XXI. Эскимосы и датчане

Эскимосы и датчане

Наступило утро - такое прекрасное! Оно обострило боль расставания. И хотя солнце, конечно, взошло над горами, я не так крепко был верен воспоминаниям о восходах солнца, как охотник из Алука. Мне было грустно уезжать. Но в этот день многим было грустно.

Тина, маленькая гренландская девушка, оставлявшая с момента отъезда с севера в каждом месте, где она останавливалась, все больше и больше из своего запаса одежды в виде подарков всем, кто любил ее, теперь покидает своих родных и стоит у борта в слезах, с красными глазами.

Из Гренландии уезжает доктор, может быть, навсегда. Около судна кружатся эскимосы на каяках. Они дают залпы из дробовиков, когда судно начинает набирать скорость, и следуют за ним, размахивая шапками. А доктор стоит как воплощение спокойствия. Я делаю шаг, чтобы стать рядом с ним, и останавливаюсь: он плачет.

Многие плачут. Если глубину и нежность человеческой души можно оценить по ее отзывчивости к горю, то посмотрите, как сейчас у борта парохода и датчане, и эскимосы стоят одинаково растроганные в общем порыве общего горя.

"Фарвел!" Мы миновали окутанный облаками мыс. Гренландия, как и все остальное, стала воспоминанием. Вокруг меня широкий круг океанского горизонта, громадный нуль, символ того, что временно меня нет нигде. Как Оруло, эскимоска с мыса Элизабет, я рассказал свою повесть; я хочу закончить ее словами Оруло. Долгое время Кнуд Расмуссен сидел зачарованный, слушая ее рассказ.

- И на этом, - сказала она, - кончаются мои приключения. Ибо тот, кто живет счастливо, живет без приключений, а я поистине жила счастливо и родила семерых детей.

Эскимосы и датчане