В Средней Азии

 Познание и странствия неотделимы 
 друг от друга... Это непременное 
 качество всех путешествий - обогащать 
 человека огромностью и разнообразием 
 знаний - есть свойство, присущее счастью. 

Константин Паустовский

Впервые я приехал в Среднюю Азию в 1931 г., когда пришлось участвовать в работе Карабогазской экспедиции АН СССР. Геоморфологический отряд, возглавляемый Б. А. Федоровичем, выполнил маршруты вокруг залива Кара-Богаз-Гол и по Степному Мангышлаку.

Это была трудная экспедиция. Начали работать поздней осенью, наступили морозы. Холодные резкие ветры сильно донимали нас и караванных животных. Они слабели и отказывались идти. Потеряли несколько верблюдов. В пустыне нет-нет да и появлялись шайки басмачей - остатки некогда многочисленных

банд. По ночам по очереди дежурили с винтовками в руках, опасаясь внезапного налета на спящий лагерь. Это изнуряло, а однообразное питание, состоящее в основном из каш, не способствовало хорошему настроению. Но всегда бодрым и веселым оставался Борис Александрович. Он добивался сплоченности в отряде и следил за работой. Мы описывали геологические обнажения - их было немало на нашем пути, - регистрировали проявления полезных ископаемых, особенно целестина, вели маршрутную съемку, описывали колодцы, отбирали пробы воды для анализа и образцы горных пород, преимущественно в тех местах, где обильно встречалась окаменевшая фауна моллюсков. А таких мест оказалось много, ведь плато, окружавшие залив Кара-Богаз-Гол, сложены в основном морскими осадочными отложениями. В те годы хороших карт района не было, и нам пришлось помимо съемки вести и гипсометрические наблюдения, которые хотя и не очень точно, но все же позволяли судить об абсолютных высотах по пройденному маршруту.

Со времени этой экспедиции Борис Александрович полюбил пустыни и стал одним из самых больших знатоков ее геоморфологии. Он очень много занимался вопросами происхождения рельефа песков, классификации их форм, палеогеографией Туранской низменности. Его интересная книга "Лик пустыни" переиздавалась несколько раз на русском и других языках и была отмечена Государственной премией.

В 1934-1935 гг. в Каракумах работала экспедиция АН СССР. Она была организована по просьбе правительства Туркменской Советской Социалистической Республики для изучения природных условий пустыни, с тем чтобы можно было закрасить "белые пятна" ее внутренних частей, собрать материал по водным ресурсам, выяснить возможности содержания домашних животных на пастбищах. В те годы все было в новость. Одним из отрядов руководил С. Ю. Геллер, он же вел геоморфологические наблюдения и определял астрономические пункты высокой точности. Одновременно велись гравиметрические определения (С. С. Нецецкий, Е. Д. Заклииская, Г. 3. Тищенко), геологические (Б. А. Петрушевский), ботанические (Л. Е. Родин, а в 1935 г. Е. А. Шингарева) исследования. В мои задачи входили маршрутная съемка, гипсометрические и отчасти геоморфологические наблюдения, определение координат отдельных пунктов и магнитного склонения.

В те годы много отрядов академической экспедиции вели исследования на равнинах Турана. В 1934 г. Б. А. Федорович и А. С. Кесь занялись детальным геоморфологическим и далеогеографическим изучением староречья Узбой. Сарыкамышский отряд возглавлялся И. П. Герасимовым - позже академиком и директором Института географии АН СССР. Этот отряд показал широкую в прошлом обводненность обширной пустыни, прилегающей с востока к Сарыкамышскому озеру.

Нашим отрядом особенно детально был изучен район колодца Пишке близ окончания древней сарыкамышской дельты Амударьи и возвышенного плато Эшекангыранкыр. Здесь оказалось много интересного: древние дельтовые русла, серые озерные пески древнего Сарыкамышского озера с пресноводной, хорошо сохранившейся фауной. Эти пески лежали на каракумской песчаной толще, в ней уже отсутствовали ракушки-озерники. А несколько восточнее мы исследовали обрывы Эшекангыранкыра, круто падающие к глубочайшим в Туркмении впадинам Акджакая. Тогда впервые они были положены на карту и определена абсолютная высота их дна.

В 1937 г. в Среднеазиатской экспедиции АН СССР был выделен отряд, который проводил гидрогеологические и общегеографические исследования в приузбойской части Туркменской ССР. Руководил отрядом В. Н. Кунин - позже член-корреспондент АН СССР, директор Института водных проблем. Круг моих интересов оставался тем же, но кроме перечисленные работ мне нужно было описывать все колодцы на пути новых маршрутов. На этот раз были пересечены массив песков Учтаган и грандиозная впадина с красивым солончаком Карашор, в те годы почти неизвестная в литературе. Оказалось, что в самом глубоком месте ее дно опущено ниже уровня океана (-19 м).

В этих каракумских экспедициях я заинтересовался происхождением туркменских географических названий, стал собирать местные географические термины. С некоторой долей вероятности можно сказать, что тем самым было положено начало изучению туркменской народной географической терминологии и топонимики, ныне успешно развивающихся силами туркменских ученых.

Особо надо сказать о С. Ю. Геллере, чья жизнь целиком была связана с изучением пустынь Туркмении, где его имя стало очень популярным не только среди работников науки республики, но и среди жителей пустыни.

Самуил Юльевич Геллер обладал многими достоинствами. Он был щедро одарен теми человеческими чертами, которые неизбежно влекли к нему сердца и умы людей. Он был доброжелателен, внимателен к окружающим. Особенно ярко это сказывалось в отношениях к начинающим и молодым сотрудникам, им он всегда оказывал неоценимую помощь мудрым советом, делился своими обширными знаниями.

Самуил Юльевич был скромен, постоянно ровен и спокоен, он любил шутку, был остроумен, и не случайно некоторые его афоризмы стали крылатыми выражениями, не забытыми и сегодня в среде коллектива Института географии АН СССР.

Научные доклады и выступления С. Ю. Геллера были всегда лаконичными и конкретными, он не любил многословия, пышности и ложной торжественности в науке. Его украшало критическое отношение к сложившимся научным положениям, мягкий скепсис, что заставляло тщательно проверять факты и материалы авторов тех работ, с которыми ему приходилось знакомиться.

В науке и научных исканиях Самуил Юльевич Геллер был принципиален и строг, решительно отбрасывал наносное, эфемерное, добиваясь аргументированных, построенных на фактах выводов. Он подолгу работал над своими публикациями, был необыкновенно придирчив к себе, к материалу и к слову, добивался максимально объективного, основанного на цифрах и наблюдениях изложения той или иной проблемы. Именно этим и следует объяснить отсутствие у С. Ю. Геллера объемных трудов, но то, что он напечатал, имеет непреходящую ценность и надолго останется в науке, особенно в ее отраслях, связанных с изучением аридных районов Советского Союза. Здесь с полным основанием можно вспомнить слова А. П. Чехова: "Краткость - сестра таланта".

Первая экспедиция С. Ю. Геллера относится к 1926 г., когда он под руководством А. Е. Ферсмана и Д. И. Щербакова отправляется в Каракумы. С тех пор прошло полвека, и все эти годы научная деятельность Самуила Юльевича была связана с изучением пустынь Турана - они ему стали хорошо известными и родными. В экспедициях он освоил туркменский язык, и туркмены считали его своим другом и земляком, любили и уважали неутомимого исследователя их родины за доброе отношение к ним и за тонкое знание их земли, что достигается многолетним трудным поиском. В пустынях Турана зародились многие научные идеи и практические предложения по использованию их природных ресурсов.

Геоморфологи и палеогеографы могут считать С. Ю. Геллера геоморфологом и палеогеографом. Немало работ он посвятил выяснению спорного вопроса о происхождении грядовых песков, считая их водно-аккумулятивными образованиями потоков, широко блуждавших по плоским низменностям. С. Ю. Геллера заинтересовали своеобразные формы рельефа в западной части Туркмении и Казахстана, так называемые чинки - крутые, иногда вертикально падающие обрывы, сложенные коренными породами, и глубокие бессточные впадины с днищами, опущенными ниже уровня моря. Анализируя их географию и морфологию, исследователь приходит к выводу о тектонической предопределенности формирования чинков и впадин.

Гидрологи также с основанием причисляют С. Ю. Геллера к своему племени. Он изучает водные ресурсы Каракумов и печатает ряд работ о происхождении водных ресурсов пустыни, о народном опыте водопользования, о типах колодцев, о сборе и сохранении пресных вод. Его увлекают вопросы гидрохимии пустынь, он с интересом изучает залив Кара-Богаз-Гол как источник минеральных солей и как потенциально возможный регулятор уровня Каспийского моря при условии строительства пропускной плотины в проливе между морем и заливом.

С гидрологическим изучением пустынь следует связать его инженерно-географическое конструктивное предложение о получении пресных вод из минерализованных путем их естественного замораживания. Известно, что минерализованные воды обычны на большей части Каракумской пустыни, они, как правило, залегают на глубине 8-12 м, но высокое содержание солей не позволяет использовать эту воду не только для нужд мелкооазисного земледелия, но даже и для водопоя скота. С большим упорством и энергией С. Ю. Геллер добивается практической проверки своего предложения. Ему удается осуществить строительство опытной площадки, на которой в течение зимы намораживалась слоями соленая вода. Опыты подтвердили выводы ученого. Из толщи льда соль удалялась в виде крепкого раствора, вода опреснялась, хотя исходное содержание солей в ней доходило до 8-10 г на литр.

С. Ю. Геллер умел видеть практическую сторону научного исследования там, где другие равнодушно проходили мимо. Для него наука была вполне реальной материальной силой. Он смело выдвигал интересные инженерно-географические проблемы. Знакомство с морфологией бессточных впадин Степного Мангышлака позволило ему предложить использовать глубочайшую в СССР сухую впадину Карагие для испарения каспийской воды и получения химического сырья, главным образом сульфата натрия. Эта впадина лежит в непосредственной близости от восточного побережья Каспия, ее дно расположено на 104 м ниже уровня воды в этом море. Соединив их каналом и используя перепад в высотах, можно, пропуская каспийскую воду, получить дешевую электроэнергию. Это была бы первая морская гидроэлектростанция, к идее которой, возможно, еще вернутся гидротехники в будущем.

Рядом с Самуилом Юльевичем всегда было интересно. Он научил меня смотреть на пустыню без страха, понимать ее своеобразие и очарование, которое не увидишь неопытным взглядом. К пустыне можно привыкнуть. Более того, пустыню можно любить, и такая любовь остается на всю жизнь.

Итак, полевые сезоны 1931, 1934, 1935 и 1937 гг. были мной отданы исследованиям пустынь Туранской равнины в пределах Туркменской ССР. Такие сезоны оканчивались глубокой осенью или даже зимой.

А вот в 1932-1933 гг. Б. А. Федорович пригласил меня участвовать в работах Киргизской комплексной экспедиции АН СССР.

Республика живописных Алатоо уникальна для географов, ее природа неповторима. Горы всегда усложняют географические закономерности, знание которых обязательно для науки и практики. Изучение горных стран - задача увлекательная, но, конечно, поиски ответов на нее - дело гораздо более трудоемкое и длительное, чем на равнинах.

В те годы внутренние части Тянь-Шаня вовсе не были известны. Наш геоморфологический отряд и был направлен в места, где формировался сток реки Чу, в верхнюю часть ее бассейна, а также в бассейн реки Кекемерен, чьи чистые голубые воды вливаются в соломенно-мутный поток Нарына - крупнейшей реки Киргизии, по существу истока Сырдарьи. Здесь уже нельзя было использовать ни автомобилей, ни верблюдов. Где возможно, мы передвигались на бричках, запряженных парой коней. Но большинство маршрутов выполнялось верхом на крепких и неприхотливых киргизских лошадях.

Сколько перевалов осталось позади, сколько рек пересечено вброд, иногда с риском для людей, животных или вьюка! Впрочем, вьюки часто оказывались в воде. Но отряд изо дня в день шел неведомыми путями среди грандиозных гор, живописных долин, тесных ущелий, меж екал, по осыпям и лесам, карабкающимся по склонам гор.

Задачи были прежние: геолого-геоморфологическое маршрутное обследование "белых пятен" Тянь-Шаня. Опять шла съемка пути, определение абсолютных высот, колебания которых здесь измерялись уже величинами в сотни и тысячи метров, чем существенно отличались от гипсометрической амплитуды на равнинах Турана.

Была яркая осень, когда мы вышли в просторную долину Кетмень-Тюбе, где ныне расположен районный центр Токтогул. Здесь Нарын широко разливается и дробится на рукава, но сохраняет значительные скорости течения. Ниже река уходит в узкое каньонообразное ущелье, круто падающее в сторону Ферганской долины. Теперь тут построена мощная Токтогульекая гидроэлектростанция.

Солнечной прохладной осенью 1933 г. окончили мы свой маршрут в городе Андижане, где расформировали наш большой караван.

Экспедиции в Средней Азии - в Туркмении и Киргизии - были для меня хорошей полевой школой. Я познакомился с природой пустынь, геоморфологией равнин, как аллювиальных, так и структурных, песчаными образованиями, мертвыми руслами, пересекающими низменности Туркмении, ее водным хозяйством: колодцами разного типа, водосборными туннелями-галереями- кяризами, искусственными водохранилищами. Тянь-Шань покорил своей грандиозностью, чистым небом, прозрачными реками, неповторимыми еловыми лесами, высоко поднимающимися до альпийского пояса, ледниками, ущельями, падающими в бездну, древнеледниковым рельефом, богатством фауны. В памяти остались и люди гор, благожелательные, гостеприимные.

Нет смысла останавливаться на описании наших путешествий по Каракумам или Тянь-Шаню. Это уже сделано в другой книге (Годы исканий в Азии. М., 1973). Укажу только, что шесть экспедиций 30-х годов и последующая обработка собранных материалов потребовали десяти лет труда. Они не прошли без следа.

В Таджикистане параллельно с нашей Киргизской комплексной экспедицией работала большая и сильная Таджико-Памирская экспедиция. Ее начало относится к 1928 г., когда закрывались "белые пятна" Бадахшана. Это была советско-германская экспедиция. А ее наследница - Таджико-Памирская экспедиция - в 30-х годах была крупнейшей из снаряженных Академией наук СССР. Ее возглавлял Николай Петрович Горбунов, душой и научным руководителем был Дмитрий Иванович Щербаков. В разные годы в ней участвовали весьма известные ученые и альпинисты: Н. Л. Корженевский, Н. В. Крыленко, О. Ю. Шмидт, А. А. Сауков, К. К. Марков, И. Г. Дорофеев, П. С. Макеев, С. И. Клунников.

Особо нужно сказать о Д. И. Щербакове, человеке необыкновенном, большом ученом, организаторе науки, путешественнике, писателе. Он - академик, лауреат Ленинской премии, а главное - милый и мудрый человек (См. Дмитрий Иванович Щербаков. Жизнь и деятельность. 1893-1966. М, 1969).

"Южный берег Крыма и Яйла - вот мои первые университеты природы, развившие страсть к путешествиям, умение наблюдать и пользоваться картами" (Дмитрий Иванович Щербаков. Жизнь и деятельность. 1893-1966, с. 275). Это были еще детские годы. Позже он работал в Крымском (Таврическом) университете, когда в 1919 г. начал ассистировать В. А. Обручеву. В те годы в Симферополе помимо В. А. Обручева читали лекции многие выдающиеся русские ученые: академики В. И. Вернадский, А. А. Байков, П. П. Сушкин, Н. И. Андрусов, а также профессора Г. Ф. Морозов, Г. Н. Высоцкий, Н. И. Кузнецов.

В 1922 г. Д. И. Щербаков переезжает в Петроград, где работает в Академии наук и в Политехническом институте.

В 1927 г. я приехал учиться в Ленинград, и Дмитрий Иванович принял меня и внушил уверенность, что со временем все будет хорошо, что не следует пугаться большого города юноше, приехавшему из тихого провинциального Симферополя. С тех пор я часто общался с Д. И. Щербаковым: он нередко бывал в Институте географии, в Издательстве географической литературы, мы вместе ездили в Киргизию в составе делегации АН СССР на открытие АН Киргизской ССР. Он возглавлял эту делегацию, в которую входили также член-корреспондент А. А. Сауков, известный полярник Г. А. Ушаков, академик В. А. Каргин и др. Часто приходилось видеть и слышать Дмитрия Ивановича в Академии наук СССР, где он в течение 10 лет руководил отделением геолого-географических наук.

Всегда чуть усталый от многочисленных забот и работ, всегда приветливый, Дмитрий Иванович не знал отдыха, ему были чужды уныние, скепсис, он постоянно был весел и остроумен в беседе.

Хочется коротко рассказать о Д. И. Щербакове как о географе. Впервые на географические темы он выступает в печати в 1926 г., когда опубликовал "Отчет экспедиции на серные месторождения у колодцев Шиих в Туркменистане" (См.: Серная проблема в Туркменистане (Сб. статей). Л., 1926). Каракумская экспедиция оставила глубокий след в творческой биографии Дмитрия Ивановича. Именно в ней лежат истоки его широкой и плодотворной деятельности. С этого года он работает с академиком А. Е. Ферсманом, влияние которого, без сомнения, отразилось на всей его научной деятельности. Средняя Азия с ее очарованием беспредельных пустынь и величественных гор надолго приковала внимание ученого и стала его настоящей полевой географической лабораторией. Полвека назад природа среднеазиатских республик, их недра были еще плохо изучены, и вполне естественным казались споры о бедности или богатстве их минеральными ресурсами, о возможности развития там горной промышленности, расширения поливного земледелия.

Многие годы отдал Д. И. Щербаков изучению гор и равнин Средней Азии, возглавляя научные экспедиции. Конечно, во время полевых работ не обходилось без приключений. Он участвовал в перестрелках с басмачами, тонул в бурных водах каратегинских рек, переплывал на губсарах (Губсар - бурдюк, наполненный воздухом, помогающий человеку переправиться через бурную горную реку в Таджикистане) ревущий Бартанг, шагал в сорокаградусную жару по барханам Центральных Каракумов.

Д. И. Щербаков уделяет внимание вопросам происхождения рельефа и палеогеографии песчаных пустынь, в которых он повсеместно находил следы водной эрозии и подчеркивал роль воды - важного фактора образования песчаного аллювия как субстрата современных каракумских песков, позднее в значительной степени переработанных эоловыми процессами. Он видит в пустынях проявления карста; изучая опыт водопользования, принятый у каракумских животноводов, высказывает оригинальную мысль о линзовом залегании более легких пресных вод, на соленых - более тяжелых.

На Памире и его горном обрамлении Дмитрию Ивановичу пришлось работать не только как геологу, но и в значительной степени как географу - ведь нужно было начинать с выяснения сложной орографической картины "белых пятен", в те годы весьма многочисленных и больших по площади. Здесь исследователь заинтересовался горным оледенением, ролью горных ледников и льдов в питании рек и их потенциальными энергетическими ресурсами и выступал в печати по этой проблеме, которая получает решение в наши годы благодаря строительству ряда мощных электростанций на реках Вахш, Нарын и др.

Экспедиционные исследования Д. И. Щербакова поражают своими масштабами. Он работает на Украине, Кавказе, Кольском полуострове, в Карелии, на Урале, в Казахстане, Забайкалье, на Дальнем Востоке. Не забыта им и Камчатка, где он побывал дважды - в 1934 и 1957 гг. И всюду его занимают вопросы физической географии. "Став специалистом по полезным ископаемым, я всегда вместе с тем интересовался физической географией, - писал Д. И. Щербаков. - Изучение природных процессов, совершающихся в наше время, помогало мне глубже понимать геологические явления далекого прошлого..." (Д. И. Щербаков. Мои путешествия (Как я стал географом). Л., 1954, с. 186).

С годами эти интересы расширялись и углублялись. Дмитрий Иванович совершает путешествие в Арктику, занимается проблемами Антарктиды, происхождением океанических впадин, как современных геосинклиналей. Сравнительный географический подход при выяснении вопросов структуры отдельных частей земного шара сказывается в анализе рельефа дна Северного Ледовитого океана, картина которого четко выявляется при изучении батиметрической карты. С ней ученый познакомился на острове Диксон в 1954 г. Его поразило сходство линий опусканий (котловин и провалов) и линий поднятий (хребтов, возвышенностей) Ледовитого океана и Средиземноморья. Казалось, что и в Арктике молодые тектонические движения определяют макроформы современного рельефа. Структурные линии Арктического бассейна образуют одну систему, объединяющую Северную Америку и Евразию, самые северные, полярные части которых испытали погружение и оказались залитыми океаническими водами. Молодость рельефа Северного Ледовитого океана, который Д. И. Щербаков считает как бы вторым Средиземным морем, подтверждается его повышенной сейсмичностью.

Дмитрий Иванович Щербаков любил современную географию, он понимал ее задачи и ясно представлял ее большую роль в наше время, когда преобладает процесс дифференциации наук, стремление к углублению и узкой специализации. А это в свою очередь требует комплексного подхода, синтезирования для решения многих важных проблем, связанных с лучшим рациональным использованием богатств Земли, так, чтобы они не скудели и удовлетворяли все повышающиеся потребности человечества.

Важную научно-организационную роль играл Д. И. Щербаков во многих больших географических начинаниях. С 1955 г. он был председателем Научного совета по антарктическим исследованиям при АН СССР, с 1957 г. - главным редактором журнала "Природа" и в течение 10 лет (с 1953 г.) бессменным академиком-секретарем отделения геолого-географических наук, т. е. руководителем всех научно-исследовательских учреждений и всех геолого-географических работ Академии наук СССР.

О своих близких и дальних путешествиях Д. И. Щербаков рассказал во многих статьях, очерках и популярных книгах, всегда живо написанных (Назовем некоторые из них: По Крыму, Кавказу и Средней Азии. М., 1952; Мои путешествия (Как я стал географом). Л., 1954; По горам Крыма, Кавказа и Средней Азии. М., 1954; На самолете по Арктике. Л., 1954; Поездка в Мексику. М., 1957; В стране народа таи. М., 1959; От Арктики до тропиков. М., 1960; Пучины океана. М., 1962). Когда их читаешь, невольно вспоминаешь связь между языком и мышлением. Ясно и просто о сложных вопросах может говорить или писать только тот, кто ясно мыслит. Самые трудные темы по геологии, тектонике, геоморфологии, океанографии он умел изложить предельно понятно и легко.

Среди таких книг нужно особо отметить "Мои путешествия". Автор снабдил ее подзаголовком: "Как я стал географом", тем самым причисляя себя к географическому племени. Д. И. Щербаков был не только геологом, геохимиком, географом, но и путешественником. Это последнее слово, несколько старомодное, ныне почти не употребляемое в научной терминологии (все стали путешественниками), как нельзя лучше характеризует непоседливость Дмитрия Ивановича, его готовность собраться в дальнюю дорогу в любой момент, если поездка сулит познание чего-то нового, интересного и нужного в научном отношении.

Д. И. Щербаков был одним из первых, кто понял значение кино в распространении научных знаний среди народа. Он охотно занимался созданием большой серии географических кинофильмов и тем самым снискал благодарность зрителей и любовь киноработников (См. его статью "Географическая наука и кинематограф" ("Наука - кино". М., 1960), а также статью В. А. Шнейдерова "Наш главный консультант" в упомянутом сб. "Дмитрий Иванович Щербаков").

Прошли годы. Мне пришлось выехать в Монголию, которая на несколько лет заняла мои мысли. Вновь я попал в Среднюю Азию в 1950 г., и вновь туркестанские ландшафты, литература и ученые стали мне близкими, нужными.

Директор Института географии АН СССР академик И. П. Герасимов предложил мне подготовить к печати обстоятельный коллективный труд по физической географии четырех среднеазиатских республик - Узбекской, Киргизской, Таджикской и Туркменской. Нужно было создать единую программу, пригласить компетентных авторов, получить их согласие участвовать в работе, которая должна была как-то обобщить данные современной науки, генерализовать все, что накоплено естествоиспытателями, работавшими в Средней Азии. В таком обобщении есть своя прелесть - выпукло и в крупном плане показать главные черты природы и взаимоотношение человека с природой в его производственной деятельности. При этом отбрасывается второстепенное, несущественное. Так представляется одна сторона методики страноведческих характеристик. Но кажется, нельзя упускать из виду и другую. В ряде случаев детали, не сразу бросающиеся в глаза, мелкие факты и процессы могут быть столь интересными, что обязательно нужно их отразить. Именно они в значительной мере помогут отличить один край от другого, именно они создают специфический и неповторимый "аромат" в каждом отдельном случае.

"Великое правило... - писал выдающийся французский историк Огюстен Тьерри (1795-1856), - надо различать, а не смешивать, ибо уменьшение разнообразия еще не приводит к истине. К несчастью, посредственные умы склонны к однообразию. Однообразие так удобно! Если оно все искажает, то по крайней мере смело разрешает все вопросы".

Как примирить противоречие: характеризовать природу той или иной страны в обобщенном изложении и в то же время сохранить ее индивидуальность в деталях? Задача эта непростая, и ее решение во многом зависит от способности автора, понимающего соотношение общего и частного и обладающего талантом изобретательности и чувством меры. В данном случае чувство меры - это культура авторского труда.

Не было ошибкой приглашение выступить авторами биогеографической характеристики Средней Азии двух выдающихся биологов: зоолога и зоогеографа Александра Николаевича Формозова и ботаника и ботанико-географа Евгения Петровича Коровина. Их разделы украсили книгу "Средняя Азия. Физико-географическая характеристика" (М., 1958; 2-е изд. М., 1968).

А. Н. Формозов (1899-1974) - большой ученый, проницательный натуралист, умеющий внимательно читать и тонко понимать страницы великой книги природы. Он владел секретом видеть скрытую от глаз жизнь. Одновременно Александр Николаевич - писатель, чьи книги для детей и юношества издавались многократно. Он и художник, иллюстрировавший свои печатные работы.

Умение видеть... Как это важно для естествоиспытателя. Увы, далеко не все обладают этим чудесным даром. Не случайно в одной из своих книг А. Н. Формозов приводит слова проводника В. К. Арсеньева, прославленного Дерсу Узала, говорившего: "Глаза у тебя есть, а посмотри нету..."

Еще один ценный дар был присущ Александру Николаевичу - умение обобщать факты, связывать их в одно целое, что позволяло нередко высказывать интересные и свежие мысли и прогнозировать будущее. Он не замыкался в рамках зоологии. Будучи зоологом, широко интересовался жизнью природы. Но внимательный наблюдатель видел и жизнь народа, его историю, обычаи, культуру, мастерство.

Об этом говорит следующий факт. В одном из докладов я рассказал о закономерностях названий городов на Русской равнине именами рек, что уже давно отметили географы: Москва, Пинск, Курск, два Оскола, Кострома. Эта традиция перенесена русскими в Сибирь: Омск, Томск, Иркутск, Енисейск, три Колымска и др. И в наше время такая особенность сохранилась: Днепропетровск, Волгоград, Северодвинск. Но вот в среднеазиатских республиках видна другая картина. Здесь, как правило, наблюдается обратная закономерность: река Амударья получила название по древнему городу Амуль, Амуе, что лежал на месте нынешнего Чарджоу. Одно из наименований Сырдарьи - Ходжентдарья по городу Ходженту (ныне Ленинабад Таджикской ССР); Кашкадарья называлась раньше Кеш-и-руд, т. е. "река города Кеш", река Теджен - по одноименному городу в Туркмении и т. д. Ныне русская традиция наименований городов по рекам проникла в наши южные республики. Появился город Илийск в Казахстане, города Зарафшан и Чирчик в Узбекистане, но это уже современные образования.

- Чем же объяснить разные традиции номинаций на Русской равнине и в Средней Азии? - спросил меня А. Н. Формозов. И тут же объяснил: - На Руси реки некогда были важнейшими путями сообщения. Экономические связи, торговля, цивилизация были привязаны к рекам. По ним люди отправлялись в далекие страны, пользуясь волоками на водоразделах между разными бассейнами. Новгородцы и другие русские люди на лодках совершали удивительные путешествия на озера Ильмень и Волхов за Урал и выходили на просторы великих сибирских рек. В Средней Азии, на Ближнем и Среднем Востоке реки никогда не играли той роли, которая была им присуща на Русской равнине.

Караванные пути связывали и близкие и далекие страны между собой. Караваны верблюдов, лошадей, яков пересекали пустыни и высокие горы. С караванами шли товары, культуры, идеи.

Осенью 1950 г. мне пришлось побывать в горах Терскей-Алатоо, что мощной стеной поднимаются над южным берегом Иссык-Куля. Здесь, в лесистом ущелье реки Чон-Кызылсу, где расположена высокогорная физико-географическая станция, мы встретились с А. Н. Формозовым. В те годы он заведовал отделом биогеографии Института географии АН СССР, и нам нередко приходилось общаться, но это были обычные служебные и деловые беседы.

На Тянь-Шане же мы могли обмениваться суждениями на разные темы, не торопясь на очередные заседания, которых так много в Москве. Верхом на лошадях медленно поднимались из большого села Покровки, близ города Пржевальска, по долине Чон-Кызылсу к станции, где его ожидали молодые зоологи - ученики.

При подъеме мы пересекали сухие предгорные степи Прииссыккулья, луговые степи и лесные формации из тяньшанской ели Шренка, которые поднимались по увлажненным склонам гор. Местами к самой воде бурной Чон-Кызылсу спускались скалы и курумы - осыпи крупно- и среднеобломочного каменного материала. И всюду была своя жизнь, заметная или скрытая. Александр Николаевич умело воспроизводил крик и пение птиц и свист грызунов. Более всего интересовался млекопитающими и птицами. И эта поездка позволила ему познакомиться с животным миром Тянь-Шаня. К его приезду на станции уже были подготовлены большие коллекции фауны. А. Н. Формозов обладал редкой способностью учить не поучая. У него была своеобразная манера делиться мыслями и наблюдениями скупыми словами, открывающими самую суть факта, сравнения, взаимозависимости и оставляющими простор для раздумья собеседнику. Ученый как бы подводил его к порогу познания и предоставлял полную свободу в последующем. В этом сказывался педагогический такт.

Сквозь долгую жизнь Александр Николаевич пронес любовь к природе. С детских лет он пристрастился к наблюдениям за жизнью зверей и птиц. Уроженец Нижнего Новгорода, А. Н. Формозов навсегда сохранил привязанность к Поволжью. Уже будучи пожилым человеком, нередко отправлялся бродить по костромским лесам: рюкзак за спиной, охотничье ружье в руках, дневник в сумке.

Об этой привязанности говорит молодой Формозов: "Вот и отчий дом - старинный город, верный страж над широкими раздольями Волги... А за ним, во все стороны, в полумраке вешней ночи - русские бескрайние поля, поля и деревни с томным зовом гармоники, с песнями девушек у околицы и над десятками неисхоженных верст - свежий шелест-рокот вековых лесов, переполненных всяческой жизнью.

Любимый край, милая природа, милее их нет во всем свете!" (А. Н. Формозов. Шесть дней в лесах. Приключения юных натуралистов. М., 1948, с. 110).

Где только не побывал ученый! Маршруты А. Н. Формозова пролегали по Кольскому полуострову и Коми АССР, по Западной Сибири и Средней Азии, по Казахстану и Северному Кавказу, по Бурятской АССР и Приморью. Но наиболее густой сеткой маршрутов были покрыты центральные и северные области Русской равнины, куда вновь и вновь отправлялся А. Н. Формозов в поисках неизвестных еще фактов или для подтверждения своих идей.

Он многократно выезжал и за рубеж, в разные страны на конференции и конгрессы в составе советских делегаций. Два раза посетил Финляндию, побывал в Бразилии, ГДР, Чехословакии и Польше.

А. Н. Формозов - биолог ярко выраженного экологического направления, чем он особенно близок к физической географии. "Пытливый ум, исключительная наблюдательность, широкие интересы, разностороннее знание фауны Восточной Европы и многих районов Азии, работа на стационарах, посещаемых из года в год, умение связать разносторонние факты единой мыслью, наконец, хорошая осведомленность о литературных источниках, вплоть до полузабытых, но богатых фактами заметок в охотничьих журналах, - все это создало предпосылки для широких обобщений, для прокладывания новых путей в экологии" (А. А. Насимович. Памяти Александра Николаевича Формозова. - Бюллетень Московского об-ва испытателей природы. Отдел, биол., 1975, № 1, с. 7).

Изучение жизни животных в зависимости от колебаний климата, снежного покрова, условий питания, воздействия человека позволили А. Н. Формозову прогнозировать динамику численности, говорить об "урожаях" животных.

Теперь кажутся очевидными амплитуды количественного состава животных того или иного вида и изменения границ и площади его ареала по годам. Они бывают периодическими или эпизодическими и вызывают существенную перестройку биоценоза в результате нарушения устоявшихся в нем взаимосвязей. Чем обусловливается такая динамика населения животных? А. Н. Формозов показал ее зависимость от погодных условий, изобилия или скудности кормовой массы и других процессов, т. е. от непостоянства среды обитания. В условиях СССР он считал важным экологическим фактором снег.

Книга "Снежный покров как фактор среды, его значение в жизни млекопитающих и птиц" (1946) вызвала большой отклик у нас в стране и за рубежом. В Канаде ее перевели на английский язык и дважды издали. В самом деле, натуралисты большей частью проводят свои наблюдения в теплое время года, когда в жизни животных происходят разные события: рождение, воспитание и возмужание молодняка. Зима - время испытаний: холод, нередко голод обостряют борьбу за существование. И большое влияние на жизнь животных оказывает снежный покров. Копытные, например, избегают мест, где образовался мощный пласт снега, и уходят порой на значительные расстояния в поисках меньшей заснеженности. Это приводит к сохранению кормовой массы в одних районах и интенсивному ее истреблению в других.

А. А. Насимович свидетельствует, что известный канадский зоолог Уильям Пруитт рекомендовал студентам изучать эту книгу так же внимательно, как "Происхождение видов" Чарльза Дарвина, "Изучение инстинктов" Н. Тинбергена и "Распространение животных в зависимости от их общественного поведения" В. Уинн-Эдуардса.

Экология требует широты интересов и большой эрудиции ученых, которые ею занимаются. В этой науке учитываются все взаимосвязи органического мира как внутри этого мира, так и с неживой природой. Здесь нет рамок, хотя, конечно, для отдельных видов эти взаимосвязи имеют свои границы, особенно для видов с ограниченными возможностями приспособления или малой степенью экологической пластичности ценоза.

По Формозову, каждый вид несет признаки среды своего обитания, к которой он приспосабливался в течение длительной эволюции. Отсюда возникло учение о жизненных формах, дающих четкое представление об экологической обстановке, в которой существует животное. Другими словами: жизненная форма - показатель окружающей вид природной среды, будь то в тундре, пустыне или горах.

В книге "Средняя Азия, физико-географическая характеристика" (М., 1958) одна глава посвящена хозяйственному значению животных (написана в соавторстве с Р. П. Зиминой), где рассматриваются различные аспекты взаимоотношения человека и животных, их роль в хозяйстве, в медицине, акклиматизации новых видов. Как пройти мимо таких фактов: колонии розового скворца в 40-50 тысяч особей за день уничтожают не один центнер саранчи и других насекомых, спасая посевы зерновых и других культур (данные Р. Н. Мекленбурцева). А летучие мыши только одной Бахарденской пещеры в Туркмении за одну ночь съедают 150 кг корма, т. е. около 1,5 млн. насекомых (данные А. П. Кузякина). Подобные биотические связи особенно привлекали внимание А. М. Формозова. Он учитывал влияние человека на животный мир, видел в производственной деятельности современного общества мощный экологический фактор, нарушающий равновесие в сложившихся ценозах, что порой приводит к непоправимым последствиям. Тема "человек и животный мир" ярко раскрывается при изучении животных крупных городов, где специфика обитания оказывает большое влияние на численность, экологию и жизненные формы городского ценоза. А. Н. Формозов это прекрасно показал в очерке о фауне Москвы, опубликованном в книге "Природа Москвы и Подмосковья", изданной Институтом географии АН СССР в 1947 г. Этот очерк нужно признать лучшим в сборнике.

В любви к популяризации науки и умению увлекательно рассказать о жизни природы нужно видеть одну из закономерностей труда ученого. Ученые с широкими интересами, как правило, стремились передать свои знания народу. Достаточно вспомнить такие имена, как К. А. Тимирязев, А. Е. Ферсман, Д. И. Щербаков, Л. С. Берг, В. А. Обручев, С. И. Вавилов, чтобы эта мысль стала ясной.

А. Н. Формозов отдал делу популяризации науки свои таланты: опыт натуралиста, перо писателя, кисть художника. Известны три его книги. Они все не похожи друг на друга по замыслу, материалу, языку.

Первая из них - "Шесть дней в лесах. Приключения юных натуралистов" (три издания: 1923, 1927, 1948 гг., в украинском переводе-1927 г., в польском - 1951 г.). Это по существу автобиографическая: повесть с ярко поданным познавательным материалом. В ней молодой автор поднимается до настоящего писательского мастерства, не изменяя правде в описании пейзажа: "Солнце опустилось за синюю тучу, мягкие тени легли от межевых столбов; жаворонки спешили допеть прощальные вечерние песни... За зелеными коврами озимей мягко поблескивала свежевспаханная земля, желтело жниво, уползая: в низины. А дальше, над красноватой и рыжей чащей: кустарников, сосны, взявшись за руки, убегали вереницей к далекой синей ленте лесов. Сине-туманная, мглистая лента... Она оставалась все такой же заманчивой, полной загадок: она звала вернуться! Золотистые, розовые, пылающие облака с длинными взмахами крыльев, с легкими перьями, хохлами и хвостами - целой стаей поднялись над лесом, загорались ликующими красками жар-птиц!"

Вторая книга - "В Монголии" вышла в 1928 г. Это путевые очерки и зарисовки автора во время путешествия. Небольшая книга подкупает свежестью восприятия окружающего огромного мира. Ее отличают непосредственная искренность пишущего, интересные наблюдения: натуралиста и опять, наблюдения просто внимательного и вдумчивого человека, подавшего в незнакомую страну. Читая, книгу, чувствуешь, бесконечные просторы Монголии, ее спокойные и выразительные пейзажи и краски, как будто не терпящие полутонов: синие, фиолетовые, розовые. Можно вспомнить слова Ларисы Рейснер из ее книги "Афганистан": "Есть страны с такой пустынной далью, с таким вымершим небом, где как-то неловко тараниться". Такой была и Монголия, полвека назад.

Александр Николаевич не мог не написать книгу о своем: путешествии в горах Хангая или Гобийского Алтая. Она возникла из внутренней потребности автора, о чем он сам пишет вполне определенно после возвращения из экспедиции:

"Теперь зима, снег идет густыми и мягкими хлопьями. За окном над Пречистенкой второй день, опускаясь, кружатся их легкие стаи, Крикуны автобусы и такси, притихшие трамваи бегут с белыми засыпанными крышами, у прохожих белые шапки и воротники. В светлую примолкнувшую Москву я недавно вернулся из Ленинграда, где над шкурками, черепами и картами написал работу о монгольских зверях. Она получилась довольно объемистая, с сухим, коротким заголовком: "Млекопитающие Монголии по сборам экспедиции 1926 года". Латинские названия в перечнях форм, цитаты, столбцы цифр - это ведь далеко не все, что хотелось сказать про широкую, привольную страну. Я принимаюсь тогда за книжку о своей Монголии и о наших скитаниях. Кое-что извлекаю из книг, кое-что нахожу в дневниках... Но трудно среди отрывочных карандашных строк отыскать и прочесть все то, что хотелось бы... До Монголии теперь тысячи километров, а снова я вижу ее лишь на картах" (А. Н. Формозов. В Монголии. М. -Л., 1928, с. 150-161).

В беседе с Александром Николаевичем я как-то сказал, что мне очень понравились обе эти книги.

- Писать нужно проще, - коротко ответил он.

- Так можно сказать, оглядываясь назад с высоты житейского опыта и мудрости, - заметил я. - Но молодость протестует, она хочет романтики. Заметили вы, что обе ваши книги проникнуты хорошей грустью и зовут к новому труду? Ваша грусть не от безделья или пустой мечты о несбыточном. Это чувство расставания с полюбившимися местами работ и от непознанных еще тайн. Всегда бывает так: еще многое нужно посмотреть, узнать, хочется сделать еще один-два маршрута, а тут наступает цейтнот и пора уезжать.

Третья книга - "Спутник следопыта" имела огромный успех. Восемь раз она переиздавалась у нас в стране, переводилась на французский и сербскохорватский языки. Это настольная книга каждого любителя природы, особенно полезна она начинающему натуралисту. От издания к изданию она дополнялась текстом и собственными рисунками. Ее можно назвать азбукой следопыта в природе. Автор рассказывает о том, как много говорят внимательному глазу следы на снегу, на песке, на черной тропе весной и осенью, как и почему устроены гнезда птиц, логовища хищных зверей, норы грызунов.

"Кто смотрит на небо из глубины колодца, тот мало видит", - говорит восточная мудрость. Александр Николаевич смотрит на мир с завидной жадностью широко открытыми глазами. Поэтому как научные, так и художественные его сочинения всегда интересны. Известно, что всякие жанры хороши, кроме скучного. Читая А. Н. Формозова, не скучаешь.

Его научно-популярные книги высоко оценивались известными натуралистами-путешественниками. Приведу два письма, говорящие об этом. Одно из них написано во Владивостоке 4 августа 1928 г. Владимиром Клавдиевичем Арсеньевым - писателем и исследователем Дальнего Востока:

 "Многоуважаемый Александр Николаевич! Вашу книгу 
"В Монголии" прочитал с большим удовольствием. Она 
мастерски написана, и я усиленно рекомендую ее всем 
специалистам и не специалистам. Хотел бы впредь 
получить ваши авторские труды в обмен на свои. 
Давайте не терять друг друга из виду. 
 Я в половине августа еду на курорт лечиться и 
на обратном пути с Кавказа буду в Москве и Ленинграде
и зайду к Вам. Сейчас много не пишу, так как спешу 
перед отъездом ответить на все накопившиеся письма. 

 Искренне Ваш В. Арсеньев". 

Второе письмо получено от прославленного писателя и натуралиста Э. Сетона-Томпсона, книгами которого о жизни животных увлекалось не одно поколение молодых читателей. Оно датировано 11 августа 1924 г. и отправлено из Гринвича (штат Коннектикут, США).

 "Мой дорогой юный друг, я только что получил 
Вашу книгу "Шесть дней в лесах". Текст, увы, мне 
недоступен, но если он так же хорош, как иллюстрации, 
то это, несомненно, нечто стоящее. Я вижу душу увлеченного 
натуралиста в каждом штрихе, и это больше, чем просто 
интерес спортсмена (охотника), который также 
виден от начала до конца. 
 Я счел для себя за честь и большое удовольствие 
Ваше желание посвятить мне свою новую книгу. 

 С наилучшими пожеланиями успехов и поздравлениями 
с "Шестью днями" остаюсь сердечно Ваш Эрнест Томпсон Сетон"* 

*(Эти и другие письма опубликованы в статье А. А. Формозова "Из переписки писателей-натуралистов (письма [В. К. Арсеньева и Эрнеста Томпсона Сетона)". - Бюллетень Московского об-ва испытателей природы. Отдел, биол., 1975, № 1, с. 31-36).

И несколько слов о А. Н. Формозове как о художнике. Этой теме уже посвящена статья В. М. Смирина (В. М. Смирин. А. Н. Формозов - натуралист-художник, там же, с. 25-30). Он пишет, что Александр Николаевич нигде не учился рисовать, его школой художника была природа. Известный анималист В. А. Ватагин говорил: "Первый раз вижу человека, который так превосходно рисует пером и так ужасно мажет красками" (В. М. Смирин. А. Н. Формозов - натуралист-художник, там же, с. 25). Это сказано об Александре Николаевиче, но затем, при помощи того же В. А. Ватагина, Формозов вполне освоил и акварель и хорошо рисовал цветными карандашами.

Конечно, основной натурой для Александра Николаевича были животные. Он особенно любил рисовать птиц и мелких зверей, чаще всего грызунов. Они получались очень милыми и совсем живыми. И здесь сказался чудесный дар ученого - умение видеть. Скупыми штрихами он постигал наиболее характерное, самое специфическое в очертаниях, в позе, что придавало динамичность всему рисунку. С удовольствием писал пейзаж. Отдельные растения, деревья, ветви с ягодами - вот сюжеты формозовских зарисовок. Документальными рисунками можно считать изображения следов животных или их жизнедеятельности. Достаточно перелистать упомянутые выше книги, чтобы убедиться в этом. Владение хорошим стилем, образностью и ясностью языка уже талант, не часто встречающийся у ученых, умение хорошо иллюстрировать свои труды лаконичными и выразительными рисунками - явление еще более редкое среди научных работников. Александр Николаевич мастерски владел и тем и другим.

Четыре рисунка, выполненных А. Н. Формозовым в Монголии, украшают мою книгу "Географические исследования Монгольской Народной Республики" (М., 1948), где изображены древний могильник, часто встречающийся на территории Монголии, - памятник орхонских тюрков, симпатичная гобийская сеноставка (пищуха Прейса) в трех позах, останцовые камни, где она обитает; камни с рисунками первобытных художников близ тракта Улястуй - Улан-Батор.

Как-то Александр Николаевич подарил мне небольшого размера акварель. Она напоминает хорошо мне знакомый пейзаж: зеленоватую гладь озера Орог-Нур и серо-фиолетовые безлесные горы Гобийского Алтая. Внизу, в правом углу рисунка, подпись: А. Формозов. 6.VIII. 1926. Теперь, после многих лет, прошедших со времени путешествия в Гоби, я вижу прозрачные дали Монголии в своем рабочем кабинете не только на картах.

Немногословный, несколько замкнутый, как будто застенчивый, чуть угловатый, скупой на похвалу, Александр Николаевич любил жизнь, и ярче всего эта любовь проявлялась в его бережном отношении к природе. Английский зоолог и археолог Джон Леббок за В. М. Смирин. А. Н. Формозов - натуралист-художник, там же, с. 25-30метил: "Хотя мы не в силах удержать молодость, однако те, кто любит природу, всегда остаются молодыми".

В Ташкенте работали и работают выдающиеся географы, ботаники, зоологи-натуралисты. Мне многократно приходилось общаться со многими из них, что всегда было приятно и полезно. Скажу доброе слово об академике АН Узбекской ССР, профессоре Евгении Петровиче Коровине. Он впервые приехал в Среднюю Азию в 1913 г., где изучал Нуратинскую долину. В Ташкентском университете работал 40 лет - с 1920 по 1960 г. и подготовил много ученых, педагогов, специалистов-практиков.

Один из его учеников и последователей - академик АН Узбекской ССР Т. З. Захидов писал: "Не будет преувеличением сказать, что не менее тысячи специалистов сельского хозяйства и народного просвещения по праву называют себя учениками Евгения Петровича, не говоря уже о подготовленных им ученых-биологах. Только одна кафедра высших растений, руководимая Евгением Петровичем, имеет свыше пятидесяти его питомцев. Это геоботаническая школа Е. П. Коровина" (Т. З. Захидов. Научное направление Е.П.Коровина. - Узб. биол. журнал, 1961, № 4. См.: Евгений Петрович Коровин. Ташкент, 1972, с. 12. Здесь же на с. 15-20 дан перечень его печатных работ и литература о нем).

В творчестве Евгения Петровича Коровина привлекательны две особенности, существенно отличающие его от многих других ботаников, изучавших Среднюю Азию. Первая - широкий сравнительно-географический подход к пониманию растительности как части географической оболочки. Вторая - глубокий историзм. Современная флористическая картина для Е. П. Коровина - следствие длительной эволюции, палеогеографического развития суши. Не случайно он интересовался находками третичной флоры Туркестана, анализировал их и был, таким образом, и палеоботаником, что помогало ему воссоздать процессы становления современной растительности.

Такие направления в работе Евгения Петровича всегда интересовали меня. И когда мне в Институте географии АН СССР поручили организацию и редакцию первого издания книги "Средняя Азия. Физико-географическая характеристика" и формирование авторского коллектива, я, конечно, не мог не вспомнить Е. П. Коровина. Его монументальный труд "Растительность Средней Азии и Южного Казахстана" (первое издание - 1934 г.) был у меня настольной книгой, к которой я обращался, зная, что всегда найду ответы на интересующие меня вопросы палеогеографии и истории формирования ландшафтов равнин и гор Средней Азии.

Второй книгой Е. П. Коровина, рождение которой относится к 30-м годам, была "Жизнь пустыни. Введение в экологию и освоение пустыни" (совместно с Д. Н. Кашкаровым, 1936). Это сочинение также в значительной мере способствовало моему научному восприятию биогеографии Средней Азии. В те годы мне, молодому научному работнику, приходилось подолгу изучать труды среднеазиатских, в основном ташкентских, ученых: Р. И. Аболина, Д. Н. Кашкарова, Н. Л. Корженевского, Е. П. Коровина, Н. Г. Маллицкого, Л. А. Молчанова, Н. В. Павлова, М. Г. Попова, И. А. Райковой, Ю. А. Скворцова.

Е. П. Коровин охотно откликнулся на приглашение принять участие в большой академической монографии по Средней Азии и написал для нее несколько разделов:

1. Исторический очерк развития растительности;
2. Общие закономерности распределения растительности;
3. Фито-географические районы.

Мне казалось, что в такой монографии нельзя не показать и богатую растительность среднеазиатских оазисов, как известно состоящую главным образом из экзотов. Евгений Петрович представил специальную главу "Оазисы". В ней он ясно и недвусмысленно утверждал приоритет человека в формировании своеобразных геоботанических комплексов туркестанских оазисов. Была показана и автохтонная растительность (карагачи, ивы, тополя, шелковицы и т. д.), пришельцы (белая акация, гледичия, клены, магнолия, катальпа, софора, кипарисы, ель и др.), сельскохозяйственные растения, в том числе и кормовые, а также сорняки. Свою концепцию об антропогенном происхождении флоры оазисов Евгений Петрович четко сформулировал в тезисах к 33-й главе второго издания своей "Растительности Средней Азии и Южного Казахстана" (1962, с. 401), когда написал:

"Оазис - продукт творческой деятельности человека". Эта деятельность уходит в далекое прошлое: "Интродукция древесно-кустарниковой флоры в Средней Азии имеет длинную историю, равную, по-видимому, истории культуры ее народов. Время появления в оазисах иноземных деревьев установить не удается, однако основная масса иноземных деревьев и кустарников, растущих в республиках Средней Азии, введена в советское время и отчасти в конце прошлого столетия". Из гор в оазисы были перенесены человеком грецкий орех, чинара, арча, боярка.

Ровно через десять лет после первого издания книги "Средняя Азия" было опубликовано второе (М., 1968). На этот раз она вошла в серию томов "Природные условия и естественные ресурсы СССР", изданную Институтом географии АН СССР. Все 15 региональных томов этого собрания уже ныне вышли из печати, охватив таким образом целиком территорию Советского Союза. Серийность определила программу и план нового издания "Средней Азии". Были введены новые разделы: характеристика естественных ресурсов четырех союзных республик, анализ основных проблем освоения естественных ресурсов Средней Азии, имеющих общесоюзное значение, и др. В новом издании главное внимание было уделено природным богатствам и вопросам их рационального использования. Это потребовало значительного обновления материала и в ряде случаев существенного дополнения. Вместе с тем серийные размеры не позволяли увеличить объем второго издания, наоборот, они диктовали его уменьшение. Так, главу о растительности сократили в два раза. Это вызвало необходимость дополнительной работы. Ведь нельзя было сокращать механически. Опять пришлось обратиться за помощью к Е. П. Коровину. Для этой цели мы с А. Н. Розановым - основным автором главы о почвах - совершили небольшое путешествие в Подмосковье, в поселок Тайнинское, где вместе с семьей жил тогда Евгений Петрович. Как это часто бывает в дачных поселках, никто толком не мог объяснить, как найти нужные улицу и дом. Мы долго плутали по тихим и зеленым улицам среди многих дач и множества бабушек и детей и, уже уставшие и потерявшие надежду на благополучный исход в наших поисках, наконец обнаружили дачу Коровиных, добротно сработанную хорошим мастером.

С Евгением Петровичем мы сразу нашли общий язык. Как и каждый много пишущий и печатавшийся ученый, он прекрасно понимал требования, предъявляемые к авторам и редакторам коллективного и к тому же серийного труда. Так было положено начало новому, сокращенному варианту главы "Растительность" во втором издании книги "Средняя Азия", где Е. П. Коровин выступил вместе со своими прежними соавторами: Л. Е. Родиным, Н. И. Рубцовым, а также Н. Н. Пельтом, впервые привлеченным к участию в работе над книгой и взявшим на себя характеристику пастбищных ресурсов.

Таковы мои личные контакты с Евгением Петровичем. Они немногочисленны и кратки, но и этого было достаточно, чтобы почувствовать большого человека, благожелательного, эрудированного, безупречно корректного, дисциплинированного к самому себе, когда шла речь о взятых обязательствах или о выполнении обещанного, Но ведь не только личными контактами определяются отношения между людьми. Наше уважение к ученым в значительной мере зависит от их труда, от совокупности вклада в науку, от количества учеников, от продуктивности созданных ими школ.

Разве не плодотворными оказались воззрения Е. П. Коровина на смешанный характер формирования пустынь Туркестана, где им отмечены средиземноморский и центрально-азиатский типы? Он очень хорошо показал связь развития горной растительности Средней Азии с геолого-тектоническими процессами, издавна весьма активно протекающими во всей Внутренней Азии. Что можно возразить против такой формулировки, совершенно справедливой и сегодня: "После оледенения климат горной части Средней Азии стал суше, его общая континентальность возросла. Это было связано с наиболее сильным в четвертичный период проявлением эпейрогенических движений, выразившимся в мощных поднятиях северных и южных цепей гор. Причины этих изменений следует искать также на востоке - в странах Центральной Азии. Влияние этого материкового засушливого центра на Среднюю Азию становится особенно сильным в четвертичный период" ("Средняя Азия", 1958, с. 290). Исследования советских ученых, проведенные за последние четверть века, показали удивительную, не сравнимую со среднеазиатской аридность Центральной Азии. Влияние ее на развитие ландшафтов Памира, Тянь-Шаня, Семиречья и других восточных районов Средней Азии устанавливается достаточно четко и определенно.

Член-корреспондент АН Узбекской ССР, профессор Николай Леопольдович Корженевский (1879-1958) по праву считался патриархом среднеазиатской географии, ее признанным главой. Он коренной туркестанец. Еще будучи молодым человеком, он попал в Среднюю Азию в качестве офицера царской армии, полюбил этот, в то время малоизвестный край и всю свою последующую жизнь связал с ним.

Географические исследования Н. Л. Корженевский начал давно. В 1904 г., путешествуя по Памиру, он изучает бассейн горной реки Муксу. Затем расширяет районы своих работ: его можно было видеть на Тянь-Шане, в Муюнкуме, на равнинах Турана. Но Памир останется любимейшим детищем ученого. Этот грандиозный горный мир вершин, снегов и льдов навсегда пленил его. Здесь им сделано много географических открытий, даже немногие из них сделали бы честь любому географу.

Большое внимание Николай Леопольдович уделял изучению оледенения высокогорной Средней Азии. Его гляциологические работы породили большое количество последователей. Он пионер систематического изучения ледников Памира, Дарваза, Тянь-Шаня. Ему принадлежит первый сводный каталог горных ледников Средней Азии - отправной документ, кадастр для последующих дополнений, уточнений и выяснения истинной грандиозной картины горных льдов Советского Союза.

Н. Л. Корженевский существенно исправил карту Средней Азии. Здесь нужно упомянуть хотя бы выяснение положения Киргизского хребта, который неправильно изображался на картах: много севернее, чем в действительности.

Влечение к исследованию интереснейших, хотя и труднодоступных районов заставило ученого детально изучить высокогорное озеро Каракуль. Он посвятил ему специальную монографию с всесторонним описанием этого уникального водоема, лежащего на высоте 3910 м и имеющего большую глубину (236 м). Там, где проходили экспедиции Н. Л. Корженевского, на картах появлялись новые реки, озера, ледники. Его научным интересам были не чужды вопросы гидрологии горных рек, геоморфологии ледниковых областей, типологии и классификации ледниковых образований. В этом отношении интересна его книга "Алайская долина" (1930).

Но не только полевыми исследованиями славен этот ученый. В течение десятилетий, будучи профессором Ташкентского университета, он возглавляет кафедру географии и воспитывает географов, геоморфологов, гидрологов, климатологов. Можно сказать, что здесь создавалась географическая школа Н. Л. Корженевского. Почти все большие современные географы Узбекистана - его ученики.

Широко известна книга Н. Л. Корженевского "Физико-географический очерк Средней Азии". Она выходила тремя изданиями и неизменно пользовалась успехом у читателей благодаря стройности в изложении, умелому отбору фактов, простому и доходчивому стилю.

Николай Леопольдович прожил долгую жизнь. За год до его смерти я получил от него письмо из Ташкента, в котором он писал о новой своей работе - книге "Природа Средней Азии". Письмо датировано 23 марта 1957 г., ему тогда было 78 лет.

Привожу текст письма с некоторыми сокращениями:

"Примите мою сердечную благодарность за присланную книгу "Средняя Азия" (Э. М Мурзаев. Средняя Азия. Физико-географический очерк. М., 1957). Она для меня появилась очень кстати, - я также работаю над книгой "Природа Средней Азии" (по заданию министерства). Надеюсь не позднее июля сдать ее в печать. Ваша книга построена интересно, написана живо и, мне кажется, будет принята с одобрением. Моя работа должна иметь профиль учебного пособия, что из нее получится, сказать пока, естественно, трудно... Недавно перенес сложную операцию и только теперь начинаю возвращаться к работе. Плохое дело старость. Ну, будьте здоровы, благополучны и в делах успешны. Еще раз спасибо за книгу.

Искренне уважающий Вас Н. Корженевский".

Книгу "Природа Средней Азии" Николай Леопольдович успел закончить, по вышла из печати она уже после его смерти, в 1960 г. в Ташкенте.

Три ледника и одна вершина в горах Средней Азии носят имя Корженевского. Но больше известен пик Евгении Корженевской - одна из высочайших вершин Советского Союза (7105 м), названная так по имени верной подруги и спутницы Николая Леопольдовича в его скитаниях по жизни и по Средней Азии.

Еще два "памирца" - однолюба достойны глубокого уважения и признательности за большой труд по научному изучению природы и освоению этой высокогорной области нашей Родины. Речь идет об Анатолии Валериановиче Гурском и Иларии Алексеевне Райковой, которая впервые попала на Памир в 1927 г. в составе экспедиции Среднеазиатского университета и с тех пор на протяжении полувека продолжает заниматься вопросами растениеводства в горных условиях этого нагорья. Ее маршруты пролегали по всем памирским закоулкам, а стационарные экспериментальные наблюдения по растениеводству велись годами. Большая целеустремленная жизнь И. А. Райковой была целиком посвящена растениеводческому освоению высокогорий СССР. Ее метко называют хозяйкой Памира. Девять видов растений носят имя Иларии Райковой. Карту Таджикистана украшает горная вершина Райковой в хребте Музкол. В 1976 г. в день 80-летия ученая была награждена орденом Ленина (О жизни и научных трудах И. А. Райковой см. книгу "Илария Алексеевна Райкова". Деятели науки и культуры Узбекской ССР. Ташкент, 1976, а также статью: И. Брайнин. Жизнь моя в учениках. - Наука и жизнь, 1977, № 8). С И. А. Райковой я познакомился в 1952 г. на биологической станции Чечекты близ Мургаба, с А. В. Гурским тогда же - в Памирском ботаническом саду близ Хорога. Станция Чечекты работает с 1937 г. Там, на высоте 3860 м над уровнем моря, культивируют ячмень, кормовые травы, овощи, листовую капусту, салат, турнепс, редис, брюкву, репу. Лето в этом месте холодное и короткое. И почти каждую ночь даже наблюдаются заморозки.

Гораздо мягче климат в районе Памирского ботанического сада, расположенного на высокой террасе у слияния Гунта и Шахдары. Набор культур тут богаче: тутовое дерево, абрикос, персик, вишня, слива, черная смородина, орех, яблоня, груша. Раньше в Шугнане совсем не знали винограда. Ныне, перенесенный из более низких мест Таджикистана, он привился, но плохо переносит суровую зиму и требует утепления. Хорошо чувствует себя малина и садовая земляника. В огородах Ботанического сада дают хорошие урожаи кормовая капуста, картофель, огурцы и даже теплолюбивые помидоры.

А. В. Гурский - первый директор сада - поделился со мной интересным наблюдением: Ботанический сад расположен на 200 м выше города Хорога. Этого оказалось достаточно, чтобы созревание плодов и овощей одних и тех же сортов в Ботаническом саду происходило на пять-шесть дней позже, чем в Хороге. Так велико влияние природной среды, ее особенностей на режим растений! В Ботаническом саду произведены посадки ивы, тополей, лоха и арчи.

Анатолий Валерианович Гурский был беспокойным и живым человеком, влюбленным в свое дело, хорошо знающим Памир и памирцев. Он бойко говорил по-таджикски, много путешествовал по Бадахшану, и нет, пожалуй, ни одного колхоза в области, где бы его не знали. Авторитет и популярность А. В. Гурского вполне понятны: ученый отдал много лет освоению Памира, жил одной жизнью с земледельцами Шахдары и садоводами Ванча, и интересы дехкан Бадахшана стали его интересами. Он был также прекрасным автомобилистом, легко водил экспедиционные машины по крутым, узким и извилистым дорогам Таджикистана, был великолепным фотографом.

Об Анатолии Валериановиче, человеке веселом, приветливом и гостеприимном, можно было бы сказать многое, он достоин того, чтобы была написана отдельная книга о нем и его работе, о романтической жизни, горячей преданности Памиру и памирским земледельцам, которых ученый хорошо знал и любил и которые платили ему тем же. Десятилетия отдал он Памиру. Такое не часто встретишь.

Прошло более 50 лет изучения природы, хозяйства и населения Средней Азии. За эти полвека мы много узнали. По-другому стали понимать ее географическую специфику и узнали об удивительном богатстве естественными ресурсами. Исчезли "белые пятна" в пустынях и горах. Однако впереди предстоит еще большая работа по выяснению спорных вопросов и неясных географических проблем, а их немало. Современный уровень развития науки предъявляет новые требования к ученым. Это общее положение вполне приложимо и к географическому изучению Средней Азии, где преобразование природы и вмешательство человека в сложившуюся цепь взаимосвязанных природных процессов может дать яркие и весомые результаты. Важно, чтобы они полностью пошли на пользу человеку.