноведческой. Моя педагогическая деятельность продолжалась четыре учебных года, до 1948 г., когда пришлось оставить ее, так как у меня появились новые обязанности ученого секретаря Московского филиала Географического общества, а совмещать работу в трех местах не представлялось возможным.

В Институте востоковедения для меня открылся новый мир ориенталистики и ориенталистов, среди которых было немало интересных, образованных людей. Прежде всего нужно добрым словом вспомнить Григория Наумовича Войтинского (Зархина) (1893-1953), специалиста по новой истории Китая. Он участник гражданской войны на Дальнем Востоке и в Сибири, а затем, в 1920-1927 гг., работал в Исполкоме Коминтерна и в 1926-1927 гг. был его представителем в Шанхае. Г. Н. Войтинский хорошо знал Китай, умел рассказывать о нем конкретно и предметно. Григорий Наумович отличался большой дружественностью и мягкостью в общении со своими сотрудниками, и это не могло не сказаться на атмосфере, царящей на кафедре. Через 30 лет с симпатией вспоминаю этого невысокого, худощавого седого человека, с которым было очень приятно работать в институте или беседовать {чаще всего во время пешего хождения через Сокольнический парк от Ростокинского проезда, где в здании школьного типа находился институт, до станции метро Сокольники) (О Г. Н. Войтинском см.: В. И. Глунин. Григорий Войтинский. - В кн.: Видные советские коммунисты - участники китайской революции. М., 1970, с. 66-87).

Среди китаистов выделялся сдержанный Г. В. Астафьев, читавший экономические курсы и ныне работающий в Институте Дальнего Востока АН СССР. А. А. Петров, бывший посол СССР в гоминдановском Китае (1945-1947 гг.) вел курс истории Китая, его древней культуры и философских учений. Япония была представлена выдающимся ученым, академиком Николаем Иосифовичем Конрадом, чье имя широко известно и у нас, и в Японии, и в других странах, профессором Константином Михайловичем Поповым, Эсфирью Яковлевной Файнберг - доктором исторических наук и Николаем Кононовичем Вайнцвайгом - доктором экономических наук. Географию Корен читал Владимир Тимофеевич Зайчиков, позже профессор Московского областного педагогического института и сотрудник Института востоковедения АН СССР (О трудах этих ученых см.: С. Д. Милибанд. Биобиблиографический словарь советских востоковедов. М., 1977, с. 45-46, 427, 268-271, 4-19-450, 568-569, 103, 209-210).

Мне поручили вести для всего потока студентов дальневосточного факультета "Введение в географию Восточной и Центральной Азии", а для студентов монгольского отделения - "Географию МНР" и "Этнографию монголов". Со студентами-монголистами (их группы были небольшими) я быстро нашел общий язык. В своем большинстве молодые люди, специализировавшиеся в области монголистики, были скромными и серьезными. Помогали также мои непосредственные впечатления от страны и народа, в те годы свежие и яркие, и я с удовольствием делился ими со своими внимательными слушателями.

При чтении большого и трудного курса "Введение в географию Восточной и Центральной Азии" было заметно, что студенты плохо запоминают чуждые для родного языка географические названия, номенклатура карты остается неусвоенной, без этого трудно получить пространственные представления о размещении тех или иных фактов, явлений или географических закономерностей. Тогда на лекциях я стал раскрывать географические названия, показывать их смысл в связи с географическими реалиями. Конечно, далеко не все упоминающиеся в тексте лекций топонимы поддавались моему стремлению увязать форму и содержание, и все же было радостно видеть, как пробуждается интерес у слушателей, как поднимается уровень освоения материалов курса, как осмысленно они подходят к пониманию карты.

Ближневосточный факультет мог похвалиться такими выдающимися учеными, как академик Владимир Александрович Гордлевский - известный тюрколог (Избранные труды В. А. Гордлевского были изданы а четырех томах в Москве (1960-1968). Там же о его жизни и работе вступительная статья Е. Лудшувейта на с. 7-28) и профессор Борис Николаевич Заходер - блестящий историк-востоковед, чей замечательный труд "Каспийский свод сведений о Восточной Европе" (т. 1-2. М" 1962-1967) поражает количеством использованных источников восточных авторов и объективной их интерпретацией. Среди арабистов запомнились профессор Харлампий Карпович Баранов и Евгений Александрович Беляев. Он прекрасно читал лекции по курсу "Ислам". Его с интересом и вниманием слушали не только студенты, специализирующиеся по мусульманским странам, но и студенты-дальневосточники - китаисты, японисты и др. С ним всегда было очень приятно беседовать, хотя это случалось не часто, поскольку мы работали на разных факультетах. Географию стран Ближнего Востока читал Борис Моисеевич Данциг, автор книг о Турции, Ираке и труда "Русские путешественники на Ближнем Востоке" (1965), и Израиль Адольфович Генин, хорошо знавший Северную Африку (О Б. Н. Заходере, X. К. Баранове и Е. А. Беляева см.: тот же словарь С. Д. Милибанд на с. 213-214, с. 60-61 и 72-73; о Б. М. Данциге и И. А. Репине на с. 172-173 и 136). Но в целом географов в Московском институте востоковедения было немного, преобладали лингвисты, историки, экономисты.

Четыре года работы в среде востоковедов не прошли бесследно. В процессе подготовки курсов мне пришлось освоить новый большой материал по странам Восточной Азии, которые я до этого знал только в пределах учебных программ. Общение с востоковедами расширило горизонт моих знаний, а общение со студентами дало мне ясное понимание того, что важно, что менее важно и несущественно, что интересно, а что серо и буднично и не вызывает эмоций. Все это сразу угадывалось по аудитории, которая чутко реагирует на течение лекции. Стало понятным, как необходимо учиться искусству избирательности. Ведь сказать все, не выделяя главного - верный способ вызвать скуку у слушателей, перешептывание и полное падение интереса у них к преподавателю и к предмету.

Здесь уместны строки из стихотворения Евгения Евтушенко:

 Все немедля сказать - 
 Как себя наказать.

Все мы учимся в течение всей жизни. Сначала у наших учителей и профессоров, а потом у студентов и учеников. Учтенный и обобщенный опыт -тоже учение, может быть, самое трудное.