На знойных склонах

Начальная фаза лета - продолжение последней фазы весны: изредка идут дожди, принимающие ливневый характер, ощутимее прибавка тепла. В период раннего лета господствует летний ландшафт: глаз радует сочная зелень леса, высокого травостоя полян, лугов и степных участков. На зеленом фоне резко выделяются красноватые и коричневые скалы, омытые дождями. Прогревается почва, интенсивно снижается запас почвенной влаги, исчезают временные водотоки в сайках. Обеспеченность теплом и влагой благоприятствует развитию растительности, которая в этот период отличается быстрым ростом, сменяемостью фенологических фаз. На затененных склонах и по саям травостой только что сформировался; в разгаре цветение на лугах и степных участках. Цветут копеечники, выбросившие кисть ярких красных цветков, белеют пряные шалфеи; заросли вики с фиолетовыми цветками, чина с желтыми и красными, крупные белые цветки шток-розы привлекают пчел. Менее заметны в травостое метелки душицы, зверобоя, ясменника, подмаренника, скалигерии. Луга и степи в пору раннего лета предстают во всем многообразии, во всех цветовых оттенках. Из кустарников в начале лета доцветают шиповник, абелия, кизильник, боярышник. Уже в начале лета можно определить по завязям "виды на урожай". Правда, существенные поправки вносят вредители: плодам яблони, ореха, алычи вредят плодожорки, семена ели уничтожают семееды. Летом усиленно "работают" древоразрушающие грибы. Незаметна сердцевинная гниль, но приходит зима, и после первого обильного снегопада обламывается орешина - обнаруживается, что ствол источен грибами и стволовыми вредителями в труху.

Шалфей мускатный заявляет о своем присутствии пряным запахом. Фото Е. И. Соина.

Птицы на гнездах; их пение не прекращается почти круглые сутки. Появились выводки у кекликов, встречаются слетки дроздов, майн, скворцов, а к середине лета молодые выводятся у большинства птиц. Ненастная погода, которая часто бывает в начале лета в Сары-Челеке, затягивает гнездовый период, отрицательно сказывается на выживаемости птенцов.

Шалфей вблизи. Фото Е. И. Соина.

Выходят из нор и расселяются детеныши хищных - лисицы и барсука. Кабаны переходят на кормежку в сырые места: у арыков, родников, на мочажинах - здесь легче рыть, добывать личинок насекомых и подземные части растений. У кабанят-сеголетков исчезает полосатость, они становятся одноцветными рыжевато-серыми. По перерытой под шелковицей почве можно догадаться, что ночью здесь побывали кабаны, а на толстый короткий ствол ее взбирался медведь, лакомился сочными ягодами-соплодиями, созревающими рано летом.

В высокогорье в начальную пору лета довольно прохладно, льют дожди. Но ненастье не может сдержать бурного наступления тепла. В глубоких ущельях еще лежат завалы снега от зимних лавин, кое-где белеет снег на склонах северной экспозиции, а южные - уже покрылись травостоем, цветут редкие в субальпийском поясе кустарники, "пылят" шишки ели. В короткие сроки заканчивается облиствение древесных и кустарниковых растений и формируется травостой на склонах.

Животные и растения в высокогорье приспособились интенсивно использовать короткий теплый период. Активность проявляют сурки, которым необходимо закончить нажировку к началу летне-осенней засухи, подготовиться к спячке, длящейся с августа по апрель. На лето в высокогорье заходят кабаны, выше у снеговой линии держатся горные козлы киики. Здесь же в скалах устраивают гнезда и выводят птенцов крупные хищники: беркут, бородач, гриф, сип, а также улары, альпийские галки, клушицы, синие дрозды, завирушки. Несмотря на похолодание и снегопады, которые в Сары-Челеке нередки и в середине лета, птицы успешно выводят птенцов (а некоторые имеют даже две-три кладки), успевают подготовиться к продолжительным перекочевкам или к перелету на зимовку на юг.

Летом характер циркуляции воздушных масс резко меняется. Постепенно прекращается поступление масс влажного воздуха из Средиземноморья, над обширными районами Средней Азии устанавливается область высокого давления - антициклон, сопровождающийся засухой. Атмосферная засуха, постепенно поднимаясь с подгорных равнин, захватывает среднегорье и высокогорье. В различные районы засуха приходит неодновременно: в среднегорье Сары-Челека первые ее признаки появляются не ранее середины июля (в иные годы в середине августа), в высокогорье - в середине августа либо засуха вообще не проявляется; в Башкызылсае в среднегорье засуха начинается в июне, в высокогорье - в июле.

Все реже гремят грозы, уже не серебрится по утрам трава от росы, понижается влажность воздуха и почвы. Испарение превышает поступление влаги от редких дождей.

За начало летней засухи обычно принимается дата, на которую приходится равенство суммы осадков, выпавших с начала осенних дождей, и суммы испарения за этот же период. В горной местности, где значительная часть выпавших осадков стекает в понижения, не вся влага впитывается в почву, лишь малая доля используется растениями, поэтому засуха наступает на полмесяца - месяц раньше расчетного времени. Практически за начало летней засухи принимается определенной продолжительности период (пятидневка, десятидневка), когда влажность верхних горизонтов почвы снижается до 6-10% (от веса почвы), что примерно соответствует уровню влажности завядания большинства растений или несколько превышает его. Окончание летних дождей обычно знаменует начало летней засухи. За уровень балластных температур, нейтральных или даже вредных для растений, приняты средние суточные выше 20 °С, хотя для каждого вида растений есть свой температурный порог, и этот уровень может повыситься при благоприятных условиях увлажнения. Дата начала атмосферной засухи определяется на основе расчета гидротермического коэффициента - показателя, характеризующего влагообеспеченность территории. Гидротермический коэффициент вычисляется исходя из суммы осадков и суммы температур за определенный период. Принято считать, что засуха начинается с момента перехода гидротермического коэффициента (за полумесячный период) через значение 1,0. В период засухи значение гидротермического коэффициента держится на уровне 0,3-0,0. К концу лета в среднегорье Башкызылсая сумма накопленных положительных температур составляет около 3000 °С, балластных- 1600-1800 °С; в среднегорье Сары-Челека - соответственно 2500 и 700-800 °С. Столь существенные различия в температурном режиме говорят о жесткости летне-осенней засухи в среднегорье Башкызылсая.

Река Башкызылсай в середине лета. Фото А. Т. Николаевского.

Расход воды в реках в период засухи минимальный - в реке Башкызылсай он падает до 0,2-0,3 м³/с. В годы с особо жесткой засухой исчезает вода в устьях нижних притоков Башкызылсая - Казнакоксая и Шавазихурдсая, а нередко и в среднем притоке - в Сахтагонсае. Сезонные колебания расхода воды в реке Ходжаата, вытекающей из озер Сары-Челек и Кылаколь, менее широки. Вода в реках и ручьях к началу засухи становится прозрачной.

В период засухи отмечаются максимальные для всего года температуры воздуха и поверхности почвы. Иссушаются верхние почвенные горизонты. Под пологом леса в почве дождевые черви перемещаются на полуметровую глубину и ниже. Несмотря на мощные запасы влаги, которые создаются в лесной почве - весной впитывается дождевая и снеговая вода, - деревья и кустарники в летнюю засуху испытывают недостаток влаги и у них начинается летний листопад. Листья деревьев и кустарников теряют зеленую окраску, буреют и, высыхая, опадают. Наименее приспособлены к перенесению засухи экзохорда, абелия, жимолость, не подвержены влиянию засухи деревья и кустарники влажных местообитаний: шиповник собачий, смородина, малина, ежевика. Летний листопад по интенсивности уступает осеннему, и лишь отдельные виды (жимолости - шерстистая и Альтмана, таволга) оголяются за июль - август наполовину. У большинства же пород летний листопад, не прерываясь, переходит в осенний.

Постепенно отмирает надземная часть травостоя на освещенных склонах, степные и луговые участки выгорают и приобретают светло-бурую окраску. Зеленый ландшафт раннего лета разрушается, на смену ему приходит позднелетний ландшафт побуревших крон и выгоревших склонов. С середины лета, а то и раньше, падает продуктивность травостоев. Продолжается цветение трав - сухолюбов (ксерофитов): цветут тимьян, зизифора, иссоп, ворсянка, мордовник, синеголовник, душица, шток-роза. Лесной конвейер созревающих плодов открывает жимолость, следом поспевают вишенка, махалебка, малина, ежевика, смородина, алыча; ближе к осени созревают плоды крушины, барбариса, груши, боярышника. На падалицу яблонь и груш приходят по ночам жировать кабаны, барсуки, дикобразы; на поспевающую алычу спускаются с высокогорья медведи. Птичий молодняк встал на крыло. Почти не отличаются от взрослых птенцы кекликов, быстро убегающие от опасности или планирующие через долину на противоположный склон. Зерноядные птицы группируются в стаи, незаметно отлетают первые перелетные птицы: кукушка, соловей, желчная овсянка, перепелка, иволга.

Начало осени. Плоды барбариса продолговатого. Фото Е. И. Соина.

В начале лета в Сары-Челеке по погоде можно проверять время: солнце всходит - на небе редкие облака, к полудню облака сгущаются в темные тучи, льет проливной дождь, но к вечеру опять остаются редкие облака и солнце опускается за чистый горизонт. Легкий ветерок тянет с вершин гор. Очень легко предсказывать летнюю погоду в Башкызылсае: и сегодня, и завтра, и через неделю стоит сухая жара. Небосвод затянет пыльной мглой (где-то рядом бесчинствует "афганец"), исчезнут или расплывутся очертания дальних хребтов, но пронесет пыль, улучшится видимость, и по-прежнему жара, жара... Ритмично пульсирует горно-долинный ветер: ночью с вершин, днем приносит тепло предгорий и пустынь.

В пору раннего лета в горах часто выпадают дни и целые недели с пасмурной дождливой погодой. От беспрерывных дождей и холодных туманов набухает влагой почва. От речки, дымящейся на перекатах, по боковым руслам побежали ручьи. Никнут и опадают от холода лепестки цветков поздноцветущих кустарников. Прячутся по норам до лучших времен мелкие зверьки. Крупным же зверям дождь нипочем, и они кормятся на склонах и днем и ночью.

Низко нависают тяжелые тучи, по склонам стелется туман - даже ближний склон плохо просматривается. В такое время идешь по тропе с удвоенной осторожностью, надеясь увидеть какое-либо редкое животное. С крутого склона посыпались крупные камни - это, нисколько не заботясь о тишине и маскировке, вышагивает по каменистому склону медведь. Окраска его светло-коричневая, цвета высыхающей травы и окружающих скал, лапы с прилипшей шерстью несоразмерно тощи по сравнению с распушенным телом. Крупная голова раз за разом клонится к земле - медведь по-коровьи скусывает стебли трав. Усилился дождь, но медведь продолжает кормежку. Вот он остановился, стал рыть лапами, - наверное, пытается достать луковицу тюльпана или толстые клубни эремуруса. Медведь, посвящая большую часть времени чревоугодничеству, довольно ленив - предпочитает ходить по тропам, отдыхает на кабаньих лежках, сам никогда не занимается их устройством, разве что сдерет две-три полоски арчовой коры, чтобы было помягче.

На пологом склоне под рослой рябиной приютилась мочажина. В вязком иле сохранился отпечаток крупного тела - это кабан принимал грязевую ванну. А вот и сами звери показались из-за гребня - клиновидные высоконогие тела взрослых и рыжеватые с продольными полосками кабанята. В стаде собрались разновозрастные самки и кабаны-прошлогодки; секачи предпочитают в эту пору держаться в одиночку. В кустарнике - шум, чавканье, визг кабанят. Забота о безопасности лежит на всех, поэтому никто о ней особенно не печется - к стаду всегда подойти легче, чем к кабану-одинцу. Один из прошлогодков выскочил на неподвижного стоящего человека, испуганно отпрыгнул в сторону, не разобрав впопыхах, что это такое, и тревоги поднимать не стал. Но вот напахнуло ненавистным запахом человека на старую самку. Резкий с придыханием сигнал тревоги, и стадо замерло, проверяя, нет ли ошибки. Но запах стоек - враг близок. Кабаны с уханьем и треском, прикрывая кабанят-сеголетков, кинулись вниз через седловину и еще долго мчались, не разбирая дороги, подальше от опасности.

А дождь все сыплет. Отяжелела мокрая одежда, в сапогах хлюпает. Пора возвращаться в тепло.

Передвижение по тропе в Карабузуке требует внимания: с одной стороны - скалы и курумы-осыпи, с другой - обрыв-пропасть к Башкызылсаю. Сама речка пенится далеко внизу, и шум ее едва долетает до тропы. И вот в таком месте конь шарахнулся: небольшая сероватая снизу птица бесшумно поднялась и, шевеля мягкими крыльями, сделала полукруг, уселась на скалу. Пестро-коричневая спина почти слилась со скалой. Незрячие глаза уставились на всадника. Это козодой, ночная птица. (Название козодоя происходит от звука, издаваемого птицей: "кур-кур..."- он напоминает журчание струйки молока в подойнике при доении коз, коров.) Своим бесшумным полетом в сумерках козодой, как и летучие мыши, снискал себе недобрую славу у суеверных людей. Мне в прошлые годы доводилось встречать эту птицу в гнездовой период, поэтому я внимательно осмотрел тропу. Так и есть: на боковой, малохоженой тропинке лежало средней величины яйцо, окрашенное в густую крапинку. Козодои не утруждают себя устройством гнезда, не выискивают даже простейшие ямки. Раньше я неединожды вспугивал козодоев с таких "гнезд". Хорошо, если тропа слабо посещается, а если такая, что называется, боевая, идущая вдоль Башкызылсая?! Я слез с коня, наворотил камней на подходах, чтобы не тревожили насиживающую птицу. Она терпеливо ждала на скале, не проявляла ни малейшего беспокойства, пока я возился рядом с ее кладкой из одного яйца. Впоследствии, проезжая в этом месте, я каждый раз выискивал глазами сливающуюся с камнями птицу. Ей удалось вывести птенца, через некоторое время они покинули "гнездо", и уже больше ничего не напоминало о нем - участок голой тропинки, зачем-то огороженный камнями.

Символ Башкызылсая - 'каменная баба' в Карабузуке. Фото Б. К. Машкова.

Затяжной подъем на Минораташ не располагает к быстрой езде. Конь еле тащился, гладкая летняя шерсть его вначале потемнела, потом появилась пена. Чуть пониже тропы среди арчовника выделялось одно дерево с обломанной вершиной. Грифы оборудовали на нем гнездо: натаскали сучьев, мусора, получилась круглая плоская площадка. С тропы гнездо хорошо просматривалось, вся "семейная" жизнь этих с виду уродливых, но полезных птиц, числящихся санитарами в природе, была как на ладони. В этот жаркий день самка грифа "проветривала" своего потомка: привстала, расправила крылья и накрыла своей тенью серый комочек. В таком виде она выглядела еще уродливее - коленчатое сочленение голой головы и оперенной шеи, жесткие маховые перья, какой-то куцый хвост. Но птице было не до красот, она занималась важным делом - оберегала потомство.

Заглядевшись на грифов, я перестал обращать внимание на тропу и невольно вздрогнул от крика кеклика и хлопанья крыльев. Взрослая птица, а это, несомненно, была мамаша, надеясь, что все обойдется, досиделась со своими кекличатами на тропе до того, что конь чуть не наступил на выводок. Конь заметил ее раньше, теперь, казалось, удивленно взирал на всю бестолковщину, которую затеяла птица. Самка шумно вспорхнула за ближайший кустик, двух-трехдневные поршки - серые комочки - с писком бросились врассыпную, замерли и... исчезли. Только что видел их больше десятка, сейчас же приглядываюсь - и ни одного! Взрослая птица шарахнулась как-то неуклюже, боком, крикнула подранком, как бы приглашая: лови меня!- уводила от выводка. Эти "штучки" давно известны, и я, как мог быстро, стороной объехал выводок и с горки обернулся. Мамаша вернулась к птенцам, подала "команду" и скорым шагом стала уводить их вниз. Птенцы, к которым возвратилась способность двигаться, устремились, едва поспевая, за ней.

Только что выведенных птенцов кеклика можно встретить и в середине мая и в августе. Случается, пара кекликов повторяет кладку, если первая погибнет по какой-либо причине. Выводки, а численность их достигает порой двадцати пяти птенцов, держатся обособленно, в редких случаях можно встретить объединение из двух семей по тридцати - тридцати пяти птиц. Птенцы быстро растут, и уже через полтора-два месяца их с трудом отличишь от взрослых.

На противоположный склон через Сарытопраксай вышли кормиться кабаны. Они вылиняли, зимняя бурая шерсть с них сошла, нарастала короткая, отливающая серебром шерстка. Непривычны и стройны кабаны в этом наряде: при движении шевелятся лопатки, большая клиновидная голова как будто стала еще больше, комично торчат длинные уши, заметнее стал коротенький хвостик, который своими подергиваниями и закручиваниями, кажется, отражает все кабаньи чувства - удовольствие, страх, агрессивность. В бинокль я разглядел полосатых кабанят, крутившихся около двух маток. Матки отличались от остальных взрослых копытных отвислым брюхом-выменем. Стоило кабанихе приостановиться, заняться корешком, тут же два-три кабаненка дотягивались до сосков, пытались чуть ли не на ходу к ним присосаться. Одна кабаниха прилегла набок. Вмиг оба выводка - все одиннадцать детенышей - кинулись к ней. Кому удалось овладеть соском, прилегли с комфортом, если судить по их мгновенной неподвижности. Другие кабанята беспокойно крутились рядом. Вторая мамаша, не склонная потворствовать ненасытным чадам, кормилась сама, отмахиваясь от надоедливых кабанят. Другим кабанам из стада мелкота, видимо, порядком надоела - один из взрослых метра три гнался за кабаненком, тот заверещал. Поддев его рылом, взрослый зверь продолжал кормежку, будто бы ничего не произошло.

Из-за гребня выскочили три волка. Два приостановились при виде кабаньего стада, один хищник с ходу кинулся к крайнему кабану, ухватил его за загривок. Тот завизжал, резко крутнулся, присев на зад, вырвался и бросился догонять других копытных, которые напролом неслись вниз по склону. Однако тревога разом улеглась: волки почему-то не стали преследовать кабанов и по тропе, идущей поперек склона, затрусили неторопливой трусцой. Кабаны перешли на шаг, затем остановились и принялись за прерванную кормежку. Ничем не объяснимы ни поведение взрослых волков, не завершивших охоту, которая началась так удачно, хотя и без подготовки, ни поведение кабанов, не слишком напуганных хищниками. Может быть, волки "пасут" кабанов?

"Путник! Ты как слеза на реснице. Будь осторожен!" Это по-восточному витиеватое предупреждение пришло на ум, когда я попытался проникнуть на гребень Акташа с южной стороны. Акташ ("Белый камень") - хребет, окаймляющий озеро Сары-Челек с западной стороны. Едва заметная тропинка, набитая, по всей видимости, горными козлами, привела на узкий гребень. Слева - десятиметровый обрыв, справа - крутой курум, тянущийся, кажется, до самого озера. Вернувшись, решил при удобном случае попасть в эти места с другой стороны. Об этом вспомнил через полмесяца, оказавшись на перевале Ашу. Подумалось, что отсюда можно добраться и на лошади: в ту сторону вела торная, достаточно удобная тропа.

Остатки озера на плато Сары-Челек. Фото А. Г. Николаевского.

С первой вершинки открылся широкий обзор. На противоположной стороне озера круто вздымались заснеженные и в июне вершины Кызкоргона (в переводе - "Крепость девушек"). Легенда об уединившихся сорока девушках широко распространена в Средней Азии, подтверждением тому служат названия урочищ - Кырккыз, Чильдухтарон. Есть мнение, что на Кызкоргоне, помимо снежных барсов, обитает Сур-ечки ("Серая коза"), прародительница киргизов. Несмотря на родственные связи, Сур-ечки благосклонностью к потомкам не отличается, хитростью завлекла она славного и удачливого охотника Коджоджаша на вершину неприступного "черного камня Аблетим", где он и скончался, не сумев спуститься со скалы. С лесниками я проезжал мимо скалы Аблетим (Афлатун), лежащей в двух десятках километров от озера. Черные, вертикальные, без заметных уступов стены устремились в заоблачные выси. Здесь, у скалы, легенда легко воспринимается былью, тем более что, как хорошо известно, спуск с вершины всегда труднее подъема.

Само озеро тоже овеяно легендами. Сары-Челек ("Желтое ведро", "Желтая бочка") - это, так сказать, бытовое название. На самом деле оно именуется озером Тускаул, и это название приводится на старых картах. Тускаул - герой другого народного эпоса. Совершив ряд славных подвигов, богатырь отошел в иной мир. Его могила - насыпной холм - находится на южном берегу озера, местные жители показывают ее всякому желающему. Но его конь до сих пор жив. Изредка, предпочтительно в сумерках, белая лошадь появляется из глубин озера, объедает траву по берегам. Эта лошадь-долгожитель подпускает к себе человека не ближе, чем на три-четыре километра, при приближении человека опять погружается в водную толщу. Лошадь, оставшись без хозяина, никаких подвигов не совершает, и ей пока что не приписывают аварий, изредка происходящих с плавсредствами на озере. Сознаюсь, мне не довелось увидеть это "земноводное" ни издали, ни, тем более, вблизи. Но местные жители успокаивают: нужно набрать достаточное количество часов пребывания на озере, что в наш век спешки представляется немалым затруднением.

Озеро Сары-Челек. Фото А. Г. Николаевского.

Мифы и легенды - неизменный атрибут любого горного озера; Сары-Челек - не исключение. Одна из легенд, повествующая о громадном змее, якобы проживающем в озере, как-то потихоньку сама по себе заглохла после того, как озеро перестали посещать черные бакланы. Эта птица издали действительно напоминает высунувшуюся из воды змею.

Если к мифам и легендам прибавить полдюжины мелодичных песен о Сары-Челеке, десяток наигрышей-кюев, ежесуточно транслируемых по радио и телевидению, можно понять, почему такое паломничество на озеро жителей не только из района, но и из отдаленных мест Киргизии. Но озеро привлекательно и без рекламы. С вершины оно кажется продолговатой чашей, заполненной синевой, лишь в заливах, на мелководье, водная толща бирюзового цвета. Со следующей вершинки озеро подставило для обозрения другие мыски, заливы, но цвета все те же бирюза, синь.

На берегу озера - ели Шренка. Фото А. Г. Николаевского.

Преодолев ряд плоских вершинок, я въехал в небольшую котловинку. Все понижения в Сары-Челекском заповеднике схожи: родник, заросли борщевика, дягиля, мяты. В недавнее дозаповедное время в котловинке располагалось тырло для скота - выбитое место успело зарасти приземистым, стелющимся горцом, из которого торчали редкие стебли щавеля, трубкоцвета, зверобоя. Сучья на двух арчах, с трудом прижившихся на гребне, были обрублены чабанами на дрова чуть ли не до самых вершинок. Я обошел котловинку. Похоже, тропа здесь заканчивалась. Нужно возвращаться. Но совсем рядом заманчиво сверкала лужицами от недавнего дождя тракторная дорога в Верхнем Кечкильсае. Казалось, спуститься по склону, перейти сай - ничего не стоит. Может, попробовать? К сожалению, я позабыл заповедь: в горах ходить только по тропам. Как обычно, вершины гор уплощены, склоны на спуске становятся все круче, у подошвы, ближе к воде - скалы и курумы. Конечно, пешком эти преграды еще можно преодолеть, но с лошадью... Уступы давались ей с трудом, я повел коня по днищу сая. Но там крупные глыбы замаскированы котовником, ежой, кустиками таволги-спиреи. Обогнув скалу, вспугнул самку горного козла с козленком, но воспринял это равнодушно, так как был занят одной мыслью - как выбраться. Лошадь прыгнула, переднюю ногу заклинило. Умный конь стоял неподвижно. Кляня себя, я принялся разбирать глыбы. В конце концов охромевшую лошадь удалось свести в сай, а там и выбраться на дорогу.

Столько тревог и волнений, пострадала лошадь (хотя и по моей благоглупости), - а в дневнике появилось описание лишь одной пробной площадки. Но зато все осмотрел, имею представление, что такое Акташ - ближний район озера.

При передвижении в горах, будь то в мороз, или жару, или сильный ветер, любой возникший шум требует незамедлительного распознавания. Надо успеть разглядеть, что же явилось причиной шума, и если это животное, которое в считанные секунды может исчезнуть, то по возможности получить от этой встречи побольше сведений, полную информацию.

В жаркий июньский день я поднимался на Кумбель - в переводе означает "песчаная спина". Местность оправдывала название: кое-где росли корявые арчи, щетинились заросли приземистых шиповников, спиреи, в тени прятались куртинки пырея, но в основном взгляд упирался в камни, щебенку, желтоватый песок. Ровный гул летел издалека, внезапно я оказался чуть ли не в центре, не успев сообразить, чем же вызван шум. Что-то знакомое! Такой шум стоит на пасеке. Да, снизу из сая налетел рой пчел, вихрем крутнулся над гребнем, чуть отвернул от прежнего своего направления, полетел вдоль гребня. Я провожал его взглядом, полагая, что рой вот-вот скроется из виду. Но пчелы облюбовали вековую арчу с толстым суковатым стволом. Выпавший сучок обозначал вход в дупло. Пчелы устраивались "бородой" рядом с летком, отдельные пчелки влетали в дупло и так же споро выбирались обратно. Когда я подошел ближе, половина пчел еще роилась, в "бороде" скопилось добрых полведра насекомых. Пройдет час-другой, и пчелы займут новое жилище, начнутся нескончаемые летние работы по отстройке сотов, выведению молодых пчел, запасанию кормов. Взяток длится месяц-другой, а корм должен быть запасен на остальное неблагоприятное время. И зимой, сгрудившись в клубок, пчелы тем и согреваются, что потребляют корм.

Пчелы - полуприрученные животные: сегодня они живут в благоустроенном улье, завтра отделившийся рой заселяет щелястое дупло, живет, обходясь без забот человека (иногда чувствует себя даже лучше - какой пчеловод еще попадется!). Появившись с помощью человека в Средней Азии немногим более века назад, пчелы за десятилетия самостоятельно освоили горы до самого холодного высокогорья (однажды я видел осевший на гнездование рой на Кызылнуре на высоте 3000 м). Им полюбились арчовники, где можно без особых хлопот отыскать подходящее жилье. Впрочем, пчелы заселяют также дупла лиственных деревьев и расселины в скалах. Естественно, что дикий мед пришелся по вкусу зверю, которого считают везде специалистом по пчелам, что и отражено в его имени, - медведю. Найдя заселенную пчелами арчу, медведь не уйдет, пока ее не разгромит, в буквальном смысле этого слова. Однажды в Майдантале мы наткнулись на такое дерево - половина его ветвей еще недавно зеленела. Сучья и обломки ствола были разбросаны, торчал лишь пенек до полутора метров. "Молния?"- начал я строить догадки. Лесник посмеивался: "Сильнее молнии - медведь!" И указал на кусочки темного воска, жирными пятнами приклеившиеся на камнях, и на медвежий помет, кроме воска ничего не содержащий.

Охочим до меда одичавших пчел проявил себя и неутомимый лесной зверек каменная куница. На своем охотничьем участке она обследует все деревья, все расселины в скалах и, если где-то стенка окажется непрочной, - разломает, выгрызет, а все-таки доберется до сладкого корма.

Каменная куница - редкий и скрытный зверек, ведет ночной образ жизни. Фото Е. И. Соина.

Как-то директор заповедника вызвал к себе таксидермиста: "Нужно пополнять музей природы. Хорошо бы, пока пчелы не залили гнездо нектаром, срезать на участке и оформить в разрезе пчелиное гнездо. Есть на примете дуплистая ива, недавним паводком подмыло, и она все равно вот-вот упадет".

Хорошо сказать "срезать"! А пчелы? Они же жалятся! Запасшись бруском горючей серы, дымарем, лицевыми сетками, мы пришли с пилой к иве. Она склонилась вдоль берега. Пчелы, возбужденные ненормальным положением летка, как нам казалось, все грудились у летка и за взятком не летели. Пришлось ждать ночи. С помощью дымаря стали напускать в леток сернистого дыма, но скоро обнаружили, что вонючий газ выбивается снизу из нескольких щелей. Оттуда же полезли и квелые пчелы: нечаянно прижмешь - ужалит, но сама не взлетает, сидит очумелая. Полночи прошло в схватке с пчелами. К утру их стало меньше, и с немалым трудом мы перепилили в двух местах дуплистое дерево. В глубине дупла в беспорядочном прикреплении блестели свежей побелкой соты. "Работы много, - прикидывал таксидермист, - довезти в сохранности до музея, удалить погибших пчел, а также оставшихся в части сотов личинок и куколок. Музейный экспонат не должен гнить!"

В тот день маршрут намечался безлошадный: конюх, выгнав три дня назад табун в Турарык, отправился на сенокос, лошади разбрелись, никто не знал, где они находятся. Вместе с приданным мне лаборантом Курмамбеком Мырзатаевым я решил пройти вверх по Бахчобсаю и к полудню вернуться. Перед подъемом стал пристраивать рюкзачок на дерево - придется к нему же возвращаться.

- Не надо вешать. Здесь ходит абдыкайши.

- Ну я повыше прикреплю.

- Все равно достанет!

Небольшой словарный запас, а также изрядная доза насвая^*, заложенная за нижнюю губу, делали Курмамбека немногословным. Что за зверь "абдыкайши", я не стал расспрашивать, боясь прослыть неосведомленным. Так, с рюкзаком, благо он был легким, и пришлось одолевать гору.

^* (Насвай - смесь табака и других компонентов.)

Значение непонятного слова разъяснилось к концу того же дня. Тропа выводила на дорогу, и, приближаясь к ней, мы услышали шум, резкие, злые крики.

- Абдыкайши шумят, - разъяснил Курмамбек, и в голосе его слышалась и ирония и укоризна.

Перегородив лошадью дорогу, лесник Батырбек Токторалиев не пропускал целую толпу молодых людей, у которых, как выяснилось, не были как следует выправлены документы. В конце концов экскурсанты отрядили одного представителя в контору, остальные занялись делом по душе: кто играл в волейбол, кто напевал песню под гитару.

Сары-Челек - средоточие красот - летом испытывает наплыв туристов, организованных и самодеятельных, экскурсантов и просто отдыхающих. Местные жители отнесли всех их к последней категории, переделав при этом на киргизский лад трудное русское слово. Противоречия между местными жителями и приезжим туристско-отдыхающим праздным людом начинаются уже на уровне одежды. Отдыхающий считает, что для здоровья и общей пользы нужно загорать, принимать воздушные ванны, и поэтому оставляет на себе одежду, которую с большой натяжкой можно отнести к минимуму. Лесник или рабочий в заповеднике (как и в соседнем лесхозе) чуть ли не все жаркое лето, трудясь в поте лица (в буквальном смысле) на сенокосе, озабочен необходимостью ограничения влагопотерь из своего бренного организма и поэтому строго следит, Чтобы как можно меньше оставалось неприкрытого тела. И все это основывает на многовековом опыте своих предков. Соответственно и смотрят отдыхающие и местные "работяги" друг на друга все равно как на инопланетян. Экскурсанты, "дикие" туристы, вырвавшись на лоно природы, считают, что законы остались где-то позади, в очагах цивилизации; лесники, приставленные к "исполнению", напичканные разными лесными инструкциями, наставлениями, поражаются правовой безграмотности приезжих, всеми силами стараются их ограничить, "не пущают"...

Однажды на озере Сары-Челек лесник Чукетаев заметил медленно плывущее сооружение. В бинокль разглядел самодельный плот с туристами. Туристы, пользуясь вместо весел досками, выгребли уже далеко от берега, когда к плоту - четыре бревна, связанных ивовыми прутьями, - подскочила моторка. После разговора на повышенных тонах одного туриста пересадили в моторку, а плот подцепили на буксир. Моторке сообщили приличную скорость, и плот начал рассыпаться. Кое-как добрались до берега, Чукетаев самолично демонтировал топором плот, со скандалом усадил проштрафившихся в грузовик и отправил вниз, наказав шоферу нигде не останавливаться до самого КПП.

Все приезжающие в Сары-Челек, забываясь, собирают букетики цветов. "То, что растет, - не мое, а что в букете - моя собственность!" Владение красотой считается почему-то особым шиком. Добро бы в букет попадали такие распространенные растения, как лапчатка азиатская, зверобой пронзеннолистный, но ведь нередко стараются уничтожить красивоцветущие растения, многие из которых особо охраняются, занесены с этой целью в Красную книгу СССР или Киргизской ССР: "заготавливаются" все виды тюльпанов, срываются соцветия - "лисьи хвосты" эремурусов, выдираются пионы...

Тюльпан Кауфмана. Фото А. Г. Николаевского.

Чаткальский заповедник поставлен в гораздо более благоприятные условия: здесь разрешен лишь ограниченный допуск научных экскурсантов, с годами прекратилась студенческая практика (по причинам, не зависящим от заповедника), редкими стали на полевой базе заповедника отдыхающие. Конечно, в заповеднике охрана растений, как и животных, поставлена строже, чем на соседних территориях. Стоит сравнить, что имеется в пределах заповедника и что осталось, например, на землях соседнего лесхоза, призванного также охранять и животных и растения. Массовые заготовки пищевых растений - лука-матора и ревеня-ревача - привели к их исчезновению, и весной в период сбора целые толпы сборщиков, как местных, так и приезжих, пытаются проникнуть в Башкызылсай на заповедную территорию.

По-прежнему в больших объемах заготавливается сено в Сары-Челекском заповеднике; выкашиваются все удобные для транспорта луговины и лесные поляны. Сено идет на подкормку зубров и оленей, лошадей (зима ох как длинна в Сары-Челеке!), много травы выкашивается для скота местных жителей села Аркит (часть из них работает в заповеднике). Сенокос никак не согласуется с режимом заповедности. Правда, одно время пытались обосновать необходимость выкашивания (раз в несколько лет) для сохранения сложившихся луговых и степных систем, но обнаружилось, что "сложившиеся" - это тоже созданные человеком, вовсе не коренные экосистемы, по этой причине они не подлежат сохранению в заповеднике. Сенокосные участки резко отличаются от смежных, нетронутых: хотя продуктивность травостоя на них выше, но для них не характерно разнообразие видов и жизненных форм, следовательно, они менее устойчивы. Сенокосные участки с особой охотой перерывают кабаны, после них на пороях появляются сорничающие травы: щавель, трубкоцвет, душица. Из-за сенокошения и кабаньих пороев в Сары-Челеке исчезли ячменевые луга, деградируют высокотравные луга из ежи и пырея.

Восстановление растительности в условиях заповедания - долгий процесс с непредусмотренными зигзагами, возвратами, отступлениями. Конечно, за годы заповедания общее состояние растительности как в Чаткальском, так и в Сары-Челекском заповеднике значительно улучшилось, увеличилось покрытие травостоя, разнообразнее стал видовой состав. Однако и сейчас, по прошествии двадцати лет после прекращения выпаса, можно без труда обнаружить места былых стоянок скота по зарослям низкорослых горцов, на склонах прослеживаются горизонтальные тропки, набитые в свое время при пастьбе, в травостое доминируют непоедаемые и малопоедаемые растения. В среднегорном поясе Башкызылсая пырейники и сообщества из зонтичных зарастают шиповниками, таволгой, боярышником. На ход восстановительных процессов неблагоприятно воздействует человек - у западной границы Башкызылсайского участка по днищам саев буйствует повилика, сохнут от ржавчинных грибков боярышники и арчовники. Близостью Ташкентского оазиса с его интенсивным сельскохозяйственным производством, развитой индустрией можно объяснить повышенное содержание в отдельные сезоны в атмосферном воздухе, причем в границах заповедника, вредных загрязняющих веществ.

Чаткальский биосферный заповедник. Арчовники Башкызылсая. Фото А. Г. Николаевского.

Что мешает нормальному ходу процесса восстановления в условиях заповедности? Еще несколько десятилетий назад все причины сводили к неупорядоченному туризму, хозяйственному использованию ресурсов... Добрые, старые времена вспоминать сейчас приятно. Ныне организовывать, направлять восстановительный процесс в заповеднике стало гораздо труднее. А в будущем, надо полагать, работа заповедников еще более усложнится, и, пожалуй, не обойтись здесь без прогнозирования, без учета всего комплекса проблем, которые "работают" сейчас и возникнут в будущем.

Лето в высокогорье - самая замечательная пора. Наконец-то пришло тепло, дожди редки. Пышный травостой одевает пологие склоны и увалы. Луга в цвету. Звери, покончив с линькой и приучив к самостоятельной жизни молодняк, лениво благоденствуют, чередуя кормежку, отдых, а копытным еще забота: нужно изредка посещать солонец.

В один из июльских дней я пробирался на коне в верховья Терексая. Далеко внизу остались последние березы, каменистые осыпи-курумы чередовались с гераневыми и тарановыми лугами, залитыми цветущим разнотравьем. По саю, слева от тропы, сплошной полосой тянулись грязноватые залежи снега - остатки лавин. Местами они прерывались, и из этих разрывов доносился рев горной речки. Конь, привычный к затяжным переходам, неторопливо вышагивал по тропе. В какой-то момент мерин навострил уши, уставился вперед и даже приостановился. Что его могло так заинтересовать? Я спрыгнул с седла, так как пользоваться биноклем на коне не всегда удобно: животное дышит, дрожит, и поле изображения колеблется. С трудом я обнаружил в полукилометре в зарослях кустарника медведицу с медвежонком. Конечно, они нас не заметили, были заняты кормежкой на первой ягоде - жимолости с красными плодами. Плотная, низенькая медведица с пышной палевой шерстью стояла на задних лапах, а передними притягивала ветви и обирала пастью редкие ягоды. У медвежонка, который был величиной с небольшую овечку, пока что ничего не получалось - он не мог дотянуться до плодоносящих веток, а если дотягивался, то ягоды осыпались от резких движений. Детеныш крутился рядом, мешал мамаше, и раза два она его шлепнула. Неспешно передвигаясь, звери скрылись за скалой.

Конь ступил на снежный завал. Где-то под толщей снега стремительно неслась вода. Надо быть внимательным: по характеру снега можно определить, насколько безопасен впереди путь. Вновь остановился конь. Я поднял голову: метрах в пятидесяти полусидел-полулежал, привалившись к большому камню, молодой, года на три, медведь. Грязью измазаны были не только бока, но и "манишка" - светлый треугольник на горле. Зверь, как мне показалось, с интересом разглядывал нас. "Не видел раньше людей", - мелькнула мысль. Маленькие глазки, черный принюхивающийся носик, на спине - коричневая с отливом шерсть. Нет, медведь не намерен убегать! Подтверждение этому - ленивая, барская поза. Минут пять длилось взаимное (включая и коня) разглядывание. Медведь отвлекся и стал откапывать какой-то корешок, временами бросая короткие взгляды в нашу сторону. Я поехал дальше.

Еще двести метров снега и цветущего луга, и тропа уперлась в крупноглыбистую осыпь. Дальше следовало идти пешком. А с конем что делать? Что будет, если медвежье любопытство перейдет в агрессию? Привязав коня, я минут пять еще посидел рядом. Медведю в конце концов надоело столь редкое для него зрелище, и он побрел вверх по склону. Я закинул за спину ружье, направился по своим делам в противоположную сторону.

Грандиозное зрелище - сход снежной лавины в горах! Лавины обычно сходят в феврале. Весной все высокогорные саи, днища ущелий, широкие поймы рек забиты снегом. На спусках до высоты 2300-2400 м на протяжении пятидесяти километров можно скользить в сапогах, как на лыжах. Лавинный снег отличается от обычного, что покрывает склоны зимой. Лавинные остатки спрессованы, снег не проваливается под тяжестью лошади с грузом. Идеальная, как будто, дорога. Но лавина, успокоившись на дне ущелья, по-прежнему представляет опасность. Кое-где от завихрений снег укладывается неплотно, остаются пустоты. Еще большую опасность представляют источники тепла, которые, действуя снизу, образуют пещеры. В полостях со стенок и потолка беспрерывно льет вода. Тепло дают струи родников, скалы, продолжающиеся под снежной толщей, - нагреваясь на солнце, камень хорошо проводит тепло. Местами мощность снежных отложений достигает пяти - десяти метров. Легко представить, какие грандиозные пещеры вытаивают за лето в снежной толще! Определить, где находятся полости, нетрудно, но при передвижении нужна постоянная внимательность. Однажды в августе в Кульдамбесе, где выпасалось молочное стадо заповедника, бык, доведенный до крайности кровососами, выскочил на снежник, провалился и сломал ноги - пришлось прирезать. Дикие звери избегают передвижений по лавинному снегу - следы обычно идут поперек "языка" из снега, и только медведь, ублажая свою откровенную лень, бродит по тропам, набитым человеком, и по спрессованным снежникам.

Июль. Остатки пригребневого снежника в высокогорье. Фото А. Г. Николаевского.

Приходит лето, и из снежной толщи вытаивают комья земли, мусор, камни, обломки деревьев. Поражаешься необузданной силе природной стихии: лавина порой переносит многотонные скалы, выворачивает с корнем громадные арчи, валит в пойме березняк. В одну из зим сошедшая лавина запрудила русло Терексая, образовалось временное озеро, а река в конце концов ушла в сторону, что в горах - редкое явление. Ежегодно проходя по одному и тому же ложу, лавина препятствует образованию и отложению мелкозема - основы почвы, которая в горах не отличается мощностью. С первого взгляда на склоны гор в Кольдын-баши заметно, что полосы ельника перемежаются лентами тальвегов-лощин, по которым ежегодно сходят лавины. Порой из снега вытаивают части туш горных козлов: целого козла не встретишь - так его ломает и рвет лавина. Чаще же встречают рога, вернее, чехлы от рогов горных козлов.

Остаток лавины - осколок зимы! На окружающих склонах властвует летняя засуха, а на приснежной лужайке - ранняя весна. Талая вода, потоки холодного воздуха - холод ощущается даже в яркий солнечный день. Но человек пришел и ушел, а растениям нужно приспосабливаться к таким условиям. В местах ежегодных отложений снега постоянно встречаются кисличка, мята, котовник, лапчатка, лютик, некоторые альпийские мятлики - эти растения выдерживают холодный режим. И чем позже вытаял участок, тем беднее представлен он видами растений. Интересно сравнить потребность в тепле для одних и тех же растений. Для этого применяется такой показатель - сумма накопленных средних суточных температур от 0 до 5 °С. К моменту зацветания недотроги в ореховом лесу накапливается почти 1000 °С, а на приснежной лужайке для начала цветения той же недотроги требуется сумма температур в два раза меньшая. Вегетационный период на вытаявших участках земли как бы съеживается: травы проходят свой цикл в полтора-два раза быстрее, прихватывая при этом и холодную высокогорную осень. Склоны порыжели от летней засухи и первых осенних заморозков, а на лужайках, на дне саев - яркая зелень, цветение трав, гудение пчел, прилетевших за взятком. Пчеловоды уже с середины лета стараются перебросить свои пасеки поближе к снежным завалам.

- Волки задавили Серого! - с порога известил возбужденный конюх. Все, кто находился на полевой базе, были ошеломлены его сообщением. Погиб хороший ездовой конь, хотя уже и староватый. До этого волки часто покушались на молодняк, но чтобы взрослого мерина - это было впервые. Известно было и другое: конюх не слишком хорошо исполнял свои обязанности, происшествий на его счету хватало, но большую их часть он пытался свалить на волков.

На крутых склонах Шавазикалонсая следы Серого не сохранились, восстановить картину трагедии невозможно: мерин погиб пять-семь дней назад. Но волчьих следов - ни свежих, ни давних - мы также не нашли. Зато все вокруг было исхожено медведем. Темная окраска медвежьего помета (а его-то было предостаточно!) не оставляла сомнений, кто обгладывал лошадиные кости. Конечно, прикончить Серого медведь не мог, и приписать медведю такой "подвиг" было бы уже слишком! Если и есть какой-нибудь недостаток у этого увальня, кроме его лени, так это - жестокий аппетит!

Конюх показывал на какие-то затертые следы, по его мнению, их можно было принять за волчьи; лесник обхода, где случилось происшествие, вяло поддакивал. Лесничий тоном, не терпящим возражений, приказал выставить петли и капканы на волков ("хватит терпеть от них ущерб!"). Мои доводы в защиту медведя, который может "обуться" в волчий капкан, все выслушали вполуха. Конечно, медведь в состоянии стряхнуть, избавиться от любого капкана - уж так устроены его лапы, - но от неожиданной боли может испугаться и унести орудие лова за десятки метров. Капкан может просто потеряться. Чтобы снизить эту вероятность, я все-таки настоял отказаться от установки капканов, предложил наладить две-три петли из тонкого тросика на лазах, которыми медведь не пользуется. Выбрав петли из самого тонкого тросика, какой еще может выдержать волка, мы уже в сумерках возвратились в Шавазикалонсай, чтобы установить их на ночь.

На подходе из сая вспугнули медведя. Черная в сумерках фигура пружинисто проскочила метров сто по крутому склону, зверь добежал до первых арчей и... спрятался за одной из них. Такого никогда не было - обычно, если медведь убегает, то одолеет любой крутой и протяженный склон, пока не скроется за гребнем. Лесник, посмеиваясь, объяснил, что уже два года в его обходе держится "полудомашний" медведь, который не слишком-то пугается человека. Я и сам слышал о его не совсем обычном поведении: на закате выходит к пасекам, что находятся в четырех-пяти километрах от границы заповедника, долго их разглядывает, посещает виноградники на окраине кишлака. Громадные пастушеские собаки из совхозной отары однажды вчетвером (два щенка-полугодовика не в счет!) застали на сопредельной территории врасплох мишку, подняли хай, гнали его километра полтора. Конечно, такое поведение медведя на границе заповедника надо считать легкомысленным, но он сам, видимо, считал его в порядке вещей. "Не стреляли в него пока еще браконьеры", - объясняли причину лесники.

Уже в темноте мы установили петли. Я посоветовал леснику заузить отверстия, чтобы медведь, поимей он такое желание, не смог просунуть свою широкую морду в петлю.

С утра на осмотр самоловов послали лаборанта, молодого парнишку. Вернулся он довольно скоро, всем видом выражая возбуждение. На вопрос: "Как там?" ответил: "Не видел, не знаю!" Из расспросов выяснилось, что на подходе он услышал жуткий рев, в сай, естественно, спускаться не решился, и кто там сидит, не имеет понятия. Закрались недобрые предчувствия. Схватив ружья, мы впятером добрались до злополучного места. В петле, конечно, сидел "полудомашний" медведь. Как он туда проник - одному богу известно! Тросик портупеей охватывал голову и одну переднюю ногу. Зверь бесился уже давно: все кустики шиповника по соседству были изломаны, изгрызен стволик клена, за комель которого был прикреплен тросик. Увидев нас (мы предусмотрительно остановились в ста метрах), зверь стал рваться с удвоенной энергией. Чем ему помочь? Отсечь пулей тросик от клена? Ничего не придумав более толкового, наш самый меткий стрелок изготовился к стрельбе. Но, кажется, усилия зверя были близки к успеху. Сильный рывок, и тросик, перекрутившись, лопнул в том месте, где чаще скользила удавка. Какое-то время медведь стоял, казалось, еще не веря в освобождение. Тросик, запутавшись в шерсти, повис на одном плече. Но вот свалился и он, а медведь, развернувшись, на махах ринулся вниз по саю. За поворотом стих и шорох.

Я спустился в сай снять оставшиеся две петли. Конюх и лесничий виновато прятали глаза. Теперь и они поняли, что вину за гибель коня ни на медведя, ни на волков возложить нельзя.

...А медведь снова стал диким. Его через месяц видели в Мурадоке, узнали по истертому тросом плечу. К Шавазикалонсаю он больше не приближался.

Летний день клонился к вечеру, но мы с лесником Раманом Кушваковым все еще надеялись, что из поселка Аркит (неофициально его именуют Сары-Челеком) возвратится моторист катера. На оснащенном мотором плавсредстве мы рассчитывали перебраться на другой конец озера -- в Голову озера. Перспектива добираться семь с половиной километров на весельной лодке нас не устраивала. К тому же уключины на лодке расхлябаны, да и подтекает она слегка.

Озеро лежало у наших ног - спокойное, безмятежное. Сквозь прозрачную толщу вод темнело дно на больших глубинах, берег провалом уходил в бездонную глубину. В зеркале озера, казалось, отражались не только ближние крутые склоны, заросшие пихтой и елью, но и дальняя громада водораздела Чаткальского хребта с заснеженным четырехтысячником - вершиной Музтор. Погода установилась ясная, дождей, обычных для Сары-Челека в первой половине июля, в этом году не было почти две недели: началась летняя засуха. На южном берегу озера Сары-Челек, по берегам мелких озер Сары-Челекского плато побурели рослые, раскидистые ферулы и прангосы, под их прикрытием зеленели душица, солонечник, чабрец, вика.

Утро на Сары-Челекском плато. Фото А. Г. Николаевского.

Изменилось поведение маринки. Ее косяки неподвижно стояли у берега, и рыба не обращала внимания на самую роскошную, по мнению рыболовов, приманку (только моторист Петр Бабич знал "секрет" и всегда был с рыбой). За косяком рыбы можно наблюдать с берега пять-десять минут: маринка неподвижна, все головы направлены в одну сторону. Но вот по какой-то причине, непонятной для наблюдателя, косяк делает резкий поворот "все вдруг", головы направлены уже в другую сторону, опять нескончаемая неподвижность. Это спокойствие озера, медлительность косяков маринки привораживает - можно часами сидеть на берегу, не ощущая ни скуки, ни чувства потерянного времени.

В конце концов, не дождавшись моториста, мы изменили решение, покидали в лодку свое имущество, кое-как приладили к уключинам весла и, отчалив от пристани, направили нос лодки к первому мыску. Из сторожки запоздало выскочил лесник Борубек Чукетаев, проживающий с весны до осени в озерном обходе, крикнул: "Куда пошли - к ночи будет ветер!", долго стоял на берегу, глядел вслед. Его слова стали сбываться за первым же поворотом. Озеро здесь сузилось до пятисот метров, от прежнего спокойствия не осталось и следа - ветер дул встречь с вершины Музтор, гнал длинные барашки. Мы налегли на весла, но неуклюжая лодка - продукция лесопилки заповедника - парусила и не слишком бойко подавалась вперед. За вторым мыском стало ясно, что мы переоценили свои силы. Ветер дул порывами, грозя развернуть нашу посудину. Пришлось пристать к берегу, привязать лодку к стволу ели.

Склон был каменистый и настолько крутой, что даже под кронами елей нельзя было найти сколько-нибудь ровного места. Не держался под кронами и мягкий опад - одни корни, камни. К тому же выяснилось, что Раман не захватил с собой спального мешка, надеясь обернуться за один день. Быстро темнело, ветер буйствовал. О чае нечего было и думать. Я прикорнул к стволу со стороны склона, Раман облюбовал комель соседнего дерева, организовав себе подобие постели из жесткого лапника, куртки и плаща. Часа два мы пытались задремать. "Может, привязаться к дереву?"- мелькнула мысль: чуть отключишься - начинаешь скользить по склону.

Сквозь шум ветра донесся стук мотора. Катер проскочил в двухстах метрах, ушел к головной части озера. Мысли лениво текли сквозь дрему: "Моторист приехал. Зачем понадобилось ночью мыкаться по озеру?" К утру удалось чудом заснуть. И сразу побудка - катер идет. Моторист заметил лодку и подруливал к нам. Оказывается, ночью, беспокоясь о нас, Чукетаев уговорил моториста отправиться на поиски. Полночи они раскатывали по озеру, кричали, потом где-то приткнулись, соснули пару часов, а на рассвете нашли нас.

Мотор - не то что пара весел! Катер гнал упругую волну, ветер по-прежнему неистовствовал. По небу ползли рваные облака: стихнет ветер - будет дождь, но, наверное, одним-двумя ливнями засуха не прервется.

Петр Бабич пытался перекричать шум мотора, показывал на утес, вздымающийся из озера. На его вершине стояла самка горного козла киика, у ее ног крутился козленок-сеголеток, уже довольно большой. Коза, казалось, была занята своими делами, не обращала на катер внимания. Из слов моториста я разобрал: "Как иду катером, всегда эта семейка встречает, то на этом, то на соседнем утесе. Остальные козлы еще весной ушли ближе к вершинам".

На берегу перекусили. Я передал через моториста просьбу выслать с кем-нибудь оседланную лошадь, надеясь возвратиться через перевал Ашу. Взобравшись на склон, с ближней пробной площадки я долго наблюдал за катером. Сверху он был похож на жука-водомера с длинными усами-волнами. Сзади катера покачивалась лодка. Караван свернул за мыс, оборвался слабый шум мотора, на склоны и долины снова легла тишина.

Мустафа в кишлаке считался не от мира сего - он был охотником. Если подойти строго, - даже не охотником, а браконьером, так как добыть зверя или птицу, не нарушив многочисленных запретов, как решил для себя Мустафа, невозможно. Сутки дежурства сторожем, трое суток отдыха - времени девать некуда. Жена его пилила: люди подряжаются строить, берут в совхозе участок виноградника для ухода, человек помахал сезон-другой топором или кетменем, глядишь, раскатывает на собственных "Жигулях". Мустафе ничего не надо - ружье за плечо и шастает вдоль границы заповедника. С некоторых пор Мустафа стал заглядывать и внутрь, спускался с гребня в какой-нибудь сай, высиживал, высматривал. Отметив однажды, как кеклики стайками слетались на водопой к "зеркальцу" воды (ниже ручей исчезал в камнях), он оборудовал рядышком засидку, приспособился с помощью рычагов накрывать сетью обалдевших от жажды птиц. Засидка была устроена в стороне от троп, в округе нигде больше не было воды, и Мустафа на долгие годы вперед рассчитал, сколько же он возьмет кекликов в летнюю засуху. Каково же было его негодование, изумление, смешанное со страхом, когда однажды, придя на "свое" место, он обнаружил развороченную засидку, расширенную и выложенную глиной лужу! Несколько лужиц блестело ниже по течению. На месте засидки шутники (конечно, это были лесники заповедника) установили крест, как бы положив конец всей затее браконьера.

Что с лесниками шутки плохи, Мустафа понял, когда у него погибла собака. Он приобрел собаку по случаю; хозяин сказывал, что порода у пса фокстерьер, но от фокса у него осталась, может быть, только страсть к заползанию в норы, а внешностью он смахивал на обыкновенную дворнягу. С ней Мустафа сумел добыть только двух барсуков, но тут его угораздило встретить лесников. Он заметил трех всадников в редком арчовнике за двести метров. Не выяснив, заметили ли они его, Мустафа на всякий случай решил припрятать под арчой ружье. Собака, про которую он впопыхах забыл, грелась на солнышке. Первая пуля, выпущенная из карабина (лесники были вооружены списанными кавалерийскими карабинами), ударилась о камень и, противно взвизгнув, отрикошетила в небо. После второго выстрела собака, коротко вякнув, свалилась замертво. Вне себя от ярости, Мустафа выскочил из укрытия, принялся честить лесников. Те не остались в долгу и, поскольку браконьер примелькался и порядком надоел, составили акт о нарушении. Мустафа подал заявление в милицию. "Сегодня собаку, а завтра человека, да?!" - вопрошал он участкового инспектора, добрейшего Валиджона Хашимова, которому было переадресовано заявление. Капитан обещал не откладывая разобраться, наказать по всей строгости лесников за превышение. Вызванные лесники, кряжистые мужики из таджикского кишлака Невич, в один голос утверждали, что человека они в тот раз не видели, а собаку... стрелять бродячих собак им положено: начальство требует. И невинно глядели на участкового и на Мустафу, который сидел в соседней комнате за открытой дверью. Валиджонака понимал, что лесники попросту темнят, что отличить по поведению бродячую собаку от охотничьей, имеющей хозяина, пусть даже такого, как Мустафа, не так уж сложно. Но принял версию лесников, поддержал акт заповедника о штрафе за нахождение на территории без разрешения администрации. Напоследок капитан молодцевато щелкнул каблуками, сделал строгие глаза: "Гражданин Абдуллаев, делаю вам официальное предостережение. Ваша нынешняя дорога прямиком ведет в тюрьму!" И хотя сидеть было неудобно перед стоящим в струнку милиционером, Мустафа, ошеломленный серьезностью обхождения, еще минуты две проторчал на стуле, потом подхватил документы и сразу же направился в сберкассу вносить две десятки штрафа.

С лесниками - дело ясное. Но был случай, о котором Мустафа старается не вспоминать, и связан этот случай с работницей заповедника. Мустафа вдруг узнал, что, по слухам, есть в заповеднике люди, которые присматривают, как растут деревья и кустарники, как ведут себя звери и птицы. И за это им еще зарплату дают! Мустафа чуть ли не всю жизнь приглядывается к зверям, а его, кроме штрафов, ничем не балуют. Таких людей знакомый рабочий из заповедника называет "наушники" (научники). Вот однажды идет Мустафа тропой по своим делам, а из-за поворота на лошади выезжает "наушница", женщина-подросток. На лошади сидит криво, очки в пол-лица. Увидела браконьера и спокойненько повернулась назад, кричит: "Хасан-ака^*, Хатам-ака, что же вы отстаете?! Здесь браконьер объявился, задержать надо". Сколько там за поворотом было еще людей, Мустафа не стал разбираться, а кинулся в ближние скалы: там конным делать нечего. Что-то там кричала женщина, Мустафа не особенно вслушивался, прыгал по скалам, как козел, поясной платок с лепешкой потерял. Огляделся на безопасном месте, а лесников, оказывается, не было, всю комедию разыграла "наушница". Еще и пригрозила: уходи, мол, из заповедника, следом за мной взаправду едут лесники, примут к тебе серьезные меры.

^* (Ака - уважительное обращение к старшему ("брат").)

А сейчас Мустафа сидит на скале и решает трудную задачу. Внизу, всего в сороках метрах, бродит громадный кабан-секач. В руках браконьера малокалиберная винтовка ("мелкашка"), бесшумная при стрельбе и по этой причине предпочитаемая при заходе в заповедник. Одной пулькой из нее такого огромного кабана не уложишь. Но у Мустафы опыт есть: первый выстрел останавливающий, второй обездвиживающий, третий добивающий, в упор. Главное - выцелить убойное место. Хорошо бы попасть в ухо. Но не в этом трудность - нелегко будет вынести добычу, все-таки в живом весе кабан тянет, наверное, на полтора центнера. То, что жена на порог не пустит с кабанятиной (мусульманские традиции живучи), мало беспокоило браконьера: у него всегда в запасе была куча нереализованных "заявок" со стороны. Не застала бы лесная охрана. Мустафа пригляделся: конные тропы, к которым лесники обычно приурочивают свои маршруты, далеко. Все благоприятствовало предприятию. Кабан, не подозревая, какая ему готовится участь, спокойно рылся внизу. Мустафа наконец решился, дослал патрон в патронник.

Эта винтовка-мелкашка испортила ему много крови. Досталась она ему в те давние времена, когда с оружием, будь то гладкоствольное или нарезное, допускались большие вольности. И конечно, его мелкашка нигде не была зарегистрирована, больше того, если бы в органах узнали о ее существовании, да еще у Мустафы, отъявленного браконьера, - не миновать бы ему уголовного дела. Последние годы браконьер стал ее прятать в заповеднике: то в дупле арчи, то в скальной расселине. Однажды осенью, возвращаясь ночью с "дела", сунул винтовку в промоину, прикрытую густой травой. И так сложилось, что вернуться в эти места он смог только зимой. Сунул руку под высохшую, сбитую в войлок траву и похолодел: мелкашки там не оказалось. Не иначе, кто-то наткнулся. С тяжелым сердцем он ушел тот раз домой. Стал прислушиваться к разговорам, может, кто и проговорится об удачной находке. Но было спокойно, счастливчик не объявлялся. В марте, когда сошли глубокие в ту зиму снега, Мустафа вновь наведался в злополучное место. Радости его не было границ: мелкашка, изрядно поржавевшая, с обгрызенным мышами ремнем, лежала на виду, в десяти метрах от промоины. Видимо, медведь, а может и барсук, заинтересовавшись неизвестным предметом, уволок винтовку из укрытия, потом ее прикрыл снег, и так она пролежала до весны. Затвор, положенный на сутки в очищенный керосин, щелкал по-прежнему без осечки. Но Мустафа стал строже относиться к оружию, прятал запрещенную винтовку в расселину, почти целиком прикрытую стволом растущей арчи.

Резким щелчком прозвучал выстрел, и почти одновременно кабан прыгнул вниз, свалился с двух уступов, но, с трудом встав на передние ноги, поволок зад вниз, подальше от опасности. "Сломал в падении хребтину. Сейчас ему в то же ухо добавлю", - Мустафа скакал вприпрыжку за добычей. Соблюдая осторожность (кабан опаснее медведя! - охотники-зверовики уверены в этом), браконьер вплотную подошел сзади сбоку и выстрелил. Это только подстегнуло кабана. Резким движением зверь развернулся и, подтягиваясь на передних ногах, в два прыжка-ползка дотянулся до человека. Оторопев от такого поворота событий, браконьер попятился, зашуршала щебенка под ногами, и он осел, почти упал. "Конец!"- пронеслось в голове; инстинктивно выставил винтовку вперед для защиты. Кабан злобно сверкнул глазками, но силы в его движениях не было. Мощный клык скользнул по металлу, коснулся пальцев, удерживающих винтовку, и зверь отпрянул. Со стороны это выглядело, наверное, забавно. Кабан, еле волочащий свое тело, полулежащий-полусидящий человек, отбивающийся от зверины. Но Мустафе было совсем не до смеха. Облегчение пришло, лишь когда после двух выстрелов в голову кабан, наконец, затих. Мустафа вытер холодный пот со лба, хотя светило закатное июльское солнце и было довольно жарко. Минут десять он сидел неподвижно, приходил в себя. "Больше никогда не пойду на секача с мелкашкой!" - дал он себе зарок.

Затем сноровисто принялся за работу. Кабан был настолько тяжел, что браконьер с трудом смог повернуть добычу, установить на хребтину, подперев с боков камнями. Хотя до гона было далеко, калкан - броня спереди под шкурой - не поддавался ножу. Мустафа кое-как двумя руками вогнал нож в грудину. "Ну вот, а еще говорят, что раньше были такие джигиты - с седла на полном скаку кинжалом убивали кабана. Может быть, кабаненка?"- лениво размышлял браконьер, острым ножом подрезая шкуру, оголяя белую тушу. Ночь застала его за разделкой: мясо шло длинными лентами - так легче сушить. Ленты развешивались на палке, снизу горел костерок, обдавая жаром и дымом свежатину. Не прошло и двух часов, а от кабана осталась куча костей, внутренности и голова, завернутые в шкуру, да два десятка мясных лент, которые после подсушки браконьер рассчитывал упаковать в свой необъятный заплечный мешок.

Мустафа любил это время: еще не утихла радость от удачной охоты, спину и руки ломит от напряжения разделки, ты сидишь у костерка, готовишь шашлык из печенки, не спеша пьешь чай из маленького котелка - спутника охотничьих походов, а ночной ветерок раскачивает над костром кроваво-красные ленты, оросающие тени на арчу, на кусты. Всю короткую летнюю ночь Мустафа поддерживал огонь в костре, временами впадал в короткое забытье-сон, замерзал и просыпался. На рассвете он встряхнулся от сна, присыпал камнями неподъемные остатки добычи. "Лисица дознается, раскопает, но будет это через несколько дней, как я уйду." Мясо, несмотря на обработку дымом и жаром костра, выглядело сыроватым. "Придется еще день сушить." Мустафа переместился в чащу зеленых кустарников жимолости и иргая, наготовил сухих, бездымных дров, убавил костерок.

Выше поднималось солнце - больше становилось мух. Казалось, они собрались со всей округи, чтобы поживиться чужой добычей. Стоило ослабнуть огню в костре, и мухи выбирали самые лакомые, по их мнению, куски и занимались черным делом - откладывали желтоватые яйца. Браконьер развел два костерка, обеспечивал их пищей-дровами, старался, чтобы они не дымили. И так весь долгий летний день.

К вечеру он быстро собрался. Заплечный мешок был набит до отказа и казался неподъемным. Но Мустафе не привыкать. Сгорбившись под тяжестью, с мелкашкой в руках, он с трудом выбрался на гребень. Посторонний звук заставил резко вскинуть голову. На гребне, не таясь, стоял лесник с карабином в руках. Мустафа повел головой вправо: ниже стоял другой вооруженный человек. Из-за гребня показались два всадника, в поводу они вели еще двух оседланных лошадей. Женщина-всадник, видимо, уже не первый раз рассказывала своему спутнику: "И представляете, вдруг снизу на меня напахнуло чем-то вкусненьким..." "А вот мы сейчас узнаем, что это за вкуснятина. - Он перешел на родной для него узбекский язык:- Эй, джура^*, не поделишься, что у тебя там в мешке!?" Спутник выглядел веселым, беззаботным, но взглядом цепко ощупывал фигуру браконьера, готовый ко всяким неожиданностям. "Опять эта баба со своей кухней!"- затосковал Мустафа. Но тут же отбросил пришедшую мысль как ненужную. Необходимо было продумать, как вести себя, что доказывать, а что всеми силами утаивать: дело принимало уголовный оборот.

^* (Джура - приятель.)

Солнце клонилось к закату. Мы спешили, нужно было засветло добраться до границы леса - до "последних" берез в пойме Терексая. Компания собралась многочисленная, включала студентов-практикантов. Транспорт представлял старый ездовой конь Бургуль. Загруженный "по самую макушку", конь размеренно вышагивал по тропе, успевая скусывать с обочины полюбившиеся ему колоски ежи. Мы двигались пешком, приноравливаясь к неудобному лошадиному ритму. В пойме Терексая веселые березовые рощи сменялись зарослями кустарников, куртины тополя - редкими яблонями и махалебками с обильным валежником под деревьями. Часто встречались следы ночных кормежек зверей: "тычки" - порои барсука, обсосанные кабанами комки желтоватой массы из ферулы и ежи, заломанные медведем деревца жимолости и яблони. "Медведи спустились с лугов на яблоки", - только подумал я, как впереди ухнуло, в двадцати метрах от тропы большой темно-бурый медведь сверзся с яблони и, подняв облако пыли, кинулся по склону вверх. Загремели камни, затрещали кусты - медведь галопировал напролом, ни разу не оглянувшись. Обладая солидным весом, зверь проявил завидную прыть - за минуту он удалился на сто метров по высоте, немного времени спустя его роскошная шуба скрылась за гребнем. Я прикинул: человек, даже привычный к работе в горах, одолеет этот склон по меньшей мере за полчаса.

Из крупных зверей наших гор медведь чуть ли не самый трусливый. Лисица, убегая от человека, раза два оглянется, спрячется за кустик, оттуда высматривает, или постоит на гребне, чтобы определить, насколько серьезна опасность. Медведь, если раньше он был пуган, при встрече с человеком паникует всерьез и удирает без оглядки. Во всяком случае, так вели себя все встреченные мною до сих пор медведи. Ездовые лошади заповедника на выпасах соседствуют с дикими зверями, чувствуют, кого надо бояться, а на кого и внимания не стоит обращать. Вот и сейчас, "спугнув" медведя, Бургуль как ни в чем не бывало продолжал вышагивать.

Уже смеркалось. Лошадь остановилась: вьюк сполз набок. Прихватив ружье, я ушел вперед. Разумеется, в заповеднике отстреливать животных запрещено. Исключение делается для волка, который в малых по площади заповедниках уже не выполняет роли санитара, наносит существенный вред и диким копытным и отарам овец, выпасаемым в приграничных с заповедником угодьях. Разрешено стрелять и в бродячих собак и кошек: и тех и других в Башкызылсае много, особенно по весне. Изъятию подлежат также животные, которых по поведению можно отнести к заболевшим бешенством, сибирской язвой...

Сумерки сгущались. Я вышел на каменистую поляну, заросшую редкими кустиками спиреи. Метрах в сорока копошился какой-то крупный зверь. Что за наваждение!? Опять медведь! Ветерок тянул ко мне.

Медведи, воздав должное кислым стеблям и черешкам ревеня, что растут на солнцепечных склонах в субальпийском поясе, в августе скатываются в лесной пояс, в широкие долины, где встречаются яблони, махалебки, боярышники и грецкий орех. Здесь они жируют на плодах, оставляя на местах кормежки объемистые кучи помета. При средней по заповеднику плотности один медведь на тысячу гектаров в августе в некоторых урочищах можно встретить до четырех-пяти зверей на эту площадь...

Я громко кашлянул - медведь продолжал заниматься своим делом. Крикнул - зверь насторожился, заметил меня и, чтобы получше разглядеть, забрался на небольшую скалу. Это был некрупный зверь рыжевато-палевой окраски. Горловое пятно выделялось в сгущающейся темноте. Зверь с любопытством всматривался. Как он поведет себя, когда подойдет нагруженная лошадь? Мысли следовали одна за другой, руки же невольно извлекли снаряженный патрон - сковырнут картонный пыж, картечь сброшена в карман, холостой патрон загнан в ствол. Медведь уходить не собирался. За спиной уже слышался шум и топот приближающейся лошади. Я выстрелил вверх. Медведя как сдуло со скалы, только падающие камни обозначили в темноте его бег по сухому саю.

Оставшийся до места ночевки путь я размышлял о странном поведении дикого зверя. Чем вызвано его излишнее любопытство, в других условиях стоившее бы ему жизни? Возможно, не было раньше встреч с человеком, а может быть, спутал меня с другим зверем - с кабанами, горными козлами, косулями медведь ведет себя мирно. На воровстве овец из отар специализируются отдельные старые особи, и избавиться от напасти невозможно, пока хищник не будет отстрелян. Отмечены попытки добывания сурков: подскочив к норе, в которой только что скрылся зверек, медведь в горячности принимается рыть своими когтистыми лапами, но убедившись, что сколько ни рой - до дна не достанешь, с неохотой прекращает занятие. Зверь весьма охоч до падали. Был случай, на труп лошади медведь приходил две ночи подряд, несмотря на то что неподалеку ночевали при костре умаявшиеся за день покосники. Даже после того как от падали ничего не осталось - растащили грифы и сипы, - зверь делал крюк и посещал это место. Но все-таки главными в питании медведя остаются растительные корма. Вот на каменистом склоне медведь полосой, подряд объел все листья у ревеня, здесь вырыл яму в метр глубиной, добывая особо понравившийся ему корень. Осенью, когда облетает с крон листва, становятся заметными медвежьи "насесты" на яблонях-дичках: медведь в августе объедает терпкие кисло-горькие яблочки, а ветви укладывает под себя. Зеленые листья, засушенные летним зноем, не опадают, бросаются в глаза, как свидетели медвежьего разгрома. Иногда медведь заламывает подряд все вершинки у яблонь и махалебок. "Он что, не думает в следующем году жить?!" - порой вырвется у кого-нибудь из лесников. Вот именно - не думает!

И все-таки, несмотря на вопиющую "бесхозяйственность" медведя, отношение к нему работников заповедника уважительное. Медведь, как и любой крупный хищник, - венец всех природоохранных мероприятий. Если есть условия для его жизни, если он увеличивается в численности и этот крупный зверь встречается по два-три раза в день - значит, есть и другая живность, значит, заповедник существует не только на вывеске!

Вступая под кроны могучих грецких орехов в Кельтесае, как-то теряешь представление о времени. Середина лета, засуха выжигает склоны в среднегорье, рыжим засохшим ревенем маркирует осыпи-курумы в высокогорье, а здесь, под пологом леса, по-прежнему царит зеленый полумрак. Мощная двухметровая почва за зиму и весну накопила достаточно влаги, и теперь растения экономно ее расходуют. Ковырнешь лопатой - на глубине двадцати-тридцати сантиметров комковатая почва ощутимо влажная в ладонях. На солнцепечных склонах такая влажная почва была месяц-полтора назад в конце сезона дождей. Дышать в лесу легко: температура воздуха ниже, влажность - выше. В тени деревьев прячутся кустики бересклета и смородины - на солнцепеках их не найдешь. Травяной покров сплошь состоит из влаголюбов: коротконожки, Черноголовки, чесночницы, фиалки, котовника. Из кустарниковых зарослей с освещенных склонов в лес пришли и другие растения, но они настолько изменили свой вид - мощные, листья сочные, цветоносы обильно покрыты цветками, - что их сразу и не признаешь. Из числа таких "перебежчиков" душица, сныть, бузульник, тюльпан. Не ощущая мертвящего влияния засухи, эти растения развиваются замедленно, зацветают позже на десять-пятнадцать дней. Засуха их не касается ни в августе, ни в сентябре. Надземная часть коротконожки начинает отмирать только от первых октябрьских заморозков. Но с крупных деревьев в августе понемногу падают сухие листья - и в лес приходит засуха, не спасает глубокая корневая система. От засухи деревья ослабевают, плоды грецкого ореха поражаются плодожоркой и, поврежденные, осыпаются.

Весна в разгаре. Цветут тюльпаны. Фото Е. И. Соина.

А пока в лесу нежарко. Прохлада притаилась у родника, истоптанного в грязь кабанами, под ярко-зеленой кроной ели Шренка, под толстой валежиной, начиненной жирными личинками насекомых.

Цветущее разнотравье. Фото А. Г. Николаевского.

Орехово-плодовые леса сохранились небольшими участками с третичного периода. Этому способствовали и горные хребты, защищающие от северных холодных ветров и сухого дыхания из долин, и мощная почва, накапливающая запасы влаги, а главное - внутренний климат, который лес сам создает и тем спасает себя от засухи.

..."Тю-и, тю-и", - неслось по притихшему лесу. На крепкий сук уместилась птица средней величины. Крючковатый нос, крепкие лапки, длинный хвост и поперечные пестрины на груди изобличали перепелятника. Казалось, все беды обрушились на птицу - так жалобен был крик. Из-за вершины ели выскользнул лесной голубь - вяхирь. Заметив хищника, он круто изменил направление полета и отчаянно захлопал крыльями. Перепелятник сорвался с ветки вдогонку, с помощью хвоста и крыльев ловко бросил свое тело между крон деревьев. Птицы скрылись, но было ясно, что голубю не уйти от пернатого хищника. Лесная жизнь такова: кто-то преследует, кто-то должен спасаться. Проводив птиц взглядом, я продолжил свой путь по едва приметной тропке.

Тропа вывела на гребень - напахнуло полуденным зноем. После лесного полумрака глаза не выдерживали напора яркого света. Частая поросль карамарта-экзохорды наполовину уже обнажилась - летний листопад в разгаре. Побурели листья абелии, и среди них прячутся крылатки таких же бурых плодов. От засухи съежились листочки клена, и, не вызрев, не налившись соком, поблекли его плоды-крылатки. На солнцепечном склоне преобладают бурые тона высохшей травы и опадающей листвы. Засуха сковала своим зноем горы и долины.

В период летней засухи все живое жмется к воде. На километровом отрезке тропы, повторяющей все изгибы горной речки, можно насчитать три-пять следов змей: полозов, щитомордников, спускающихся к воде. Выводки кекликов держатся не дальше двухсот метров от источников. И в жаркий день, и вечером на водопое можно встретить горлиц, черных ворон, мелких воробьиных птиц.

День перешел во вторую свою половину, жара спадала, я спешил на полевую базу. Тропа спустилась к самому руслу Башкызылсая. Вода едва переливалась по камням; с трудом верилось, что в апреле здесь грохотал поток в десятки раз мощнее. На илистой луговине кто-то не поленился, перевернул камни, слегка окатанные половодьем. Я пригляделся: это работа медведя. Личинки насекомых, дождевые черви - деликатес в медвежьем меню, иначе зачем ему было переворачивать все валуны подряд?!

Башкызылсайский участок Чаткальского заповедника. Фото А. Г. Николаевского.

Обогнув нависшую над водой скалу, я вышел на широкую пойму. В ста метрах впереди по галечнику спокойно разгуливало стадо кабанов - несколько взрослых самок и полдюжины молодых кабанов-прошлогодков. Звери широко разбрелись по речке, но не кормились, да и что можно найти на галечнике? Кабаны просто отдыхали от дневной жары: вблизи воды прохладно, по ущелью тянет ветерок (от кабанов тянуло ко мне). Чуть в стороне, под тополем, сохранилась мочажина, подпитываемая водой из речки. Для кабанов - это грязевая ванна. Перемазавшись в наилке, кабаны с шумом и явным удовольствием чесали бока о ствол тополя, лишенный в результате этих бесконечных процедур коры и вытертый до глянца. Когда я вышел на кабанье стадо, крупная кабаниха валялась в мочажине, а подсвинок в это время чесался о тополь. Принимая грязевые ванны, кабаны отдают дань гигиене: вместе с высохшей грязью удаляются накожные паразиты, кусочки отмершей кожи и прочая "нечисть", создающая стойкий запах хлева, извещающий о встрече с кабанами за двадцать-тридцать метров.

Кабаны не слишком испугались моего появления, подпустили довольно близко и нехотя затрусили в гору. В какой-то момент они оказались у меня над головой. По тропке звери направились к редкому арчовнику, чтобы отлежаться под деревьями до ночи. Летом в засуху кабаны кормятся ночью, выбирая увлажненные места, пригодные для рытья и богатые личинками, червями, луковицами и корешками. Если весной кабаны придерживаются отступающей снеговой линии, то летом разбредаются широко: встречаются и в высокогорье на склонах Курганташа и Кызылнуры и гораздо ниже - в яблонниках Алычазора, на луговых полянах Мурадока.

Пернатый житель скал. Фото А. Г. Николаевского.

...Весенний паводок оставил пенный след на скале на высоте двух метров. Чуть выше его в каменной нише сохранилось гнездо оляпки. Когда птица насиживала яйца, водяная пыль обдавала ее: ни скальный козырек, ни моховая "крыша" сложного по устройству гнезда не защитят от брызг, если поток гремит в полуметре. Оляпки, как и другие околоводные птицы - синие птицы, относящиеся к дроздам, из года в год гнездятся на облюбованных ими местах, не страшась близкой воды. Случается, проходит сель, грязевый поток слизывает гнездо с кладкой яиц, но на следующий год птицы вновь обживают нишу.

Над потоком устраивает гнезда и синица-ремез. Мелкая невзрачной окраски пичуга сооружает из тополиного пуха гнездо в виде варежки с надорванным большим пальцем - летным отверстием. "Варежка" прикрепляется к концу тополиной ветки, дрожит и качается от слабого ветерка, внизу в двух метрах бурлит горная река, но птица чувствует себя спокойно. Такой "дом" сооружается на один сезон, и в пойме на тополях можно обнаружить как свежие гнезда, так и бурые обрывки прошлых лет.

Верхний Карангитун - это богатые алычовники, яблонники, орешники, грушевые рощи (местные жители почему-то именуют их грушевыми полями). Во все времена года в этом урочище держится много зверья, охочего до сочных фруктов. Для кабанов, барсуков, дикобразов пора нажировки, подготовки к зиме наступает с середины августа, когда созревают первые плоды.

К полудню, преодолев крутой подъем, я вступил под тень громадных орешин Верхнего Карангитуна. Стояла августовская жара, ходить пешком трудно, дышать - тоже нелегко. Я уже клял себя, что лез в гору в жаркий полдень, когда все живое в лесу затаилось, ожидая вечерней прохлады.

Сухая трава на поляне колыхнулась, задвигалась. Осторожно взобрался на камень. Так и есть: жирует барсук, выискивая и выковыривая все съедобное - клубни эремуруса, луковицы тюльпана, личинок, подбирает закатившиеся сюда яблоки. Первое впечатление от этого кургузого, коротколапого зверька - деловитость. Принюхиваясь к камням, траве, кустикам, барсук пускает в ход свои широкие лапы, добывая корешок; скалит зубы, пытаясь ухватить ящерицу или уползающего полоза; мимоходом подденет языком слизняка; согнав с гнезда кеклика, аккуратно выпьет все яйца. Постоянное чревоугодничество дает свои результаты - осенью барсук едва волочит налитое жировыми прокладками брюхо. Запасы под кожей у барсука столь велики, что и весной после зимовки он выглядит довольно справно, только к лету на малопитательной зеленой травке тощает. Больные или старые зверьки, конечно же, выглядят худосочными. Один старый барсук повадился в курятники (случай произошел в Сары-Челеке), вначале ночью, а потом и днем. Несмотря на заповедные запреты, сердобольные хозяйки сумели уничтожить вора и нахала: сколько можно терпеть - то яйца выпьет, то оторвет голову наседке! При осмотре у него не оказалось зубов - спереди бугорки, на месте коренных закостеневшие десны. С таким жевательным аппаратом барсук умудрился прикончить задремавшего на солнцепеке полоза - слегка изжеванная змея кольцами заполняла желудок вскрытого барсука.

Но здоровый барсук может постоять за себя, лишний раз доказывая, что по строению зубов он относится к хищникам. Охотники не жалуют этого на вид добродушного зверька: у одного задавил собаку, пытавшуюся задержать его до прихода хозяина; другому, того хуже, покалечил руку.

...Второго барсука в тот день я встретил на дне сая. Он с явным удовольствием шлепнулся в воду, но долго не задерживался - дела ждут! Намокшая шерсть потемнела, прилипла к телу, сразу обнаружилась угловатая уродливость его: приплюснутая сверху голова с синими "бровями" (киргизы именуют зверя "кашкулак" - "брови на ушах"), бочковидное туловище, расширяющиеся к лапам ноги. Не отряхиваясь, барсук проскользнул в кусты и скрылся за их стеной.

Молодого барсука, кормящегося на поляне, я сильно испугал своим появлением. Он развил бешеную скорость, причем не снижал ее и когда одолевал крутой склон. Нора была на виду. У ее отверстия барсук приостановился, поводил из стороны в сторону острой мордочкой и исчез в норе.

Сделав круг километров на пять по Верхнему Карангитуну, я наткнулся еще на трех барсуков. На опушке яблонника барсук встретил двух кабанят. Матки с ними не было, и судя по их заморенному виду кабанята сиротствовали давно. Матка, видимо, погибла либо заболела и бросила выводок. Лесная жизнь, полная опасностей и неожиданностей, жестоко наказывает неприспособленных. Больно ударила она и по осиротевшему выводку: из четырех - семи кабанят нормального по числу выводка осталось лишь два, да и те были худы из-за неразборчивости к кормам. Барсук не впервые сталкивался с кабанами. Отношения с ними строились просто: если не станешь на их пути, то кабаны тебя не заметят. Поэтому барсук был просто ошеломлен, когда ближний кабаненок, вытянувшись, струной и взъерошив загривок, кинулся на него. Инцидент, как говорится, был исчерпан с моим неожиданным появлением - звери разбежались в разные стороны. Вечерело, когда я тронулся в обратный путь. Лес приготовился встречать осень, стоял тихий, задумчивый. Но в надвигающихся сумерках слышались неясные шорохи, со склона, заросшего кустарником, доносился приглушенный треск. Это на кормежку выходили звери покрупнее: может быть, торопилось стадо кабанов или по-хозяйски шествовал медведь.

Чуток сон в горах. Посторонние звуки, ночные шорохи проникают, кажется, в самую глубину сознания - человек, годами ведущий жизнь лесного бродяги, моментально просыпается. На этот раз повод был излишне шумным, и, проснувшись, я сразу сообразил, что с горы на наш табор прет медведь. У крупного кабана и сквозь шум ломаемых сучьев прослушивается стук копыт по камням, медведь же ступает мягко, хотя с мертвыми сучьями и живыми ветвями, мелкими кустами не церемонится и он. Но должен же он, учуяв, шарахнуться от запаха человека! Ружье в темноте - ненадежная защита. Тратить же заряд, стреляя в воздух для отпугивания, не хотелось. Вскочив со своего ложа (палатку, как обычно, из-за лени не поставил!), я швырнул камень, громко крикнул. Медведь остановился. Казалось, он включил все свои анализаторы, пытается уловить, что же у него на пути. Так и не разобравшись в чем дело, медведь отвернул вправо и, не прибавляя скорости, прошествовал, если судить по шуму, метрах в десяти. Еще дважды пришлось кидать камни и покрикивать, чтобы не допустить опасного сближения. Кстати, мой напарник проспал всю ночную суматоху и утром не мог высказать своих соображений. Ну и сон, ну и нервы!

Утром по следам я пытался разобраться, почему же зверь вел себя так нахально. Выстраивалась довольно длинная цепочка фактов, которая могла привести к печальному концу. Лошадей мы увели за сто пятьдесят метров, польстившись на зеленую траву у мочажин, - значит, лошадиное "предупреждение" исключено. Костер для приготовления ужина разложили на галечнике на самом берегу речки, а расположились на ночлег в двадцати пяти метрах от нее (селеопасность!). Ущелье в этом месте узкое, все запахи сносило ночным ветерком на дно. Для ночлега мы выбрали (точнее, свалились от усталости после трудного дня) место в чаще, а надо бы на просторной полянке, где звери ведут себя осмотрительнее. Но главное, наш ночной пришелец был зверем непуганым, и человеческий крик у него никаких отрицательных ощущений не вызвал - зверь шел своей дорогой, чуточку свернул в сторону.

Все это вспомнилось, когда через три дня вечером, приблизившись к полянке в устье Кызылалмасая, мы обнаружили на ней палатку нашего таксидермиста Геннадия Щелокова. Помимо основного кострища и с тыла и у входа в палатку лежали кучки золы, на соседние кустики были нанизаны использованные пластиковые пакеты. Скоро появился и Щелоков. Остроты моего помощника, поводом для которой послужили костерки и пакеты ("Выйдешь ночью, а они блестят под луной, - сам испугаешься!"), он не оценил. Выяснилось, что он уже два года как принимает меры предосторожности, после того как вот тут же, на этой полянке, с ним произошел страшный случай: пришел ночью медведь, шагал чуть ли не через затаившегося в палатке с ружьем человека, оборвал с одной стороны натяжки. Пришлось отпугивать, стрелять через палаточный верх, что подтверждало аккуратно заклеенное отверстие на коньке палатки. "Одним словом, заповедник - край непуганых зверей!"- заключил таксидермист свой рассказ.

Могут ли встретиться какие-либо звери днем в августовскую жару? Безнадежно - все попрятались в спасительную тень арчовников, держатся в прохладе ивняка у речки. Я поднимался на ближнюю пробную площадку в Алычазоре, планируя закончить работы до темноты. Но туда еще надо было добраться по этой адской жаре!

Вдруг из кустов в двадцати метрах от меня выскочила косуля-самка, следом, отстав на три-четыре корпуса, прогалопировал рогач. Копытные не обратили внимания на человека, благо ветер был от них, и умчались вниз по склону. Встреча произошла так неожиданно, что в нее можно было и не поверить, но вдали еще сверкали белые подхвостья - "зеркальца" - зверей. Все-таки изворотливы зоологи-териологи, на все у них готов правдоподобный ответ: покровительственная окраска зверей, ясное дело, для их маскировки, "зеркальце" у косуль, - еще яснее, для распознавания и привлечения особей внутри вида. Самый выдержанный волк срывается в погоню, завидев вдали мельтешащее "зеркальце" косули. Какая уж тут маскировка!

Кажется, эволюция специально подстраивает для косули разные шутки, чтобы этот вид не смог выжить. Взять хотя бы их собачье рявканье. Услышав впервые, пугаешься: на два-три километра несется сигнал - вот я, здесь, сбегайтесь, хищники, ловите! Косуля и любопытна до крайности. Однажды один из лесников на спор привлек на десяток метров глупого рогача, который заинтересовался лохматой шапкой, белым, из толстой синтетической пленки плащом и раскинутыми, как у пугала, руками. Остальные спорщики сидели рядом под кустом, потешались, глядя, как рогач бьет копытом, рявкает, но шаг за шагом приближается к привлекательной фигуре. По рассказам-байкам, на которые так горазды охотники и в которых быль пересыпана выдумкой, волк выделывает различные пируэты, притворяется мертвым, чтобы подманить поближе косулю. В период гона, а впереди меня, без сомнения, проскочили тонные копытные, косуля вообще теряет голову. Впрочем, это касается и других зверей.

...Я стоял неподвижно на пробной площадке, заложенной на поляне, высматривал нужные растения, занося сведения в тетрадь. Среди, жухлых стеблей бузульника, выцветших куртин ежи, роскошествовали большие кремовые цветки шток-розы. Солнце клонилось к горизонту. В какой-то момент боковым зрением я обнаружил, что на поляне я не один. Слегка испугавшись, я заставил себя остаться неподвижным, медленно повернул голову. В семи метрах стояла самка косули. Непостижимо, как она смогла бесшумно приблизиться! Красивая безрогая головка высоко поднята, изящная передняя нога вздернута для следующего шага. Косуля равнодушно скользнула взглядом по моей застывшей фигуре и даже не заинтересовалась. Ну это уже слишком! Пусть непривлекательна застиранная куртка, имевшая когда-то цвет, хаки, спортивная шапочка, потерявшая форму, но очки, в которых отражается закатное солнце, шкиперская бородка, обрамляющая лицо (признаюсь - предмет моей гордости!)? Нет, ничем не проймешь! Косуля сделала еще три шага, зашла мне в тыл, наткнулась на мои следы, на нее напахнуло запахом человека, и тут ее словно подменили. Она сдавленно промычала, ноги подломились, и первый прыжок был какой-то скованный. Но затем косуля показала и отличную работу ног и силу голоса. Пяти-семиметровыми прыжками она скакнула в кусты, и еще долго снизу доносился возбужденный рев испуганного зверя. Закончив работу, я поспешил в том же направлении.

Ежегодно в августе сын пристает ко мне:

- Поехали на Учхат!

- Не ближний свет! Да и зачем? - (Я знаю зачем, но жду, что он еще скажет.)

- На волков поохотимся.

- А кто их тебе там привязал?

Прошло столько лет, а у него не выветрилась из головы та удачная охота на Учхате. В тот август работавший со мной лаборант приболел, и я посадил в седло своего сына. Конечно, это было нарушением - выезжать на отдаленный участок с двенадцатилетним спутником. Но все обошлось. Работа заканчивалась, и мы спешили домой. От Майдантальского участка тропа вела по летним пастбищам. Гурты скота и отары покинули Учхат. Было пустынно, неприютно. Ветер мел пыль по брошенным стоянкам-тырлам, на которых сиротливо торчали каркасы из кривых палок для палаточного жилья да среди овечьего помета горбились ящики-кормушки для соли.

Все лето домашний скот тревожили волки. Как памятники неспокойным летним ночам издали бросались в глаза пугала, расставленные по краям унавоженных стоянок, да ржавели металлические кровати, унаследованные от когда-то работавших в этом районе геологов. Незавидный отдых был у чабанов: кровати стояли в навозе, чуть ли не посреди отары. Волки и сейчас рыскали по Учхату, их следы разной свежести просматривались на тропах, у каркасов от палаток. В одном месте волки пытались грызть высохшую баранью шкуру, брошенную чабанами.

Тут самое время сделать небольшое отступление. Заповедная земля неласково встречает своих охранителей и исследователей - колючие кустарники, скалы. Иной раз к концу поездки выглядишь не совсем презентабельно. Вот и в этот раз, бросив взгляд на мое одеяние, сын высказался:

- Папа, сними вон с того чучела курточку, а ему оставь свою.

Я озлился:

- Уж лучше ты выбери самого красивого из них и езжайте вдвоем домой. А я останусь вместо него.

Ну что возьмешь с малого, неразумного? Появится в голове мысль - не залежится: не привык к одиночеству, к безмолвию, очищающему душу.

Оставив у родника коней, мы пошли по увалам Учхатского плато в надежде встретить хищников. Ружье было заряжено: один ствол - патроном с картечью, а второй ствол из-за отсутствия пуль - патроном с рубленым куском свинца, который, как я раньше имел возможность убедиться, на близком расстоянии обладает большой останавливающей силой. Сын, по возрасту безоружный, пошел, как он выразился, для моральной поддержки.

Склон, заросший таволгой и жимолостью, заканчивался открытым гребнем. Мы со всеми предосторожностями подобрались к нему, выглянули. По противоположному склону, не торопясь, трусила пара волков. Они бежали от нас, но, судя по их поведению, нас еще не зачуяли. "Стреляй!"- простонал рядом сын. Далеко - семьдесят-восемьдесят метров. Пожалуй, из гладкостволки не достанешь. Я опустил стволы - сын разочарованно вздохнул. Крепкосбитые звери палево-серой окраски с темнеющим верхом, опустив лобастые головы и почти волоча короткие, как обрубленные, хвосты, протрусили за ближний увал. Соседний сай, куда ушли волки, сливался где-то внизу с "нашим" саем. Путаясь в шиповнике и рослой с крупными листьями лигулярии, мы кинулись вниз. Из-за поворота выходили осторожно. Резкие крики и хлопанье крыльев кекликов, снявшихся с мочажины, где и в августе не пересыхала вода, привлекли наше внимание. Волки стояли в двадцати метрах от нас, смотрели на взлетевших птиц, явно переживая, что улетает добыча. Нас они, конечно, не заметили. Заряд куском свинца перевернул первого хищника. Переводя ружье на второго зверя, я краем глаза видел, что из высокой травы торчат лапы и их сводит судорогой. В такие моменты охотник все замечает, все учитывает, принимает быстрые решения. Второй выстрел картечью - и другой хищник жалобно взвыл, но продолжал вышагивать, не понимая, впрочем, откуда раздались выстрелы. "Как бы не ушел!" Перезарядив ружье первым попавшимся под руку патроном, почти не выцеливая, я нажал на спусковой крючок - волк рухнул.

Это была, несомненно, большая удача: не сходя с одного места уложить двух хищников! Я поделился мыслью с сыном. Он хмыкнул - что тут сложного: пришли, увидели, сто метров пробежались, стрельнули?! Я промолчал, но вспомнилось: там день-другой с ружьем проходишь - пусто, там ночь без сна, на морозе - пусто! И не за волком ходишь - этим хитрым приспособленным зверем, не везет иногда и на простого барсука! Охота - это везение или тяжелая, без всякой жалости неудача.

Проверяя патроны, я убедился, что третий выстрел был сделан мелкой, "бекасиной" дробью, которая (при разделке туши это выяснилось) едва пронзила шкуру в пяти-шести местах. Конечно, раны от картечи были опасны, но зверь еще после первого выстрела двигался. Отчего же волк рухнул? По-видимому, "не выдержали нервы", как говорят охотники в таких случаях.