XVI. 23 июня. Китовый риф

23 июня. Китовый риф

Никаких перемен. Густой туман, попутный ветер и гористый берег, возвышающийся стеной совсем рядом, но невидимый, как присутствие Иеговы. И днем и ночью нашими глазами был компас. Можно было бы усомниться в здравомыслии того, кто проложил наш курс так близко от берега. Но мы не сомневались. Короткие мгновения, в течение которых был виден берег, вгоняли в дрожь, но ведь для этого мы здесь и находились. Поскольку пребывание там-то тогда-то почти роковым образом связано с нашим теперешним пребыванием здесь, то будь мы склонны к философии, мы могли бы воспринять это как иллюстрацию к вечной проблеме о том, что пребывание где бы то ни было является лишь моментом продолжающегося движения. "Не бойся риска!" - вот что было бы для нас подходящим девизом. И как бы в подтверждение этого, мы поставили еще спиннакер, чтоб уж, если врезаться в берег, то на всех парусах.

Приближался конец моей утренней вахты. Мы находились в окрестностях бухты Бон и шли со скоростью 5 узлов при сильном волнении. Капитан сменил меня. Туман немного поднялся, открыв далекую полоску берега. В самой отдаленной его точке, там, где силуэт берега вырисовывался на фоне неба, виднелся мыс, который в отличие от близлежащих массивов опускался плавной вытянутой кривой, далеко выдающейся в море. Похоже было, что мыс там не кончался и что конец его терялся за дымкой горизонта. Было ли это обманчивое впечатление, вызванное формой мыса, или я видел правильно, но так или иначе, я сделал вывод, что поперек нашего курса лежит земля, и со всей убежденностью постарался обратить на это внимание капитана. Но он думал иначе. Тут нас снова окутал туман, и мы продолжали идти тем же курсом.

Это произошло несколькими часами позже, уже после полудня. Я вышел из своего помещения на баке, чтобы проверить печку и поглядеть, как тушатся бобы. "Неплохо, - решил я, облизав ложку, - пожалуй, маловато патоки". Добавил ее и поглядел на часы. Только половина четвертого! Бобы будут готовы слишком рано. В этот самый момент крышка люка распахнулась.

- Купидон, - сказал капитан чрезвычайно спокойно, - поднимись-ка лучше наверх и убери спиннакер.

Я поглядел на помощника: тот грузно скатился со своей койки и тянулся за сапогами. Однако в голосе капитана мне почудились предостерегающие нотки, и я бросился на палубу. Густой туман и ветер; в ста ярдах от носа по правому борту земля! Спиннакер был закреплен на крюк. Кое-как нам удалось освободить его, что было необходимо для маневра. Все это продолжалось несколько секунд; до берега оставалось едва 50 ярдов. Отошли влево - самую малость.

Рифы слева! Спокойно. Проскочим посередине.

Затем внезапно обозначился ряд рифов, преграждающих нам путь. Теперь рифы окружали нас со всех сторон, только за кормой их не было. Мы оказались в положении зверя, загнанного собаками. Так мы чувствовали себя, вернее, должны были чувствовать, потому что раздумывать об ощущениях было некогда.

Оставались только две возможности - румпель до отказа и попытаться проскочить, лавируя между рифами, или сделать поворот через фордевинд с риском наткнуться на риф у правого борта. Проходят доли секунды. Мы поворачиваем. Бесконечно тянется мгновение, пока бот движется прямо на скалу. Грота-шкот задрожал, затем оттянутый назад грот надулся, поднял гик кверху и лег на левый борт, потянув за собой весь бот. Мы отчаянно натянули шкот, чтобы выровняться. Еле-еле успели. Бот тронулся, набирая скорость. Поднятые им волны смешались с пеной волн, разбивающихся о рифы. Наполовину спущенный спиннакер трепетал. Борясь с ветром, мы опустили его на палубу, свернули. Все пришло в порядок. Земля еще не успела скрыться в тумане, как мы свободно вздохнули после миновавшей опасности.

"Послушайте, что это?"

Как будто ничего.

Я на бушприте. Прислушиваюсь, вглядываюсь в туманную мглу с напряжением, в котором, очевидно, воплощается мой страх. Вслушиваюсь, чтобы среди мириадов звуков, из которых складывается тишина, сквозь скрип снастей, бурление воды, шорохи ветра, стук моего сердца услышать один, более слабый звук. Вглядываюсь, стараясь различить что-то в этой серой пелене, столь тонкой, что, кажется, достаточно взмаха моих ресниц, чтобы разрушить ее тесный покров.

И вдруг внезапно, непостижимо на серой плоскости возникает светлое пятно, белая движущаяся полоса - появилась и пропала и опять появилась.

- Земля впереди, по правому борту!

Мы меняем направление. Низкий риф остался за кормой. Туман снова окутывает нас. Мы продолжаем плыть в тревоге и молчании.

На сей раз слышен гул и виден риф.

- Земля слева! Вперед!

Снова проскочили.

И пока я стою так на самом кончике бушприта, не видя, как другие управляют ботом, не имея касательства ни к чему, мне кажется, что это ветер меняет свое направление, а земля то приближается ко мне из тумана, то вновь отступает. Я то высоко взлетаю над водой, то быстро и плавно опускаюсь, так что ноги мои касаются ее поверхности. И это мерное раскачивание в пространстве убаюкивает меня, словно я лежу в гигантской колыбели. Божественное движение! Как сон под наркозом, оно уносит меня за пределы грозящей сейчас опасности.

Однако угроза, отчаянная опасность, которой мы подвергаемся с того момента, как наткнулись на рифы, продолжает надвигаться со всех сторон, становясь все ближе и неотвратимее с каждым самым незначительным галсом. Мы вслепую лавируем среди сплошных рифов, которые сидят так близко друг к другу, что нам едва удается развернуться. Сомнений нет, мы в ловушке.

После того как промежутки, через которые мы вновь и вновь приближались к земле, в своем однообразном повторении превратились для нас в нечто привычное, а наши попытки лавировать казались уже только бессмысленным оттягиванием неизбежной катастрофы, у нас, напряженно вглядывающихся и вслушивающихся во тьму, возникло своеобразное физическое ощущение досады на то, что в этом установившемся ритме запаздывает один удар.

Однако ожидаемого не случилось. Прошло немало времени, пока мы, не доверяя показаниям часов, решились допустить мысль, что все уже позади. Мы вышли в открытое море!

Именно так, незаметным образом, зачастую кончаются крупные события, как, например, сама жизнь. И чтобы смягчить это неприятное сознание, был подан грог.

А кок, высунув голову из каюты, осведомился:

- Ну, друзья, как насчет хорошей порции горячих бобов?