Университет. Армения

На заре туманной юности.

А. В. Кольцов

Первые путешествия я совершил по Крыму. В крымских школах была хорошая традиция. Во время каникул учащиеся под руководством учителя уходили в пешие маршруты. Такие экскурсии позволяли многое узнать и понять не из учебников, а наблюдая жизнь природы и человека. В старших классах мы уже отправлялись в горы самостоятельно небольшими группами. Так постепенно карта Крыма, особенно его южной живописной части, покрывалась линиями пройденных путей.

Мне приятны уютные долины восточного побережья Крыма с его сухими горами, худосочными речками, колючими зарослями на склонах и виноградниками на поливных террасах. Здесь малолюдно. На широких галечных пляжах редки фигуры отдыхающих. Воздух чист и прозрачен, летний зной пронизывает все тело. В ушах неумолчный цокот насекомых.

Особенно радостной для меня была небольшая Воронская долина, что лежит в 20 км на запад от Судака. Эта долина окаймлена сухой и каменистой, причудливых форм Верблюд-горой, создающей неповторимое обрамление. В начале нашего века Ворон казался крымской глухоманью, "где встречается редко городской экипаж".

И кажется, с детских лет и навсегда осталось ощущение солнечной пустынности, безлюдности, сонного, едва заметного движения знойного воздуха, сухой колючей земли и плоских черных камней, отламывающихся от толщ таврического сланца. Торжественные пирамидальные тополя у моря, мощные раскидистые деревья грецкого ореха у речки, впрочем, летом часто пересыхающей. И шелковицы - красные и белые, долго и изобильно дарящие нам радость своими ягодами.

До сих пор сохранилась моя юношеская привязанность к Крыму, его неповторимым пейзажам. В который раз удивляешься их живописной скульптуре, сколько радости доставляет новое свидание со старым другом. Не случайно раз в несколько лет, когда выдается свободное время, я и теперь еду в Крым и целые дни брожу по его тропам. Для этого нужно выбирать позднюю осень, когда схлынет шумный и бурный поток курортников, туристов и "дикарей". В тишине крымского леса, где стоит смолистый запах сосны, или в безлесных холмах восточной части полуострова с высоты открывается широкая панорама гор, моря, сбегающих по склону поселков, виноградников и петляющих дорог. Знакомая картина еще и по полотнам Максимилиана Волошина и Константина Богаевского - художников, влюбленных в Крым. У Волошина прочитал: "Черной тушью четких линий отчеканенная даль". Опять же о Крыме и его неоглядных горизонтах. Поразительно, как можно так чеканить слова.

Прошло немного времени, и туристские маршруты перестали меня удовлетворять. Я много читал - в литературе не было недостатка, стал собирать библиографию по географии Крыма, завел тетрадь, куда записывал меткие характеристики его природы, встречающиеся в произведениях писателей.

И когда в 1927 г. я поехал учиться в Ленинград и стал студентом географического факультета Ленинградского университета, то считал себя уже опытным и умелым пешеходом и туристом, хорошо знающим Крым. Посещал заседания Общества по изучению Крыма, которое в те годы издавало журнал "Крым". Будучи студентом, я не порывал связи с существовавшим тогда Обществом пролетарского туризма и экскурсий и работал в научно-методическом кабинете Ленинградского областного совета этого общества. Ранней весной 1929 г. с группой молодых ленинградских рабочих-металлистов совершил путешествие в Карелию к Онежскому озеру и на водопад Кивач. Это было мое первое и пока последнее путешествие на север. Северная природа, так не похожая на крымскую, поразила меня. Я и теперь хорошо помню высокоствольный светлый карельский лес, строгий, красивый и тихий, как невеста.

Летом того же года, при переходе с третьего на четвертый курс географического факультета, мне посчастливилось принять участие в экспедиции, снаряженной Академией наук СССР в Армению. Центром наших работ являлась гора Арагац (Алагез), высочайшая вершина Закавказья. Перед нами была поставлена задача выяснить закономерности в строении рельефа и залегании подземных вод. Обязанности мои были несложные. Я собирал по указанию начальника геоморфологического отряда Б. Л. Личкова образцы горных пород, этикетировал их, измерял речные террасы, чертил профили небольших долин, описывал и зарисовывал обнажения горных пород. В течение всего лета в рабочих маршрутах мы прошли пешком около тысячи километров. Мой начальник, прекрасный пешеход, неутомимо собирал полевой материал, и скоро в районе наших работ не осталось сколько-нибудь заметной тропы, по которой бы мы не прошли. Эти горные тропы, узкие и каменистые, я хорошо помню и сегодня. То было начало, первая ступень трудной школы путешественника-исследователя.

Борис Леонидович Личков был на редкость интересным человеком. Он занимался палеонтологией, геологией и геоморфологией, хорошо разбирался в вопросах методологии и философии естествознания, в художественной литературе и искусстве. В последние годы жизни увлекался астрогеологией, планетологией, преуспел и на этом поприше. Великолепный лектор и докладчик Б. Л. Личков мог заразить слушателей своим энтузиазмом и дать им много такого, чего не прочитаешь в книгах. Не случайно его выделял среди своих учеников наш большой ученый - академик Владимир Иванович Вернадский, который и пригласил Бориса Леонидовича переехать из Киева в Ленинград для работы в Комиссии по изучению производительных сил Академии наук СССР. Легко понять, что у него можно было многому научиться за три месяца пеших хождений и вечерних бесед.

Я многим обязан Борису Леонидовичу Личкову. И не только за практическую учебу в экспедиции. По существу на моем жизненном пути он был первым высокообразованным человеком, с которым мне довелось близко общаться изо дня в день в течение всего лета. Нелишне вспомнить, что он подробно познакомил русского читателя с теорией горизонтального перемещения континентов Альфреда Вегенера, опубликовав книгу "Движение материков и климаты прошлого Земли", которая за короткий срок (1931-1936) выдержала четыре издания.

В отличие от Вегенера Б. Л. Личков гораздо шире подошел к пониманию палеогеографических результатов такого перемещения, объединив в одно целое тектонические изменения лика Земли с изменениями климата прошлого и динамики в развитии органического мира.

В своей рукописной автобиографии, которую Б. Л. Личков прислал мне в 1956 г., можно найти следующее признание: "В целом в геологической истории Земли ярко проявляется четкий и ясный параллелизм между тремя группами явлений: явлениями тектоническими, т. е. изменениями структуры Земли, изменениями ее климатов и, наконец, изменениями органической жизни. Если сопоставить эту мою тему, над которой я начал работать в 1927-1931 гг., с другими темами моей жизни, то есть основание думать, что эта тема является, можно сказать, кульминационной, все остальные были к ней подготовкой".

Кто теперь не понимает взаимосвязи между горообразованием, изменениями климата, почвенно-растительного покрова и животного мира! Ныне любой географ принимает эту цепочку явлений, зависящих друг от друга, как аксиому. А между тем она стала очевидной не так уж давно, хотя выяснение конкретных форм этих взаимосвязей и взаимозависимостей и впредь будет привлекать пристальное внимание исследователей Земли.

Последняя крупная работа Б. Л. Личкова - большая книга "Природные воды Земли и литосфера" (1960), в которой автор обобщил свои астрономические и геолого-геоморфологические воззрения, считая, что современный облик нашей планеты определен законом тяготения, вращением земного шара, а это вызвало деформацию его поверхности и движение материков (Подробнее о Б. Л. Личкове см. книгу Л. В. Голованова "Созвучье полное в природе". М., 1977). Особо подчеркивается роль атмосферы и вод в жизни Земли. Однако вернусь к работам Алагезской экспедиции.

Четырехглавый потухший вулкан Арагац возвышается в центре Армении. По другую сторону Араратской долины, где несет свои мутные воды Араке, стоит Арарат. Он строен, монолитен, труднодоступен. Это главная вершина Армянского нагорья.

Арагац лежит на нашей земле. Он широк в основании, не особенно крут, уступает по высоте Арарату, Армения - страна гор, над которыми окутанные снегами и туманами высятся эти две вершины. С ними связана жизнь армянского народа, его многовековая история. Без панорамы Араратской равнины, окаймленной поднятиями Арарата и Арагаца, невозможно представить ландшафты Армении, ее суровые вулканические нагорья и широкие речные долины.

Из путешествий по Арагацу и Армянскому нагорью особенно запомнились первый подъем на вершину горы и маршрут на юг - к берегам Аракса.

Близ вершины, на южном склоне Арагаца, расположено небольшое голубое озеро Севлич (Карагёль) Отсюда мы начали подъем. Он показался нам нетрудным, не очень крутым, но дышать было тяжело, чувствовалась слабость. Когда проходили снеговые пятна на высоте около 4000 м, мы отметили, что, в то время как на Главном Кавказском хребте на такой же высоте лежат сплошные снега и ледники, здесь ледников нет. Климат в Армении более сухой и теплый, чем на северном склоне Большого Кавказа.

Подходы к вершине загромождают глыбы камня, целые каменные россыпи. Это потоки застывшей вулканической лавы. Камень на Арагаце всюду, он одевает склоны гор, он россыпью покрывает вершинный пояс и взбирается до самых пиков. Чем выше, тем крупнее каменные обломки, тем шире каменные поля, тем труднее идти. Даже крепкая, навеки застывшая вулканическая лава бессильна перед временем. Она разрушается, и миллионы осколков делают поверхность горы взъерошенной, угрюмой.

Ох уж эти камни Армении! Кажется, они торчат как ребра на истощенном худом теле. Не случайно в монгольском языке есть такая же метафора: хабирба - "ребро", но в географической терминологии - "скала, утес, длинная гора, отрог, разделяющий ущелье". Как трудно идти по каменным россыпям (их тут называют чингилями, а в других местах - курумами)! Нужно следить за ногами, ведь легко сломать их при неправильной постановке и нерассчитанном прыжке с камня на камень. Постоянное напряжение приводит к быстрому утомлению.

У Мариэтты Шагинян я прочитал о большом искусстве армян - каменных дел мастеров, которые издавна славились умением строить из камня. Они участвовали даже в возведении Кёльнского собора. Писательница ссылается на книгу профессора Иозефа Стржиговского, изданную в Вене в 1918 г., в которой он пишет: "Еще во времена переселения народов армяне считались в странах Средиземного моря лучшими каменщиками, подобно тому, как после них такими же мастерами явились для Германии, Франции и Англии ломбардцы... Особенность строительства купола на квадрате, как господствующей опоры, распространилась на Средиземное море в Европу - из Армении" (Мариэтта Шагинян. Человек и время. - Новый мир, 1971, № 4, с. 110).

Посмотрите на древние сооружения Армении, ее старые крепости, изящные церкви, увенчанные строгими и легкими куполами, и вы увидите, как умело использовали камень строители для создания великолепных архитектурных ансамблей. Камень - всюду, и, естественно, из камня безвестные мастера клали и городские стены, воздвигали монастыри-крепости и сооружали замки-крепости феодалов-князей.

И наши современники - армянские зодчие - продолжают славные традиции предков, строят в Армении, умело используя цветную гамму местного камня.

Но вот и вершина (4090 м). Горизонт далекий-далекий - вся Армения до озера Севан как на ладони. Только Арарат своей вечноснежной шапкой возвышается над нами. Отсюда, с вершины Арагаца, он кажется еще выше, еще величественнее. Под нами кратер - пропасть глубиной в 300 м, - разорванные края которого и образуют четыре вершины Арагаца. Густым слоем гуляет внизу туман - облако.

Ветер унес из кратера облако - обнажилось его дно. Там вечный снег, маленькие леднички, небольшая гряда, по всей вероятности, морена. Прорвав стенку кратера с востока, тонкой струйкой бежит река Гехарот (Сумасшедшая), образуя несколько водопадов.

Вечером мы возвратились на базу. К ночи похолодало. Разожгли примус, в палатке стало немного теплее. Хорошо бы развести костер, но вокруг ни сучка, ни деревца.

Весь вершинный пояс Арагаца испытал действие древних ледников, некогда покрывавших гору мощной ледяной шапкой. Ледники оставили громадные каменные россыпи, больших размеров сглаженные валуны - "бараньи лбы", ледниковые цирки, моренные гряды. Здесь в каменных скоплениях и озерах, на сравнительно плоском плато, рождаются речки, уходящие в глубочайшие отвесные ущелья, выработанные в вулканических породах. Мрачные черные утесы стоят на пути горных рек.

Вдохновенно передал эту картину народный поэт Армении Ованес Туманян:

 С горных высей стремится ручей, 
 Ниспадая, о камни он бьется, 
 И журчит, и ворчит, и смеется, 
 И звенит под сияньем лучей... 
 Но безмолвствует вечный утес, 
 Наклонившись громадой угрюмой, 
 Он охвачен загадочной думой, 
 Он исполнен неведомых грез...*  

*(Поэзия Армении с древнейших времен до наших дней. Под редакцией Валерия Брюсова. Пер. К. Бальмонта. М, 1916, с. 324)

Тема Армении - страны, природы, народа большого, нередко горестного исторического прошлого - характерна для многих армянских поэтов и писателей. Среди них не только Ованес Туманян, но и Аветик Исаакян, Иоаннес Иоаннисян, Егише Чаренц.

Ниже холодного, сырого и каменистого высокого пояса простираются прекрасные альпийские и субальпийские луга. На всю Армению славится Арагац своими чудесными летними пастбищами.

Десятки рек питает Арагац. Это он разукрасил долины кудрявыми садами, это он покрыл свои склоны сотнями родников, у которых обосновались животноводческие фермы.

Часто подолгу любовался я великолепием своеобразного высокогорного пейзажа. Студеное спокойное озеро Севлич отражало на своей поверхности причудливые берега. С севера подходила лавовая гряда, опускавшаяся к самой воде. По утрам эффект отражения был настолько силен, что было трудно понять, где кончается вода, а где начинается берег. С юга озеро закрывается конусообразной горой с тремя каменными столбами.

Крестьяне рассказывали нам, будто Севлич подземными водными путями связан с подгорными родниками и озерами. Легенда говорит, что пастух уронил свой посох в озеро, и он исчез на глазах удивленного пастуха. Через некоторое время увидели, что посох плавает в другом озерке - Айгер, лежащем далеко внизу, у подножия Арагаца. В массиве Арагац действительно много пустот, в некоторых из них журчит вода. В нашей экспедиции работали геофизики, изучавшие пустоты и шумы, слышимые в разных местах массива.

В вершинном поясе Арагаца насчитывается около сотни озер, в большинстве своем маленьких и малых. Вот что пишет о них Б. Л. Личков: "Мне думается, что упомянутые озера должны играть очень большую роль в гидрогеологии Алагеза, участвуя в питании подземных водоносных горизонтов более низких поясов гор" (Б. Л. Личков. Алагез. Потухший вулкан Армянского нагорья. Л., 1931, с. 39).

Б. Л. Личкова заинтересовали условия выхода грунтовых вод на равнинах, окружающих массив Арагац. Вокруг были сотни ключей, малых и больших, и даже таких, которые давали начало рекам. В трещинах вулканических туфов и лав сочилась вода. Ключи были пронумерованы, и специальный гидрометрический отряд следил за их режимом: измерялись температуры, расходы, делались анализы воды. Очень много родников в Апаране. Так, в Кара-Булаке они образуют целую зону выклинивания грунтовых вод, где рождаются речки. На ключах Кара-Булака работали водяные мельницы.

В июле, в самую страшную жару, мы прошли всю подгорную равнину до Аракса.

В эту пору Армянское нагорье особенно пустынно. Кругом сушь, камни, полынь. Мучила жажда.

Поздним вечером 13 июля мы очутились на железнодорожной станции Сардарабад (ныне Октемберян). В то время Сардарабад был небольшим рабочим поселком с хлопкозаводом и строительным участком Армводхоза, лежащим в степи, окаймленной далекими горами.

Ночь была черная, душная. Нещадно мучили комары. Положив угловатый рюкзак под голову и поверх него надувную резиновую подушку, я все же заснул крепким сном.

Утром бойкая лошадка повезла нас к пограничному посту Каракала. На 20-м километре шоссе опускалось по речным террасам к небольшому поселку, расположенному на высоком берегу реки Араке.

На большом протяжении Араке - граница СССР с Турцией и Ираном.

Правый берег - турецкий. В бинокль я увидел лишь одинокое квадратное глухое здание - пост турецкой погранохраны и землю, сухую, выжженную солнцем.

Левый берег - наш. Здесь, как и всюду, уже в те годы шла большая стройка, звенели пилы, стучали молотки и топоры, подвозились бочки с цементом, известью, песком. Рабочие Армводхоза строили оросительную сеть. Пустынная, казалось никуда не годная, каменистая почва даст не одну тонну зерна, овощей, фруктов.

Вода в этих местах - всё. Где вода, там буйная растительность, большие урожаи. Нет воды - не на чем остановить глаз. Вода преображает край.

Июльская жара... От зноя колышется воздух. Выкупались в Араксе. Вечером вместе с рабочими строительства и пограничниками играли в футбол и баскетбол. Одно меня огорчило - в предстоящем футбольном состязании с соседней водхозовской командой я не смогу принять участия: нужно идти дальше - в Эчмиадзин, в бассейн реки Апаран и снова на старый добрый Арагац...

Вместе с профессором Б. Л. Личковым работал и профессор Виталий Григорьевич Хлопин - директор Ленинградского радиевого института, впоследствии академик. Он тоже работал в Алагезской экспедиции, возглавляя гидрохимический отряд. Человек высокой культуры, веселый, остроумный и приветливый, В. Г. Хлопин пользовался среди нас, молодых сотрудников, большой любовью и уважением (Виталий Григорьевич был сыном известного русского гигиениста, заслуженного деятеля науки Г. В. Хлопина (1863-1929), автора многих монументальных работ пи теории и методике гигиены. Ему принадлежит жизнеутверждающая формула о гигиене, которая должна "сделать развитие человека более совершенным, упадок менее быстрым, жизнь более сильной и смерть более отдаленной"). Уже тогда он был известен как выдающийся химик с мировым именем - в 1915 г. в Академии наук он создал радиологическую лабораторию. А в 1918 г. была образована коллегия по строительству и эксплуатации экспериментального завода для извлечения радия. Коллегию возглавил В. Г. Хлопин. По декрету, подписанному В. И. Лениным, для работы этой коллегии было выделено 418850 руб. (Правда, 1977, 20 марта). Позже Виталий Григорьевич руководил Радиевым институтом АН СССР (О жизни и трудах ученого cм: H. М. Нестерова. Виталий Григорьевич Хлопин. - Материалы к биобиблиографии ученых СССР. Серия химических наук, вып. 4. М. - Л., 1947).

Возвращаясь из Еревана в Тбилиси, мы посетили долину Раздана, голубое, в черных берегах, озеро Севан, чудесные горные леса Дилижана - ныне одного из лучших курортов Кавказа.

В конце сентября я вернулся в Ленинград. Позади осталась Армения, страна древней культуры, с ее садами и полями, с ее горами и озерами.

Первая экспедиция показала, что к полевой работе я все же еще мало подготовлен, что нужно еще многому учиться. Овладение методами исследовательской работы пришло позже, оно явилось результатом многих экспедиций в разные районы Средней Азии.

После шестнадцатилетнего перерыва, в 1945 г., а затем и в 1966 г. я вновь попал в Армению. Долго бродил по Еревану в поисках знакомых мне мест. Не находил. Город совсем не был похож на старую, пыльную Эривань. Он возник заново и широко раскинулся в долине Раздана. Для постройки новых красивых домов армянские строители умело использовали вулканические туфы.

У подножия Арагаца созданы новые оросительные системы, которые питаются водами этого массива. Вплоть до турецкой границы на Араксе была преобразована сухая, выжженная Сардарабадская степь. Плантации хлопчатника, сады и виноградники зеленеют теперь там, где недавно были только черные камни да бурая земля, потрескавшаяся от сухости и зноя. В Октемберяне работает гераниевый завод, вырабатывающий эфирное масло для парфюмерной промышленности. Октемберянские сады и виноградники ныне известны далеко за пределами Армении.

Живая действительность рассказала нам о труде советских людей, преобразовавших Сардарабадскую пустыню. Октемберянские сады, плантации, поля - прекрасный пример преобразования природы.

К северу ныне проложена электрифицированная железная дорога. Теперь нет ничего проще в летнее время из душного и жаркого Еревана за один час добраться до прохладного побережья "армянского моря". К высокогорному озеру Севлич, где на Арагаце мы когда-то ночевали в палатках, построен автотракт, который обслуживает животноводческие фермы этого горного массива, астрофизическую станцию Академии наук и поселок научных работников.

Однако не развитие промышленности, не рост городов, не размах ирригации и не достижения науки и культуры больше всего удивили меня. Всего этого я ждал, так как читал и слышал от друзей о достижениях республики. Меня поразил новый облик армянской деревни. С 1929 г., когда я впервые увидел, как бедно живут и как тяжело работают крестьяне на каменистой земле, я не мог забыть их многотрудную жизнь и нищенский быт. Сакли, сложенные из того же вездесущего дикого камня или валунов, низенькие, темные, без окон, нередко с утоптанной землей вместо пола, по которому ползают ребятишки, часто в чем мать родила. В середине плоской крыши через небольшое отверстие в дом скупо проникали лучи света. Это отверстие - "ердик" служило также дымоходом для очага, экономно топившегося кизяком. Жилище почти первобытного человека. Тяжела была доля армянского крестьянина. Нищета окружала его и давила со всех сторон.

За год до нашей экспедиции в Армении побывал Максим Горький. У него также осталось удручающее впечатление от этого деревенского быта: "Едем мимо армянских деревень, и, глядя на них, забываешь о том, что живешь во второй четверти XX в. в царствование миллиардеров, миллионеров, в эпоху безумнейшей роскоши и поразительного развития техники. К суровой земле беспорядочно и почти неотличимо от нее прижались низенькие, сложенные из неотесанных камней постройки без труб, без окон; они еще меньше, чем старые казармы рабочих на промыслах Азнефти, напоминают жилища людей, даже загоны для овец в степи Моздока построены солидней. На плохих местах, на голой земле прилепились эти жуткие унылые деревни. Видеть их как-то стыдно, неловко... Изредка мелькают полуголые дети, женщины в темном, истощенные непосильным трудом, холодно и одиноко, должно быть, в этих доисторических жилищах суровой зимой среди лысых гор, где прячутся погасшие вулканы" (Владимир Стасов, Алексей Веселовский, Анатолий Луначарский, Максим Горький. Об Армении и армянской культуре. Ереван, 1970, с. 186).

Но Горький верил в будущее Армении, в энергию армянского народа, "который, без сомнения, знает, что он делает, знает, какие задачи ему предстоит решать".

И вот в 1966 г. я с удивлением увидел новую деревню. Она даже отдаленно не напоминала те приземистые, хаотически разбросанные примитивные жилища старых поселков. Прошло почти четыре десятилетия после моего первого знакомства с Арменией, и теперь я узнал другую страну - радостную, многолюдную, богатую. Это не фраза, нередко обязательная в путевых очерках: "было так, а стало этак", а искреннее и честное свидетельство много видевшего путешественника.

Быстро умчались студенческие годы, годы учебы, годы экскурсий, ближних и дальних, юношеских беззаботных путешествий. Наступила самая ответственная в жизни человека пора - работа; для меня - пора научно-исследовательских экспедиций с плановыми заданиями, с отчетами, предварительной подготовкой, сложным снаряжением и упорным каждодневным трудом. И вот уже более 40 лет, как автор этой книги покинул университетские аудитории и кабинеты географического факультета. Памятные темные сводчатые помещения главной студенческой канцелярии и громадный светлый коридор главного здания. Сколько раз приходилось бывать здесь во время перерывов между лекциями или в полной тишине после окончания занятий. Далекой перспективой открывался университетский коридор. В конце его - фундаментальная библиотека. Много в ней хороших книг, и как спокойно можно там читать о странах далеких и близких, о путешествиях легких и трудных.

Географический факультет Ленинградского университета - старейший центр высшего географического образования в нашей стране. С теплотой и признательностью вспоминаю профессоров и преподавателей, их лекции и наставления. Среди них было немало выдающихся советских ученых. На факультете я слушал лекции профессоров Л. С. Берга, В. Г. Богораза-Тана, А. А. Григорьева, В. П. Семенова-Тян-Шанского. Им советские географы многим обязаны, им наша сердечная благодарность, глубокая признательность и любовь.

Более всего я любил слушать лекции и общаться с Владимиром Германочем Богоразом-Таном и с Львом Семеновичем Бергом - позже действительным членом Академии наук СССР. Л. С. Берг был удивительным человеком, близость с которым обогащала, а личное обаяние облагораживало каждого. Лев Семенович много занимался историей науки, географией, палеонтологией, ихтиологией, лимнологией, общими вопросами биологии. Нельзя забыть его чудесных человеческих черт - необычайную скромность, простоту, отзывчивость, его особую любовь и постоянное внимание к молодежи. Кажется, не было письма, адресованного ему (а их было множество) и оставшегося без ответа. В своих выступлениях, докладах, лекциях он всегда был искренен, благожелателен и доступен. Бывают такие люди, о которых можно сказать: это светлые люди. Лев Семенович Берг был таким светлым человеком.

Л. С. Берг в советской географии - целая эпоха. Прежде всего ему мы обязаны разработкой учения о природных зонах. Его классические работы "Природа СССР" (несколько изданий) и "Географические зоны Советского Союза" (два тома: 1947, 1952) стали настольными книгами каждого географа. Учение Л. С. Берга о зональности проникло и в школьную географию, став достоянием десятков миллионов наших соотечественников. По его устному признанию, только характеристика больших рек как-то выпадает при анализе ландшафтных зон. Они в силу своей протяженности пересекают многие зоны, специфика которых также отражается на их режиме, но такое воздействие не просто определить однозначно.

Полевые работы Лев Семенович проводил в Западной Сибири, где изучал озера, затем в Туркестанском крае, на Кавказе, на Черниговщине. Здесь его исследования оставили глубокий след. Он создал лучший и наиболее законченный портрет Аральского моря, опубликовав подробную монографию об этом озере. Не были забыты и два других больших бассейна - Балхаш и Иссык-Куль. Он путешествовал и в горах Туркестанского хребта для изучения его ледников. Много работ посвятил ученый Средней Азии. Здесь и известный труд "Высыхает ли Средняя Азия?" (1905), "Формы русских пустынь" (1911), "Опыт разделения Сибири и Туркестана на ландшафтные и морфологические области" (1913), "Рельеф Туркмении" (1927) и много других. Заинтересовавшись лёссами Черниговской губернии и изучая их в Туркестане, Л. С. Берг выступил как автор почвенной теории образования лёссов, которую защищал всю жизнь в полемике со сторонниками других концепций. Он считал, что лёсс - ископаемое почвенное образование, связанное с аридными условиями.

Лев Семенович окончил Московский университет, где слушал лекции В. И. Вернадского, К. А. Тимирязева, И. Н. Горожанкина, Д. Н. Анучина, М. А. Мензбира. Он стал зоологом, но всю жизнь занимался также географией. Теперь у нас широко распространено высшее специальное географическое образование, но в конце прошлого столетия его не было в университетах России. Берг слушал лекции у Д. Н. Анучина по общему курсу физической географии для студентов-естественников, географию России и зарубежных стран, этнографию и антропологию. "Я стал географом, - признается Л. С. Берг, - учась у самой природы... Все предшественники-географы, скажем знаменитый географ Александр Иванович Воейков или мой незабвенный учитель Дмитрий Николаевич Анучин, и я были самоучками" (Беседа со студентами географического факультета Московского университета. - Вопросы географии, 1951, № 24, с. 65).

Как-то, когда окончился рабочий день и мы шли по Университетской набережной из Зоологического института домой к Льву Семеновичу, я спросил его: "Как вы успеваете сделать так много и по географии, и по ихтиологии и не забываете Географическое общество и университет?" Видимо, мой вопрос был неоригинален, многие задавали ему подобные вопросы. Берг ответил просто: "Днем я каждый день работаю в Зоологическом институте над рыбами, а вечером в домашнем кабинете я - географ".

Такое признание он сделал и в своей беседе со студентами географического факультета, когда рассказывал о своем труде: "Рядом с моим рабочим столом стоит ряд папок, в которые я вношу свои соображения, а также те или иные интересные данные из прочитанной литературы. Когда начинаю заниматься какой-либо темой, то обращаюсь за материалами к соответствующей папке. Делать такие выписки очень полезно, но нужно себя к этому приучить. Когда прочитаешь какую-либо статью, то нужно сейчас же сделать из нее извлечение или выписку, и вложить в соответствующую папку. Если все это отложить "до завтра", то все пропало" (Беседа со студентами..., с. 71). Такая рекомендация вполне жизненна и в наши годы "взрыва информации", когда все труднее ориентироваться в безбрежном море научной литературы.

Л. С. Берг читал курс "Учение о ландшафтах", создателем которого он и был. Читал просто, строго по программе, поражая своей эрудицией и памятью: одинаково свободно, со знанием дела, вводил факты по климатологии и археологии, зоологии и ботанике, геологии и картографии, почвоведению и истории, по-новому сопоставляя и объясняя их, делая важные выводы и обобщения. Наука обязана Л. С. Бергу многими капитальными трудами по физической географии, лимнологии, климатологии, истории географических исследований, общей биологии (В списке опубликованных работ Л. С. Берга приводится 700 названий, не считая многочисленных заметок и рецензий, опубликованных в различных журналах. Некоторые из них вошли в пятитомное академическое собрание "Избранных трудов" (М. - Л., 1956-1962), а в 1977 г. в издательстве "Наука" в Ленинграде вышла большая книга "Труды по теории эволюции. 1922-1930").

В 1940 г. он был избран президентом Географического общества СССР, которым и руководил до самой смерти, последовавшей 24 декабря 1950 г. в Ленинграде.

Я рад, что мне посчастливилось слушать лекции Л. С. Берга в университете, а позже часто общаться с ним по разным делам и поводам, а нередко и без них, что было особенно приятно.

Профессор А. С. Барков учился вместе с Л. С. Бергом в Московском университете. В своих воспоминаниях Александр Сергеевич рассказывает: "Для меня, знавшего его с юношеских лет, Лев Семенович - студент и Лев Семенович - талантливый ученый, академик сливаются в один образ беззаветно преданного науке, глубокого патриота и кристально чистого человека. Таким он был в юношеские годы, таким он остался, будучи уже выдающимся ученым, до последних дней своей жизни" (А. С. Барков. Из воспоминаний о студенческих годах Л. С. Берга. - Вопросы географии, 1951, вып. 24, с. 64).

Незадолго до своей смерти А. С. Барков писал Н. Н. Соколову, автору биографии Л. С. Берга: "Более обаятельного, чистого человека, чем Лев Семенович студент, я не знал и не знаю. Но он был так скромен, что многие его товарищи по университету и не подозревали, какой талант в нем скрывается. А те, кто знал, не могли им не восхищаться: он любил шутку, остроумный анекдот, заразительно смеяться. Очень любил Чехова за искрометный юмор, за его талант в нескольких строках изобразить природу и всего человека, восхищался Тургеневым и Л. Н. Толстым" (Н. Н. Соколов. Лев Семенович Берг. Памяти академика Л. С. Берга. Сборник работ по географии и биологии. М. -Л., 1955, с. 20).

Лев Семенович пользовался большой любовью и авторитетом не только у студенческой молодежи, но и у своих коллег в Академии наук СССР, Ленинградском университете и других научных и учебных учреждениях.

Влияние Льва Семеновича, как ученого, сказалось в моих многих работах. Мое географическое мышление в значительной мере формировалось в результате знакомства с его трудами, написанными с подкупающей ясностью. У него был великий дар - о сложных вещах рассказать просто и понятно. В отличие от других ученых, указывающих, как надо выполнить тот или иной труд, что нужно сделать для этого, Л. С. Берг писал сам и тем показывал другим пример. Его путь был, конечно, трудным, но он более короткий и наглядный для учеников и последователей, чем многочисленные отвлеченные наставления некоторых маститых географов, предпочитающих лишь говорить о том, как надо работать и что нужно сделать.

У Л. С. Берга тысячи учеников, из них многие стали профессорами, докторами, членами-корреспондентами АН СССР, а трое - академиками: И. П. Герасимов, С. В. Калесник и К. К. Марков.

После смерти Льва Семеновича его вдова Мария Михайловна Берг-Иванова прислала мне подарок - нож из слоновой кости для разрезания бумаги, выполненный каким-то безвестным резчиком по кости. В начале века этот нож был преподнесен Л. С. Бергу патриархом российской географии - Петром Петровичем Семеновым-Тян-Шанским в знак уважения к молодому ученику и хранился в семье Бергов как реликвия. Теперь она украшает мой письменный стол. Портрет Льва Семеновича над ним и этот нож - память о любви и признательности к выдающемуся ученому и хорошему человеку, чувстве, которое не гаснет с годами. Спасибо ему за все (О жизни и научном наследии академика Л. С. Берга см. мою книгу "Жизнь есть деяние. К столетию со дня рождения академика Л. С. Берга". М., 1976, и книгу И. А. Крупенникова "Л. С. Берг (1876-1950). Страницы жизни и творчества". Кишинев, 1976).

Профессору Владимиру Германовичу Богоразу-Тану я обязан многим, прежде всего сохранившимся на всю жизнь интересом к разным аспектам географии человека, истории культуры, а отсюда, как я теперь думаю, и к сложным вопросам топонимики - изучению географических названий. Его "Областной словарь колымско-русского наречия" (СПб., 1901) содержит много интересных местных географических терминов, участвующих в образовании топонимов.

Владимир Германович не раз восхищал меня своими яркими лекциями, которые он читал вдохновенно, не считаясь ни с программой курса, ни с систематичностью его изложения. Этот интересный человек прошел суровую и трудную жизненную школу. Будучи студентом Петербургского университета, он арестовывается за принадлежность к партии "Народной воли". Затем вновь аресты и высылка в Колымск на 10 лет. Здесь он занялся этнографией и языками северных народов, много преуспел на этом поприще. Можно сказать, он "открыл" их для науки. Особенно много занимался чукчами. Монография, посвященная им, получила всемирную известность. В самом начале нашего столетия В. Г. Богораз работал в Соединенных Штатах Америки - в Нью-Йоркском музее естественной истории. Уже после Октябрьской революции, в 1918 г., его пригласили в Музей антропологии и этнографии Академии наук, что находится на Васильевском острове в Ленинграде. Одновременно он читал лекции на географическом факультете университета по этнографии северных народов, этногеографии, полевой этнографии и т. д.

Талантов у Владимира Германовича была бездна. Он немало занимался публицистикой, был поэтом, писателем. Некоторые его стихотворения вошли в хрестоматийные сборники революционной поэзии и стали настолько популярными, что потеряли авторство. Сборники стихов, "Чукотские рассказы", роман "Восемь племен" и много других сделали Тана (таким псевдонимом он подписывал свои художественные произведения) популярным писателем конца XIX и начала XX в. Его фамилия обычно упоминается рядом с фамилиями других "сибирских" писателей: В. Короленко, С. Елпатьевским, В. Серошевским, Л. Мельшин-Якубовичем, Н. Ядринцевым. В 1911-1912 гг. издательство "Просвещение" опубликовало 10 томов собрания художественных произведений В. Г. Тана (Позже, уже в послеоктябрьскую эпоху, было напечатано четырехтомное собрание сочинений (М. - Л., 1928-1929)). В последующие годы он не переставал печатать повести и романы. Так, в 1928 г. в Ленинграде вышел его роман "Союз молодых".

Память у Владимира Германовича была отменная. Кажется, он наизусть мог прочитать всего "Евгения Онегина". Пушкина он особенно любил и не случайно ему посвятил одно из своих стихотворений, где есть строчки:

 Растет твое имя все выше и выше, 
 Идет твоя слава вперед. 
 Под эти соломой обитые крыши 
 Тебе открывается вход. 

Будучи в изгнании, поэт писал о России:

 Страна моя, страна родная, 
 Тебя увижу ль я опять? 
 Откликнись мне, отчизна-мать! 
 Твоя граница дорогая 
 Так далеко. Мой скорбный взор 
 Невольно ищет грань заката. 
 Там все, что было сердцу свято, 
 Что я оставил с давних пор... 

В отдельных своих поэтических творениях автор поднимается до больших лирических высот:

 Минула молодость моя, 
 Она промчалась как струя 
 И канула на дно. 
 Как рябь, мелькнувшая слегка, 
 Как легкий трепет ветерка, 
 Как краски крыльев мотылька 
 Растаяла давно*.

*(В. Г. Тан. Стихотворения. 4-е изд. СПб., 1910, с. 105, 198, 229)

В Ленинградском университете и Институте народов Севера В. Г. Богораз создал большую школу североведов. Его ученики с рвением и энтузиазмом работали в Сибири среди малых народов, помогая социалистическому преобразованию суровых окраин нашей страны, изучая языки, этнографию, хозяйство коренного населения. Больше всего я любил богоразовские лекции по этногеографии, которые читались на отделении этнографии географического факультета. Они охватывали большие и сложные вопросы исторической географии, распространения культуры на Земле, взаимодействия и миграции цивилизации и языков. Лекции Владимира Германовича включали самые разнообразные и, казалось бы, неожиданные вопросы, о которых нигде нельзя было прочитать. В 1928 г. вышла его книга "Распространение культуры на Земле. Основы этногеографии", которая по существу была посвящена одному кардинальному вопросу - происхождению цивилизаций, развивавшихся кругами в результате воздействия географических, антропологических и экономических факторов. Книга написана мастерски, в ней прекрасно сочетаются автор-ученый и автор-писатель. Читая ее, испытываешь большое удовлетворение от понимания пафоса и торжества человеческой культуры, ее глобальности и веры ученого в светлое будущее цивилизации.

Культурные круги, расширяясь, постепенно охватывают все новые территории и сливаются с другими культурами. В. Г. Богораз пишет: "По мере развития культуры ее покоряющее ассимилирующее воздействие распространилось на все стороны по прямым линиям, как лучи тепла, и нарастание ее происходило по концентрическим кругам. Это нарастание концентрических кругов культуры подобно нарастанию колец древесины в древесном стволе" (В. Г. Богораз-Тан. Распространение культуры на Земле. Основы этногеографии. М. -Л., 1928, с. 245). По мнению автора, из греко-римского круга вырос и расширился круг европейский, из киевского и новгородского культкругов возник восточноевропейский - московский.

Мое первое знакомство с Владимиром Германовичем состоялось в 1927/28 учебном году на лекции, когда он рассказывал о Южной Америке - материке, очень смутно представлявшемся студенческой молодежи начальных курсов тех лет. Разговор шел о бассейнах Амазонки и Ориноко. Вопросами к аудитории в разгар лекции он приобщал слушателей к излагаемому материалу, не позволял отвлекаться и прекращал возможное перешептывание.

"А известно ли вам, - обращаясь к слушателям, спросил лектор, - о прямых гидрографических связях между ними, хотя они обе отдают свои воды в Атлантический океан, имея устья, находящиеся далеко друг от друга?" Студенты молчали. Я же недавно готовил зачет по немой карте и почему-то запомнил этот классический пример бифуркации (раздвоения) рек. Действительно, от Ориноко в ее верхнем течении отделяется проток Касикьяре, который через Риу-Негро отдает часть воды Ориноко в бассейн Амазонки. Так и ответил.

Мне часто приходилось общаться с профессором Богоразом в университете и вне его стен, бывать в Музее антропологии и этнографии Академии наук СССР. Надолго запомнились его острый ум, юмор, ясные светлые глаза, всегда смотрящие со вниманием, улыбка, обнажающая редкие зубы, и несколько грузная фигура. Выходя из дома и направляясь в университет или музей, он взваливал на спину рюкзак, в котором обычно лежал только портфель с рукописями, книгами или бумагами. Так удобнее, объяснял Богораз, руки свободны, а это особенно важно в морозную погоду, когда скользко.

В. Г. Богораз был и воинствующим безбожником, атеистом, всегда интересовавшимся вопросами происхождения религий. В том же 1928 г. вышла его книга "Христианство в свете этнографии". Он был организатором и первым директором Музея истории религии и атеизма в Казанском соборе, что на Невском проспекте в Ленинграде.

Профессор В. Г. Богораз хорошо разбирался в студентах, он чувствовал их способности, любовь или безразличие к науке. Когда наступала экзаменационная сессия, профессор уже знал своих учеников, знал, кто из них достоин похвалы, а кто не может быть аттестован (О жизни и научном наследии В. Г. Богораза-Тана см.: Б. Карташев. По стране оленных людей. М., 1959).

В нашей студенческой группе выделялся Н. А. Кисляков. Он был несколько старше среднего возраста студентов, за его плечами оставались служба в Красной Армии и какое-то количество трудовых лет. Николай Андреевич очень серьезно относился к учебе. Его привлекали история, культура и этнография Средней Азии. Для их изучения он упорно осваивал арабскую письменность и иранские языки. За год до окончания университета он взял годовой академический отпуск, уехал в далекие тогда глухие кишлаки Тавильдара и Гарм в Таджикистане, где заведовал отделами народного образования, организовывал школьную сеть. Ему приходилось общаться только с таджиками и даже выступать в роли переводчика и посредника между приезжавшими сюда русскими и местными жителями. Можно понять, насколько хорошо овладел таджикским языком молодой ученый.

Конечно, Владимир Германович быстро оценил целеустремленность студента, всячески помогал ему в совершенствовании знаний. Профессор не ошибся. Николай Андреевич Кисляков стал одним из крупнейших наших этнографов, доктором исторических наук, из-под пера которого вышли большие монографические исследования по истории и этнографии Средней Азии. Он работал главным образом в Таджикистане и некоторое время в Иране.

Много лет Н. А. Кисляков был сотрудником Ленинградского отделения Института этнографии Академии наук СССР, что помещается на Университетской набережной, в том самом музее, куда мы бегали на практические занятия. Несколько лет был его директором. А в Душанбе ученого хорошо знали как ведущего специалиста по этнографии и истории таджикского народа, у которого немало дипломированных ученых-таджиков, всегда благодарных русскому учителю.

Уже в 1936 г. выходит его первая монография - "Следы первобытного коммунизма у горных таджиков Вахиоболо". За ней выходят "Очерки по истории Каратегина" (1941 и 1954), "Семья и брак у таджиков" (1959); "Патриархально-феодальные отношения среди оседлого населения Бухарского ханства конца XIX - начала XX в." (1962); "Очерки по истории семьи и брака у народов Средней Азии и Казахстана" (1969). Он - один из редакторов капитального двухтомного издания "Народы Средней Азии и Казахстана" (1962), в котором сам пишет большую главу о таджиках.

Большой ученый, человек великой скромности, мягкий в общении с людьми, Николай Андреевич пользовался искренним уважением и любовью у всех, кто знал его. И я благодарен ему за многолетнюю дружбу. Она начиналась на студенческой скамье и ничем не омрачалась за прошедшие десятилетия (Умер Н. А. Кисляков 8 октября 1973 г. в Ленинграде, в возрасте 72 лет. О нем и его трудах см. журнал "Советская этнография", 1973, № 3, с. 186-189).

Профессор Андрей Александрович Григорьев читал для всех студентов первого курса географического факультета большой и сложный предмет "Общее землеведение". Этот предмет был труден по обилию разнообразного фактического материала и охватывал конспективно историю географии, картографию, геологию, геоморфологию, гидрологию суши, океанографию, климатологию, биогеографию и т. д. "Общее землеведение" как бы вводило в науку начинающих географов, давало первые сведения о взаимосвязях отдельных элементов географической среды. А затем уже студенты в последующем изучали специальные дисциплины.

На лекции А. А. Григорьева собиралось много слушателей в актовом зале факультета; слышимость там была плохой, да и лектор читал без темперамента, достаточно монотонно, внимание аудитории рассеивалось, начинались перешептывания, что усложняло усвоение материала. Экзамен он принимал строго и требовал ясных ответов. Подготовка к ним занимала много времени. Основным учебником в те годы было "Общее землеведение" А. А. Крубера в трех книгах. Освоить их было ох как нелегко!

А. А. Григорьев прославился своими экспедиционными исследованиями в северных районах СССР - в Большеземельской тундре, на Урале, Кольском полуострове, в Якутии. Не случайно его лучшие работы посвящены анализу тундровой и лесотундровой зон. Монография "Субарктика, опыт характеристики основных типов физико-географической среды" (1946, второе издание - 1956) удостоена Государственной премии. Андрей Александрович много сделал для развития советской географии, ее теории, был горячим поборником количественных методов в географии, занимался историей географической мысли. Его работа протекала в Академии наук СССР, которая в 1939 г. избрала Андрея Александровича своим действительным членом. Им еще в 1918 г. был организован промышленно-экономический отдел, который позже стал Геоморфологическим институтом АН СССР, а затем был реорганизован в Институт физической географии и, наконец, в Институт географии. Около 30 лет (до 1951 г.) ученый бессменно возглавлял это ставшее крупнейшим в СССР научно-исследовательское географическое учреждение. Он любил свое детище и много и повседневно занимался институтскими делами. Мне казалось, что А. А. Григорьев - один из самых внимательных и усидчивых директоров академических учреждений. Его всегда можно было застать на месте, он всегда был доступен и готов слушать любого сотрудника, любого посетителя.

Андрей Александрович был научным редактором моих первых книг (Средняя Азия. М., 1946; 2-е изд. М., 1957; Монгольская Народная Республика. Физико-географическое описание. М., 1948; 2-е изд. М., 1952). Он находил время самому читать все от корки до корки; был редактором строгим, придирчивым и временами даже сердитым. Вспыльчивость- свойство его характера, впрочем быстро проходящее. Во всяком случае, я понимал справедливость требований своего учителя, в конце концов, для меня это тоже была школа. А ее не забыть (О жизни и трудах академика А. А. Григорьева см. книгу И. М. Забелина "Путешествие в глубь науки". М., 1976).

Ассистентом у А. А. Григорьева работал Гавриил Дмитриевич Рихтер - большой знаток Кольского Севера и Карелии, позже известный советский ученый. Мое знакомство с ним произошло на кафедре землеведения, куда я пришел сдавать экзамен по немой карте. Не знаю, есть ли теперь такой предмет у студентов. Но тогда с нас требовали хорошего знания карты СССР и мира. Преподаватель показывал остров, реку, хребет, озеро, пунсон крупного города, залив, море. Студент должен был отвечать: Вайгач, Кама, Восточный Саян, Ильмень, Харьков, Мертвый Култук, море Лаптевых. Затем указка протягивалась студенту, и экзаменатор говорил: перечислите все сибирские реки, текущие в Северный Ледовитый океан. Такой вопрос был поставлен мне. Я бойко начал, но затем запнулся на Оленёке и, краснея, мучительно долго вспоминал его название. Так и не вспомнил. Нужна хорошая зрительная память и на названия, а их приходилось помнить многие сотни.

С тех пор прошло почти полвека. С Гавриилом Дмитриевичем мне посчастливилось работать не только в одном институте, но даже в одном отделе, которым он заведовал многие годы. Эрудиция позволяла ему интересоваться вопросами и физико-географического районирования, и историей науки, и картографией, и ландшафтоведением, и снеговедением.

Нарисовать творческую биографию Г. Д. Рихтера непросто. Это объясняется прежде всего его широкими интересами, обилием публикаций и своеобразием научного мышления. Он видит такие факты и закономерности, мимо которых равнодушно проходят другие. Однако все же попытаюсь в краткой форме рассказать об исканиях и работах Гавриила Дмитриевича. Ему повезло - он родился (20 июля 1899 г. в городе Царское Село (ныне Пушкин) под Петербургом) и воспитывался в географической семье. Его отец, Дмитрий Иванович Рихтер (1848-1919), был известным статистиком, экономистом, географом. Ему принадлежит проект районирования России по "естественным и экономическим признакам". В течение многих лет он руководил отделом географии Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона и начал издавать Географический словарь России, первые шесть выпусков которого успели выйти в свет до революции. Д. И. Рихтер знал и общался со многими выдающимися деятелями науки и культуры своего времени, встречался и беседовал с Карлом Марксом, Фридрихом Энгельсом и Августом Бебелем. Мало кому известно, что именно Дмитрий Иванович привлек к научной работе в Энциклопедическом словаре Андрея Александровича Григорьева. В его списке работ можно встретить десятки статей, опубликованных в разных томах энциклопедии, написанных по заданию Д. И. Рихтера.

Естественным кажется поступление в 1919 г. Гавриила Дмитриевича в Географический институт в Петрограде - первое высшее географическое учебное заведение. Многие питомцы его стали впоследствии выдающимися деятелями советской науки и во многом предопределили направление и темпы развития географии в СССР. В 1924 г. он успешно кончает этот институт, и начинается его научная и педагогическая деятельность. Она протекала сначала в том же институте, а позже - на географическом факультете Ленинградского университета, в Академии наук СССР, Московском областном педагогическом институте и Институте инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии, где Г. Д. Рихтер с. 1942 г. в течение многих лет заведовал кафедрой физической географии. В Институте географии АН СССР в течение 30 лет он руководил отделом физической географии, сумев сплотить в нем дружный квалифицированный коллектив сотрудников и аспирантов.

Полевые исследования Г. Д. Рихтера начались с Крайнего Севера. В течение нескольких лет Гавриил Дмитриевич работает на Кольском полуострове, расширяя круг своих интересов и маршруты экспедиций. Здесь он выступает как геоморфолог, картограф, лимнолог. В 1925 г. выходят из печати его первые работы по географии Кольского полуострова, в те годы очень и очень мало изученного. Это касается, прежде всего, района озера Имандра. Работы по Кольскому полуострову в совокупности были отмечены медалью Географического общества.

После Кольского полуострова Г. Д. Рихтер работает в других районах СССР, но, как правило, в местах, плохо изученных в географическом отношении и постепенно осваиваемых в процессе народнохозяйственного развития нашей страны. Его внимание привлекает Сибирь.

Уже немолодым человеком он предпринимает плавание через Южный океан и работает в Антарктиде. Г. Д. Рихтер отдал много сил страноведению, опубликовав несколько трудов о северных районах СССР, теории и методике природного районирования. Весьма охотно занимался геоморфологическим картированием, снеговедением, выяснял связь между молодыми тектоническими движениями и современными формами рельефа.

О Г. Д. Рихтере можно писать и как о внимательном редакторе и рецензенте, и как об авторе энциклопедических статей, и как о друге молодежи и деятеле Географического общества. Хочется остановиться на человеческих качествах Гавриила Дмитриевича. Это, прежде всего некоторая застенчивость, доброжелательность, приветливость. Нередко очень легко люди меняются не в лучшую сторону, когда по служебной лестнице поднимаются на ступеньку выше. Он десятки лет заведовал большим научным отделом, кафедрой, стал доктором географических наук, профессором, заслуженным деятелем науки Российской Федерации, был награжден орденами "Знак Почета", Октябрьской Революции и орденом Ленина, но шагал по жизни, поднимаясь вверх, оставаясь самим собой, и никто никогда не заметил в нем зазнайства, административного давления на окружающих, равнодушия к своим сотрудникам, восторга от собственного "я". Гавриил Дмитриевич достигал взаимопонимания с людьми силой своих знаний, научного авторитета и всегда ровного, хорошего отношения к ним.

Картографию я сдавал А. В. Трауру. Тогда он работал ассистентом кафедры картографии, а позже возглавлял ее и был профессором географического факультета ЛГУ. Алексей Васильевич дал мне гипсовую модель двуглавой горы, крутыми и пологими склонами спускающейся к равнине. Нужно было, пользуясь методом горизонтального сечения, показать рельеф скульптуры на чертеже. Рисовальщик из меня получился плохой. Я долго сидел над картой, как будто сделал все правильно, но технически и эстетически она получилась далекой от совершенства. А. В. Траур, прищурившись, долго рассматривал мою работу, а затем спросил:

- Фамилия?

Я ответил.

- Странная фамилия. Вы, видимо, из восточной семьи?

- Я из Крыма.

- Имя?

Я ответил.

Сочетание такой фамилии с ультразападным именем развеселило его. В те годы мое имя встречалось гораздо реже, чем теперь. Он дружески засмеялся. Я продолжал молча стоять у стола преподавателя. Затем последовал еще один вопрос:

- Отчество?

После ответа я услышал долгий веселый смех. Таким необычным ему показалось сочетание моих имени, отчества и фамилии, в котором представлены и запад, и восток, и Русь между ними.

Широко и четко написал на чертеже "отлично", то же самое слово появилось в зачетной книжке. Право же, в лучшем случае я заслужил четверку. Уроки картографии и практика по топографии мне очень пригодились позже, когда в 30-х годах я много занимался маршрутной съемкой "белых пятен" Тянь-Шаня и Каракумов и составлял первые карты районов работ. Горжусь до сих пор: ими были покрыты, хотя и не очень точно, обширные районы равнин Турана и киргизских гор.

Деканом географического факультета Ленинградского университета в те годы был профессор Яков Самойлович Эдельштейн, человек острого и проницательного ума, прекрасный лектор, пользующийся большим авторитетом и у студентов, и у сотрудников факультета. Геолог по специальности, Я. С. Эдельштейн был одним из первых геоморфологов в нашей стране и автором первого вузовского учебника по общей геоморфологии. Он понимал значение географического синтеза и был последовательным его сторонником, защищая географические науки от нападок некоторых своих коллег-геологов, отрицавших право на их существование в нашу эпоху триумфа точных наук. Яков Самойлович принимал активное участие в работах Географического общества, в течение долгого времени был его секретарем. Извещение о моем избрании членом этого Общества подписано Я. С. Эдельштейном. То было в 1933 г.

Его яркий портрет в скупых словах хорошо нарисовал академик К. К. Марков: "Не было, пожалуй, ни одного деятеля высшего географического образования в Ленинграде, который отдал так много сил, любви и таланта Географическому институту, а позднее образованному на его основе географическому факультету Ленинградского университета. В разные годы Я. С. Эдельштейн читал различные курсы лекций... В них сочетались характерные для Я. С. Эдельштейна логика научной мысли, остроумие и тонкая ирония. Он был скептиком в лучшем смысле слова, что в то время было очень уместно" (К. К. Марков. Воспоминания и размышления географа. М., 1973, с. 9).

Яков Самойлович много лет посвятил изучению геологии и геоморфологии нашей страны: на Дальнем Востоке он изучает Сихотэ-Алинь, работает в Маньчжурии, в Средней Азии - на хребтах Петра Великого и Дарвазском, в горах Южной Сибири, в Минусинской котловине, на Урале (О Я. С. Эдельштейне см.: Н. Н. Соколов. Яков Самойлович Эдельштейн (1869-1952). Л., 1970; там же список его опубликованных работ).

На берегах мутной Тосны под Ленинградом студенты-географы проходили летнюю практику. Здесь нас учили топографической съемке, полевой этнографии, фотографии с натуры, прививали навыки полевых географических работ, показывали методы коллекционирования.

Иногда сырыми зимними ленинградскими вечерами студенты-географы гурьбой шли в тихий Демидов переулок. Здесь в большом, ярко освещенном строгом зале Географического общества Союза ССР читали доклады о своих исследованиях знаменитые русские географы и путешественники Н. И. Вавилов, В. Ю. Визе, А. П. Герасимов, Г. Е. Грумм-Гржимайло, П. К. Козлов, В. Л. Комаров, Ю. М. Шокальский. Сколько увлекательного можно было услышать от этих ученых!

На некоторые доклады собиралось столько народу, особенно молодежи, что большой зал не мог вместить всех желающих. Стояли в проходах и даже на широкой лестнице, где, конечно, нельзя было ничего услышать, так как тогда аудитории еще не знали внутренней радиофикации. Помнится: многолюдная аудитория собралась послушать доклад академика Николая Ивановича Вавилова, который 21 декабря 1931 г. выступил с рассказом о путешествии в Мексику, Гватемалу и Гондурас. Популярность этого выдающегося ученого, энергичного человека и большого организатора науки была очень велика. В следующем 1932 г. он был избран президентом Географического общества. На этом посту оставался до августа 1940 г.

В моей памяти хорошо сохранилось парадоксальное высказывание Николая Ивановича на очередном заседании президиума общества. Нужно было выбрать человека для выполнения какого-то ответственного задания. Выдвигались те или иные кандидатуры. Всегда не просто остановиться на определенном лице. Один из присутствующих назвал имя ученого, известного своей деловитостью и аккуратностью. "Но, - добавил предлагающий, - он страшно перегружен и всегда предельно занят, не знаю, когда он выполнит нашу просьбу".

- Только к таким людям и надо адресоваться с новыми предложениями, - откликнулся Николай Иванович. - Они и заняты и перегружены потому, что всегда и много работают и стараются выполнить все в срок. К свободным от дела бесполезно обращаться с просьбой (О Н. И. Вавилове, его трудах и путешествиях опубликовано несколько книг. Упомянем: Н. И. Вавилов. Пять континентов. М, 1962; А. Г. Грумм-Гржимайло. В поисках растительных ресурсов мира, М. -Л., 1962).

Многие студенты-географы мечтали о путешествиях в далекие страны. Но случалось слышать и разговоры о том, что мечты эти невозможно осуществить, что в наше время узкой специализации и дифференциации наук география - наука отмирающая, ненужная, что она не имеет четко очерченных границ и является механической смесью других наук: геологии, геоботаники, зоологии, климатологии, гидрологии и т. д.

Но жизнь опрокинула такие утверждения и рассеяла скепсис. География, географические науки, советские географы могут гордиться своими достижениями.

В течение последнего полувека специальное высшее географическое образование получило такой размах, о котором трудно было подумать в 20-х годах. Возникло много специальных научно-исследовательских институтов, разрабатывающих географические проблемы. Они есть не только в Москве, Ленинграде, но и в Сибири и на Дальнем Востоке, в Закавказье, в Средней Азии.

В начале 30-х годов страна наша вступала в период социалистического переустройства. Родине нужны были новые месторождения полезных ископаемых, новые растительные богатства, площади для земледелия, новые источники воды, нужны были новые карты. Полевые работы проводились широким фронтом. Они вызвали большой подъем и теоретической научной мысли. Государство не жалело средств на организацию экспедиций: ежегодно они снаряжались сотнями.

От царской России остались нам в наследство многочисленные "белые пятна". Они выделялись на картах Средней Азии, Сибири, Европейского Севера, Арктики; Россия была плохо изученной большой страной. Чтобы лучше использовать все богатства, надо хорошо знать их. Работы было много для всех, много ее было и для нас, географов.

Легко понять, что мечты наши быстро, как в сказке, осуществились. Мы стали полевыми исследователями и разъехались в разные концы нашей необъятной страны.