КРИТИЧЕСКИЙ УГОЛ

Прямо над поселком нависает гора. В дождь она фиолетовая. Издалека походит на плитку аметиста, поставленную на ребро. Пик Лезвие — точное название придумал кто-то. Если небо — круг, очерченный зазубринами дальних гор, то Лезвие — его радиус. Высота пика около километра: пустяк. Но склоны круты и скользки. Если машина встанет боком, обязательно перевернется. Гору обрамляет свинцовая оправа ручья, выдолбившего в граните пятидесятиметровый обрыв.

На Лезвие никто не поднимался. Не такая это вершина, чтобы ее штурмовать альпинистам. И не такая, чтобы по ней совершать прогулки. Однажды сюда поднялись геологи. И нашли на пике богатую кварцевую жилу, заставлявшую предполагать, что в ней есть горный хрусталь.

Нашли давно. Каждый год в перспективных планах намечалась разработка жилы. Каждый год собирались, втащить на гору компрессор, отбойные молотки и «вскрыть» ее. И каждый год откладывали, так и не найдя способа поднять компрессор. Можно было бы- разобрать его и по частям перевезти во вьюках, но и мужественные горные лошадки со слишком тяжелым грузом не могли одолеть подъем, срывались на скользких, осыпях.

Если же строить дорогу, то она, как говорил Сергей Самолкин, «съела бы хрусталь со всеми потрохами». Долго и дорого.

Да, пик был недоступен для разработок. Так и стоял, дразнил. Особенно злил он в пасмурную погоду, когда тучи сглаживали крутизну и Лезвие казалось безобидным холмиком.

В июле пришла весна. Согнала вниз сугробы, приободрила деревца. Зазеленел молодой мшаник. Куда бы ни пошел начальник партии Глуховец, пик все время лез в глаза. Больно, уж занимала Глуховца та кварцевая жила, тянула как магнит. А план «горел»...

— Слушай, — подошел он однажды к механику. — А не попробовать ли трактором?

— Трактором нельзя, — ответил осторожный механик. — Свалится трактор: критический угол.

В каждой геологической партии есть две книжицы: «СУСН — «Справочник укрупненных сметных норм» и ЕНВ — «Единые нормы выработки». Казалось бы, до мелочи там все учтено, проверено опытом десятков лет, и вот таких подъемов не предусмотрено. Значит, никто на такие пики не поднимался и не поднимется.

Но в тот же день, вечером, к Глуховцу пришли трое рабочих: тракторист Саша Батняев, его помощник Степан Кузин и компрессорщик Михаил Киба.

— Разрешите попробовать...

Подъем начали в обед. Сначала хотели соединить компрессор тросом, но раздумали: трос может лопнуть. Прицепили дышло компрессора прямо к трактору: если что, так вместе...

Батняев сидел в кабине, а Киба и Кузин поднимались сзади и несли огромные жерди для тормоза, если трактор поползет по осыпи. Итак, шесть километров по крутизне. Крутизна заставляла двигаться только вперед. Отступать нельзя, так как на развороте и трактор и компрессор неминуемо перевернутся.

Первая скорость, полный газ... Мотору тяжело. Он воет, с трудом переваривая соляр. На пределе он чуток к малейшему препятствию. Из трубы вырывается дым, тянется к кабине. Цилиндры раскручивают отяжелевший вал.

Камни скользят. Мокрый от недавнего снега мшаник ползет, гусеницы буксуют, гребут под себя обломки.

Батняев видит лишь тупой обод капота. Кажется, трактор висит над бездной. Шесть километров... Шесть тысяч метров... Если двести метров за час — значит, тридцать часов, если сто... Расстояние беспристрастно, как таблица умножения. Но ощущение расстояния в любом случае разное. Километр для реактивного лайнера — это три-четыре секунды; километр для трактора, идущего с тяжелым прицепом на Лезвие, — это десятки часов.

Кажется, мотором тоже владеет желание одолеть подъем. Когда особенно тяжело, он взвывает, напрягая каждый свой винтик, и машина выбирается на более пологий склон. Однако, в отличие от людей, он не рассчитывает своих сил так, чтобы хватило их до конца. А Батняев не может остановить мотор для передышки, опасаясь, что прицеп тогда потянет назад и тормоз не сумеет выдержать многотонной нагрузки.

Руки как будто приросли к рычагам. Наскочит гусеница на валун, еще больше накренится трактор. Надо опередить этот крен, рванув трактор в сторону. Сознание не. отмечает времени. Время — это ревущая, угарная бесконечность. Безразлично, прошел второй час или нет. Или наступил десятый... Впрочем, еще где-то близко солнце. Его не видно, слепит только удивительно прозрачная голубизна неба.

Михаил Киба и Степан Кузин тоже скользят на мокром мху, спотыкаются, вскакивают и снова идут. Некогда глядеть под ноги. Все внимание на белой, отшлифованной камнями гусенице.

Руки несут тяжелую жердь, как пику. Нет, солнце уже скрылось. Небо горит, слепит пожаром. В радиаторе кипит вода. Надо все-таки выключить на время мотор. Рискнуть? А может быть, не рисковать? Ночью ударит мороз, остудит.

Наступает странное ощущение невесомости, будто трактор проваливается в бездну. Спина, руки онемели.

Батняев включил фары. Лучи отражались на камнях и редких кустиках. В кабину тянет влажным холодком. Это уже неплохо: мотор не будет так сильно перегреваться. Тракторист наклоняет голову к окну.

Сбоку, метрах в шестидесяти, начинается обрыв.

А внизу ручей.

Трактор в горах стоит вдвое дороже, потому что сюда каждый винтик завозили самолетом или на вьючных лошадях. Трактор все время работает на предельных нагрузках, и трактористу с ним надо жить дружно. Трактор упорно карабкается по круче напрягает все силы. Он задыхается, скрежещет от ярости и натуги, но лезет, лезет вперед.

И вдруг не выдержал. Первым это заметил Киба. Гусеницы высекли из камня искру и медленно поползли вниз. Хрустнул под тяжестью один камень, другой... Осколок со свистом скрылся в темноте. ; Киба бросился вперед, с размаху воткнул жердь между гусеницей и ведущим колесом. Но жердь изогнулась и лопнула как спичка.

- Держи!.. - нечеловеческим голосом закричал он Кузину.

Поздно!.. Компрессор покатился вниз, увлекая за собой трактор. Он понесся прямо к обрыву. Батняеву надо бы в этот момент нажать на все рычаги, а он второпях скорость выжал на нейтральную. Трактор со стоном и грохотом все скользил назад. Батняев оцепенел от ужаса. Неужели все?! Конец?.. С каждой секундой нарастал грозный гул ручья. В какую-то долю секунды возмутила нелепость смерти. Так — ни за что!

В последний момент мелькнула скала, нависшая над обрывом. Рывок к рычагам. Трактор будто прыг-нул вперед. Компрессор, ударившись о скалы, развернулся поперек склона. Все стихло. Только ручей внизу по-прежнему шумел, перекатывая упавшие с обрыва камни.

Батняев не мог подняться с кресла. Бешено колотилось сердце. Страх, как кислота, растворил суставы и мускулы. Прошла минута, и страшная усталость вытеснила страх.

Из темноты показался хромающий Киба.

— Ну что, Сашка?.. — спросил он, заглядывая в кабину.

Главное, не показать, что ты боишься.

- Сам видишь... Больно подъем крутой, — тихо ответил Батняев.

— А дальше как?

- Что дальше? Поедем...

Подошел и Кузин.

- Я думал, ты того... — многозначительно промолвил он. - Может, сменить? Ну, как хочешь. Давай закусим.

Потеснились, уселись в кабине. Кузин открыл консервы, нарезал хлеба.

На рассвете удалось выправить погнутое дышло компрессора. Снова взревел мотор, и трактор упрямо полез вверх. Ровно через сорок восемь часов они повезли компрессор, проложив дорогу к кварцевой жиле.

Вот, собственно, и вся история, которую рассказали нам в одном из горных поселков.