XLVI. Первый... и последний порт

Первый... и последний порт

Эта весть казалась, пожалуй, слишком хорошей, чтобы быть абсолютно верной. Несомненно, в быстроте, с какой остальные отступились, предоставив с этой минуты мне одному отвечать за правильность нашего курса, чувствовался насмешливый вызов: хоть умри, а сделай. Ошибись я в определении нашего местонахождения - и мне угрожало прозвище "Готхобского Кента", которое следовало бы за мной как символ вечного позора до конца жизни.

Наше повествование уже так близко подошло к развязке, что каждое событие и чуть не каждая мысль приобретают особое значение, поскольку все они так или иначе способствовали тому, что мы в конце концов оказались там, где этого требовало развитие драмы. Отнесемся поэтому к деталям с тем интересом, который мог бы проявить Верховный адмиралтейский суд Южной Гренландии, чего он милостиво не сделал во время состоявшегося впоследствии разбирательства. Мы же приступим к перечислению мельчайших происшествий с серьезностью, которую полностью могут оценить лишь те, кому известны волнующие последствия этих событий.

Мы шли уже не менее двух часов курсом на Готхоб, когда появился первый признак приближения к населенным местам: впереди на возвышенности маленького острова стоял сигнальный знак в виде креста.

Согласно карте теперь перед нами открывались два возможных курса: идти до Готхоба открытым морем или же вдоль берега, по проливу между цепочкой островов и материком. Курс, проложенный в открытом море, был длиннее, к тому же предвиделась ненастная погода, тем не менее мой выбор пал именно на него. А поскольку я как раз стоял у руля, то и повернул в море.

Шкипер с помощником изучали карту.

- Если мы, по вашим словам, приближаемся к Готхобу, - произнес шкипер, - то не можем ли мы проплыть этим проливом?

- Можем-то можем, но...

- Ну тогда так и сделаем, - заключил он, и мы повернули в сторону материка.

Оставив слева группу островов с сигнальными знаками, вошли в защищенные воды. Ветер здесь был слабее. Поверхность пролива, если не считать легкой ряби, поднятой ветром, была такая же гладкая, как у какого-нибудь пруда с пресной водой. Как приятно плыть так ровно, так спокойно и снова слушать плеск воды о борта бота! И снова видеть землю так близко! Ощущать дружелюбное соседство этого величественного дикого края, его безмерный и надежный покой. Еще несколько часов - и мы войдем в Готхоб, бросим якорь! Люди толпами высыпят на берег встречать нас. Все будут говорить, какие мы молодцы! Будут осматривать наш бот и дивиться, какой он маленький, прочный, какой чистый да красивый! Ах, какие вы храбрецы! И даже мужчины, эти отважные датчане, будут восхищаться и завидовать, а девушки - милые, нежные, голубоглазые датские девушки - просто влюбятся в нас!

"Надо прибраться", - думаю я.

- Прибавим-ка скорость, - говорит шкипер и достает спиннакер.

- Стойте, ради бога! - кричу я протестующе, - нельзя этого делать.

Берег мрачно выставил нам навстречу скалистые выступы. Узкие ущелья с обрывистыми стенами, как растопыренные пальцы гигантской руки, указывают на ледяные поля в центре материка, на это гнездовье арктических бурь. Аляска, мыс Горн - вот что сродни здешним местам. Там я испытал силу этих грозных "валли" - внезапных шквалов, которые со зверской яростью кидаются вниз с вершин гор и исхлестывают все море в пенистые клочья. Они так молниеносны и ужасны!

Мы поставили спиннакер. Ветер, словно смеясь над моими страхами, упал до легкого.

- Держитесь курса, пока не поравняемся с тем островом, похожим на улей, а потом круто берите влево, - сказал я и отправился вниз готовить ужин, наводить порядок.

Ужин в этот вечер был роскошный: кукурузные лепешки, рубленая солонина и оладьи. Затем, не без мысли о придирчивом взгляде датских хозяек, я принялся чистить и скрести наше кухонное хозяйство, которое весьма нуждалось в этом после долгих дней и ночей на море. Так прошли часы.

Тем временем ветер переменился и дул отчасти навстречу. Результатом была перемена курса и отход от той простой, но, как я теперь знаю, верной инструкции, которая была моим последним словом. Меня вызвали на палубу, но я мог только взирать на незнакомые очертания берега и вместе с остальными недоумевать, куда это мы попали.

Хотя наш курс оказался теперь не слишком ясным, это было не так важно, потому что ветер спал. Уже вечерело, небо было так густо затянуто тучами, что нас окружали глубокие сумерки. Начал моросить дождь. Шкипер направил бот к лежавшему впереди маленькому фиорду. Пользуясь слабым ветром, которого едва хватало, чтобы медленно толкать нас вперед, в таком глубоком молчании, что слышался ропот дождя, мы обогнули мыс, остерегаясь приближаться к нему чересчур близко, и вошли в фиорд. Едва мы оказались в покое и безопасности между стенами гор, нас охватило благоговение перед величием и тишиной этих мест. Все трое почувствовали одно простейшее, но редкое желание; жить здесь, просто жить бесконечно долгое время.

Мы никак не могли решиться бросить якорь, и я так и не знаю точно, где именно мы его бросили. Песчаное дно фиорда быстро мелело. В одном месте бот даже слегка зацепил дно, но нам удалось натолкнуться на достаточно глубокое место близ южного берега. Снизу из каюты я услыхал всплеск брошенного якоря и воспринял этот звук как сигнал к ужину.

Какое тепло, чистоту и уют они застали в каюте! Все было принаряжено для захода в гавань. Гавань - какое слово! А сегодня можно спать.

- И утром тоже встанем, когда захотим, - добавил шкипер.

Но еще целый час после того, как остальные улеглись, я сидел в своей маленькой нарядной каморке на баке и писал именно эти страницы моего дневника, которому суждено было потом превратиться в книгу; писал в благодатной ночной тишине, под звук дождя, мягко падавшего на палубу.

О том, как много значило для меня наконец попасть туда, в этот гренландский порт, можно судить по последней строке моих записей: "Завтра, - говорилось там, - я буду писать этюд".