СОЛДАТЫ МИРА

— Найдут ли нас? - забеспокоились мы, когда услыхали в пограничном управлении, что нас встретят на станции.

- Не беспокойтесь. Станция маленькая. Найдут. Станция действительно была небольшая, но пассажиры забили перрон, буфет, кружили вокруг лотков с помидорами, виноградом и свежим хлебом — чуреком. Рядом с вагонами потрескивало на переносной жаровне мясо, шашлыки ссыпались в газетные кульки и новые порции баранины нанизывались на длинные прокопченные прутья. Кто же найдет нас в такой кутерьме? И вдруг к нам подходит офицер пограничных войск и представляется:

- Майор Усманов.

Именно с ним и должны мы встретиться. Усманов невысок ростом и кажется хрупким. Полевая гимнастерка ему чуть-чуть велика и топорщится под портупеей. Лицо круглое, с прищуренными карими глазами.

Мы пожали его теплую руку, и нам показалось, что уже давно знакомы с ним.

— Прошу садиться.

Майор подвел нас к аккуратному зеленому «газику».

Сразу за станцией начались горы, Копет-Даг не похож ни на Кавказ, ни на Памир, ни на Урал. У него свои особенные краски. Горы невысоки, нет здесь снежных вершин, на склонах мало растительности, потому Копет-Даг не зеленый, а серый, графитный. Воздух прозрачный, высушенный зноем. Только там, где пробиваются сквозь горы шумливые белые от пены речки, поднимается туман и висит невысоко над землей, как бы опершись о невидимый потолок.

«Газик» на двух колесах описал полукруг и нырнул в тень больших пирамидальных тополей. Застава. Перед окнами клумбы с георгинами и резедой. Дорожки, посыпанные розовато-белым песком. Чистая снеговая вода арыка. Возле него, шумно фыркая, плещутся солдаты.

— Застава, смирно! — командует пограничник с красной повязкой на руке, подбегая к Усманову.

- Товарищ майор, дежурный по заставе рядовой Денисов!

— Вольно!

— Вольно! — голос дежурного прокатывается по двору и затихает.

— Пообедаем или сразу пойдем? — спрашивает Усманов.

— Сразу, если можно.

— Понимаю. Не терпится, — улыбается майор.

Мы проходим садом, скрывшим строения, открываем воротца. У коновязи под навесом тихо жуют сено длинноногие, поджарые лошади. Теперь шумит только ручей. Мы его не видим, к нему идем. Под ногами шуршит сухая трава с колючками, выскакивают камешки, звонко щелкают друг дружку. По сторонам висят две крутые горы. Пористые, как шлакоблоки, слои причудливой кладкой уперлись в небо. Тесная долинка кажется еще меньше. И небо ближе, будто над головой синяя натянутая ленточка. Продравшись сквозь терновник, мы увидели широкий ручей. Но вода в нем какая-то странная — вроде молока, смешанного с синькой. Ручей выкатывается из черного отверстия в скале.

— Очень хороший ручей! - сказал Усманов. — Все болезни как рукой снимает.

Он опустился на корточки, задумчиво поплескал водой. Вода была очень теплая, градусов сорок. Теплом дохнуло и из пещерки, куда мы спустились. Здесь, под белыми, отшлифованными камнями, образовалось небольшое убежище. Где-то за скалой в темноте мурлыкала вода. Воздух был насыщен влагой и крепким запахом серы. В этой пещере и в зной и в холод одна и та же температура.

Подавая друг другу руки, мы выбрались на поверхность и поспешили надеть темные очки. Солнце отражалось от скал, от терновника, от высокой травы и от неба. Мы прошли еще одну калитку и, наконец, увидели два столбика, стоящих друг напротив друга. Три метра нейтральной земли отделяли их. На одном в цемент была влита плитка из нержавеющей стали с гербом Советского Союза. На другом — лев, вооруженный средневековым мечом, олицетворяющий шахский Иран. За тем столбиком тянулся такой же терновник и громоздились такие же горы, но это была уже чужая земля. Трехметровая ничейная полоска разделяла не просто два государства, а означала более глубокий рубеж между старым, полуфеодальным, полузависимым Ираном и могучей державой нового, социалистического мира.

На заставе нам отвели маленькую комнатку с узкими солдатскими койками и суконными одеялами. Солнце еще не погасло за горами, а уже сыграли отбой. Мы легли спать. За тонкими стенками слышно было, как вставали солдаты, отдохнув перед нарядом. Они молча разбирали из пирамиды автоматы

и уходили.

Фыркнет конь, переступив ногами под тяжестью седока, натянет уздечку овчарка, лязгнет автомат, и все стихнет так быстро, будто ничего этого не было, просто приснилось. Только будет шелестеть ручей, как страницы книжки, и сонно всхлипывать листья тополей. Постепенно погаснут окна. Над Копет-Дагом разольется яркими звездами ночь — тревожная и чуткая.

Мы тянули папиросу за папиросой и не могли заснуть. Этот день не походил ни на какой другой. Но почему же не спит Усманов? Мы догадываемся по его неровному короткому дыханию, что он тоже сейчас смотрит в темноту окна и думает о чем-то своем.

- Вы не спите, майор? — тихонько спрашиваем мы.

— Да нет, что-то сон никак не идет, — отвечает он и, словно оправдываясь, добавляет: — Да и какой у нас сон? Тут так привыкаешь: на час-два прикорнул, и снова на ногах, как ни в чем не бывало.

— Расскажите что-нибудь, — попросили мы, боясь, что он откажется, ссылаясь на позднее время.

Но вдруг он сел на койке, опустил босые ноги на пол и проговорил:

- Пожалуй, расскажу. Днем будет некогда, а сейчас тишина, покой... Словом, была такая же ночь...