К СВЕДЕНИЮ ЛЕТОПИСЦЕВ

Качканарцев сейчас десять тысяч. А летом 1957 года их было только пятьдесят. Одним из них был Семен Степанович Мальцев.

Мы начали искать его рано утром. Небо, как всегда в пасмурный день, светлело медленно, неохотно. В ногу со взрослыми деловито шагали маленькие труженики-первоклассники с ранцами за плечами. Форменная одежда на них топорщилась, а фуражка держалась на оттопыренных ушах.

Мимо прогрохотал трактор «Беларусь». За рулем сидела женщина в толстом ватнике, брюках, закутанная в шаль.

- Эй, на тракторе! — закричал Женя. Женщина остановила машину, оглянулась:

- Что кричишь?

Из-под шали глянуло миленькое личико девушки с большими серыми глазами, соломенной прядкой волос на лбу и с ямочками на щеках.

Женя смутился.

- Вы Мальцева не видели?

- Его попробуй найди! Самый неспокойный на стройке человек, — ответила девушка.

— Да вы хоть приблизительно скажите.

- Наверное, в пятом микрорайоне. Садись, подвезу.

Трактор рванулся и весело помчался под уклон.

Пятый микрорайон — это городок в лесу. Окна двухэтажных домов еще вымазаны известью, но между домами уже проложены асфальтированные дорожки и разбиты цветники.

Мальцева в конторе не оказалось. Он, говорят, уже был здесь, а сейчас ушел в первый микрорайон.

Но прораб в армейском кителе успокоил:

— Ожидается прибытие с минуты на минуту.

Мальцев неуловим, если искать его специально, однако встретиться с ним можно всюду.

В тесную прорабскую стремительно вошел высокий худой мужчина в длинном пальто. На тонком загорелом лице вкривь и вкось разбежались морщинки. Зеленые, близко сидящие глаза остановились на нас:

- Вы ко мне? Одну минуту.

Он сел к телефону, с кем-то договорился о тесе, у кого-то попросил машин, кого-то поругал за нерасторопность, подписал все неотложные бумаги и только тогда обратился к нам:

- Слушаю.

Его костлявые руки лежат на дощатом некрашеном столе. Нервные длинные пальцы выбивают дробь. Мальцев всю жизнь строил. Строил нефтяные вышки в Грозном, заводы на Урале - Верхне-Салдинский, Пышминский, Челябинский тракторный, Тагильский вагоностроительный, Златоустовский металлургический, Богословский алюминиевый, Балхашский медеплавильный комбинаты.

Мальцев и рассказал нам о начале строительства. Первые пятьдесят человек пришли на Качканар с топором и пилой. Инструмент был свой. Складов еще не было, как не было ни палаток, ни столовых, ни контор, ни досок показателей. Не было вообще ничего, кроме этих пятидесяти с топорами и пилами.

Первым летом донимали энцефалитный клещ, комары и теплая, перегнившая болотная вода. Первым летом на соснах висели плакаты: «Дорога — жизнь Качканару!» Вместе с дорогой, которая нужна была, чтобы подтянуть к горе скопившуюся на железной дороге технику, строили линию электропередачи. ЛЭП и дорога — два боевых объекта. На большее не хватало сил. Через месяц удалось привезти палатки, запас консервов и пряников, тяжелых и черствых как камень.

В конце июля к палаточному городку пробился первый самосвал. Его рассматривали как диковинку с другой планеты. Трогали помятые железные бока й пинали ногами резину, к которой прилипли водоросли.

Шея шофера была перевязана бинтом. «Чирей», - кратко пояснял он, поворачиваясь к собеседнику всем туловищем, будто у него закостенел хребет. Через час кожа на его лице вздулась, как от крапивы. Неистово отгоняя комаров, он рассказывал, что скоро привезет щитовые домики.

Вскоре шофер уехал, но в этом году ему не довелось пробиться обратно. Пошли дожди, ударили морозы, задули метели.

Зима выдалась на редкость снежная. Небо прохудилось. Сыпал и сыпал снег, мягкий и пухлый, как хлопок. Там, где сейчас плотина, работала бригада лесорубов Ивана Потеряхина. С утра до ночи со стоном падали сосны. Бригада не жаловалась на жизнь, хотя пробавлялась одними консервами и мукой, завезенной с осени. На кострах в пустых консервных банках топили снег и заваривали из муки вместо хлеба саламат, густой, как халва, и горький, будто разбавленный наполовину горчицей. Мука «сдохлась». Ее везли к Потеряхину в дождь. Вода намочила холст, и сверху образовалась корка, закрывшая доступ воздуху.

Потеряхин терпел. Исподтишка его называли «саламатом». Он ходил злой как черт и молчал. Его боялись.

Однажды утром кто-то взволнованно прошептал:

— Саламат колдует!

Лесорубы высунули головы из шалашей. Потеряхин ходил от сосны к сосне, поглядывая вверх.

- У-лю-лю... — бормотал он и рукой сеял что-то невидимое.

С сосны слетела одна кедровка, другая. Кедровка! Самая пугливая из всех птиц! Обычно она и за версту не подпускает человека. А тут подходила к человеку и торопливо клевала снег.

Вскоре около Потеряхина собралась целая стая. Потеряхин поднял мешок и высыпал на снег последнюю муку. Потеряхин — черствый из черствых! - кормил птиц.

— Вот такая была зима пятьдесят седьмого года, первого года стройки, — закончил Мальцев, задумчиво разглядывая некрашеный стол. — А потом наступила весна. Прилетели на стройку тетерева и глухари. Приходили лоси, у них тут выпасы были. Хорошее для охоты место! В мае забрел медведь. Он появился чуть ли не на самой улице, ошалело глядел на дома. Спугнули его ребятишки. Больше медведя не видели.

К следующей зиме выстроили бетонный завод, завезли кирпич и стали строить большие корпуса.

- Надолго строим, - проговорил Мальцев и через минуту неожиданно спросил: - Вы Рыбальченко не встречали?

— Нет, а кто это?

— Бригадир каменщиков.