Осенние туманы

Осень заявляет о себе ночными понижениями температур. Изменения погоды осенью охватывают одновременно значительные пространства. Поэтому осенние явления можно наблюдать почти в одно и то же время и в среднегорье, и в высокогорье, и на подгорных равнинах. В иные годы осень запаздывает в среднегорье - такое чаще случается в Башкызылсае: уже середина сентября, а в кронах грецкого ореха и шелковицы только-только начинают окрашиваться в золотистые тона пряди листьев. На рубеже осени небосклон закроют темные тучи, пройдет ливень - такой долгожданный после длительного бездождья, и вновь потянутся жаркие дни, сменяемые прохладными ночами.

Средняя суточная температура в сентябре в Сары-Челеке (1200 м) держится в пределах 15... 10 °С, минимальная опускается до 8 °С, в среднегорье Башкызылсая - 19... 16 °С (минимальная 11° С). В отдельные годы в сентябре продолжается накопление балластных температур. Осенняя раскраска листьев деревьев и кустарников зависит от ночных (минимальных) температур воздуха.

Среднегорье Башкызылсая. Фото А. Г. Николаевского.

В начале осени характер циркуляции воздушных масс над Средней Азией не отличается от летнего и определяется антициклоном. Температурный режим, как и летом, устойчивый. Баланс влаги отрицательный: испарение еще значительное. Сокращается расход воды в редких ручьях (многие пересохли) и речках, вода прозрачна и кажется даже черной.

Отмирает травостой, сохранившийся в среднегорье на затененных склонах до осенней поры. Среди бурых отмерших стеблей здесь и там белеют последние цветки шток-розы, привлекают внимание колючие темно-лазоревые шары ворсянки, прячутся невзрачные соцветия зизифоры и душицы.

Вторая волна холода, проходящая над Средней Азией в середине сентября или в начале октября, окончательно перестраивает растительность и животное население на осенний лад. Рощи и редины окрашиваются в осенние тона, и среди золотистых и оранжевых листьев незаметной становится бурая листва, отмершая еще летом. Начинается массовый листопад. Под ногами трещит ковер из сухих листьев. Исчезают постепенно перелетные птицы (некоторые виды улетели еще в августе). Из широко известных птиц уже в начале осени не встречаются ласточки, удоды, мухоловки, славки, скворцы. Ненастная погода в конце сентября - последнее побуждение к отлету трясогузок. Но и при ясной погоде птицы улетают в свое время, подчиняясь внутреннему биологическому ритму. На смену улетевшим в теплые края на зимовку из Сибири мигрируют птицы, для которых предгорье и среднегорье Западного Тянь-Шаня являются "теплыми краями": темнозобые дрозды, зяблики, юрки, несколько позднее - серые вороны, кулики (дупели, кроншнепы, бекасы и веретенники). С первыми похолоданиями заметно уменьшаются в числе насекомые, уже не слышен стрекот цикад. Вялыми становятся змеи: полозы, щитомордники, ужи. С созреванием плодов деревьев и кустарников начинается страдная пора у зверей, которым до зимы нужно заготовить запасы кормов или накопить толстый слой подкожного жира. Неповоротливый барсук бродит под кронами орешин и яблонь ночью и днем. Повсюду заметны следы медведя: тут обломана до корня алыча, там вороньим гнездом торчат на орешине сучья - медвежий "насест". В сентябре у оленей гон: по склонам и ущельям разносится протяжный, сипловатый рев рогачей. В голубом небе летят обрывки паутины - это переселяются с помощью ветра молодые паучки.

Среднегорье Башкызылсая. Фото А. Г. Николаевского.

В первую декаду октября (иногда во вторую) тип погоды меняется - антициклонический на циклонический. Циркуляцию в атмосфере определяют воздушные массы, прорывающиеся из Арктики и Средиземноморья. Циклоны приносят длительное ненастье: мелкий дождь сыплет по двое-трое суток без перерыва. При похолодании дождь идет со снегом. Средние суточные температуры в среднегорье Сары-Челека в октябре держатся в пределах 10...2 °С, в ноябре - 2... -4 °С, в среднегорье Башкызылсая - соответственно 14...3 и 8... -1 °С. Гидротермический коэффициент осенью резко возрастает до значений 1,0-3,0(5,0). Температурный режим неустойчивый: в ненастье - похолодание, в ясную погоду - потепление; ночью бывают заморозки, появляется лед на лужах. Несколько повышается уровень воды в реках и ручьях, уменьшается испарение - баланс влаги становится положительным.

Сары-Челекский биосферный заповедник, среднегорье. Фото А. Г. Николаевского.

К концу ноября сумма осадков, выпавших осенью, достигает 120-160 мм в Башкызылсае и 150-200 мм в Сары-Челеке. С повышением влажности верхних почвенных горизонтов до 13-20% от веса почвы трогаются в рост розетки прикорневых листьев злаков и разнотравья, появляются всходы однолетников и двухлетников. Однако осенний рост трав сдерживается недостатком тепла.

Осенью, как и весной, пасмурная погода, дожди, похолодания извещают о себе, высылая вперед перистые облака. Редкой сеткой закрывают они полнеба, в "мокром углу", на западе, зловеще темнеет, солнце на закате проваливается в густой замес из темных туч, и торопливый дождь может начаться уже ночью. Дождливая погода осенью в Сары-Челеке - испытание на выдержку: дождь пройдет, стоит пасмурная, холодная погода, собравшись с силами, словно отдохнув, дождь зарядит вновь. Но вот на западе появилось "окно", солнце на закате заливает горы и долины холодным красноватым светом. Утро встречает легким морозцем и ярким, негреющим солнцем.

С середины - конца октября господствует голый осенний ландшафт с преобладанием бурых тонов. Оголяются рощи и кустарниковые заросли: с началом ненастной погоды листопад усиливается. Уплотняется от дождей и уже не шуршит слой листьев и отмершей травы-ветоши, прихваченной по утрам обильным инеем. Опадают последние плоды сочной груши, летят крылатки абелии, высыпаются семена из коробочек экзохорды. Птицы выедают и сбивают наземь сочные плоды барбариса, крушины, алычи, боярышника. Лишь кое-где на затененных склонах до конца ноября зеленеет листва яблони и шиповника собачьего, сквозь которую проглядывают краснобокие яблоки и ярко-красные плоды шиповника.

После заморозков и первых снегопадов исчезают насекомые; впадают в оцепенение забившиеся в норы и расщелины жабы, ящерицы, змеи; погружаются в спячку летучие мыши - те виды, которые не улетают на зимовку. Заканчивается отлет перелетных птиц. Из высокогорий в нижние пояса перемещаются горихвостка, стенолаз, синяя птица. В разгаре гон у кабанов. Все реже появляются на кормежке барсуки и дикобразы, поближе к берлогам в высокогорье перебираются медведи. Ударит крепкий мороз, укроет землю снег - а медведи, барсуки, дикобразы уже спят в теплых убежищах.

В высокогорье осень проходит быстро. В конце августа покраснеют от ночных холодов гераневые луга, через месяц-полтора ледяным панцирем возьмутся быстрые ручьи, а там и снег на долгую зиму оденет мощным покрывалом склоны и долины. Температурный режим в высокогорье осенью неустойчивый, часты ночные заморозки. Лишь в начале осени баланс влаги отрицательный, затем с уменьшением испаряемости и в связи с наступившим ненастьем приход влаги превышает расход. Пустеет высокогорье: улетают птицы, горные козлы со скалистых вершин перемещаются на зимовку в еловые и арчовые редины.

Травостой в высокогорье на солнцепечных склонах высох, порыжел и побурел; за пять - семь километров можно разглядеть среди рыжих склонов луковые луга, которые осенью приобрели соломенно-желтую окраску. На лужайках у лавинных отложений снега, оставшихся с прошлой зимы, по-прежнему зеленеют мята, котовник, черноголовник, кровохлебка и другие влаголюбы.

Осеннее расцвечивание кустарников у верхней границы леса выглядит красочнее, чем в среднегорье: здесь не выражен летний листопад и бурые тона лета не искажают яркой картины осеннего угасания. Полное расцвечивание листьев и листопад кустарников проходят здесь в укороченные сроки, если сравнить с теми же породами в среднегорье. У большинства видов кустарников, растущих у верхней границы леса, листопад завершается вынужденно - листва сбрасывается под влиянием первых снегопадов. С наступлением ненастной осенней погоды в высокогорье резко понижаются температуры, на затененных склонах и на дне ущелий снег сохраняется даже после незначительных снегопадов. Всюду господствует пестрый ландшафт поздней осени: пятна снега, бурая ветошь склонов, голые кустарники, темно-зеленый мох на скалах. Природа приготовилась к приходу зимы.

В высокогорье Башкызылсая и на большей части Сары-Челека приход зимы знаменуется установлением постоянного снежного покрова; в среднегорье Башкызылсая, поскольку снег здесь запаздывает, индикаторы начала зимы - промерзание верхнего слоя почвы, прекращение вегетации трав, зазеленевших с середины осени.

Календарным планом научной темы, закрепленной за зоологом Виктором Ивановичем Машкиным, на конец августа - начало сентября намечались завершающие полевые работы по сурку Мензбира. Хотя зверьки залегли в норы и наблюдать их было практически невозможно, все-таки требовалось кое-что уточнить по составу кормов, строению нор, численности колоний, условиям местообитания.

Научный сотрудник спешил с отъездом на участок, и, как всегда в таких случаях, не все складывалось удачно. Не был известен маршрут следования патрульной группы лесников по Майдантальскому участку - придется обойтись без их помощи. Не выделили лаборанта, тем самым нарушались положения техники безопасности, и все же Машкин, спеша, решил обойтись и без лаборанта.

В последний момент директор навязал научному сотруднику в попутчики аспирантку московского вуза. Спутница оказалась проворной - и в седле крепко держится, и на таборных работах не нужно контролировать, - но неуживчивой и не в меру назойливой. "Вот вы делаете так, а (следовала фамилия известного ученого) предлагает совсем иначе, да и пособием так не предусмотрено." Вначале Машкин ярился, пытался доказать, что между полевой работой и пособием, составленным в кабинетах, лежит определенная дистанция, что ненужную работу делать не следует - упустишь нужную. Затем ему стало безразлично, от вопросов с подковыркой отделывался односложными ответами и даже замечание аспирантки, с глубоким вздохом произнесенное, что эта поездка оказалась для нее безрезультатной, пропустил мимо ушей. Дни проходили в работе, будничной, однообразной, дневник пополнялся записями, накоплялся материал, а это самое главное. Так считал Виктор Иванович.

Ревень Максимовича. Фото А. Г. Николаевского.

В верховья Терексая пришла осень. В желтые тона расцветились березы в устье Очельдысая, зарыжели гераневые луга на северных экспозициях у Ташкуры, ветер понес по курумам коричневые гремящие листья ревеня-ревача. Ночами стало прохладно, тепло солнечных лучей в разгар дня уносилось пронзительными ветрами. Мелкие птицы сбивались в стаи, над долиной часами летали многочисленные стаи ласточек или щурок, лениво парили группами пустельги.

Ревень Максимовича крупным планом. Фото Б. К. Машкова.

Однажды, перемещаясь из одного бокового сая в другой, после полудня заметили двух оседланных ослов, привязанных на длинных арканах. Это могло означать одно - поблизости были браконьеры. Разместив под скалой лошадей, Машкин притаился за камнем и полчаса с помощью бинокля выяснял обстановку. Так и есть! Из-за отдаленной скалы, торчащей среди таранового луга, появился человек, внимательно осмотрелся и снова скрылся за скалой. Проинструктировав спутницу, как себя вести, научный сотрудник с ружьем и фотоаппаратом полез наверх, маскируясь в складках местности. За скалой два браконьера заканчивали разделку небольшого горного козла. Ружья в пяти метрах были прислонены к скале. Возглас "эй!" и щелчок фотоаппарата подействовал на браконьеров, пожалуй, сильнее выстрела. Они оторвались от своего занятия и воззрились на невесть откуда появившегося человека. Щелкнув еще раз фотоаппаратом, зоолог предупредил, чтобы к ружьям браконьеры не подходили, потребовал, чтобы вытряхнули патроны из карманов.

"Нас пять человек, остальные внизу", - Виктор Иванович действовал напролом. После его крика-сигнала из-за скалы на миг появилась аспирантка (мужчина или женщина - браконьеры, конечно, не разглядели: не до этого). Дважды она выгоняла, потом подтягивала в укрытие лошадей, громко разговаривала - свою роль в этой опасной игре вела образцово.

Машкин выслушал обычную в таких случаях тягомотину: оказывается, нарушители не знали, что находятся в заповеднике, искали потерявшуюся овечку, с продуктами стало плохо, пришлось киика отстрелять. Держа под рукой ружье, Машкин заполнял бланк акта о нарушении. Местожительство - кишлак за хребтом. Хотя Виктор Иванович не знал названий населенных пунктов в той стороне, на всякий случай "взял на пушку": "Такого кишлака нет!" Браконьеры смешались, признались, что это выдумка. Документов, естественно, у них не оказалось, фамилии по всей видимости, они указали не свои. Машкин потребовал назвать фамилию председателя кишлаксовета. Сближаться с нарушителями было рискованно, поэтому акт о нарушении остался неподписанным. Все это делалось в темпе, чтобы браконьеры не успели опомниться, сговориться. Кинув им заднюю ногу козла на пропитание, научный сотрудник объяснил, куда обращаться за изъятыми ружьями (подумалось: "А будут ли они беспокоиться о них?"), в резкой форме потребовал сейчас же покинуть заповедник. Пока ослы, понукаемые незадачливыми своими хозяевами, не скрылись за дальним гребнем, научный сотрудник во весь рост стоял на скале и наблюдал за нарушителями. Затем сбегал за лошадью, нагрузился добычей - остатками туши, ружьями, и небольшой караван спешно тронулся в низовья Терексая. На расспросы своей спутницы, к чему такая спешка, зоолог серьезно ответил, что надо как можно дальше оторваться от браконьеров. Они надумают подойти к ночлегу, будут жалобиться насчет ружей, вначале будут просьбы, а потом пойдут и ультиматумы. Так что - подальше от греха! Виктор Иванович слегка хлопнул по ноге выше колена: "В этом месте одно время сидела браконьерская дробь, схлопотал в давние времена в прибалхашских плавнях. Так что к браконьерам отношусь теперь только серьезно".

...Директор заповедника, по-видимому, долго думал над формулировками, но приказ, вывешенный на всеобщее обозрение, был довольно противоречивым: "пренебрежение правилами техники безопасности", "угроза для жизни стажера из сторонней научной организации", "неправильная реализация мяса, изъятого у браконьеров", "благодарность за решительные действия".

А браконьеров по фотографиям и с помощью участкового инспектора милиции нашли и привлекли к ответу только через три недели.

Представление о богатстве жизни в ореховом лесу можно получить, побывав в нем сентябрьской ночью. Запасшись сильным фонарем, в предзакатное время загодя прихожу на место. Еще солнце касается дальних гор, а в лесу, на дне сухого Бакайсая, уже темнеет. В сумерках прокричат тревожно дрозды, мягко прошелестит крыльями козодой, заунывно гукнет вдали неясыть, и снова тихо. В ночной темноте чернеют стволы ближних орешин, неясным пунктиром светлеет гребень горы, заросший алычой и барбарисом.

Первой нарушает лесную тишину, не выдерживая безделья, туркестанская крыса. Стремительным скоком прошуршит зверек по сухой листве, обильно устилающей почву в лесу после летней засухи. Шорох его прыжков вызывающе неуместен среди полной тишины. Но, прислушавшись, различаешь, что и в других углах леса крысы приступили к работе. Туркестанская крыса, одержимая инстинктом накопления, организует запасы в местах, которые кажутся ей наиболее подходящими. Знакомый лесник рассказывал, что однажды осенью, собрав килограммов десять ореха, временно припрятал его в дупле дерева, стоящего на поляне. Спохватился только весной, но обнаружил вместо запаса лишь клочки от мешка, а собранный им орех оказался в дуплистом стволе в тридцати метрах. Что это был именно его орех, узнал по волокнам от мешка, прилипшим к скорлупе. Из всех зверей, которых кормит ореховый лес, пожалуй, больше всех ореха уничтожает крыса. Численность ее велика, да и в предприимчивости и трудолюбии ей не откажешь. Кабаны, например, к ноябрю перекочевывают из леса на солнцепечные склоны, собирают плоды боярышника, роют луковицы - а крыса в лесу все выискивает, выискивает...

Но вернемся в ночной лес. В отдалении проскакал заяц-то-лай - каждый его прыжок четко очерчен, отделен от посторонних звуков. По набитой тропе простучала копытцами косуля, торопясь выбраться из глухого леса на закустаренный склон. И как обвал, как лавина - ночной лес наполнился треском: это кабанье стадо пришло на кормежку. Рассыпавшись под кронами, медлительные матки и юркие кабанята ворошат листья, ковыряют рыльцами мягкую лесную почву, смачно, с хрустом поедают орехи, чешут бока о шершавые стволы деревьев. Трещит валежник, визжат подвернувшиеся под ноги взрослым кабанята. По склону спускается еще один крупный зверь. Сгибаются попадающиеся на его пути стволики алычи и боярышника, слышится уханье и сопенье. Одна из кабаних тревожно фыркнула, стадо замерло, немного погодя звери неторопливо потрусили вниз - подальше от секача-одинца. Секач ведет себя солидно: постоял, не спеша, со вкусом потерся о ствол дерева вымазанным в грязевой ванне боком, похрустел орехом, широко раскрывая пасть. Все это можно было установить по звукам, по шуму, который он издавал. Но сверху нанесло на зверя запахом человека, и от солидности кабана ничего не осталось: ухнул и, не разбирая дороги, выскочил на гребень, на мгновение темным пятном отпечатался на светлом фоне и исчез. Из-за шумного и поспешного кабаньего бегства шорохи на какое-то время прекратились: все звери в округе затаились, пытаются разобраться в его причинах. Но вот не выдержала крыса - прошелестела по опавшей листве. По тропе, набитой человеком, скользнула лисица, решила было поохотиться на мышей или крыс, передумала: шаг в сторону от тропы - и загремят под лапами сухие листья, а вся дичь разбирается в лесных звуках, быстро определит, где безвредный кабан, а где подкрадывающаяся лисица. Не лучше ли попытаться добыть пропитание в кустарнике, на другом склоне?

Ночью в темном лесу нагрузка на слух большая. Несколько часов вслушиваешься, пытаешься разобраться в разнообразии шумов, уловить важные сигналы. И вот уже временами слышишь звуки, которых никто не издает. Или наоборот, тихий шум не воспринимаешь.

Появления этого зверя я не услышал, но две-три минуты было ощущение, что вот где-то рядом бродит живое существо. Сделает мягкий шажок, беззвучно покопается, постоит, шагнет в другой раз и так же тихо что-то съест. Мне казалось, что я слышу даже его дыхание, но почему-то по характеру шума я не мог определить, что за зверь копошится рядом. Теряясь в догадках, я в конце концов включил фонарь. Луч уперся в стенку кустарника. Чуть двинул в сторону - в пучке света сверкнули глаза, бесформенная "копна", которой принадлежали глаза, стала моментально расти, увеличиваться в размерах. Ну конечно, это дикобраз! В минуту, опасности этот зверь топорщит свое игольчатое "оперение", увеличиваясь в объеме в полтора-два раза. Из-за своих иголок дикобраз похож на ежа (на киргизском языке их названия звучат сходно), но относится к грызунам. Из наших грызунов это, пожалуй, самый "весомый" зверь: питаясь исключительно растительной пищей, достигает веса в двадцать пять килограммов. Так и не разобравшись в причине и в источнике света, дикобраз счел нужным удалиться. Иглы, которые он держал в боевом положении, зашумели, затрещали друг о друга, о сухие листья. Две-три минуты не затихал шум, пока дикобраз не перевалил за гребень.

Ночь в засаде кажется долгой-долгой. Осветил циферблат - часовая стрелка стояла между одиннадцатью и двенадцатью. Пора на ночлег. Треск и шорохи, стихая при приближении света фонаря, возобновлялись с прежней силой позади. Лес жил своей жизнью.

На горных склонах и в глубоких долинах безраздельно властвует осень. Днем по-летнему жарко, утром, пока солнце нехотя набирает высоту, прохладно. Ночные похолодания золотистыми прядями расцветили кроны орешника. Удлинились утренние и вечерние тени, прозрачной синевой налилось небо. На все легла печать тихой и легкой грусти, свойственной только осени.

При входе в Туманьяк у дороги стоит аншлаг - щит, предупреждающий, что с тонными зверями шутки плохи и от них лучше держаться подальше. Жарким сентябрьским полднем я пришел сюда по своей работе, скользнул взглядом по примелькавшейся жестянке аншлага. Но очень скоро о нем пришлось вспомнить. По склону, заросшему экзохордой и абелией, мчался палево-рыжий олень. Телом олень не удался - тем солиднее выглядели ветвистые рога. Я уже стал выбирать подходящее дерево, чтобы в случае чего взобраться на него, но рогачу было не до мелочей. Он остановился у родника, ухнул в грязь и, как кабан, стал кататься с боку на бок - с тропы видны были одни колышущиеся рога. Повозившись в грязи, самец учинил схватку с пневой порослью грецкого ореха, чем-то ему не понравившейся. Изломав пять стеблей, содрав кору с остальных, олень резво побежал вверх по саю.

В сумерках в устье Карагаиля, впадающего в Туманьяксай, на поляне появились четыре оленухи. На склонах неясными тенями бродили другие олени. Внешне равнодушные, самки, казалось, не проявляли интереса к тому ажиотажу, что устроили рогачи. Одна из оленух кормилась - становилась свечкой на задних ногах, срывала высоко висящие яблоки. В наступающей темноте раздавался протяжный, сиплый рев, отдаленно напоминающий коровье мычание. Яростно стучали рога, слышался топот убегающих животных. По голосу можно было определить: вот в верховьях сая проревел зрелый, знающий свою силу самец, патриарх и повелитель обитающих в округе оленей; снизу из ореховых кущ долетело непродолжительное мычание - это пробует голос молодой с небольшими рожками олень, участвующий в гоне "за компанию".

На поляне появлялись и исчезали группы самок, бегали рогами, то пускающие в ход рога, то отлучающиеся к своим гаремам. Молодые оленята, испуганные шумом, крутились около оленух.

Стожок сена, поставленный в июле, самцы избили рогами, развесили клочья сена по кустам. Кабаны, спускавшиеся со склона к воде, обошли шумное место стороной. Барсук вышел было покормиться, но вернулся: счел благоразумным пересидеть шум в норе. До глубокой ночи стоял шум на поляне, потом звери ушли.

Благородный олень был завезен в Сары-Челек при организации заповедника. С целью акклиматизации в Сары-Челек поместили лань, зубра, норку и некоторых других зверей, а также несколько видов птиц, в озера запустили новые виды рыб. Можно подумать, что чем богаче и разнообразнее животный мир, тем выше ценность заповедника. Как бы не так! Заповедник славен своей стабильностью, равновесием всех звеньев природного комплекса. Организаторы завоза "иноземных" животных не могли не знать этого. Но сработала "логика": Сары-Челек испорчен человеком настолько, что эталонного заповедника из него все равно не получится, - а вот создать в Средней Азии центр акклиматизации - где еще можно кроме Сары-Челека?!

Зубр с самого начала не вписывался в природный комплекс заповедника, но завезти его оказалось легче, чем вывезти - уже четверть века зубры бродят по сары-челекскому лесу, нанося невосполнимый ущерб растительности. Изнывая под бременем акклиматизантов и ненормально высокой численности кабана, Сары-Челек нежданно-негаданно приобрел еще одну напасть: снизу из степей чуть ли не до высокогорья добрался шакал. Прижился, чувствует себя неплохо (тоскливый вой по ночам не в счет: этот зверь любит прибедняться!). Чаще стали заходить волки. Впрочем, они, может быть, и необходимы: при высокой численности копытных нужен какой-то регулятор, хотя волчьи "методы" регуляции специалисты считают малоподходящими в современных заповедниках. Но иного, близкого по духу к заповедникам взамен волков пока ничего не придумано.

В сентябре в горах жара сменяется прохладой. Но в тот день, когда мы с лаборантом Эркином Джумакуловым возвращались на полевую базу, было по-летнему жарко. Тропа была относительно ровной, хотя справа стеной возвышались скалы Минораташа, а слева склоны круто уходили к Сарытопраксаю. Тропа извивалась по густому арчовнику. Вдруг посыпались камни, и на тропу выскочил горный козел киик. Что-то было несуразное в его поведении - слишком близко подпустил людей - и в его внешнем облике - рога мощные, что указывает на солидный возраст, а туловище съежившееся, крючком. Да у него и шерсти почти нет, а тело покрыто струпьями. Чесотка! Козел, неестественно поднимая ноги, неуклюже побежал по тропе. "Здоровые киики от опасности не убегают по тропам", - я уже спрыгнул с седла и бежал с ружьем следом. Расстояние сокращалось. Приложившись, выстрелил. Козел остановился, его качало, из ран хлестали струйки крови, неестественно красные на фоне серой нездоровой кожи. Наконец ноги его подломились, зверь рухнул, перегородив тропу. К месту вспомнилось: два десятка лет назад я без особых усилий догонял на лесных тропах барсуков. Теперь вот могу пока и за козлами бегать - есть еще порох в пороховницах! Мой пыл остудил лаборант Эркин, подбежавший с большущей палкой: "Зачем стрелять - заряд тратить, я бы его сучком ухлопал. Он и бегать-то не может!"

Растения скал: корка лишайника, засухоустойчивая курчавка и ... мох-влаголюб, развивающийся ранней весной и поздней осенью. Фото Е. И. Соина.

К киику было опасно подходить. Тем более что были случаи заражения чесоткой человека от козлов. Обмотав рога зверя полиэтиленовой пленкой, стянули его вниз, к ближайшей осыпи-куруму. Здесь можно было развести огонь. Сухие сучья споро вспыхнули, и через час от трупа остался обгорелый остов. Чтобы ветром не разнесло угольки, завалили костер камнями. Покончив с невеселой работой, тронулись дальше.

Я вспомнил, как года два назад директор заповедника, лесовод, допытывался у зоолога, почему в последние годы не растет численность горного козла, почему неблагополучно его состояние. Зоолог в меру сил и знаний просветил руководителя, в разговоре ввернул умное словечко "синусоида", для примера черкнул на листе бумаги кривую линию "вверх - вниз - вверх..." Действительно, в заповедниках, стиснутых со всех сторон хозяйственной деятельностью, численность копытных растет до определенного высокого уровня, потом, если отсутствуют или плохо "работают" хищники-регуляторы, может начаться мор, численность копытных резко снизится, со временем в популяции копытного возобладают здоровые силы, и численность может снова возрасти. В охотничьих хозяйствах человек "срезает" верхушки и понижения синусоиды, усиливая при высокой численности охотничий пресс и выключая из хозяйственного пользования копытных при депрессии их численности. В заповеднике же природа предоставлена сама себе и колебания численности копытных могут быть резкими и наглядными. По словам зоолога, депрессия численности - для заповедника благо, так как на этом уровне сохраняются самые живучие и приспособленные особи, готовые дать толчок увеличению численности. "Но у нас киик малочислен, а почему же до сих пор свирепствует чесотка?"- простым вопросом зоолог был ввергнут в длительное раздумье и ничего не ответил: в жизни не все идет так, как предполагают прогнозы.

В Сары-Челекском заповеднике при обилии кабанов одно время также стала распространяться чесотка. Кабан - ходкий зверь, сегодня здесь, завтра за десять километров. Пораженные звери стали встречаться и за пределами заповедника. Можно представить себе разочарование охотника, с трудом добившегося платной лицензии, потратившего несколько бессонных ночей на охоте, когда, осветив фонарем отстреленного кабана, он обнаруживает "львиную гриву", худосочное туловище зверя, который и без отстрела все равно бы сдох через пару месяцев. Может быть, из-за подвижности носителей кабанья чесотка не достигает таких размеров, как эта же болезнь у горного козла (кстати, возбудители болезни у этих зверей разные). У кабанов она встречается "гнездами", быстро сходит на нет. Затравка мест лежек горных козлов порошковой горючей серой ничего не дает. "Отстрел, только отстрел - он может спасти популяцию зараженных зверей!"- советуют специалисты. Вот почему, не задумываясь, мы открыли стрельбу (выстрел в заповеднике - чрезвычайное происшествие!), огнем уничтожили носителя заразы.

Все встреченные в этот сентябрьский день стайки кекликов стремились на юг. Вспугнутые на правом берегу Башкызылсая, они перелетали через широкую долину и бесстрашно опускались в чащу кустарников и сумрачных арчей. А ведь эта птица предпочитает открытые, просматриваемые склоны! Началась осенняя миграция, и кеклики направились в соседнюю долину Ангрена, которую "наши" птицы, видимо, считают теплее для зимовки. К нам же в Башкызылсай на зиму подкочевывают стайки из других мест. Видимо, смена обстановки, впечатлений не только на некоторых людей, но и на птиц влияет положительно. Кеклики в заповеднике мало пуганы, человека подпускают близко. Другое дело пришлые - те на появление человека отвечают лавинным взлетом.

Чтобы без особых хлопот реализовать лицензии на отстрел кекликов в научных целях, лесник Эронов вышел в охранную зону заповедника - здесь разрешается стрельба. По тропе бесшумно подобрался к небольшой скале. Горластые кеклики не заметили его. Развернул принесенный сверток - на грубой холстине ярко намалеваны длинные уши, нос, горящие глаза неведомого зверя. Держа "портрет" впереди себя (для глаз в разных местах оставлены прорези), лесник, не таясь, явился на всеобщее обозрение. Ближние кеклики от неожиданности вспорхнули, но те, что сидели в ста метрах, заинтересовались. Одна-другая птица, как бы невзначай, прошлись по гребню. Далеко! Эронов слегка пошевелил холстиной - птицы подошли ближе. Резко вскинув дробовик, лесник выстрелил во взлетевшего кеклика. Тот, закудахтав, свалился под куст миндаля. Остальные тучей поднялись в воздух, переместились подальше. Завернув аккуратно тушку (с ней еще предстоит заниматься зоологу), стрелок направился на соседний склон - там кеклики еще не пуганы.

Старейший лесник заповедника Орзыкулака Эронов. Фото А. Г. Николаевского.

Здесь мы его заметили, направляясь в верховья Гоухона. Издали переговорили - Эронов обещал завтра подъехать, принять участие в отлове кекликов на тахтах для кольцевания. Остальных лицензионных птиц он намеревался отловить живьем.

Тахта - это стационарная ловушка на кекликов. Много нужно потрудиться, чтобы соорудить возвышение, выложить плитняком ровную площадку, сделать из ветвей направляющие валики к ней. Бывает, день-другой дежурит ловец, прикорнув под густой арчой рядом с площадкой, - нет кекликов. Дует осенний ветер, особенно жесткий здесь, на вершинах, временами орошает зарядами дождя проносящаяся совсем рядом тучка - нужно терпеть, иначе не видать удачи! Но нынешней осенью кеклик идет густо. С соседней вершины я пронаблюдал всю технологию отлова. Вот куриные головы кекликов на вытянутых из травы шеях появились из-за бровки склона. Склевывая на ходу корм, птицы неторопливо брели вверх, вот они уткнулись в изгородь из лапника арчи, вытянув шеи, заглянули по ту сторону загородки, но взлетать не стали, пешком вдоль загородки добрели почти до самой площадки. Здесь задержались, как бы ожидая другую стайку, уселись, переговариваясь, на самый край: дальше площадка обрывалась крутой стенкой. Птицы то ли отдыхали, то ли любовались открывающейся картиной, то ли собирались с духом перед броском на крыльях: дальше склон шел вниз, а кеклики любят шагать только вверх. На использовании привычки птиц сидеть на краю скалы или обрыва, привычки, оказавшейся для них опасной, и основан принцип устройства этой ловушки. Эронов, дежуривший в трех метрах от площадки под арчой, нажал на рычаг. Расправленная под площадкой сетка, описав в воздухе полукруг, накрыла ошеломленных птиц. Из палатки, упрятанной в ста метрах от тахты, вышли другие лесники, извещенные радостным криком Эронова.

Ловцам нужно аккуратно извлечь из сети трепыхающихся птиц, измерить, взвесить их, снабдить лапку кольцом. Поместив птиц в закрывающуюся сверху корзину, их отнесли от тахты на двести метров вниз и по одной выпустили. Еще не веря в освобождение, кеклик делает несуразные прыжки, затем, часто хлопая крыльями, летит на противоположный склон.

На тахте по-прежнему тихо, спокойно. Не верится, что здесь, поблизости ждут, работают настроенные на удачу люди.

Появление Семена Крутикова ранним утром на полевой базе всполошило всех там пребывавших. Всклоченный, с покрасневшими глазами, Сеня, как он признался, всю ночь не спал, был чем-то взбудоражен. Из сбивчивого его рассказа выяснилось, что он стрелял в кабана за пределами заповедника, но не "взял" его.

Переезжая с одного участка заповедника на другой, он остановился на ночлег около границы заповедника. Пристроил на выстойку коня, снял лишнюю одежду (осенью при езде верхом нужно надевать и куртку, и плащ), занялся приготовлением ужина. Широкий пояс с охотничьим ножом положил в переметную сумину - хурджум. Нож Семена - предмет всеобщей зависти - был просто замечательный, в его широкое лезвие можно было смотреться, как в зеркало. Приобрел он его по случаю с рук - нарушение, конечно, но уж больно хорош был клинок. Купил за двадцать рублей, потом ему давали любители и знатоки, как он хвастал, в пять раз дороже. Само собой разумеется, картошку он ножом не чистил, лук не резал, держал для этого в кармане небольшой складник. Именно этот злосчастный складник и сыграл роковую роль в дальнейшем ходе событий.

Солнце село, на дне сая сгущались сумерки. Сеня очищал картофелину, гнал аккуратную стружку. Неожиданно на гребень вышел средней величины кабан. Не обращая внимания на человека, он занялся кормежкой. Дальнейшее произошло автоматически. В руках у Сени оказалось ружье, после выстрела зверь перевернулся дважды и затих на противоположном склоне. "Удача, вот удача!- подумалось Крутикову. - Лицензию оформлю задним числом - Абды Тураевич посодействует." Тураев многие годы нес общественную обязанность председателя охотобщества, нередко участвовал в облавных охотах на волка в заповеднике. Ткнув кабана для страховки стволами, Сеня положил руку на пояс: там всегда висел нож. Вспомнил, что нож остался внизу. Достал из кармана складник, который, несмотря на суматошный момент, оказался на месте. "Горло перехватить, спустить кровь, пожалуй, можно и складным ножом", - подумал он. Кое-как вогнал лезвие под упругую кожу. Вроде бы перерезал горло зверю, но крови вышло мало. "Внутрь ушла", - сообразил Крутиков. Попробовал с боков шеи, сделал надрезы. "А не отвинтить ли ему голову, зверь не слишком большой!" Схватив за мохнатые уши, покрутил и так и сяк. Мышцы и кости держали цепко, ожидаемого хруста, когда шейные позвонки отделяются друг от друга, не последовало. "Пойду-ка я за ножом, все равно понадобится разделывать". Поднявшись на гребень, Сеня обернулся на шум: по саю трусил кабан. Сомнений не было - это была его добыча: зверь держал голову неестественно книзу и вбок и даже в надвигающихся сумерках отчетливо чернела ножевая рана на шее. Сеня кинулся назад к ружью - кабан припустил, и скоро шум от его неуверенных шагов едва доносился. Огромными прыжками, не разбирая дороги, с ружьем наготове, Сеня бежал вниз. Остановился, прислушался: стояла тишина. Прошел дальше вниз, прислушался: везде тихо. Еще не веря в случившееся, взял фонарь, пытался по крови уловить след, но в блеклом световом пятне нельзя было высмотреть кровяных пятен.

Ночь прошла в сплошной маяте. Он не стал готовить ужин, ограничился чаем. Ему все время казалось, что подранок где-то рядом: до слуха доносился то хрип, то затрудненное дыхание, то шум ломящегося сквозь чащу зверя. Но это лишь казалось ему.

Семену Крутикову хронически не везло, хотя в горах, как он утверждал, он работал всю жизнь. Однажды на ночлеге в Кызылалме к нему на пять метров приблизилась лисица, потявкала и нехотя завернула за скалу. Семен подивился бесстрашию зверька и тут же забыл про лисицу. Но среди ночи его разбудил шум падающего чайника. В лунном свете в двух шагах от его ложа (палатку он, поленившись, не расставлял) мелькнул пышный хвост лисицы. Спросонья решил: "Уволокла раскосая кусок селедки". Семен с вечера оставил рыбий хвост, чтобы утром посолонцеваться. Утром он обнаружил, что исчезла не только рыба, но и уздечка. Походил кругами, но не обнаружил и остатков ее. Два часа он убил, чтобы смастерить из веревки некое подобие уздечки. Но конь взбунтовался, вмиг перегрыз веревочный мундштук, чуть не сбросил с седла и вообще стал неуправляемым. Добрый десяток километров Семен вел коня на веревке, отмеривая своими ногами затяжные подъемы и спуски, к чему он, признаться, совсем не привык.

На памяти у всех еще был случай, когда Крутиков упросил закрепить за ним только что выменянного коня. Не конь, а загляденье! Стройный, подтянутый, высоконогий. На первом же спуске конь упал - седок, не ожидавший такого подвоха, больно зашибся. В дальнейшем конек падал на каждом спуске. В три дня Семен так наловчился, что мог заменить любого каскадера. Конь падал даже без седока - если его сводили с бугорка в поводу. Подъемы он еще как-то одолевал, хотя и спотыкался на каждом шагу. Наконец это порядком надоело Сене, и он решил принять какие-то меры. Целый день он затратил на то, чтобы съездить в отдаленный предгорный кишлак, где падучего конька конюх заповедника выменял на старую кобылу, утратившую способность вынашивать жеребят. У бывшего хозяина он выяснил, что конек чуть ли не всю взрослую жизнь (а было ему уже пять лет) таскал картофельный окучник. Междурядья узкие - нужно ступать по одной линии, пашня мягкая - ноги можно не поднимать. Попав в горы, где каждый шаг на тропе выверяется, конек оказался просто беспомощным. Выяснив, что и в перспективе конь не улучшит своего поведения, Крутиков при первой возможности избавился от коня-"картофелевода".

Жизнь, полная аномалий, приучила Крутикова находить выходы, ловко выкручиваться из недоразумений. Однажды в начале мая на броде поток сбил коня, метров двадцать протащил хурджум. Сброшена на просушку одежда, из хурджума извлечены все вещи. Сахар не пострадал, а вот соли почти нет. Крутикову предстояло одному пробыть неделю на Ташкупыре. Лесники обещали догнать его еще на дороге, да что-то задержались.

На первую варку Семен употребил забившиеся в уголки мешочка остатки соли, на вторые сутки ему пришлось в кружке вымачивать мешочек и раствором присаливать суп, на третью варку он решил обойтись без соли ("Вон японцы почти не употребляют соль!"), к тому же хлеб-то соленый. Одолев чашечку несоленого варева, Сеня сразу стал думать, где бы поблизости достать соли. Мысли о японской кухне уже не приходили в голову. Решил ехать к ближайшей пастушеской стоянке за пятнадцать-двадцать километров - уж там-то в кормушках можно найти прошлогоднюю соль! По пути обследовал все места, где регулярно или эпизодически работники заповедника останавливались на ночлег: может, кто-нибудь в бутылке припрятал соль. Обследовав пять стоянок, Сеня обнаружил в укромных местах початую, но закрытую пробкой бутылку хлопкового масла по меньшей мере десятилетней выдержки, две заводские тяжелые подковы, банку килек в томате, но никаких намеков на соль не было. Может быть, кто и оставлял в прошлые годы, да соль вымывалась, выветривалась - не зря же на упаковке пишут, что этот продукт необходимо хранить в сухом месте.

Внимательно осмотрел Семен и солонец. В прошлое лето, он знал, его подновляли - завезли несколько кусков каменной соли, но после козлов разве что-нибудь найдешь?! Ему все-таки повезло: темный камешек, изъеденный дождями, закатился под выступ скалы. Вернувшись к своим вещам, Сеня поместил этот камешек в кружку с водой, три дня до приезда лесников подсаливал пищу раствором, пахнущим землей.

А тот случай с медведем! Тогда на глазах у изумленной публики (был там и Крутиков), предававшейся, лежа в спальниках, после плотного ужина отвлеченным разговорам, бесшумно появившийся откуда-то медведь перевернул казанок с остатками маставы^* и так же бесшумно удалился в ночную темноту. Или кабан, ночью выдернувший из изголовья у спящего Семена мешочек с фуражным ячменем!

^* (Мастава - рисовый суп.)

С кабанами у Крутикова вообще складывались особые отношения. Однажды лунной осенней ночью Сеня по-кошачьи подкрался к выводку разновозрастных кабанов, мирно занимавшихся своими делами на плоском гребне - кто рыл корешки, кто лежал под кустом, кто мешал и первым и вторым. Выбрав крайнего кабанчика, Сеня включил фонарь, прицелился, выстрелил. Тут обнаружилось, что охотник оказался чуть ли не в центре кабаньего стада. В поднявшемся содоме один из паникеров, по всей видимости, кабан-прошлогодок, сам того не желая, подцепил Крутикова, у которого от неожиданности (испугаться он просто не успел) вывалилось из рук ружье и погас фонарь, и протащил его на себе метров шесть, пока Сеня не потерял равновесие и не рухнул в раскидистый куст шиповника. В довершение всего выяснилось, что в кабана не попал: ночь есть ночь! Белые пятна-рубцы на шее - след той беспокойной ночи.

Вот такая богатая биография была у Крутикова. Множество подобных случаев осталось в тайне, так как Семен стеснялся их обнародовать. Почему он кинулся за помощью, когда упустил кабана? Видимо, посчитал, что серьезные люди, не потерявшие голову от всей случившейся с ним мистики (а он имел все основания полагать, что без чертей здесь не обошлось!), помогут ему выпутаться из странной истории.

- Ничего, от нас не уйдет! И подранков разыскивали, а здесь - смертный случай, - обнадежил дед Иннокентий, стопроцентный пенсионер, временами толкавшийся от нечего делать на полевой базе. Однако его заявление оказалось преждевременным. Приехав на место (дед Иннокентий окрестил его театром военных действий), группа рассыпалась по кустарнику, шаг за шагом обследовала сай, по которому убежал кабан. Считается, что серьезный подранок не способен бежать в гору, справиться с длинным подъемом и, если все же он одолеет крутой склон, его нельзя рассматривать как добычу и вообще бесполезно преследовать. Дед Кеша, вооружившись биноклем, полез на горку: может, сороки-вороны и грифы-сипы укажут на последнее прибежище зверя. Крутиков являл собой жалкое зрелище, в который раз рассказывая: "Вот здесь я стрельнул, вот отсюда кабан убежал". Гремя сапогами-кирзачами, спустился с горки дед Иннокентий: "Никакого движеньица - шевеленьица!" Он зачастил поговорками - верный признак недовольства. Понять его можно - ушло верное "мясо". Понемногу подтянулись остальные поисковики.

Один Семен не успокаивался, не верил, что добыча упущена:

- Да как же он будет жить, у него и голова вниз отвисла?!

- А зачем свинье на небо глядеть? Ей землю рыть полагается. - Дед Иннокентий протянул руку за складнем - Семен Крутиков беспричинно вертел его в руках.

- Вот где твои беды и напасти таятся!- дунул, плюнул и, широко размахнувшись, забросил нож в кусты. Дед Кеша любил работать на публику.

К сентябрю солнцепечные склоны в среднегорье Башкызылсая выгорают окончательно. Только на приземистых вишенках среди побуревшей от жара листвы прячутся зеленые листочки, да на курчавке и миндале сохраняется высветленная зелень. Прохладные осенние ночи не приносят облегчения - все ждет осенних дождей. Под защитой развесистых кустов кое-где из почек проклевываются бледные листочки душицы и шток-розы, но, как бы испугавшись своей смелости, больше не растут. Слабый летний дождик, который бывает иногда и в сентябре, не промачивает почвы, и растения продолжают выжидать. Но вот в конце сентября - начале октября на горы обрушивается продолжительное ненастье: дождь то льет как из ведра, то надоедливо моросит, пропитывая почву, стекая струями со скал, бурля потоками воды по вымытым до камней тропам. С засухой покончено. В считанные дни солнцепечные склоны покрываются обильными всходами из семян, а от корней многолетних трав отрастают розетки листочков. Скалы зеленеют - это сухие черные подушки мха пропитались водой и началась вегетация. После каждого очередного ненастья становится все холоднее и холоднее. После утренников почва схватывается мерзлой корочкой, лужицы покрываются льдом. Уже не влага нужна для роста осенних трав, а тепло. В иную теплую осень куртинки ячменя вырастают до двадцати пяти - тридцати сантиметров. Но не все травы пускаются осенью в рост - теплолюбы, а их до половины состава, воздерживаются. Не дают травянистые растения осенью и цветоносов. Эта "сдержанность" объясняется биологическими свойствами: предки растений на своем опыте "познали", что за осенью, какой бы она теплой ни была, последует суровая зима и тогда нежные цветоносы не выдержат. По этой же причине не вегетируют осенью и теплолюбы. "Если бы на цветы не морозы - и зимой бы цветы расцветали!"- поется в песне. Однако наследственность - вещь прочная: иногда зимы почти не бывает, а травы не зацветают, выжидая, когда включится "механизм" регуляции - или под действием удлинившегося в феврале - марте светового дня, или после прохождения закалки морозом. Механизм сдерживания не одинаков для разных растений. Однажды снег в Башкызылсае выпал в середине октября, неделю стояли настоящие морозы. Потом установилось обычное для этой поры тепло - и распустились листья, обильно зацвели кустики таволги, жимолости. Очередной обильный снегопад, конечно, "наказал" смельчаков, но весной они, нисколько не пострадав, вновь пустились в извечный круг жизни.

Зеленеют склоны в декабре... А есть ли этому необходимость, целесообразность? Есть, и можно даже сказать, железная! Бурную вегетацию весной и в начале лета сменяет продолжительная засуха. Растения за короткий период основной вегетации не успевают запасти пластические вещества, приходится использовать тепло дождливой осени, прерываться зимой, а затем - вновь ускоренная вегетация весной, чтобы ускользнуть от летней все удушающей засухи.

Среди ночи захотелось пить. Я выпростал руку из мехового спальника, дотянулся до котелка. Чая не было, сунул палец - уперся в лед. Костер давно погас, ветер шумел в мерзлых стеблях полыни-эстрагона, где-то поблизости кормился на привязи конь, позвякивая недоуздком. Скорее назад в меховой мешок!

К рассвету и мех не помог. Пришлось выбираться, разжигать костер. Ветер утих, но подморозило, и бегущий с горы ручей схватился коростой льда. Конь понуро стоял: попона не спасала, а зимняя шерсть пока не отросла. Внизу в среднегорье еще можно терпеть, но здесь, высоко в горах, уже хозяйничает глубокая осень, хотя снега до сих пор почему-то нет. Гераневые, манжетковые и купальницевые луга порыжели уже в сентябре, осенними дождями прибило травостой, и луга выглядят измятыми - как-будто ранней весной, сразу после схода снега. Издали выделяются соломенным цветом лужайки из горного лука. Но некоторые растеньица, распластавшись по земле, сохраняют зеленую окраску, хотя и промерзли насквозь, - астрагалы, лапчатки. Осветлели, но продолжают вегетировать куртинки овсянницы, они в ожидании снега: под пухлым покровом легче зимовать.

Лук пскемский. Вид занесен в Красную книгу СССР. Фото А. Г. Николаевского.

Осенью в горах воздух как никогда прозрачен. В бездонном голубом небе ярко пылает солнце, своими лучами обжигает, но не согревает. Кажется, еще немного подняться вверх, хотя бы на вершину Каратоко, и оттуда откроется чернота космоса: настолько залит темной голубизной небосвод.

Высокогорье поздней осенью выглядит безжизненным. И летом-то здесь не часто встретишь зверя, редки птицы. Давно, еще в августе, не выдержав сухости травы, залегли в норы сурки, улетели или откочевали в долины хищные, куриные, воробьиные птицы, ушли вниз лисицы, кабаны, да и горные козлы киики. Хотя, чу, со скалы раздается посвист. Два громадных рогача стоят на уступе и невозмутимо смотрят в сторону человека: прежде чем убегать, нужно как следует рассмотреть, откуда грозит опасность. Куда девалась коротенькая палевая шерстка, что летом одевала кииков?! На копытных роскошная коричневая шуба из длинной шерсти - ни дать ни взять яки! Стоявший вверху киик, тряхнув головой, украшенной мощными рогами, поскакал с уступа на уступ, легко перепрыгивая через расщелины. Любопытный его спутник разглядывал человека минуту-другую, затем ускакал следом.

И снова пустынно, неприютно в горах. Октябрьский день короток. Быстро покончив с делами на пробных площадках, я направился вниз, в теплую долину.

Осенняя, размокшая от обильных дождей тропа непрочна, и десяток лошадей превратил ее в грязную канаву. Караван спешит в отдаленный Майдантальский участок на учетные работы. Погода не благоприятствует - после снегопадов потеплело и теперь с небольшими перерывами льют дожди.

Опустели рощи от птиц, оголились лиственные деревья. У лесного кордона в устье Зимнансая дикая яблоня разукрашена красным: на ветвях цепко держатся промерзшие краснобокие яблочки. По пойме Серкелисая на каждой яблоне "насесты" - это в августе медведь заламывал и укладывал под себя ветви с зелеными листьями. Листья побурели и крепко держатся на сучьях, а вот здоровые ветви оголились еще месяц назад.

Считается, что осенью господствуют бурые тона. Но глаз радует богатство и контрастность красок. Бело-коричневые рощи берез на дне ущелий смыкаются с темно-зелеными, покрытыми мхом скалами, на бурых склонах пятнами темнеет арча. И снег. Ранний снег белеет на затененных склонах, снег на вершинах, прикрытых плотными белесыми облаками. Из глубоких ущелий рыхлой ватой расползается туман. Клочья его с большой скоростью несутся к вершинам. Как будто на самолете влетаешь в облако. Только здесь, на вершине ощущаешь всем телом вязкую влажность тумана. Влажный воздух пропитывает одежду, пронизывает легкие.

Пронеслась волна тумана, и снова светит солнце. В короткие промежутки осматриваем в бинокль ближние и дальние склоны, заносим в учетные карточки все увиденное. С противоположного склона донеслось рявканье. В круге, выхваченном биноклем, драматическая ситуация. Стоит крупный, упитанный медведь, но вид у него какой-то робкий, пришибленный. В трех десятках метров от него поднял щетину и напружил тело кабан-секач. Видимо, мишка спешил на "зимнюю квартиру" в заранее облюбованную выше границы леса берлогу, но встретил секача-одинца, взвинченного гоном и готового разнести на своем пути любую преграду. В другое время эти звери, встретившись случайно, мирно расходятся, но сейчас медведь, зверь по натуре трусоватый, поспешил быстрее ретироваться, а кабан с видом победителя проскочил мимо него.

Умчался туман, и открылся далекий склон. Темными точками скачут по крутому склону горные козлы киики, одетые в коричневый зимний мех. У них сейчас тоже гон. Рогачи, выбрав крохотный пятачок, устроили турнир. Подпрыгивая вверх, рогач обрушивается на противника своим солидным весом. Противник, расставив ноги, принимает удар на рога... Но что это? Чуть в стороне движется черный комочек. В сильный бинокль можно разглядеть овечку, прихрамывающую на заднюю ногу. По-видимому, овца охромела еще в конце лета, когда отары угоняли с летних пастбищ, отстала. Овечка нашла "радость общения" среди дальних диких родственников. Но что-то родственники не жалуют ее. Вот и сейчас рогач, наклонив голову, припугнул овцу - та рванулась в сторону. Нелегко ей, хромой, угнаться за дикими зверями: где горные козлы проскочат за полчаса, ей приходится нагонять по следам полдня. Остается загадкой, как за три месяца ее не выследили волки. Горные козлы, вытянувшись цепочкой, двинулись по склону. Чуть в отдалении за ними последовала овца. Набежавший туман скрыл от глаз эту странную процессию.

Поздняя осень - долгожданная пора для охотников! Взяв в запас теплой одежды, подзарядив аккумуляторный фонарь, после полудня я выбрался в Караарчу, соседнее с заповедником урочище, где разрешена охота. У каждого охотника по прежним удачным охотам опробованы и облюбованы места, звериные тропы и лазы, на которых можно ожидать кабана. Без помех добрался до своего места и я. Сверху тянуло холодом, и я надел всю имеющуюся одежду. Короткий осенний день заканчивался. Тишина стояла в обнаженном лесу. Исчезли куда-то вездесущие дрозды. Лишь стайка юрков и зябликов резким свистом крыльев пронзила холодный воздух, и снова тишина.

Ожидая зверя сверху, я как-то не обращал свой слух на стылый, мрачный сай внизу. Но вот оттуда донесся неясный шум - вначале уханье, потом визг. Шум, который могло издавать только стадо кабанов, приближался. Настроение мое упало: сейчас нанесет запахом от меня, кабаны встревожатся, оповестят весь лес о присутствии человека, пройдет еще час, прежде чем кто осмелится высунуть нос, а там уже и темнота наступит. Но кабаны тем не менее приближались, и слышно было, как они подошли к бровке в пятнадцати-двадцати метрах от меня. Сейчас окажутся на виду! Но что-то их там задержало, во всяком случае не кормежка. Они свирепо ухали, кто-то за кем-то злобно гонялся, кто-то визжал. Звериный содом! Ветер тянул от меня с прежней силой. Не было еще случая, чтобы кабаны выдерживали такую близость человека, находясь от него с подветренной стороны. Пошумев предостаточно, кабаны так и не вышли под выстрел, прошли под обрывом и показались в ста метрах от меня. Три крупных кабана бежали впереди, сзади поспевали два прошлогодка, не особенно, впрочем, приближаясь к взрослым. Временами один из густо вымазанных грязью кабанов, по-видимому, секач, злобно разворачивался и кидался на молодых. В таком порядке они ушли за гребень.

Я спустился за перегиб обрывчика. В наступающих сумерках можно было разглядеть на мокрой от вчерашнего дождя почве следы кабаньих "упражнений": прыжков, перекатов кабаньих тел, волочения. Грунт под обрывом был изрядно перерыт. Тяжелый запах хлева, который исходит от кабанов круглый год, на этот раз пересиливал специфический резкий запах гонного кабана. Теперь понятно, почему кабаны не учуяли запаха человека: их собственный запах заглушает все постороннее, действует одуряюще. Звери просто-напросто теряют голову.

На следующий день с утра я выехал в Кечкиль. Дорога шла вверх, и снег здесь уже не таял даже на солнцепеках. Холодное предзимье. Люди редко, только по крайней необходимости выезжают в эту пору в лес. Но впереди меня недавно проехали на двух лошадях, и я ускорил своего коня, чтобы догнать едущих: с попутчиками веселее! Но внезапно конь остановился, я ссунулся с седла, но удержался, дал шпоры - ни с места! Больше того, конь был чем-то напуган. Причина тут же выяснилась: со склона на дорогу пер напролом через кустарник и валежник громадный кабан - маленькие злобные глазки, всклокоченная щетина на загривке, толстый слой грязи на боках. Кабан не удостоил нас своим вниманием, проскочил дорогу в двадцати метрах впереди и так же быстро исчез, как и появился. Только минуты две не стихал треск, указывал направление удаляющегося тяжелого зверя.

Я догнал едущих впереди лесников, рассказал им про встречу. Они удивились поведению кабана и еще больше - испугу коня. Не было случая, чтобы на выпасах какая-нибудь лошадка пострадала, хотя в лесу временами и лошади и кабаны находятся вперемежку. Видимо, коня смутил запах гонного кабана, который как бы предупреждал: "Уходите с моего пути!"

- Да вон посмотри - никто не шумит, не скандалит!- воскликнул лесник, указывая на противоположный склон Кечкиля. Кустарник, освещенный неярким ноябрьским солнцем, был усеян кабанами. Были здесь и взрослые самки, и секачи, и молодняк. В Сары-Челеке такая картина - не редкость: с одного места можно увидеть одновременно два-три стада кормящихся кабанов. Кабаны вели себя спокойно - никто не свирепел, не гонялся, никто не визжал. Взрослые секачи терпимо относились к молодым. "Мой" секач не влился в это стадо - это было ясно!

Снег начал падать поздно ночью, но лесник Коргамбай Байджуманов сразу проснулся. Глубокая тревога охватила его, сна как не бывало. Навалились тяжелые думы. Ворочаясь в спальном мешке, Коргамбай пытался через выбитые стекла окошек определить, не закончился ли снегопад. Но и утром снег продолжал валить крупными хлопьями. Стояла удивительная тишина, а это не сулило скорого прекращения снегопада.

Эта поездка складывалась как нельзя более неудачно. Еще неделю назад патрульная группа лесников была полной - четыре человека. Группа спустилась по Ташкескенсаю, поднялась по тропе вдоль Кызылалмасая - места, по мнению начальника участка Иранбая Джуланова, которые могут посещаться браконьерами в конце октября - начале ноября. Лошади у лесников были свои. Такая практика сложилась уже давно: на работу - на своих лошадях, а заповедник согласно договору обеспечивает кормами. Свой конь - не казенная кляча, поэтому почти все лесники имели жеребцов - игривых, звероватых, но и пугливых. На выезде из Большого Майданталсая конь Анарбая Сапарова понес, испугавшись выскочившего неведомо откуда барсука, припечатал седока к старой березе; в результате - сломанная нога. И это случилось в десятках километров от ближайшего фельдшерского пункта. Геологи в районе уже свернули работы, вызвать санитарный вертолет по рации (а такой вариант всегда предусматривался) оказалось невозможным. Приспособив самодельные лубки к ноге, вялого Анарбая усадили в седло, коня взяли в повод, втроем отправились в дальний путь, заранее переживая, какие предстоят мучения и для пострадавшего и для сопровождающих. Лесника Байджуманова оставили ожидать следующую группу: и лошадь у него оказалась слабой (поскольку казенная), и участок оставлять без надзора нельзя в это опасное из соображений возможного браконьерства время. Второпях не поделились с ним продуктами - голова была занята другими мыслями.

Байджуманов добрался до заброшенной землянки, которая в давние годы была вырыта у подножья солнцепечного склона в устье Терексая. Прошла неделя, лошадь отдохнула, подкормилась на сухой траве, а лесников все не было. Какие-то срочные дела задержали их в кишлаке Кумушкан. Погода стояла хмурая, было слишком тепло для поздней осени. На Коргамбая временами накатывалась тревога, но он сдерживал себя, ожидая, что вот-вот подъедут лесники. И вот нежданно-негаданно повалил снег.

Чтобы обрисовать тяжелое положение Байджуманова, нужно кое-что пояснить. Майдантальский участок заповедника не только отдален от жилья, он представляет своего рода глубокую чашу с высокими "краями" - водоразделами Чаткальского хребта, Ташкескена, Пулатхана, Мынджилки. Река Серкелисай, вобравшая в себя притоки, в нижней части стиснута скалами и трудно проходима даже в маловодье, в июле - сентябре, для вездесущих туристов-"дикарей". Участок посещается только в теплое время - с апреля по конец ноября, если, конечно, не считать зимних вертолетных забросов. Тропы в родной Кумушкан ведут через перевалы Мынджилки, Даван, Актактай, но и там порядочные высоты - 2300-2600 м. До перевала Мынджилки далеко добираться, к Актактаю дорога ведет через обледенелое русло Ревачсая. Остается перевал Даван. Так и наметил Коргамбай, обдумывая, как выбраться из ловушки.

В горных притоках Майдантала. Осман. Фото Е. И. Соина.

Ночь почти незаметно перешла в день - так густо валил снег. Конь понуро стоял под арчой. Наскоро заседлав его, Коргамбай съездил за два километра к устью Зимнансая - там летом готовилось сено, из-под снега раскопал остатки, с трудом нашел пять снопов, которые и привез к землянке.

Проржавевшая печка с трудом растопилась, дым бил во все щели, заполнял землянку, и она выглядела еще промозглей и неуютней. Летом рабочие-строители и лесники начали строить кордон в устье Зимнансая, одним рейсом вертолета был завезен цемент, заложили фундамент, вполовину вытянули стены. В ожидании комфортабельного дома про землянку, которая выручала в затяжное ненастье, попросту забыли. На стенках выступили мокрые пятна; плесень, не высохшая за долгое лето, отбелила прогнувшиеся доски потолка.

В хурджуме в тряпице нашелся кусочек мяса, обнаружились также луковица и две картофелины. Нетронутым оказался полукилограммовый мешочек муки. Хлеба оставалось совсем мало. Сварив похлебку, Коргамбай заставил себя съесть полкотелка, но к хлебу не притронулся.

Ноябрьский день шел на убыль. Снег валил с прежней настойчивостью и неутомимостью. Байджуманов долго не мог заснуть, ворочался в меховом спальнике. Как ни думай, а нужно выезжать завтра с утра, чтобы выбраться из ловушки, одолеть перевал Даван.

С рассветом лесник был уже на ногах. Выпил две кружки чая, закусил хлебом, добрую часть лепешки отломил и отдал коню. Конь понуро стоял на привязи под седлом. От снопов сена остались одни грубые объедья. Своего хозяина он приветствовал жалобным ржанием, как бы предчувствуя тяжелую работу.

Это только в начале Коргамбаю показалось, что снегопад утихает. Подъехав к устью Ревачсая, он обнаружил на широкой поляне настоящий буран. Конь упорно отворачивался от встречного ветра, терял тропу в снежных сугробах. "Как же я полезу на перевал?"- со страхом думал лесник. Он пытался вести коня в поводу, но тут же потерял тропу, снова сел в седло. День померк, в сплошной пелене снега скрылись даже ближние косогоры. Из-за скалы в десяти метрах ухнуло вниз стадо кабанов - пережидали непогоду.

Лесник с горечью понял, что перевал не осилит, нужно возвращаться, дожидаться улучшения погоды. Уставший конь и вниз побрел нехотя. "Без коня я не выберусь, нужно покормить." Лесник завернул на бывший сеновал, разыскал у недостроенного здания совковую лопату, полчаса кидал пухлый снег, раскапывая остатки сена. Пять оббитых снопов лесник приторочил к седлу, подумав, взял с собой и лопату.

Проезжая мимо голых стен нового строения, вспомнил, как два месяца назад здесь с ними чуть не приключилась беда. Вертолет с цементом и пиловочником что-то долго не прилетал, кончались продукты. Начальник участка снарядил двух лесников к пастухам достать взаймы чего-нибудь съестного, сам с Коргамбаем остался в палатке ночевать. Пробуждение было диким, несуразным. Грубый голос требовал и подкреплял свои требования ругательствами: "А ну, где ваши уздечки, кидай их сюда!" В предрассветной темноте нельзя было разобрать, кто кричит, стар он или молод, какой, в конце концов, национальности. На заросшую физиономию снизу до носа был натянут отворот свитера. Сзади фигуры топтался еще кто-то. С запоздалым сожалением Коргамбай вспомнил, что оставил свое ружье у входа, там же на тополе висел и патронташ. Да и можно разве пускать в ход оружие против людей?! Но, завладев ружьем, преступники обнаглели. По-видимому, вчера из укрытия они высмотрели и сколько на новостройке лесников, и как они вооружены.

Уздечки лежали в головах, но Джуланов не спешил. Прокашлявшись, завел речь, что не худо было бы попить чаю, да и зачем вам вообще наши лошади? Физиономия нехотя процедила: "Вывезем до перевала мясо, а там забирайте своих коней". - "Браконьеры!"- голова работала как никогда ясно, и Джуланов задал прямой вопрос: "В шесть часов сюда прилетит вертолет, что вы тогда будете делать?" Такого оборота браконьеры не ожидали, сказав друг другу два-три слова, они растворились в темноте. Выскочив из палатки, Джуланов и Байджуманов осмотрелись. Ружье и патронташ исчезли, лошади стояли в двадцати метрах оседланные - взнуздывай и поезжай! Одно из седел, казачье, было накинуто на спину задом наперед, и подхвостник нелепо свисал сбоку рядом со стременем. Лошадей они с вечера, конечно, выставили на хорошую траву на той стороне Серкелисая.

Посовещавшись, пришли к мнению, что браконьеры еще могут вернуться за лошадьми. Сев на коней, быстрой рысью ускакали в темневший в полукилометре, в стороне от всяких троп арчовник. Взошло солнце. Джуланов, хоронясь, выполз на гребень, стал наблюдать за своим табором. Никого. Ближние и дальние склоны, как ни обшаривал их в бинокль, оказались безлюдными. Заповедник жил своей жизнью. По пойме прошагал медведь, ловко влез на яблоню, начал обламывать сучья. На скалах в устье Курактысая появилась семейка горных козлов - мамаша с прошлогодком и молодым козленком. Джуланову было обидно, что так с ними обошлись, тяжко от собственного бессилия. "Эти браконьеры издалека, профессионалы, "мясники". Без милиции ничего с ними не сделаешь."

Наконец после полудня объявились лесники, оба с ружьями; их сотоварищи покинули укрытие. Ружье и патронташ, конечно, не нашли. Слабые следы вели вверх по речке, исчезали в воде, а выходных, как ни искали, не могли определить. Может, браконьеры с частью груза уже выбрались на перевал Музбель, а может, сидят в палатке у знакомого чабана, пьют чай? Пойди докажи, что это они ночью сделали попытку разбоя! Хмурые лесники три ночи после этого спали тревожно, лошадей держали поблизости и, смешно вспоминать, дежурили у костра по очереди.

...Добравшись до землянки, Коргамбай на привычном месте - под арчой - поставил коня, развел огонь в очаге. В тревогах и заботах он целый день ничего не ел, да и продуктов уже не оставалось. Прокалив в казанке масло, залил воды, тщательно размешал в ней полмешочка муки. "Давненько я не пробовал такого кушанья!"- вспомнились почему-то братья, сестры, своя многочисленная семья. "Увижу ли я их?- подумалось, но он тотчас отогнал мрачные мысли: - Выберусь! Я - живой человек."

Под утро снег неожиданно стих, на небе засверкали звезды, ударил мороз. Коргамбай не стал ждать рассвета, начал собираться. Конь, как бы предчувствуя, что предстоит тяжелая работа, умял почти все сено, оставив заплесневевшие закраинки. Коргамбай заставил себя выпить горячего чая, подобрал из казанка остатки вчерашнего варева.

Без особых трудностей лесник добрался до широких полян Кичи-Майдантала. Вчерашний буран похозяйничал: укрыл толстым слоем снега пастушеские стоянки, занес броды через обледенелые ручьи. Кое-где пришлось махать совковой лопатой. Мученье началось под перевалом. Конь за полгода забыл, что такое глубокий, рыхлый снег, пугался, метался, заваливался набок, быстро слабел. Коргамбай старался подбодрить его голосом, часто давал отдых, где-то шел впереди коня, где-то пускал в ход лопату.

Солнце клонилось к западу, когда лесник выбрался на перевал Даван, осмотрелся. Сзади громоздились белые вершины, в величавом спокойствии застыли заснеженные долины. "Прощай, Майдантал, до следующего сезона!" Впереди извилистая долина Аксакаты, покрытая снегом километров на десять. "В Кумушкане, надо полагать, тоже тепло", - с удовлетворением подумал лесник. Сама мысль о будущем тепле, которое его ожидает, обрадовала. Далеко-далеко впереди на заброшенной автомобильной дороге он уловил движение. В бинокль увидел группу всадников. Кто это был - разобрать нельзя. Но вот что-то знакомое в переднем коне. "Да это же Алопар!"- обрадовался Коргамбай. Лесники ехали на выручку.