Глава 29. От Вагунбе до паровоза

Проводы. - Река Тайцзибери. - Картун. - Враж­дебное настроение китайцев. - Отказ в ночлеге. - Ориентировка при помощи обоняния. - Лофанза. - Мяолин. - Буйный хозяин. - Паровочи. - Река Няй-цухе. - Село Котельное. - Колесная дорога. - Уго­щение в деревне Гоголевке. - Нижнее течение Имана. - Услуга попутчика. - Расставание с Дерсу. - Станция Иман. - Возвращение в Хабаровск

На следующий день утром, 8 ноября, мы продолжали наш путь.

Все удэгейцы пошли нас провожать. Эта толпа людей, пестро одетых, с загорелыми лицами и с беличьи­ми хвостиками на головных уборах, производила странное впечатление. Во всех движениях ее было что-то дикое и наивное.

Мы шли в середине, старики рядом, а молодежь бежала по сторонам, увлекаясь следами выдр, лисиц и зайцев. На конце поляны инородцы остановились и про­пустили меня вперед.

Из толпы вышел седой старик. Он подал мне коготь рыси и велел положить его в карман, для того чтобы я не забыл просьбы их относительно Ли Тан-куя. После этого мы расстались: удэгейцы вернулись назад, а мы пошли своей дорогой.

От устья Синанцы Иман изменяет свое направление и течет на север до тех пор, пока не достигнет Тхе-тибе. Приток этот имеет три названия: гольды называют его Текибира, удэгейцы - Тэгибяза, русские - Тайцзибери. Отсюда Иман опять поворачивает на запад, какое направление и сохраняет уже до впадения своего в Уссури. Эта часть долины Имана тоже слагается из ряда денудационных и тектонических участков, чередующихся между собой. Такого рода долины особенно часто встречаются в Приамурском крае.

Между реками Синанцей и Тхетибе Иман принимает в себя с левой стороны в последовательном порядке следующие притоки: Ташидохе¹⁶⁷ (длиной в 50 километров) и Хейсынгоу¹⁶⁸ (10 километров). Между их устьями есть гора Ломаза-Цзун¹⁶⁹, далее будут речки Мыдагауза¹⁷⁰ (6 километров) и гора того же имени и наконец речка Сяо-Шибахе¹⁷¹ (25 километров). С правой стороны в том же последовательном порядке будут: Вагунбе (40 километров) с притоком Тайнгоу¹⁷² (6 километров) и Цуцувайза (15 километров).

Река Тайцзибери длиной 100 километров; она очень порожиста, завалена буреломом; в верхней части течет с востока на запад и только вблизи устья склоняется к югу. Вся долина покрыта густыми хвойно-смешанными лесами. В нижнем течении Тайцзибери имеет следующие притоки: с правой стороны Цологоузу¹⁷³ (12 километров), Чайнзуйзу¹⁷⁴, с горой того же имени, и Сибичу¹⁷⁵, потом следуют: Ханихеза¹⁷⁶, Бэйлаза¹⁷⁷ и Дунанца. Сибича образуется из слияния Сяо-Сибичи¹⁷⁸ и Санчазы¹⁷⁹ и имеет течение в среднем 9 километров в час, глубину около 1,5 метра и ширину близ устья 50 метров.

Если идти вверх по прозой речке, то можно в два дня выйти на реку Бэйцухе¹⁸⁰, по второй - в четыре дня на Шитохе¹⁸¹ (верхний приток Бикина). С левой стороны в Тайцзибери впадают Нанца (25 километров), Тяпогоу¹⁸² (20 километров), Цамцагоуза¹⁸³ (301 километров), Поумазыгоу¹⁸⁴ (12 километров) и Талингоуза¹⁸⁵ (40 километров). Между устьями третьей и четвертой рек находится довольно высокая гора, которую называют Логозуйза.

После принятия в себя Тайцзибери Иман поворачивает на запад. Здесь он шириной около 140 метров, глубиной 3-4 метра. Дальше с левой стороны в него впадают две маленькие речки: Шаньдапоуза¹⁸⁶ (8 ки­лометров) и Кауланьтунь¹⁸⁷ (15 километров). Послед­нюю китайцы называют Динзахе (Золотая река).

Летом, когда идешь по лесу, надо внимательно смотреть, чтобы не потерять тропу. Зимой, покрытая снегом, она хорошо видна среди кустарников. Это в значительной степени облегчило мне съемку.

Иман мало где течет одним руслом, чаще он раз­бивается на протоки. Некоторые из них имеют значи­тельную длину и далеко отходят в сторону. Из них наиболее замечательны Тагоуза¹⁸⁸, Наллю и Картунская.

За эти дни мы очень утомились. Хотелось остановиться и отдохнуть. По рассказам удэгейцев, впереди было большое китайское селение Картун. Там мы ду­мали продневать, собраться с силами и, если возможно, нанять лошадей. Но нашим мечтам не суждено бы­ло сбыться.

В промежутке между реками Динхазе и Картуном Иман принимает в себя много больших и малых притоков, которые имеют следующие названия: с правой стороны - Яумуга (25 километров), Логозуйза¹⁸⁹ (20 ки­лометров) и Вамбалаза, то есть Черепашья скала (25 километров). Скалистые горы около Картуна носят то же название. Если смотреть на них в профиль со стороны Имана, то контуры их действительно напоминают черепаху. По рассказам удэгейцев, в горах между Логозуйза и Вамбалаза есть золото. С левой стороны в Иман впадают Каулентун (10 километров), Сядопоуза (15 километров), Чулагоу (40 километров), Тундагоу (50 километров), Тазыгоу¹⁹⁰ (15 километров) и Хоамихеза¹⁹¹ (12 километров).

Картун собственно представляет собою большую котловину в 6 километров длиной и 3 километра шириной. Здесь насчитывается сорок две китайские фанзы.

Местность Картун можно считать границей, где кончаются смешанные и начинаются широколиственные леса. Горы в стороне от реки покрыты кедровым лесом, который зимой резко выделяется своей темной хвоей.

День кончился, когда мы подошли к Картуну. Солнце только что успело скрыться за горизонтом. Лучи его играли еще в облаках и этим отраженным сиянием напоследок освещали землю.

В стороне около речки виднелись китайские фанзы.

Слово «картун», вероятно «гao-ли-тунь», означает «корейский поселок». Рассказывают, что здесь в про­токах раньше добывали много жемчуга. По другому толкованию «картун» означает «ворота». Действитель­но, на западе за Картуном долина опять суживается. С левой стороны к реке подходят горы Хынхуто¹⁹², а справа длинный отрог Вамбалазы.

Более зажиточных фанз, чем на Картуне, я нигде не видывал. Они были расположены на правом бере­гу реки и походили скорее на заводы, чем на жилые постройки.

Я зашел в одну из них. Китайцы встретили меня враждебно. До них уже долетели вести о том, кто мы и почему удэгейцы нас сопровождают. Неприятно быть в доме, когда хозяева нелюбезны. Я перешел в другую фанзу. Там нас встретили еще хуже, в третьей мы не могли достучаться, в четвертой, пятой, десятой нам был оказан такой же прием. Против рожна не пойдешь. Я ругался, ругались казаки, ругался Дерсу, но делать было нечего. Оставалось только покориться. Ночевать около фанз мне не хотелось. Поэтому я решил идти дальше, пока не найду место, подходящее для бивака.

Настал вечер. Красивое сияние на небе стало блекнуть. Кое-где зажглись звезды.

Китайские фанзы остались далеко позади, а мы все шли. Вдруг Дерсу остановился и, закинув назад голо­ву, стал нюхать воздух.

- Погоди, капитан, - сказал он. - Моя запах ды­ма найди есть. Это удэге, - сказал он через минуту.

- Почему ты знаешь? - спросил его Кожевников. - Может быть, китайская фанза?

- Нет, - говорил Дерсу, - это удэге. Китайская фанза большой труба есть: дым высоко ходи. Из юрты дым низко ходи. Удэге рыбу жарят.

Сказав это, он уверенно пошел вперед. Порой он останавливался и усиленно нюхал воздух. Так прошли мы пятьдесят шагов, потом сто, двести, а обещанной юрты все еще не было видно. Усталые люди начали смеяться над стариком. Дерсу обиделся.

- Ваша хочу тут спи, а моя хочу юрта ходи, рыбу кушай, - отвечал он спокойно.

Я последовал за ним, а следом за мной пошли и казаки. Минуты через три мы действительно подошли к удэгейскому стойбищу. Тут были три юрты. В них жили 9 мужчин и 3 женщины с 4 детьми.

Через несколько минут мы сидели у огня, ели ры­бу и пили чай. За этот день я так устал, что едва мог сделать в дневнике необходимые записи. Я просил удэ­гейцев не гасить ночью огня. Они обещали по очереди не спать и тотчас принялись колоть дрова.

Ночью был туманный мороз. Откровенно говоря, я был бы очень рад, если бы к утру разразилась непогода. По крайней мере, мы отдохнули бы и выспались как следует, но едва взошло солнце, как туман сразу рассеялся. Прибрежные кусты и деревья около проток заиндевели и сделались похожими на кораллы. На гладком льду иней осел розетками. Лучи солнца игра­ли в них, и от этого казалось, будто по реке рассыпа­ны бриллианты.

Я видел, что казаки торопятся домой, и пошел навстречу их желанию. Один из удэгейцев вызвался проводить нас до Мяолина. Так называется большой ханшинный завод, находящийся на правом берегу Имана, километрах в семи от Картуна, ниже по течению.

Сегодня дорога мне показалась еще более тяжелой.

За Картунскими воротами долина опять расшири­лась. Я поднялся на одну из сопок. Интересное зре­лище представилось моим глазам. На восток шла до­лина Имана: она терялась где-то в горах. Но на запад, север и юг, насколько хватал глаз, передо мной раз­вертывалась огромная, слабо всхолмленная низина, по­крытая небольшими группами редкого лиственного ле­са, а за ними на бесконечном пространстве тянулись белоснежные поля, поросшие травой и кустарниками. Эту огромную низину китайцы называют Лофанза¹⁹³. Она длиной 80 километров и в ширину, по крайней мере, 50 километров. Места эти казались весьма удоб­ными для земледелия. Однако нигде фанз не было вид­но. Китайцы избегают их, и, вероятно, не без основа­ния: или земля здесь плохая, или она затопляется во­дой во время разливов Имана. По слухам, в местно­сти Чингуйза есть еще одна юрта, в которой прожива­ют два одиноких удэгейца.

Часа в два мы дошли до Мяолина - то была одна из самых старых фанз в Иманском районе. В ней про­живали 16 китайцев и одна гольдячка. Хозяин ее по­селился здесь лет пятьдесят тому назад, еще юношей, а теперь он насчитывал себе уже семь десятков лет. Вопреки ожиданиям он встретил нас хотя и не очень любезно, но все же распорядился накормить и позво­лил ночевать у себя в фанзе. Вечером он напился пьян. Начал о чем-то меня просить, но затем перешел к бо­лее резкому тону и стал шуметь.

- Мяолин не вчерашний и не сегодняшний, - го­ворил он. - Мяолин такой же старый, как и я, а вы пришли меня прогонять. Я вам Мяолин не отдам. Если мне придется уходить отсюда, я его сожгу.

Затем он объявил, что сейчас зажжет фанзу, пошел на двор и притащил оттуда большую охапку соломы.

Все это кончилось тем, что Дерсу напоил его до потери сознания и уложил спать на той же соломе.

Утром мы рано ушли, оставив старика спать в его фанзе, которую он не хотел нам уступить, и которую мы не собирались у него отнимать.

Странное дело, чем ближе мы подходили к Уссури, тем самочувствие становилось хуже. Котомки наши были почти пустые, но нести их было тяжелее, чем на­полненные в начале дороги. Лямки до того нарезали плечи, что дотронуться до них было больно. От напря­жения болела голова, появилась слабость.

Чем ближе мы приближались к железной дороге, тем хуже относилось к нам население. Одежда наша изорвалась, обувь износилась, крестьяне смотрели на нас как на бродяг.

От Мяолина тропа пошла по кочковатому лугу в об­ход болот и проток. Часа через два она привела нас к невысоким сопкам, поросшим дубовым редколесьем. Эти сопки представляют собой отдельный массив, вы­двинувшийся посредине Лофанзы, носящей название Коу-цзы-шань¹⁹⁴. Это остатки каких-то больших гор, частью размытых, частью потопленных в толщах третичных образований. У подножия их протекает ма­ленькая речка Хаунихеза.

Стрелки шли лениво и часто отдыхали. Незадолго до сумерек мы добрались до участка, носящего стран­ное название Паровози. Откуда произошло это назва­ние, так я и не мог добиться. Здесь жил старшина удэ­гейцев Сарл Кимунка со своей семьей, состоящей из 7 мужчин и 4 женщин. В 1901 году он с сотрудником Переселенческого управления Михайловым ходил вверх по Иману до Сихотэ-Алиня. В награду за это ему был отведен хуторской участок.

Вечером я узнал от него, что километра на четы­ре ниже в Иман впадает еще одна большая река - Нэйцухе¹⁹⁵. Почти половина ее протекает по низине Ло­фанзы среди кочковатых болот, покрытых высокой тра­вой и чахлой кустарниковой порослью. По его словам, Нэйцухе очень извилиста. Густые смешанные леса начинаются в 40 километрах от Имана. Потом идут гари и лесные болота.- Из притоков Нэйцухе река Хайнето¹⁹⁶ славится как местность, богатая женьшенем.

На следующий день мы встали поздно, закусили не­много рыбой и пошли дальше. Сарл Кимунка проводил нас до корейцев, недавно поселившихся около Парово­зи. Внизу Иман еще не замерз - надо было перепра­виться на лодке. Мы обошли все фанзы и нигде не на­шли ни одного мужчины. Женщины испуганно смотре­ли на нас, молчали и прятали своих детей. Видя, что ничего добиться нельзя, я махнул рукой и велел стрел­кам идти к реке. Удэгеец где-то нашел спрятанную в кустах плоскодонку. В ней он перевез нас через реку поодиночке и затем возвратился назад.

На левом берегу Имака, у подножия отдельно стоящей сопки, расположилось четыре землянки: это было русское селение Котельное. Переселенцы только что прибыли из России и еще не успели обстроиться как следует. Мы зашли в одну мазанку и попросились пе­реночевать. Хозяева избушки оказались очень радуш­ными. Они стали расспрашивать нас, кто мы такие и куда идем, а потом принялись пенять на свою судьбу.

С каким удовольствием я поел крестьянского хле­ба! Вечером в избу собрались все крестьяне. Они рас­сказывали про свое житье-бытье на новом месте и ча­сто вздыхали. Должно быть, несладко им досталось пе­реселение. Если бы не кета, они все погибли бы от го­лода, только рыба их и поддержала.

От села Котельного начиналась дорога, отмеченная верстовыми столбами. Около деревни на столбе зна­чилась цифра 74. Нанять лошадей не было денег. Мне непременно хотелось довести съемки до конца, что бы­ло возможно только при условии, если идти пешком. Кроме того, ветхая одежонка заставляла нас согре­ваться движением.

Мы выступили рано утром, почти на рассвете.

Тотчас же за Нэйцухе дорога подымается на пере­вал и на протяжении 9 километров идет косогорами, имея с левой стороны болотистую низину Имана, л справа - возвышенности, поросшие старым и редким дубовым лесом дровяного характера. Дорога идет сна­чала на север, а потом у столба с цифрой 57 опять поворачивает на запад.

Следующая деревня была Гончаровка. Она больше Котельной, но состояние ее тоже было незавидное. Бед­ность проглядывала в каждом окне, ее можно было про­честь и на лицах крестьян, в глазах баб и в одежде ре­бятишек.

После полудня мы дошли до корейской деревушки Лукьяновки, состоящей из пятидесяти двух фанз, раз­бросанных на значительном расстоянии друг от друга, Здесь мы отдохнули немного и пошли дальше. Сумер­ки застали нас в дороге. Мы все сильно устали, про­зябли, и хотелось есть. Скоро я перестал разбирать цифры на инструменте, но дорога была видна. Тогда я стал работать с огнем. По сигналу один из казаков подносил зажженую спичку к инструменту. При ми­нутном освещении я замечал цифру нониуса, отмечал ее на планшете и шел дальше. Наконец впереди мель­кнул огонек.

- Деревня! - воскликнули все в один голос.

- Ночью огонь постоянно обмани, - сказал на это Дерсу.

Действительно, в темноте огонь виден далеко. Ино­гда он кажется дальше, чем есть на самом деле, ино­гда совсем близко, почти рядом. Мы шли, и казалось, огонь тоже уходил от нас. Я уже хотел было сделать привал, но огонь вдруг сразу появился совсем близко. В темноте мы разглядели избу, другую, третью - всего восемь домов. Это была деревня Вербовка. Многих крестьян не было дома, они ушли на заработки в го­род. Испуганные женщины приняли нас за хунхузов и не хотели отворять дверей. Пришлось прибегнуть к по­мощи старосты. Он приютил меня, Дерсу и Бочкарева у себя, а Г. И. Гранатмана, Мурзина и Кожевникова - соседи.

За этот день мы прошли 35 километров и страшно устали.

До железной дороги оставалось еще 43 километра. Посоветовавшись с моими спутниками, я решил попы­таться пройти это расстояние в один переход. Для ис­полнения этого плана мы выступили очень рано. Около часа я работал опять с огнем. Когда взошло солнце, мы подходили уже к Гоголевке.

Утро было морозное. Вся деревня курилась, из труб столбами поднимался белый дым. Он расстилался по воздуху и принимал золотисто-розовую окраску.

Я не хотел здесь останавливаться, но один из местных жителей узнал, кто мы такие, и просил зайти к нему напиться чаю. От хлеба-соли отказываться нельзя. Хозяин оказался человеком весьма любезным. Он угощал нас молоком, белым хлебом, медом и маслом. Фамилии его я не помню, но от души благодарю его за радушие и гостеприимство.

Деревня Гоголевка расположена на левом берегу Имана, в полукилометре от реки. Противоположный бе­рег - нагорный. Горы эти носят следующие названия: Шаньгуачин¹⁹⁷, Хоуши¹⁹⁸, Вамбабоза и Сяошаньцунзы¹⁹⁹. Около первой горы (Шаньгуачин) в Иман впа­дает большая река Бэйцухе, текущая параллельно ему и только в низовьях склоняющаяся немного к югу. Длина реки около 150 километров, ширина 40 метров, глубина 2 метра и скорость течения 3 километра в час. В истоках она имеет перевал на Ситухе (приток Бикина). Бэйцухе чрезвычайно извилиста, особенно в нижнем течении. За последние годы здесь производились большие лесные порубки. Из притоков Бэйцухе заслу­живают внимания с левой стороны (от истоков кни­зу) - Дунанца, Хайке²⁰⁰, Сатохе²⁰¹ и Сиксинда, спра­ва - Сяухеза²⁰², Ханихеза, Ушанка и Малая Бэйцухе. Между устьем и Иманом приютилась небольшая ко­рейская деревушка Саровка, а еще ниже, там, где на­чинаются горы, две корейские деревни - Омбор и Самбор.

Чай с хлебом подкрепили наши силы. Поблагодарив гостеприимного хозяина, мы отправились дальше и вскоре подошли к деревне Звенигородке. До железной дороги оставалось теперь только 23 километра. Но что значит это расстояние после сытного завтрака, когда знаешь, что сегодня можно совсем закончить путь?!

День был ясный, солнечный, но холодный. Мне страшно надоела съемка, и только упорное желание до­вести ее до конца не позволяло бросить работу. Каждый раз, взяв азимут, я спешно зарисовывал ближайший рельеф, а затем согревал руки дыханием. Через час пути мы догнали какого-то мужика. Он вез на станцию рыбу.

- Как же вы так работаете? - спросил он у меня. - Неужели вам не холодно?

Я ответил ему, что за дорогу мои перчатки износились.

- Так возьмите же мои, - сказал попутчик. - У меня есть запасная пара.

Говоря это, он достал с воза теплые вязаные перчатки и подал их мне. Я взял перчатки и продолжал работать. Километра два мы шли вместе, я чертил, а крестьянин рассказывал мне про свое житье и ругательски ругал всех и каждого. Изругал он своих односель­чан, изругал жену, соседа, досталось учителю и священнику. Надоела мне эта ругань. Лошаденка его шла медленно, и я видел, что при таком движении к вечеру мне не удастся дойти до Имана. Я снял перчатки, отдал их возчику, поблагодарил его и, пожелав успеха, прибавил шагу.

- Как, - закричал он вслед, - неужто вы мне не заплатите?

- За что? - спросил я. - А за перчатки!

- Да ведь ты получил их обратно, - ответил я ему.

- Вот те раз! - протянул с недовольством мой благодетель. - Я вас пожалел, а вы не хотите денег платить?!

- Хороша у тебя жалость, - вмешались казаки. Больше всех рассердился Дерсу. Он шел, плевался и все время ругал возчика разными словами.

- Вредный люди, - говорил он, - мой такой не хочу посмотри. У него лица нету.

Выражение гольда «потерять лицо» значило - потерять совесть. И нельзя было не согласиться, что у человека этого действительно не было совести.

История эта на целый день испортила мне настроение.

- Какой такой люди живи? - не унимался Дерсу. - Моя думай, его живи не могу - его скоро сам пропади.

После полудня мы подошли к реке Ваку и сдела­ли привал на дороге.

По прямой линии до железной дороги оставалось не более 2 километров, но на верстовом столбе стояла цифра 6. Это потому, что дорога здесь огибает боль­шое болото. Ветром доносило свистки паровозов, и уже можно было рассмотреть станционные постройки.

Я втайне лелеял мысль, что на этот раз Дерсу по­едет со мной в Хабаровск. Мне очень жаль было с ним расставаться. Я заметил, что последние дни он был ко мне как-то особенно внимателен, что-то хотел сказать, о чем-то спросить и, видимо, не решался. Наконец, преодолев свое смущение, он попросил патронов. Из этого я понял, что он решил уйти.

- Дерсу, не уходи, - сказал я ему.

Он вздохнул и стал говорить, что боится города и что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до станции железной дороги, где я мог бы снабдить его на дорогу деньгами и продовольствием.

- Не надо, капитан, - ответил гольд. - Моя соболь найди - его все равно деньги.

Напрасно я уговаривал его, он стоял на своем. Дерсу говорил, что он отправится по реке Ваку и в истоках ее будет гонять соболей, а затем, когда станут таять снега, перейдет на Даубихе. Там около урочища Анучина жил знакомый ему старик гольд. У него он и решил провести два весенних месяца. Мы условились, что в начале лета, когда я пойду в новую экспедицию, пришлю за ним казака или приеду сам. Дерсу согласился и обещал ждать. После этого я отдал ему все имевшиеся у меня патроны. Мы сидели и говорили все об одном и том же. Я уже три раза условливался с ним, где нам опять встретиться, и всячески старался оттянуть время. Мне тяжело было с ним расставаться.

- Ну, надо ходи, - сказал Дерсу и стал надевать свою котомку.

- Прощай, Дерсу, - сказал я, крепко пожимая ему руку. - Спасибо за то, что ты помогал мне. Прощай! Я никогда не забуду то многое, что ты для меня сде­лал!..

Большое красное солнце только что зашло, оставив за собой на горизонте тусклое сияние. Первая, как всегда, зажглась Венера, за ней - Юпитер и другие крупные звезды. Дерсу хотел было еще что-то сказать, но смутился и стал рукавом обтирать приклад своей винтовки. С минуту мы простояли молча, затем еще раз пожали друг другу руки и разошлись. Он свернул на протоку, влево, а мы пошли прямо по дороге. Отойдя немного, я оглянулся и увидел гольда. Он вышел на галечниковую отмель и рассматривал на снегу чьи-то следы... Я окликнул его и стал махать головным убором. Дерсу отвечал мне рукой.

«Прощай, Дерсу», - подумал я про себя и пошел дальше. Казаки потянулись за мной.

Теперь перед нами расстилалась равнина, покрытая сухой буро-желтой травой и занесенная снегом. Ветер гулял по ней, трепал сухие былинки. За туманными го­рами на западе догорала вечерняя заря, а со сторо­ны востока уже надвигалась холодная темная ночь. На станции зажглись белые, красные и зеленые огоньки.

За этот день мы так устали, как не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось километра два, но это небольшое расстояние далось нам хуже двадцати в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь двухсот - трехсот шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от станции. Один мастеровой даже пошутил.

- Должно быть, до станции далеко, - сказал он товарищу со смехом.

Нам было не до шуток. Жандармы тоже поглядывали подозрительно и, вероятно, принимали нас за бродяг. Наконец мы добрели до поселка и остановились в первой попавшейся гостинице. Городской житель, наверное, возмущался бы ее обстановкой, дороговизной и грязью, но мне она показалась раем. Мы заняли два номера и расположились с большим комфортом.

Все трудности и все лишения остались позади. Сразу появился интерес к газетам. Я все время вспоминал Дерсу. «Где-то он теперь? - думал я. - Вероятно, устроил себе бивак где-нибудь под берегом, натаскал дров, разложил костер и дремлет с трубкой во рту». С этими мыслями я уснул.

Утром я проснулся рано. Первая мысль, которая мне доставила наслаждение, было сознание, что более нести котомку не надо. Я долго нежился в кровати. Затем оделся и пошел к начальнику Иманского участка Уссурийского казачьего войска Г. Ф. Февралеву. Он принял меня очень любезно и выручил деньгами.

Вечером мы ходили в баню. За время путешествия я так сжился с казаками, что мне не хотелось от них отделяться. После бани мы все вместе пили чай. Это было в последний раз. Вскоре пришел поезд, и мы разошлись по вагонам.

Семнадцатого ноября мы прибыли в Хабаровск.