НОВОСТИ    БИБЛИОТЕКА    ЭНЦИКЛОПЕДИЯ    ССЫЛКИ    КАРТА САЙТА    О САЙТЕ  







Народы мира    Растения    Лесоводство    Животные    Птицы    Рыбы    Беспозвоночные   

предыдущая главасодержаниеследующая глава

Первое знакомство (1930 г.) (Рассказ студентки)

Студентка-практикантка
Студентка-практикантка

Осенью 1929 г. один из наших профессоров прочитал нам письмо от директора Репетекской научно-исследовательской песчаной станции. В нем сообщалось, что на следующее лето Песчаной станции понадобятся студенты-практиканты для работы по изучению растительности.

Для нас, студентов-ботаников I курса Ташкентского университета, это предложение казалось чрезвычайно заманчивым. Я тогда же решила приложить все силы к тому, чтобы попасть на эту станцию. Профессор снабдил меня литературой о растительности песчаных пустынь и платной работой - наклейкой растений на бумагу для гербария университета. Этим я рассчитывала заработать деньги для проезда.

От Ташкента до Репетека довольно далеко. Больше 1 000 километров.*

* ( Репетекская научно-исследовательская песчаная станция расположена среди песчаной пустыни, в Восточных Кара-кумах, на ст. Репетек, бывшей Среднеазиатской, ныне Ашхабадской, железной дороги, между Чарджоу и Мары. Она была организована Русским Географическим обществом в 1912 г. Первоначальной задачей ее являлось изучение климата, движения песков и растительности. В настоящее время задачи станции значительно расширены. Она входит в систему Туркменского филиала Академии наук СССР.)

За зиму я внимательно прочитала литературу, весной успешно сдала зачеты и была направлена для работы на Репетекскую песчаную станцию.

2 мая 1930 года после заката я высадилась на безлюдной станции. Барханные пески, которые наш поезд пересекал до этого в течение нескольких часов, были еще видны за станционными постройками. Меня никто не встречал. Мой случайный спутник кричал из вагона - да это вовсе и не Репетек. Едем дальше!

- Как не Репетек? Он самый и есть, - раздался голос, принадлежавший высокой фигуре в форменной фуражке, стоявшей поблизости на миниатюрном перроне, возле здания станции.

Затем эта фигура подошла к небольшому железнодорожному колоколу и извлекла из него два громких мелодичных звука. Сейчас же, почти одновременно, раздалась трель (кондуктора, рявкнул паровозный гудок, и поезд, в котором было так удобно и спокойно ехать, ушел.

Я осталась одна со своим чемоданом.

Начинался первый акт моей самостоятельной жизни. Мне было 17 лет,, и я еще никогда не уезжала из дома одна.

Железнодорожник, отправивший поезд, подошел ко мне:

- Вы на Песчаную станцию? Сейчас за !вами придут.

- Почему вы знаете, что придут. Может быть, не придут?

- Придут. Вон уже идут.

Ко мне быстро подошла какая-то женщина.

- Вы студентка из Ташкента?

- Да.

- Ну, пойдем. - Она схватила мой чемодан и зашагала по железнодорожному пути.

Через несколько минут я уже знала: зовут ее Федоровна, работает она поварихой на Песчаной станции, директор меня уже ожидает, ее муж работает наблюдателем на метеостанции - вот он пошел с фонарем на вечерние наблюдения, - сами они из Саратовской губернии, у них две девочки, живут они здесь давно... Слова неслись сокрушительным потоком, и за те 5-6 минут, что я шла позади нее, мелко переступая по шпалам, я узнала очень много самых разнообразных сведений.

У входных стрелок Федоровна спустилась с невысокой насыпи и со словами - вот мы и пришли - направилась к стоявшему неподалеку аккуратному белому дому с плоской крышей и освещенными окнами.

Я старалась мысленно представить себе директора Песчаной станции, - мне казалось, что он должен быть большим, бородатым дядей, в очках и с трубкой.

- Вот, Михаил Платонович, получайте новую сотрудницу, - выпалила Федоровна, поставила чемодан и исчезла.

За столом, ярко освещенным большой керосиновой лампой с зеленым абажуром, сидел худощавый молодой человек студенческого вида. Его волосы и брови выгорели от солнца, а лицо было покрыто розовым, совсем! свежим загаром. Он раскладывал по столу какие-то хитро переплетенные тонкие корни.

Мы познакомились.

- Идемте, я вам покажу ваше будущее обиталище. Мы уже переехали на дачу.

- На какую дачу? - удивилась я.

- Пойдемте. Покажу.

В Репетеке в те времена существовал порядок - все сотрудники на жаркое время, т. е. на период с апреля по октябрь, перебирались в камышовые домики.

На четыре столба наколачивалась плоская фанерная крыша, а роль стенок выполняла камышовая плетенка. В Чарджоу, откуда ее привозили, она называлась чаконка. Эта чаконка обеспечивала густую тень, но пропускала сквозь себя ветер. Для дневного отдыха это было большим облегчением. В самое жаркое время очень хорошо было лежать в тени, но на слабом ветру. Ночью под одеялом и простыней было не жарко.

В главном здании все комнаты были заняты лабораториями. Зимой туда же перебирались на жительство и сотрудники, которых в это время года оставалось на станции немного. Но летом, когда число сотрудников возрастало, в главном здании оставались только лаборатории и места для работы.

Меня познакомили с персоналом станции и летним распорядком. Последний был очень прост.

Завтрак в 6 часов, обычно в помещении, а в особенно жаркие утра - с теневой стороны дома, куда выносится стол. С 10 до 11 часов на кухне кипит чай, но организованного чаепития не бывает. Кто работает поблизости, может пить вволю. Обед общий с 13 до 14 - всегда в помещении, после чего, в самое жаркое время дня, - "мертвый час", продолжительностью не менее двух часов.

В 16-17 часов чай, обязательно в помещении; в 21-22 часа ужин и в течение часа все пьют чай - обязательно на воле. Тут все и напиваются досыта. С 23 до 5 ч. 30 м. сон. Все остальное время персонал станции работает. К восьми часам вечера обычно большинство работ заканчивается.

Сотрудники станции -молодежь - работали не за страх, а за совесть. Самый старший, не только по положению, но и по возрасту, директор станции, только что окончил географический факультет Ленинградского университета.

Работа шла дружно, с напором. За вечерним чаем делились впечатлениями, результатами, обменивались опытом, разрабатывали дальнейшие планы. Это были своеобразные производственные совещания.

В распорядке дня меня поразило неоднократное упоминание чая, чаепития, утоления жажды - и с утра, и днем, и особенно вечером, когда становится прохладнее. Я выросла в Ташкенте, меру туркестанской жары и жажды знала, но тут, как я сразу почувствовала, дело обстояло иначе...

- Итак, завтра, после утреннего чая, отправимся в пески. Посмотрим, что здесь растет, - закончил вечернюю беседу со мной директор Репетекской станции.

"Хочет проверить, мои знания", - подумалось мне, но отнеслась я к этому спокойно. Не зря же я столько прочитала о растительности песчаных пустынь и много раз перебирала в гербарии эти странные, по виду, растения.

Утром, пока мы шли к песчаной гряде и забирались в ее центральную часть, Михаил Платонович задал мне несколько вопросов. Из них я поняла, что мой университетский профессор уже сообщил обо мне.

- Так вы всерьез решили заняться изучением растительности пустыни? - Я ответила утвердительно.- И вас интересует именно анатомия пустынной растительности?

- Именно так.

- Если вы начнете, например, изучать анатомию некоторых кустарников и мы запишем выполнение этой темы за вами на ближайшие 2-3 года, можно ли быть уверенным, что вы в будущем году приедете продолжать работу? - рае унимался Петров.

- Конечно, приеду, - уверенно ответила я.

Возле станции цвели сотни кустарников. От их необычайных цветов исходил тончайший аромат, не известный самым изощренным садоводам. Плоды каллигонумов, красные и сизые, небольшие легкие шарики, приспособленные к тому, чтобы ветер перекатывал их на большие расстояния, устилали отдельные участки почти сплошным покровом.

Мы стали углубляться в пески. Сотни самых разнообразных следов составляли причудливые узоры, разбегаясь в разных направлениях. Одного, даже неопытного, взгляда было достаточно, чтобы оценить, сколь богата жизнь этих "безжизненных" песков.

Ноги легко погружались в чистейший шелковистый прохладный песок.

- Зачем мы взяли туфли, раз так хорошо ходить босиком. К чему их таскать с собой?

- А через час вы и шагу не ступите без туфлей. Сожжете ноги.

Рельеф подвижных песков показался мне страшно сложным, запутанным. Только потом я разглядела стройную систему в расположении барханных цепей, которые тянулись параллельными валами. С одной стороны я видела пологие, округлые, покрытые песчаной рябью склоны холмов, уходящие вдаль до самого горизонта, точно плывущее стадо огромных китов.

С другой стороны открывался иной пейзаж - я видела только крутые склоны этих же холмов. Солнце стояло еще невысоко, и эти склоны, затененные до черноты, казались вертикальными. Точно театральные кулисы какой-то гигантской сцены располагались десятки и сотни таких стенок, одна за другой, сливаясь с горизонтом.

Мы стояли на гребне огромной барханной цепи, а кругом песок, песок и только песок. Внизу, в "долине", был виден небольшой поселок и там, среди кустарников, полз поезд. А здесь... Впрочем, немного освоившись и приглядевшись, я обнаружила, что и здесь, на гряде, не только песок. Кое-где видны были кустарники, деревца, пучки трав...

- Начнем с растительности или с песков? - услышала я вопрос.

Пологие (наветренные) склоны барханных цепей
Пологие (наветренные) склоны барханных цепей

Крутые (подветренные) склоны барханных цепей. Фото автора
Крутые (подветренные) склоны барханных цепей. Фото автора

Замечательные растения пустыни - селин (видна радиально расположенная корневая система)
Замечательные растения пустыни - селин (видна радиально расположенная корневая система)

- Я не понимаю.

- Что же тут понимать? Все растительные группировки приурочены здесь к определенным местам. Бесполезно искать песчаную осоку там, где мы с вами сейчас находимся, бесполезно будет искать аристиду там, где оплошные заросли осоки.

- Об этом я уже читала.

- Тем лучше. Вам надо познакомиться с характером рельефа, чтобы знать, где и какие сообщества вы встретите. Я вам расскажу, как движется песок здесь, вот на этих барханных цепях, и как он перемещается вон там внизу, в "долине", среди кустарника. Вам нужно получить общее представление о влажности почвы и о многом другом и на фоне всего этого углубиться в изучение растительности. Не так ли?

- Конечно. Но сейчас, если можно, начнем с растительности.

- Хорошо. - И мы спустились к началу межбарханной котловины. Ноги глубоко вязли в уже нагревшийся песок.

А вот и типичный представитель голых песков, Aristida pennata, крупный злак, растущий мощным пучком жестких, ярко-зеленых узких листьев. Туркмены называют его селин.

Зимние и весенние осадки увлажняют песок. Влажный слой местами сохраняется на некоторой глубине от поверхности все лето. Корневая система селин а представляет поразительный аппарат по снабжению растения водой. Во все стороны от куста десятками радиусов разбегаются белые тонкие шнуры корней. Они становятся все тоньше и тоньше и заканчиваются на расстоянии до десятка метров от ствола.

Каждый корень по всей своей длине заключен в трубку. Стенки трубки образуются из песка, сцементированного выделениями корня. Трубка сохраняет в корнях влагу, которую сосущая сила растения гонит из влажного песка до устьица на листе.

Высота пучка селин а иногда превышает метр, а длина его главных водопроводных корней редко бывает меньше сотни метров. Площадь, с которой собирает влагу (и иссушает) один куст селина, определяется радиусом круга примерно в 10 метров, что составляет около 300 кв. метров, т. е. равняется приблизительно размерам зрительного зала среднего кинотеатра.

Корни селина приспособлены собирать ту влагу, которая в очень ограниченных количествах накапливается в песке от дождей. Она, как правило, передвигается вниз очень медленно. Поэтому эта корневая система развивается, словно гигантская паутина, главным образом только вблизи от поверхности. И именно поэтому кусты селина, поселяющиеся в голых песках, находятся на большом расстоянии один от другого. Но зато каждый куст - это густой, плотный, зеленый пучок, замечательный сгусток жизни среди голого песка. Каждый лист этого пучка затенением предохраняет своего собрата от чрезмерного иссушения, и все вместе они способны противостоять ветру.

В заросших песках селин не растет вовсе. Там другие растения высасывают всю влагу, и на долю селина ничего не остается.

Одна из замечательных особенностей селина - его приспособленность к выдуванию и к засыпанию. Если ветер оголяет часть его корневой паутины и какой-то ее сектор выбывает из строя, все равно длина неоголенных корней остается настолько значительной, что селин продолжает зеленеть среди желтого песчаного фона.

Если же песок начинает засыпать куст селина, листья его тянутся вверх и зеленая всепобеждающая щетка его побегов торчит из сухого песка.

Только чрезмерное истощение влажного слоя губит селин. Тут уже ничто помочь не может. Коэффициент завядания* - рубеж, который не в состоянии перешагнуть даже всесильные корневые волоски.

*(После того как корни отсосали из почвы доступную им влагу, в почве остается еще некоторое ее количество, которое уже не может (быть взято корнями и считается не усвояемым для растений. Граница между указанными влажностями называется коэфициентом завяда-ния. Для различных условий этот коэфициент различен.)

- Вода здесь - это главное, - сказал Михаил Платонович, заканчивая свою лекцию возле зеленого куста селина.

- Ну, а теперь перейдем к еще более замечательному растению.

Через несколько минут мы уселись возле песчаной акации - небольшого деревца, растущего среди совершенно голых песков.

Песчаная акация и селин - это подлинные пионеры, псаммофиты.* Они первыми поселяются на подвижных песках, и поэтому так поразительно развита их приспособляемость, Но если селин можно назвать площадным осушителем песков, то песчаная акация скорее действует по вертикали. Ее корни - "этажи". В каждом "этаже" от вертикального стержня разбегается в стороны "мелкая водоподводящая сеть". Когда песок под деревцом выдувается, верхние "этажи" оголяются и подача воды идет только из более глубоких разветвлений. При навивании песка ствол акации быстро тянется кверху. При этом на засыпанной части ствола возникает новый "этаж" корней, который высасывает влагу от первых же весенних дождей, смочивших это новое наслоение песка. А на этих корнях, при благоприятных условиях, развиваются молодые деревца.

* (Псаммофит - растение песков.)

Песчаная акация - единственное здесь деревцо, несущее листочки. Все остальные кустарники вместо листьев имеют тонкие цилиндрические побеги, по форме несколько напоминающие хвощ. листочки песчаной акации очень мелки и покрыты тонкими волосками; их поверхность, похожая на шерсть, экономит расходование влаги.

'Этажи' корней песчаной акации. Фото проф. Петрова М. П.
'Этажи' корней песчаной акации. Фото проф. Петрова М. П.

Метеорологические будки на выдвижных стойках. Репетекская песчаная станция. Фото проф. Петрова М. П.
Метеорологические будки на выдвижных стойках. Репетекская песчаная станция. Фото проф. Петрова М. П.

Познакомившись еще с несколькими растениями, мы, наконец, вышли к метеорологической станции. Вокруг нее барханные цепи были особенно большими и оголенными.

- Как видите, условия работы метеостанции здесь несколько необычные. Телеграфный столб, на котором укреплен флюгер, очень трудно удержать в нужном положении. Песок под ним то и дело выдувает.

Действительно, от столба шли в разные стороны проволочные растяжки, но, тем не менее, он уже сильно покосился.

- Что касается наблюдений в метеорологических будках, - так тут дело совсем плохо. Ведь дно будки должно находиться на определенном расстоянии от поверхности земли. Это расстояние должно быть одинаково на всех метеорологических станциях мира, чтобы их наблюдения были сравнимы между собой.

Вот глядите - этот склон осыпания через три-четыре дня подползет вплотную к будке, и дно ее окажется вровень с поверхностью песка, или даже ее начнет засыпать.

- Что же, придется откапывать будку лопатой, чтобы ее открывать для наблюдений?

- Нет, что вы! В таких случаях мы переносим приборы в запасные будки, поставленные специально для этой цели. Теперь я сконструировал выдвижную будку. Ее можно будет поднимать и опускать. Это позволит сохранять все время стандартную высоту будки над поверхностью песка.

Ну, на сегодня довольно. Мне нужно возвращаться на станцию. Пожалуй, для первого раза хватит и с вас. В ближайшие дни вы займетесь сбором весеннего гербария. Правда, весна уже кончается, но кое-что вы еще захватите. При сборе растений не уходите далеко. Запомните нашу географию. Она проста. Пойдемте на тот гребень.

Через несколько минут мы были в наивысшей точке участка. Солнце поднялось уже высоко, было около 8 часов утра.

Тени на крутых склонах исчезли. Все приобрело серовато-белесый и желтоватый оттенок. Слабыми, все усиливающимися порывами начинал задувать ежедневный ветер пустыни. Он несколько умерял жару.

- Вот эта гряда, приблизительно на середине которой мы находимся, тянется с севера на юг на десятки километров. На севере, куда мы с вами смотрим, ее пересекает железная дорога. Но это далеко. Оттуда вы вчера приехали. Ширина гряды километра два, два с половиной. Параллельно ей тянутся "долины". Это не настоящие долины, но мы их так называем; это просто вытянутые понижения между грядами. Налево от нас, т. е. на запад, расположена "долина", где проходит железная дорога и находится поселок. В районе Репетека создан заповедник. В нем запрещен выпас скота и вырубка саксаула. Заповедник расположен к востоку от станции. Граница его, закрепленная на местности железными пирамидами, не захватывает эту долину, и поэтому она сильно вытоптана. Вам по ней нет смысла экскурсировать.

Направо от нас, т. е. на восток, вы встретите вторую "долину". Она видна отсюда хорошо. Ширина ее в разных местах различна. Но, в общем, километра 2-3. В ней выпаса не производится, и там вы найдете много интересного. За ней идет вторая гряда. Пока ветер еще слабый и пыль не поднялась, ее тоже видно хорошо. Вторая гряда тянется параллельно нашей первой. Только она шире, длиннее, и барханные цепи на ней больше.

За вторую гряду не ходите. Помните также - дневной летний ветер всегда дует от северной четверти горизонта. Если встанете лицом к ветру, то налево будет проходить железная дорога. В пределах десятка километров она тянется здесь с севера на юг, параллельно грядам.

Немного погодя, вы легко научитесь ориентироваться по гребням барханных цепей. Для Кара-кумов, особенно для всей восточной их части, это надежный и безотказный указатель для всего теплого периода.

Знакомство с гербарием песчаной станции
Знакомство с гербарием песчаной станции

На этом мой первый поход в пустыню закончился. Через полчаса мы были дома и я приступила к знакомству с гербарием песчаной станции.

Вечером прошел сильный дождь. Он вызвал большое оживление в маленьком коллективе Песчаной станции. Сезон весенних дождей закончился уже недели три назад. Травянистая растительность давно отцвела и в значительной мере уже пожелтела. И вдруг такой дождь - он мог вызвать еще одну короткую, но мощную весеннюю вспышку растительной жизни среди уже наступающего лета. Для животноводческого хозяйства - для развития кормов и пополнения колодцев - такой дождь мог принести большую пользу.

На следующее утро я встала рано, до общего подъема, и, наполнив гербарную папку солидным запасом бумаги, зашла в столовую. Никто еще не выходил к завтраку. Федоровна налила мне полную пиалу молока. Как сейчас помню, ставя ее на стол, я половину (разлила. Видно, не привыкла еще к чашке без ручки. Есть совсем не хотелось. Выпив молоко, я быстро вышла на насыпь и пошла к югу.

Прошла железнодорожную станцию, южные стрелки. Отсюда начинался заметный подъем - полотно приближалось к гряде.

Возле семафора на путях работали ремонтники. Они начинали работу в 5 часов утра и днем, в самое жаркое время, устраивали перерыв.

Я прошла немного по полотну и свернула влево. Через несколько минут я поднималась на гряду. Подъем оказался значительно легче вчерашнего. Песок еще был сильно увлажненным.

На пересечение первой гряды ушло немного меньше часа, а к восьми часам я пересекла уже вторую долину и была у подножья второй гряды. Здесь, вдоль основания этой гряды, можно было начинать сборы растений. Кустарники тут показались мне особенно густыми.

Я поднялась на склон второй гряды. Поразительная картина открылась моим глазам. Голые пески на гряде местами сохранили темные пятна влажного от вчерашнего дождя песка, а местами песок обсох и принял свой обычный светлый серовато-желтый оттенок. Поднявшийся ветер забрасывал сухой песок на влажные и темные участки длинными и неровными космами, и граница между ними приобретала причудливые очертания, маскируя естественные контуры рельефа.

Песчаная рябь. Фото проф. Петрова М. П.
Песчаная рябь. Фото проф. Петрова М. П.

Первая гряда, остававшаяся позади, была едва видна. Я сперва не могла понять, почему вчера вторая гряда, отстоящая от первой на расстоянии 2-3 км, была отлично видна, а сегодня первая гряда со второй еле различима.

Потом я поняла причину этого - жаркое солнце интенсивно нагревало влажный песок, от него шел пар, и над поверхностью песка образовывалась какая-то струящаяся и поблескивающая пелена, которая резко сократила видимость.

Я с увлечением собирала: растения, то поднимаясь на гряду, то опускаясь обратно в "долину". Постепенно гербарная папка начала пухнуть, и свой дальнейшие сборы мне пришлось ограничить растениями барханных песков второй гряды.

К этому времени я уже слегка утомилась и, для того чтобы избежать высоких барханных цепей, придерживалась преимущественно межбарханных котловин.

Теперь-то мне ясно, что, может быть, именно это обстоятельство сыграло роковую роль в событиях, которые вскоре последовали. Ведь барханные цепи вытянуты здесь приблизительно с запада на восток. Котловины между ними, естественно, ориентированы таким же образом. Придерживаясь котловин и переваливая как можно реже через барханные цепи, чтобы зря не утомляться, я дальше и дальше уходила на восток, все удаляясь от второй долины, в которой начала свои сборы.

Около 10 часов стало основательно припекать, мне захотелось есть, и я решила возвращаться домой. Сразу вспомнился вчерашний совет относительно направления летнего ветра. Я поднялась на ближайший гребень барханной цепи. Как и вчера, дул порывистый ветер. Под ногами песчинки катились вверх по пологому склону, то есть по "спине" бархана и, добравшись до гребня, скатывались по крутому склону.

- Какой же совет насчет ветра мне вчера давали? Вспомнила! Надо идти против ветра, и тогда выйдешь к железной дороге. Здесь-то мной была допущена вторая и, пожалуй, самая серьезная ошибка. Я забыла, что, став лицом к ветру, следовало двигаться влево, перпендикулярно к ветру и пошла против ветра, на север. Пришлось то и дело переваливать через огромные барханные цепи, которые заполняли вокруг меня весь видимый горизонт. Довольно быстро я почувствовала, что утомляюсь.

Солнце полностью иссушило поверхность песка. Влажных темных пятен больше не было. Песок стал горячий, и когда мне приходилось перелезать через барханы, он больно обжигал ноги выше щиколоток.

В межбарханных котловинах направление ветра ощущалось очень хорошо. Тут я допустила третью серьезную ошибку - решила идти против ветра, придерживаясь межбарханных котловин.

* * *

Здесь автор должен сделать отступление.

При изучении движения песков, проводившемся в те же годы на Репетекской песчаной станции, были установлены следующие особенности в распределении ветра в песчаном рельефе.

По пологим склонам барханных цепей ветер идет в направлении, совпадающем с его основным, генеральным направлением; на схеме это видно отчетливо: большие стрелки - это генеральное направление ветра: песчаная рябь на поверхности песка ориентирована всегда перпендикулярно к току воздуха в приземном слое;

Схема распределения ветра в песчаном рельефе. Черточки - песчаная рябь; малые стрелки - направление тока воздуха в приземном слое; большие стрелки - генеральное направление ветра; черной краской залиты склоны осыпания
Схема распределения ветра в песчаном рельефе. Черточки - песчаная рябь; малые стрелки - направление тока воздуха в приземном слое; большие стрелки - генеральное направление ветра; черной краской залиты склоны осыпания

Песчаная рябь очень быстро, почти мгновенно, перестраивается в зависимости от изменения направления ветра; грядки ряби при этом всегда перпендикулярны низовому ветру; большие стрелки перпендикулярны грядкам ряби на наветренных пологих склонах.

За склонами осыпания, в пределах межбарханных котловин, создается ветровая тень.

В местах, где, снижаясь, сливаются соседние барханные цели, генеральный ветер опускается в межбарханную котловину. Направление этого опускания отлично видно на фотографии (стр. 75). Посмотрите на стрелку: она всюду перпендикулярна к грядкам ряби. Стрелка на фотографии показывает направление низового ветра.

Поскольку в межбарханной котловине под защитой склона осыпания создается ветровая тень, постольку спустившийся в котловину ветер, не встречая сопротивления, идет вдоль всей котловины. Грядки ряби на схеме это подтверждают.

Спустившись в котловину, наша путница пошла против ветра; не трудно понять, что при этом она уходила все дальше на восток, все дальше от Репетека.

* * *

То переваливая барханную цепь, то вновь двигаясь по котловине, все больше и больше уставая, я уходила, как мне стало ясно лишь позже, от Репетека.

ОКОЛО часу дня я вышла из пределов гряды, но долина, у края которой я оказалась, была неширокой и с частыми кустами саксаула и черкеза. Она не походила на вторую долину, в которую мне нужно было попасть.

Я присела под одним из кустов, ветки которого почти не давали тени, и обдумала положение. Пожалуй, только сейчас, когда шел уже второй час дня, я отчетливо осознала, что заблудилась и не знаю, в каком направлении мне теперь следует идти.

Голову и шею хорошо защищала легкая панама с большими полями, но руки, голые до плеч, покраснели, и ясно было, что еще час-два пребывания на солнце, и они покроются ожогами. Я высыпала собранный гербарий и устроила себе плащ из картонной папки, ее удобно было держать за завязки, и она хорошо закрывала от солнца руки и вырез платья на спине.

Я чувствовала сильную усталость, мне было жарко, и меня все сильнее начинал мучить голод. Да, да! Первый день я больше всего чувствовала голод; появились боли в желудке, которые постепенно усиливались.

Мне трудно сейчас анализировать свои чувства того периода. Однако с поразительной отчетливостью всегда встает в моей памяти чувство движения. Буквально физически я ощущала, что непременно и непрерывно должна идти и что именно в этом заключается залог моего спасения.

И я шла. Придерживаясь границы между "долиной" и грядой, я выбирала такие места, где плотная почва долины позволяла идти, не утопая в сыпучем песке. Из "долины" в пески, по краю гряды, проникали отдельные кусты саксаула и черкеза. Некоторые из них были с большой кроной, и это было лучшим местом для отдыха.

Я заметила, что если разгрести поверхность оголенного песка, то под ним лежит влажный, прохладный песок. Влага вчерашнего дождя еще не испарилась полностью и не опустилась глубже.

Поворот низового ветра на окончание барханной цепи. (Стрелка показывает направление ветра). Фото автора
Поворот низового ветра на окончание барханной цепи. (Стрелка показывает направление ветра). Фото автора

Я пользовалась этим обстоятельством: ложилась на влажный песок и, если это были хотя бы под слабой тенью куста, - я могла несколько минут отдохнуть.

Однако вскоре поверхность обнаженного мной влажного песка подсыхала и я вновь заставляла себя подняться. Водрузив на спину гербарную папку и покрепче замотав вокруг пальцев ее завязки, я брела дальше.

В пустыне
В пустыне

Пока я шла, боли в желудке, казалось, утихали; стоило мне лечь, они становились почти нестерпимыми. Во второй половине дня, когда жара спала, к чувству голода начало примешиваться чувство жажды. Только теперь, когда у кустов и на дне самых глубоких котловин зародились темные, все увеличивающиеся пятна теней, предвещавшие закат, а за ним ночь, - только теперь я почувствовала, что хочу не только есть, но и пить. Губы и рот стали быстро сохнуть, и уже через час-полтора на губах появились мелкие трещинки. Сперва я часто облизывала губы, чтобы ее давать им лопаться, но потом решила, что расходовать так безрассудно запасы влаги нельзя.

Так я продолжала свое движение, через каждые 20-30 минут разгребая песок и ложась на 5-10 минут. Один раз я набрала горсть зеленых веток кандыма и отправила их в рот, но, почувствовав очень неприятный горько-соленый вкус, обжигавший рот, я вынуждена была выплюнуть эту отвратительную "пищу".

И вот с этого момента я все чаще и чаще стала вспоминать, как утром разлила молоко, и перед моими глазами то и дело вставало видение: небольшая белая лужица молока на клеенке. Мне казалось, что если бы я выпила утром не половину пиалушки, а полную, то не так страдала бы теперь от жажды.

Уже к вечеру я увидела металлическую треногу и железную трубу, торчащую над ней. Я знала - такие знаки идут по границе Репетекского государственного заповедника. Знак был виден на высоком гребне барханной цепи неподалеку от края гряды.

Медленно, очень медленно стала я подниматься к знаку. В какой-то межбарханной котловине мое внимание привлек гриб. Трудно сказать, был ли это интерес ботаника (я-то, по крайней мере, считала себя уже ботаником) или что-либо другое. Я никогда не бывала на севере, но знала, что грибы растут под деревьями, в траве, я знала, как растут колониями наши среднеазиатские шампиньоны. Но здесь, среди голого песка, при отсутствии какой-либо другой растительности, рос одинокий гриб. Это было неожиданно. Я сломала мягкую ножку и растерла ее между ладонями. Может быть, если масса гриба оказалась бы повлажнее, я ее попробовала бы жевать. Но она была суха, как высохшая гнилушка.

Наконец я добралась до железной треноги. Я снова увидела просторы песков и голых и заросших. Они не вызывали больше во мне интереса. Я не понимала, где я, куда мне надо идти. Я не знала, с какой стороны от знака простирается заповедник, но знала, что его граница проходит возле Репетека и что если я пойду по этим знакам, то неминуемо приду домой.

Солнце садилось. В моем распоряжении оставалось не более получаса - пока еще будет видно, и я пошла, как только могла скорее, к другому знаку.

До него я добралась довольно быстро, но следующего знака не было видно. Я отходила довольно далеко, держась в створе обоих, уже знакомых мне знаков, но безуспешно. Тогда я решила, что надо искать следующую треногу по другую сторону от того знака, который я увидела первым, и я направилась обратно к нему.

Пока я перелезала с одной барханной цепи на другую, стало совсем темно. Поднявшись на гребень ближайшей барханной цепи, я уже не увидела треноги, к которой стремилась. Сохраняя прежнее направление, я пересекла еще пару барханных цепей и... поняла, что и этот знак потеряла. В изнеможении опустилась я на песок. Он был еще очень теплым, а мне хотелось прохлады. Я опустилась в котловину, разгребла песок и легла на влажную поверхность.

Меня клонило ко сну, но проклятая, не утихающая боль в желудке не давала заснуть. Я выкопала рукой ямку, захватила горсть влажного песка и решительно набрала его в рот. Язык, десны, нёбо сразу оказались залепленными сухим песком, который отнимал у меня последние остатки влаги. Получался какой-то обман со стороны природы. Вот он - влажный, темный песок. Если его сжать в ладошке и затем медленно и осторожно разжимать ее, комок песка некоторое время сохранит даже отпечатки пальцев. Но я не чувствовала даже запаха сырости, характерного запаха влажного грунта.

Гриб в Кара-кумах. Фото проф. Петрова М. П.
Гриб в Кара-кумах. Фото проф. Петрова М. П.

Я кое-как отделалась от этой порции, но на зубах еще долго скрипел песок.

Боли как будто уменьшились, и я почувствовала, что засыпаю. Последнее, о чем я подумала: "Хорошо бы проспать до рассвета, а утром оказаться возле треноги, от которой двигаться...". Вскоре я убедилась, что рассказы жаждущих о снах с водой правильны. Мне приснился сон, который я запомнила на всю жизнь. Гриб в Кара-кумах. Я увидела наш ташкентский дом. От него идет длинный спуск к Салару.*

* (Крупный арык, пересекающий город.)

Я иду по спуску с ведрами долго, долго. Но вот я уже слышу шум воды, затем подхожу к берету и черпаю полные ведра. Я очень хочу пить, но почему-то не пью сразу, а несу ведра с водой к дому. Обратный путь тянется бесконечно долго. Наконец я добираюсь до крыльца, ставлю ведра и собираюсь напиться. Нагибаюсь к ведрам, но вода в них очень мутная, и муть мешает пить. Я на нее дую - не помогает. Я начинаю сгонять муть рукой. Ее становится все больше и больше, - какая-то жижа - больше ила, чем воды. Хоть и действительно мутна вода в Саларе, но никогда я не видела в нем такой жижи. Руки разгребают все быстрее и быстрее. Вода исчезает, остается один песок.

Мои пальцы еще несколько мгновений сжимают и разжимают песок, на котором лежу. Я проснулась окончательно. Мне холодно. Вспоминаю теплый песок на вершине барханной цепи. Лезу туда. Песок оказывается очень холодным - он уже остыл.

С трудом пытаюсь разглядеть положение стрелок часов. Оказывается, я "несла воду из Салара" без малого час. Сейчас около одиннадцати часов. Мне холодно в моем летком летнем платье. Я сижу, подсчитываю: днем было градусов 35 (в тени), а сейчас, вероятно, градусов 18-20. За два-три часа такое понижение температуры, что, пожалуй, и сытый замерзнет... Я снова спускаюсь в котловину. Подстилаю под себя спасительную гербарную папку. Когда сидишь на папке будто бы не так холодно.

Проходит некоторое время, и я вновь поднимаюсь: надо идти. Но куда? И тут вспоминаю про Полярную звезду. Почему-то одновременно припоминается недавно прочитанный "Тихий Дон": раненый Григорий Мелехов двигался, ориентируясь по Большой Медведице.

Вылезаю на гребень. Сколько звезд! Зачем их столько? Как было бы хорошо, если бы была только одна Полярная звезда. Нахожу ковш Большой Медведицы, затем Полярную звезду. Такая важная звезда и такая неяркая.

Прикидываю - когда я днем шла на север, ориентируясь по ветру, пожалуй, я забирала слишком вправо; теперь решаю идти несколько левее Полярной звезды.

По привычке прилаживаю гербарную папку на спину. Впрочем, зачем? Солнца ведь нет. Но оказывается, что иначе ее нести неудобно. Она тянет плечи, а взять ее подмышку нельзя - велика. Вообще, папка оказывается теперь страшно обременительной, но бросить ее боюсь. Она, и только она, спасет меня завтра от ожогов.

Путь мой оказался очень тяжелым. Держась выбранного направления - несколько левее Полярной звезды, я вынуждена была пересекать поперек барханные цепи. Все крутые их склоны смотрели на юг, навстречу моему пути. Я с трудом карабкалась по склону осыпания. Иногда глубоко погружавшиеся в сыпучий песок ноги ощущали остатки дневного тепла, сохранившегося где-то там, в глубине песка. Эти мгновенья были даже приятны - ибо мне было холодно. Выбравшись на гребень, я легко спускалась по пологому склону, но перед подъемом на следующий крутой склон уже требовалось отдыхать. Я валилась на остывший песок, мгновенно засыпала и снова без конца несла два полных ведра воды из Салара домой. Но напиться мне так ни разу и не удалось; это была настоящая пытка. Через несколько минут, а может быть и секунд, я просыпалась от холода и болей в желудке, вообще - все внутри болело. Я поднималась и брела дальше...

Ночь была на исходе, когда я, повалившись в бесконечный раз на песок, перед очередным крутым склоном, не могла уже забыться - мучила жажда, боль, я просто, скорчившись, лежала на боку.

Вдруг я услышала жужжание. Где-то гудел навозный жук, скарабей. Весной в пустыне их много. Его жужжание то усиливалось, то ослабевало, будто он кружился неподалеку от меня. Это был первый звук, связанный с живым существом, услышанный мной почти за сутки.

* * *

Тем временем в Репетеке происходили следующие события. В 11 часов, за вторым чаем, Михаил Платонович первым высказал беспокойство: по его мнению, новой практикантке пора было бы возвратиться. Для бывалых сотрудников такое длительное отсутствие было нормальным. Некоторые из них уходили на целый день, но при этом они утром плотно ели и много пили, а с собой брали флягу с чаем.

Около часу дня, когда Михаил Платонович выяснил, что практикантка с утра почти ничего не пила и не ела, а данные ей карту и компас оставила у себя на койке, он решил организовать поиски. В первую очередь надлежало узнать - в каком направлении она ушла. Опрос по поселку быстро дал ответ: девушка в седьмом часу утра прошла до семафора и свернула влево от полотна. Видели, как она поднялась на гряду и направилась в сторону метеорологической станции.

Весть об исчезновении новенькой сотрудницы мигом стала известна обитателям всех шести-семи домов станционного поселка. Желающих пойти на поиски оказалось много; больше, чем нужно. Однако все эти люди, - а среди них были и такие, которые прожили здесь по многу лет, - не знали песков. Они сами едва ли ходили дальше второй долины и не скрывали того, что боятся ходить далеко в пески. В то же время было мало шансов, что девушку удастся найти неподалеку от поселка. Разве только ей стало почему-либо плохо и она не может двигаться. Искать ее придется, конечно, по следам. А пригодных для этого дела в Репетеке было всего два человека. Один из них, объездчик заповедника, охотник по профессии и призванию - Башмаков, но он уехал в Чарджоу.

Другой, чарджуйский туркмен-эрсаринец, Петэк. Он пас колхозное стадо на колодце в 3 километрах от станции. Стадо он иногда оставлял на своего молодого помощника и на умнейших и страшных туркменских овчарок и с одной из них частенько приходил на Песчаную станцию. Он отлично знал район, до тонкости разбирался в следах, был скромный, смелый и охотно выполнял множество разных поручений, особенно по части сбора семян и разведки саксаульников в дальних песках. Только вчера вечером был он на Песчаной станции.

Первая просьба Михаила Платоновича к добровольцам сводилась к быстрейшей доставке Петэка. За это охотно взялся путевой рабочий Ибрагим. Он был огромного роста и ничего на свете не боялся, кроме своего отца, который работал с ним же в бригаде.

Отец, бывший тут же, только сказал: "Ну, Ибрагим, беги". И Ибрагим пошел - побежал, полушагом, полубегом. Около десятка людей Михаил Платонович послал на непосредственные поиски с просьбой не ходить дальше средней части Второй долины.

При этом он пояснил, что успех поисков будет зависеть от того, удастся обнаружить следы нашей практикантки или нет. Важнее всего будет найти место и направление, куда она пошла из второй долины. А если столько народу понаделает там свежих следов, то потом очень трудно будет разобраться. Поэтому не нужно подходить близко ко второй гряде.

Как потом Михаил Платонович признавался, он мало надеялся на энтузиазм любителей - для успешных поисков в песках нужен был еще опыт и точный расчет знатоков.

Несколько человек ремонтной бригады готовили на самом высоком гребне ближайшей барханной цепи костер. Для этого они с огромным трудом закатили туда бочку мазута и натаскали саксаула и старых шпал. Михаил Платонович договорился по телефону с чарджуйским диспетчером. Тот обещал передавать машинистам всех поездов просьбу свистеть на перегонах между станциями Караул-кую - Репетек - Пески. Голос с украинским акцентом так и ответил в телефонную трубку: "Нехай дудят на всю железку. А то через ваши треклятые лески скучно им ездить. А как только найдется ваша барышня, позвоните, приедем посмотреть, какая она такая есть".

Часа через полтора тем же аллюром примчался обратно Ибрагим: "Петэк сейчас придет. Сам сел чай лить, а мне велел бежать вперед. Сказал, чтобы я точно узнал, какая обувь на вашей барышне".

Свидетельскими показаниями разных людей установили - на практикантке были черные кожаные чувяки на кожаной подметке.

Петэк со своей лохматой овчаркой
Петэк со своей лохматой овчаркой

Через 10 минут появился Петэк со своей лохматой овчаркой и тут же спросил про обувь. Потом поинтересовался, тяжелая девушка или легкая. Он собственно спросил - жирная или тощая, и когда узнал, что скорее тощая, чем жирная, заметил, что от тощего человека след слабее, но зато тощий человек легче справляется с жаждой.

Он попросил спичек и быстро пошел к гряде. Михаилу Платоновичу оставалось теперь только терпеливо ожидать.

Часа через полтора начали возвращаться ушедшие раньше добровольцы, а к закату вернулись все, не обнаружив нигде никаких признаков пропавшей. К вечеру же начали свистеть паровозы. Ночью в поселке никто спать не мог. Надо признаться, что эти спасательные гудки оказывали на репетекцев угнетающее действие.

Два человека дежурили у костра, поддерживая всю ночь яркий огонь.

Около 12 часов ночи вернулся Петэк. Его информация, как и следовало ожидать, оказалась очень ценной - он нашел нужный след.

- Ибрагим, спроси его, как он это сделал, - попросил Михаил Платонович.

Оказалось, что, видя во Второй долине много народу, Петэк сразу прошел до ее восточного края и далее вдоль ее границы со Второй грядой, выбирая по возможности такие места, где след не мог быстро исчезнуть. В одном месте он пересек след от такой обуви, которую ему описали. След был, вероятно, утренний. После вчерашнего дождя он еще держался. Но видно, что его основательно подсушило и начало заметать. Потом через след пробежала песчанка, а песчанка днем не пойдет. Значит, она прошла сегодня вечером, на закате, незадолго до того, как он, Петэк, нашел след. А если бы след был свежий, то песчанка через него наверное не пошла бы. В общем похоже, что след утренний.

След вел дальше на восток, в гряду, но через несколько метров терялся в сыпучем песке. Уже в темноте Петэк снова нашел след в одной котловине с более плотным дном. Идти в глубь гряды он не решился, так как боялся в темноте потерять след.

Петэк попросил накормить его собаку, напоить его самого как следует чаем, разрешить ему здесь лечь спать, через два часа еще раз напоить его чаем, и он пойдет на поиски. К рассвету он будет в том месте, где видел ночью след. Туда не более 8-9 километров.

Отчет был ясный, план действий также; это давало надежду на успех. Не следовало отнимать у него времени расспросами.

Все же Михаил Платонович не удержался и спросил его мнение: "как Петэк думает - пропадет человек или нет?". Петэк осведомился, откуда приехала девушка, с севера, из Москвы, или она здешняя, и когда узнал, что она из Ташкента, сказал, что раз человек к солнцу привык, то за день-два не должен пропасть, но только почему она утром, когда в пески шла, так мало пила. Теперь сильно мучается. Силы быстро потеряет. Сейчас ночью мерзнуть будет...

В два часа ночи Петэк ушел и сказал, что вернется днем или вечером. Собаку привязал под кустом и поставил ей таз с водой. Всю ночь на гряде поддерживали большой костер, всю ночь на флюгере метеорологической станции горела "летучая мышь", всю ночь гудели паровозы.

* * *

Звук то прерывался, то возникал вновь; постепенно он нарастал и терял сходство с жужжанием. Боже мой - это ведь гудит паровоз. Я вскочила (откуда-то взялись силы) и быстро вскарабкалась на бархан.

Далеко, далеко, примерно в том направлении, куда я шла, гудел паровоз. Иногда гудок исчезал на 2-3 минуты и затем возникал вновь. Иногда он звучал ровно, а иногда, как на тревоге - часто и резко прерывая свой голос. Я стояла, затаив дыхание. Гудок предназначался мне; мне помогали выбраться.

Постепенно гудок становился громче, но мне стало казаться, что он раздается уже с другого направления: теперь гудело левее Полярной звезды. Еще несколько минут гудок было слышно хорошо, а затем он, смещаясь влево, начал затихать.

Вот уже гудок превратился в комариный писк, затем во что-то еще менее громкое, затем у меня звенело только в ушах, а потом остался только стук моего сердца. Оно стучало редко и негромко. Я дрожала от волнения и холода. Вот сейчас, на ущербе ночи, я начала, как будто, представлять более или менее реально, куда мне нужно идти.

Нужно идти на максимальное звучание; правда, его направление еще очень неопределенно. Большой, слишком большой сектор черного горизонта нес максимальное звучание, но все же было ясно, что мне нужно идти приблизительно перпендикулярно к направлению на Полярную, т. е. в общем на запад. Стало также ясно, что мне следует идти между цепями по межбарханным котловинам, а не поперек их, как я шла до сих пор.

И я снова двинулась. Скорость моя по прямой была, как оказалось потом, смехотворно мала. Третью гряду, шириной в 3-4 километра, я пересекала всю ночь. "Коэффициент извилистости" был чудовищно высоким. А главное - я теряла силы.

Пока снова не стало светло, я слышала еще две серии гудков.

Теперь было ясно: каждый машинист гудит почти непрерывно на протяжении 2-3 перегонов.

Зона максимального звучания определилась, и пока была спасительная Полярная, я не боялась ее потерять.

Дневной свет, быстро одолевавший ночь и холод, пугал меня. Я давно ощущала какое-то неудобство на своей коже, но только сейчас, когда рассвело, поняла, в чем дело. Вся кожа сморщилась, образовав сплошную массу мелких морщин и складок.

Чувство голода как-то притупилось, даже резкие боли стали меньше, или я приспособилась к ним - не знаю, но жажда становилась все более и более мучительной.

Постепенно я приходила к такому состоянию, когда человек может думать только о воде.

Потеря сил была слишком большой. Я двигалась не большими рывками по 15-20 метров и после каждого такого рывка садилась спиной к поднимающемуся солнцу и сидела, уронив голову на колени. Как только солнце немного поднялось, мою кожу начало жечь. Спасительной вчерашней влаги в песке больше не было. Она испарилась, то есть где-то глубоко она еще сохранилась, но я уже не могла докапываться до нее. К тому же, с рассветом я вышла в долину и мой путь лежал по ней. В долине была довольно густая, по местным понятиям, кустарниковая растительность - каждые 10-20 метров рос какой-нибудь куст, а промежутки между кустами были покрыты уже высохшей песчаной осокой. При такой богатой растительности было мало вероятно, чтобы влага могла сохраняться в покровной части песка.

Я шла теперь только от куста к кусту. Вероятно, из каждого часа я шла не более 10-15 минут и, если ближайший куст оказывался довольно далеко, у меня нехватало сил добраться до него. Я автоматически поворачивалась гербарной папкой к солнцу, садилась на песок, и голова падала на колени. И немедленно я начинала прислушиваться. Мне казалось, что эти "поиски" гудка отнимают мои последние силы. Но уже дул дневной ветер, и я слышала только его характерный свист, который получается, когда ветер продувает прозрачные кустарники пустыни.

Около полудня мне стадо страшно. Опустившись возле куста, я больше не могла подняться. Я сделала усилие, но это только увеличивало боль внутри, в глазах потемнело, по небу поплыли зеленые и красные круги, но подняться я уже не смогла. Неужели конец?

Но, видно, возраст - великое дело. Да и не зря гудели паровозы - я знала, что меня ищут. Через некоторое время я поднялась и двинулась дальше, на запад. Вскоре я набрела на караванную дорогу. Она пересекала выбранное мной минувшей ночью направление на максимальную слышимость.

Несколько шагов я прошла по дороге. Свежих следов не было заметно. Я нашла только обломок глиняного горшка грубого обжига с заостренным краем. И тут, видно, мой рассудок помутился, хотя поступки мои были обдуманны и рассчитаны.

Я села под ближайшим кустом, сняла свои часы-браслет и заостренным краем' глиняного обломка стала поддевать стекло. Вскоре стекло с ободком отскочило. Я извлекла стекло из ободка и попробовала его край. Он был тупым. Тогда я сломала стекло и осколком начала медленно и методично, напрягая все свои силы, пилить ствол корявого саксаула. Я пилила долго, разрезала кору и, как мне тогда казалось, стекло стало скользить с большей легкостью, достигнув влажной древесины...

Я посмотрела на часы. Они тикали как ни в чем не бывало. Было 20 минут второго. "Вот уже прошли сутки, как меня хватились, ищут, а я бесполезно расходую остатки сил". Вероятно, в этот момент мое сознание прояснилось. Воля к жизни подняла меня на ноги.

Я положила обе половинки стекла, ободок и часы в обломок горшка и оставила все это под кустом. Почему я оставила часы на караванной дороге - не знаю. Потом я поднялась и снова побрела на запад.

У меня начали болеть глаза; один момент мне показалось, что векам становится трудно моргать из-за того, что сохнут глаза.

Вот уже несколько часов я шла спиной к солнцу. Спасительная гербарная папка! Как хорошо, что я ее не бросила.

Вскоре я подошла к песчаной гряде. Подниматься было трудно. Снова меня, обступили голые пески. Снова ноги стали погружаться в сыпучий песок. Через несколько минут ноги стали подкашиваться, требуя отдыха. Эге! Надо вылезать обратно в "долину", Кустов здесь нет, и поэтому нет даже полупрозрачной, колеблющейся тени. Сесть на песок не могу - горячо; подстелить под себя гербарную папку нельзя - руки и спину сожжет солнце...

Я повернула назад. Вниз с гряды спускаться было легче. Вдруг я увидела ящерицу, обыкновенную небольшую круглоголовку. У меня блеснула надежда. Может быть, эта ящерица ценой своей жизни облегчит мои страдания. Я быстро нагнулась и поймала ее. Ведь их нелегко ловить, они очень шустрые. Во всяком случае, впоследствии, сколько я ни пыталась их ловить, мне этого не удавалось.

Маленькое живое существо трепыхалось в моих руках.

Мне легко удалось разорвать ящерицу пополам. Я сняла с нее шкуру и стала обсасывать минуту назад смотревшую на меня круглоголовку. Ни мой язык, ни мой вкусовой аппарат ничего не воспринимали, ничего не ощущали. Я даже, кажется, не сделала ни одного глотательного движения... Но зато я обнаружила неприятную вещь. Пытаясь обсасывать ящерицу, я ощутила неудобство во рту. Выяснилось, что с нёба и с десен клочьями слезает кожа.

Я спустилась в долину и провела остаток дня, скорчившись под кустом. После заката ветер стих, и я еще до наступления темноты услышала гудок. Он был, по-прежнему, далеко, и, как мне показалось, шел откуда-то с другой стороны. Гудок скоро пропал.

Как только засветились звезды и я нашла Полярную - я снова двинулась на запад. Даже сейчас, много времени спустя, меня поражает это упорство.

Идти было, в общем, немногим труднее, чем прошлой ночью, но я сразу же, как только стемнело, страшно замерзла и непрерывно дрожала.

Самое тяжелое, пожалуй, заключалось в том, что я уже не могла отдыхать в полузабытьи, как прошлой ночью. Стоило мне опуститься на остывший песок, как дрожь от холода еще усиливалась, и такой "отдых" доставлял только мучения.

К тому же, я почему-то стала бояться котловин, которые вставали черными провалами на моем пути. Но миновать их я не могла. Спустившись в котловину, я испытывала необъяснимый страх, который гнал меня наверх. А там передо мной обычно открывался небольшой спуск, а по сравнению с подъемом спуски казались такими легкими и быстрыми, что я стремилась скорее продвинуться вперед, еще вперед, на запад, туда, откуда вчера неслись спасательные гудки.

Я не могу дать "хронологический" отчет об этой ночи. Я помню только, что ночью, вероятно это было во второй ее половине, я явственно услышала гудок, снова подстегнувший меня. И напрягая свои силы для того, чтобы шагать и только шагать, я вспомнила Николая Тихонова - "мертвые, прежде чем упасть, делают шаг вперед".

* * *

С утра второго дня поисков из Репетека вновь отправилась группа добровольцев. Они прочесали Первую гряду, Вторую долину и Вторую гряду. День этот был очень жаркий, и люди во второй половине дня поодиночке стали возвращаться, в первую очередь направляясь к бачку с водой. Их опечаленные лица освобождали от необходимости расспросов.

Днем было принято решение - обратиться за помощью в Аэрофлот. Переговоры велись по железнодорожному телефону, через диспетчерскую в Чарджуе (ныне - Чарджоу) .

Управление Аэрофлота ответило: У-2 может быть прислан немедленно. Он сможет сесть в Репетеке, но едва ли ему со вторым человеком удастся там подняться. Нужно было, чтобы человек, хорошо знающий район поисков, приехал в Чарджуй с тем, чтобы завтра на рассвете вылететь на поиски. Аэрофлот может подготовить специальный самолет, термосы и продукты на парашютах.

Михаил Платонович сообщил, что он приедет ночью. Он прекрасно знал район Репетека. Около 3 часов ночи ожидался почтовый поезд из Мерва (ныне Мары), и Михаил Платонович решил ехать па нем в Чарджуй.

Часов в 11 вечера пришел Петэк. Он принес стопку листов гербарной бумаги, часы, разбитое стекло и металлический ободок. Он был поражен, когда узнал, что девушка не вернулась: след шел прямо в сторону Репетека, и он оставил его на восточной границе Второй гряды, когда уже стемнело. Он установил, что девушка сделала большое полукольцо по-грядам и "долинам", обращенное выпуклостью на север, но сегодня к вечеру, несомненно, шла правильно, держась на запад. Петэк считал, что самолет, пожалуй, не нужен, но надо, чтобы рано утром человек 10 пошли широкой цепью. Он брался быстро, за 2-3 часа, найти потерявшуюся. Но в этот вечер Петэк и сам высказал сомнение - жива ли она?

Михаил Платонович около 3 часов ночи сел на почтовый поезд; машинисты пассажирских поездов, понятно, не могли свистеть почти непрерывно на протяжении двух-трех перегонов, но зато этот машинист ознаменовал свое отправление со станции Репетек длиннейшим гудком чудовищной силы, эхо которого разнеслось, далеко перекатываясь по пескам...

Именно этот гудок заставил брести еще и еще уже вконец обессилевшую девушку.

* * *

Услышав гудок, я смутно осознала два радостных обстоятельства: во-первых, что гудок был недалеким и, во-вторых, что я передвигаюсь прямо на гудок.

Где-то я уже оставила свою гербарную папку и никак не могла вспомнить - давно это произошло или только что.

Потом мне показалось, что я вышла из гряды и иду по "долине", а потом я снова полезла на гряду. Время от времени я поглядывала вправо и каждый раз находила там успокоительную Полярную звезду.

Помню также, что отсутствие часов угнетало меня. Я не могла представить себе, сколько же времени?

Вдруг недалеко я услышала несколько, часто следовавших один за другим и быстро смещавшихся гудков. Но это продолжалось недолго, и гудки больше не повторились. Однако они придали мне силы. Я поднялась по пологому склону на бархан. Подниматься по крутым склонам в эту ночь я уже, как будто, не могла.

Что это!.. Совсем недалеко яркое пламя... Нет, это не луна, это костер. Я вижу, как он колышется... Я не могу еще понять, близко это или далеко, но ноги начинают работать энергичнее. Я спускаюсь, поднимаюсь. Aга! Вот он мерцает, но очень бледно. Я еще раз спускаюсь. Намечаю большую барханную цепь. Иду до нее. Поднимаюсь. Костра не видно. Неужели мне только показалось... Оглядываюсь вокруг. Оказывается, ночи уже нет. Быстро светает, а я и не заметила, что прошла еще одна ночь моих мучений... Я еще раз вглядываюсь в сторону исчезнувшего костра и вижу: там дальше - "долина", кусты и между ними отчетливо, на сером "предрассветном фоне, проступает белый дом Песчаной станции с еще освещенными окнами, а дальше темнеют строения поселка...

Через полчаса я спустилась с гряды и подошла к домику Песчаной станции. Какая-то молодая женщина несла ведро, полное чистой, прозрачной воды.

Я подошла к женщине. Не помню, что я ей сказала. Она вскрикнула и поставила ведро на песок. Я встала на колени и обмыла водой лицо. Женщина что-то стала говорить, потом заплакала и убежала, а через минуту вернулась с Федоровной и еще с кем-то, а я медленно, медленно погружала руки в ведро, подносила полные пригоршни воды к лицу и плескала на себя воду.

Я не пила. Я очень хорошо помнила слова своей матери - врача - о том, что после длительной жажды надо очень и очень осторожно пить. Среднеазиатские врачи знают такие вещи. Я вспомнила также и то, что мне говорили мои новые товарищи по Репетеку: "не утоляйте жажду холодной водой. Бесполезная перегонка воды. Можно напиться только горячим чаем". И вдруг я осознаю, что вокруг меня тесным кольцом стоят люди. У всех удивленные, но радостные лица, и я слышу на разные голоса: "не пей, не опей, понемножку, глотай чуток...". Я и сама знала, что пить сейчас нельзя. Я пополоскала рот. У меня хватило силы не проглотить эту воду; я поднялась от ведра, и у меня закружилась голова...

Голод я утолила быстро. Уже к вечеру первого дня я отделалась от этого ощущения, но с жаждой оказалось не так легко справиться. Еще на третий день после возвращения, когда я начала понемногу вставать и когда я могла уже пить сколько угодно и без опасения, мне все еще хотелось пить. И после каждой чашки чая или кофе, которыми меня усиленно поили, я через 10-15 минут вновь очень хотела пить. Эта жажда утолялась, правда, одним-двумя глотками, но через 10 минут она появлялась вновь. Так продолжалось несколько дней, пока все не вошло в норму.

Одновременно складки и морщины на коже стали исчезать и расправляться. Через неделю мне вновь можно было дать мои 17 лет.

У постели больной
У постели больной

Если это представляет интерес, могу сообщить, что в первый день мне все было довольно безразлично. И только в следующие дни я ощутила в полной мере, как говорится, радость жизни.

Многие потом удивлялись, как я выжила, оставаясь столько времени без воды. Я и сама этого не знаю. Знаю лишь, что два дня или даже гораздо больше без пищи - это совершенные пустяки по сравнению с двумя днями без воды в пустыне.

* * *

Около камышового домика стояла Федоровна и, заглядывая в него, повторяла то и дело подходившим людям:

- Спит, глотнет кофею и опять спит.

Вскоре подошел Петэк с Ибрагимом. Через Ибрагима он сказал:

- Мне надо идти к стаду. Давно там не был. Сейчас уйду. Посмотреть надо - кого столько времени искал.

Студентка не спала и слышала этот разговор. Она сделала попытку подняться с кровати, но Федоровна предупредила ее:

- Лежите, лежите. Вставать вам нельзя.

К кровати подошел Петэк. Его лицо, привыкшее к солнцу пустыни, было покрыто густой сетью морщинок. Все они улыбались, и на темном лице ослепительно белели зубы. Он протянул руку прямой вытянутой ладошкой и осторожно коснулся пальцев, пытавшихся пожать эту смуглую ладонь.

Два года спустя я стояла на перроне станции Репетек. Я кого-то встречала, не встретила и смотрела на стоявший почтовый поезд. Он задерживался на станции дольше обычного, и пассажиры стремились выйти из душных вагонов на вечерний воздух.

К начальнику станции, рядом с которым я стояла, подошел пожилой, скорее даже старый, человек небольшого роста, аккуратно "и чисто одетый, в железнодорожной фуражке. Они поздоровались. Я слыхала, как подошедший поинтересовался, надолго ли задерживается поезд и, узнав, что задержка будет не меньше тридцати минут, спросил:

- Не знаешь ли, та барышня, что терялась в тридцатом году, сейчас здесь или уехала?..

- А тебе зачем эта барышня? - и смеющиеся глаза начальника станции остановились на мне. - Тебе бы уже вроде поздно барышнями интересоваться, своих сколько вырастил, да и та барышня уже мамашей стала.

- Да ведь я сколько пару тогда на свистки стравил, и сердце за нее болело. А повидать не пришлось. Вот сейчас я свободный, в кои веки первый раз пассажиром еду. Если она здесь, пойду погляжу на нее.

- Ну, тогда вот, знакомься.

Глаза старика светились радостью, пока он жал мне руку и смущенно говорил, что удивительно, как это такая, вроде хлипкая, гражданка, а двое суток в жаркое время ходила по пескам и ничего не пила. И что он очень рад, что я. тогда выбралась, и что все машинисты из его депо меня уже давно посмотрели и рассказывали: "девчонка девчонкой, а смотри-ка, что получилось", и что он потом, сколько ни ездил мимо, все либо напроход, без задержек, либо на минуту-другую остановится и опять дальше едет.

И я снова была счастлива тому, что посторонние люди были так неподдельно рады моему благополучию...

Очевидно, на этом можно и. закончить рассказ о моей эпопее. Вот каково было мое первое знакомство с пустыней. Ответить односторонне на вопрос о том, что определило благополучный исход этого необычного знакомства - моя молодость или принятые к спасению меры, - нельзя.

Конечно, и то и другое вместе взятое, а также моя среднеазиатская закалка. Ведь я даже не получила ни одного серьезного ожога.

* * *

Автору, пожалуй, ничего не остается добавить к этому подлинному рассказу, подлинному настолько, что всякий может обратиться к доценту кафедры анатомии растений Ленинградского университета Веронике Казимировне Василевской или к профессору ботаники Ленинградского педагогического института им. Покровского - Михаилу Платоновичу Петрову. Оба они подтвердят факты, изложенные здесь, но оба они, вероятно, хотели бы увидеть более совершенное изложение этих фактов. Однако для автора, который никогда не писал ничего, кроме сухих научных отчетов, эта задача непосильна.

Разбитый кувшин
Разбитый кувшин

предыдущая главасодержаниеследующая глава







© GEOMAN.RU, 2001-2021
При использовании материалов проекта обязательна установка активной ссылки:
http://geoman.ru/ 'Физическая география'

Рейтинг@Mail.ru

Поможем с курсовой, контрольной, дипломной
1500+ квалифицированных специалистов готовы вам помочь