Ка’и и Кабапбейе

Еще два дня мы шли через лес; продовольствие убывало, и моя ноша становилась все легче. Иона был настроен мирно. Я похвалил его, сказав, что он хорошо справился с порученным ему делом. Иона видел, что я не таю на него зла. Впечатление от нашей последней стычки оказалось настолько сильным, что он всячески избегал новых осложнений и держался крайне предупредительно, даже заискивающе; слов нет - счастливая перемена, но я сомневался, что между нами когда-нибудь восстановится былая непринужденность. Для этого пришлось бы начинать все сначала.

Фоньюве и "Хаимара" пришли в лагерь на берегу Таруини в тот же день, что и мы, но поздно вечером. Они принесли рыбу, которую наловили в пути, и ворох новостей; оба были страшно довольны собой.

- Нам просто повезло, что с нами был Фоньюве, - сообщил мне Безил на следующий день, когда мы шли вместе. - Если бы не он, Маната ни за что не продал бы нам столько продуктов. Фоньюве рассказал, что Маната убедил Япумо и Йеимити обмануть вас и отказаться от работы. Они бы и дальше пошли с нами, но Маната настроил их против вас, сказал, что вы будто бы платите слишком мало. Но теперь все это обернется против него же: Япумо и Йеимити убедились, что он плохой человек.

- А сами они поправились?

- Да, оба здоровы.

Значит, болезнь удалось захватить вовремя!..

- А как женщина?

- Когда мы выходили, она была уже на ногах, но рука не действовала. Распухла и онемела, как от яда.

Видимо, сказалось "лечение", которое применил Маната. Но в глубине души я больше всех упрекал самого себя. Что бы ни натворил Маната или другие индейцы, главная вина лежала на нас, которые - пусть сами того не ведая - принесли болезнь в их страну. Я представил себе, в каком состоянии мы оставили мавайянов и жену Сэма. Сколько еще продлится эпидемия? Какую новую, страшную форму она примет? И что это в конце концов было - обычная простуда, грипп, малярия, пневмония?

Я утешал себя тем, что никто не умер, вирус оказался несмертельным. Вместе с тем было совершенно ясно, что в дальнейшем контакты с местными племенами необходимо как-то контролировать; сюда должны допускаться только люди, прошедшие карантин. (Во всяком случае до тех пор, пока здесь нет достаточного количества врачей и медицинских сестер.)

...И вот мы уже на Чодикаре. Большой лодки, которую мы оставили здесь, не оказалось на месте - то ли ее унесло водой, то ли ею воспользовались индейцы. Пришлось довольствоваться маленькой дырявой долбленкой. Но она не могла вместить всех, поэтому Иона, Гебриэл и Манаванаро остались с частью снаряжения собирать образцы и ждать, пока мы не пришлем за ними.

Кое-как приспособив мотор, мы втиснулись в лодку и двинулись в путь по душному зеленому туннелю. Назойливые насекомые, острые сучья, затонувшие стволы и кроны - рубить, ломать, тащить, волочить... Мы снова испытали на себе все тяготы плавания по этой отвратительной реке. Но какая разница между моей нынешней командой, рвущейся домой, полной энергии и усердия, и той, которая под окрики Эндрью с такой неохотой и ленью начинала путешествие!

Рядом со мной сидела жена Ка’и. У Кабапбейе было очень приятное лицо с почти славянскими чертами. С утра до вечера она возилась с любимым щенком. Его мать, рослая пегая сука, не переставая скулила, чем доводила нас до исступления - до того полно этот звук передавал нашу собственную усталость и стремление поскорее вырваться из жаркой зеленой трубы. Кабапбейе понимала наше состояние. Время от времени, строго взглянув на собаку, она шлепала ее по морде; скулеж прекращался, и сука сидела с виноватым видом, пока какое-нибудь новое впечатление не заставляло ее забыть о приказании хозяйки. Тогда из собачьей глотки снова вырывался тяжелый вздох, за которым неизмен но следовал жалобный вой.

Меня очень трогала взаимная забота и привязанность Ка’и и Кабапбейе. Они держались с таким достоинством, что остальные, невольно подражая им, стали мягче и тактичнее друг с другом. Ка’и неизменно помогал своей жене войти в лодку и аккуратно укладывал ее имущество - опахало, гамак и плетеную корзиночку с украшениями из бисера и перьев. Вечером он приносил ей воду для умывания и питья, вешал гамак, пока она разводила костер и готовила ужин.

В середине второго дня нашего плавания мы обнаружили нашу большую лодку: трое ваи-ваи, сидя в ней, не спеша гребли вниз по течению. Тэннер и Джордж вернулись в меньшей лодке назад за оставшимися, а мы перебрались в большую и продолжали путь по быстро расширяющемуся Чодикару. Десять пар сильных рук стремительно гнали вперед наше суденышко. Как ни жестко мне было на деревянной скамье, я минутами чувствовал себя набобом, возлежащим под шелковым балдахином.

Достигнув Эссекибо, мы убедились, что и в ней уровень воды сильно понизился. Оливковый поток обтекал желтые отмели, под килем лодки совсем близко светлел песок. С утра небо покрывали барашки, но затем постепенно прояснилось. Косые лучи вечернего солнца четко обрисовали мягкие очертания холмов, купола деревьев и ровные стволы болотных акаций. Позади голубели склоны Серра Акараи. Но вот они скрылись за очередным поворотом реки - скрылись навсегда.

Безил и ваписианы предлагали разбить лагерь пораньше, чтобы наловить рыбы, но я настоял на том, чтобы продолжать путь до сумерек. Дело в том, что вскоре после того, как мы вышли на Эссекибо, заболели Кабапбейе и Ка’и. Я дал им сульфатизол и атебрин, однако к четырем часам не было заметно никаких признаков улучшения; напротив, температура поднялась выше 39°.

Что делать, если не поможет сульфатиазол? Я был в отчаянии, к тому же у меня оставалось всего лишь пятнадцать таблеток; по две на каждого в шесть часов, еще по четыре в восемь - и на завтра останутся три штуки. Нужно было скорее добираться до миссии и обратиться к медицинской сестре.

Как ни плохо чувствовал себя Ка’и, он не забывал о жене. Проснувшись среди ночи, я увидел, как он подкладывает дров в костер, который развел с вечера у ее гамака.

Утром они чувствовали себя не лучше. Состояние Кабапбейе внушало большую тревогу, и оставшиеся три таблетки я отдал ей. Ка’и, всегда восхищавший нас своей силой и выносливостью, заметно побледнел и ослабел, но, как всегда, подал жене руку, когда она садилась в лодку. Мы постарались устроить их поудобнее. По тому, как они тихо лежали, видно было, до чего им скверно.

Над зеркальной гладью молочно-белой воды стелился легкий туман. Вокруг нас и над нами парила мгла, смягчая синеву неба и превращая деревья по берегам в огромных призрачных чудовищ, выбравшихся из преисподней посмотреть на людей. Кричали туканы; красные, коричневые и черные зимородки, завидев нас, разлетались со щебетом во все стороны. Жалобно прозвучал голос обезьянки. Медленно, тихо струился поток - не то что Мапуэра, где голова гудела от неумолчного гула.

Солнце взошло и рассыпало блестки по воде, легкий ветерок освежил наши лица. Ка’и и его жена бредили... Старая собака, положив голову на плечо хозяйки, тяжело-тяжело вздыхала. Только щеночек немного развлекал Кабапбейе; нахмурив лоб и дрожа в лихорадке, она гладила и целовала его.

Чей-то голос окликнул нас с берега, и навстречу нам отчалила лодка. Это был Чекема; усиленно работая веслами, он все время что-то кричал громким фальцетом. Подойдя вплотную, Чекема уставился на нас так, словно увидел привидения.

- Он видел во сне, - объяснил Безил, - как нас убили фишкалиены, и рассказал всем, что мы погибли. Теперь оказалось, что сон не сбылся, а это - очень плохая примета.

Внезапно собака насторожила уши. Мы прислушались. Издали доносился лай - мы приближались к деревне Мавики, вождя ваи-ваи.

Через час, достигнув деревни, мы остановились, чтобы высадить Фоньюве и Кирифакку. Со всех сторон с приветственными возгласами к нам устремились ваи-ваи. Фоньюве бросился стремглав к своей жене (которая, кстати сказать, приходилась ему также и теткой) и обнял ее. Молодые индейцы с завистью смотрели на Кирифакку - он был теперь в их глазах великим путешественником; крепыш "Хаимара", степенный и важный, с большим достоинством вел беседу со своими сверстниками.

Ка’и и Кабапбейе заметно ободрились при виде деревни и попросили оставить их здесь; однако болезнь была слишком опасной, и я настоял на том, чтобы они продолжали путь.

Прошла целая вечность (в действительности два часа), прежде чем мы добрались до миссии. Наконец мы обогнули последнюю излучину; в тот же миг кто-то побежал от берега к домам сообщить о нашем прибытии.

- Слава богу, вы вернулись в целости и сохранности, - произнес, пожимая мне руку, мистер Ливитт, когда я вышел из лодки.

Я поздоровался с ним, с его женой, с сестрой милосердия.

Как бы мы ни расходились во взглядах - все-таки они добрые люди, и нашим больным теперь обеспечен хороший уход.

- Мы так тревожились за вас, - продолжал мистер Ливитт. - Не знали, что и думать, - очень уж вы долго задержались на той стороне. Мы молились за вас. А тут еще Чекема рассказал, что вас, мол, убили. Я уже собирался искать вас. Правда, никто из нас не бывал на той стороне, но мы верили, что бог укажет нам путь.

- У нас было столько хлопот после вашего отъезда, - вмешалась мисс Ридл. - Тут все переболели, мы круглые сутки ухаживали за больными. Некоторые чуть не умерли. Во всем виноват Юкума с его насморком. Я бы никогда не поверила, что возможно такое!

Миссис Ливитт, как всегда, приготовила чудесный обед, и когда мы, передав Ка’и и Кабапбейе на попечение сестры, сели за стол, я впервые за все время экспедиции облегченно вздохнул. Кончилось непрерывное напряжение, у меня было такое чувство, словно я очнулся после долгого сна, полного смутных, неясных видений. Мне самому показалось странным, как успокоило меня простое сознание того, что я сижу за столом, окруженный фарфором, кастрюлями, сковородками, вижу занавески на окнах, слушаю ничем не примечательный разговор... Я с удивлением обнаружил, как сильна во мне необъяснимая привязанность к привычным мелочам.

Теперь оставался последний этап - через дебри в саванны, почти двести километров по необитаемому краю! Сначала на лодке вниз по Эссекибо и вверх по Касси- каитю, затем пешком по широкой вьючной тропе, проложенной и постоянно поддерживаемой сборщиками балаты, и дальше по саваннам до Люмид-Пау. Продовольствие меня больше не тревожило; за людей я тоже был спокоен: стремясь поскорее вернуться домой, они станут работать усердно. Времени было в обрез - до девятого декабря, дня, на который была назначена встреча с самолетом, оставалось всего две недели.

Я осмотрел упакованные образцы и снаряжение. Два-три центнера одних только образцов древесины! Самые тяжелые и менее необходимые вещи можно оставить здесь до очередного авиарейса, но многое надо захватить с собой - гораздо больше, чем могли унести мои носильщики.

Оставался только один выход: раздобыть волов. Но как? Чтобы привести волов из саванн до Кассикаитю, нужно не менее пяти дней, и столько же займет обратный путь с грузом. Следовательно, остается три дня на то, чтобы каким-то путем дать знать в Карарданаву - поселок по соседству с Люмид-Пау у южной окраины саванн, - что нам нужны волы. Между тем даже самые срочные сообщения идут с побережья до Карарданавы не меньше недели, а то и две...

И все-таки мы решили попытать счастья. Вечером мы связались с Джорджтауном и попросили передать - либо с самолетом, либо по радио - на одно из ранчо или в Летхем, пост неподалеку от бразильской границы, чтобы оттуда послали гонца, пешего или конного, в Карарданаву (расстояние от восьмидесяти до ста шестидесяти километров, в зависимости от того, где примут сообщение) с поручением найти индейцев, которые согласились бы выйти нам навстречу с волами.

Вероятность того, что наше послание дойдет вовремя, была ничтожно мала, но других возможностей у нас не было.

Оставалось еще перебросить на Ганнс-Стрип то имущество, которое мы решили оставить, и соорудить навесы, чтобы предохранить вещи от солнца и дождя.

На это ушли следующие три дня. Одновременно мы занимались упаковкой, а я раздавал рационы и рассчитывался с ваи-ваи и мавайянами.

Ка’и и Кабапбейе уже выздоравливали - мисс Ридл продолжила курс лечения сульфатиазолом, выдав им для начала по двенадцати таблеток на каждого. Они были очень довольны полученным вознаграждением, которое делало их первыми богачами среди мавайянов. Правда, я не сомневался, что они не замедлят перепродать большую часть товаров дальше.

"Чудеса" миссии произвели огромное впечатление на Ка’и. Остальные жители Шиуру-тирир смотрели на пришельцев только с любопытством, он же сразу сообразил, что у нас можно многому научиться, и бросил все свои дела, чтобы помогать нам и показать то, что, по его мнению, могло представить для меня интерес. В нашем мире Ка'и с его практическим умом и сметкой стал бы инженером или ученым. Он признался мне, что никогда и не подозревал о существовании таких построек, таких больших поселений, но отнюдь не чувствовал себя подавленным, а только стремился узнать побольше нового, что могло бы пригодиться дома.

Явились за расчетом Уильям и Вайяма, которые так и остались холостяками; затем настала очередь Фоньюве и Кирифакки. Они оба проявили столько самоотверженности, энергии, бодрости духа, что навсегда завоевали мою признательность, и я решил дать им то, о чем они мечтали больше всего на свете - каждому по ружью. При этом я сам с грустью думал, что ускоряю тот самый процесс, который сам же осуждал, что приближаю время, когда исчезнут последние черты национального своеобразия здешних племен. Все равно этому уже ничто не могло помешать. Миссионер, без разрешения которого ваи-ваи не имели права пользоваться ружьями, не стал чинить препятствий, и друзья, услышав радостную новость, примчались ко мне.

- Кириванхи! Начальник! - кричали они, сияя от счастья.

А Кирифакка добавил гортанным голосом:

- Вэйри... найс!^*

^* (Very nice! (англ.) - очень хорошо! - Прим. ред.)

Подошел праздник - американский День благодарения; я провел его с миссионерами. На столе стояло великолепное угощение, а со двора за нами, как обычно, наблюдали индейцы, в том числе Ка’и и Кабапбейе.

А в последний день ноября, накануне моего выхода, мы узнали печальную новость. Днем раньше Ка’и и Кабапбейе, соскучившись по привычной обстановке и пище, отправились в деревню вождя; через несколько часов после прибытия туда Кабапбейе умерла. Ее уже похоронили.

Мисс Ридл была потрясена. Как это могло случиться? И почему? Видимо, болезнь ослабила Кабапбейе и привела к внезапной вспышке крупозного воспаления легких, причиной которого был все тот же вирус.

Это было ужасно! У меня перед глазами неотступно стояла приветливая, терпеливая Кабапбейе с преданным Ка’и и ее любимым щенком; я вспомнил, как они с мужем остались верны мне в деревне Манаты. Всего несколько лет назад в этих краях вообще не знали, что такое воспаление легких, а сейчас уже на подходе и туберкулез, и венерические болезни, столь распространенные в саваннах... Вай-вай, мавайянам и другим племенам южных лесов грозило полное вымирание.

- Очень досадно, - заметил миссионер, - что она умерла именно теперь, когда индейцы начали, наконец, селиться возле миссии. Они решат, что здесь обитает злой дух, который и убил ее. Это может сильно навредить нашей работе.

Вместе с сестрой и миссионером (он хотел поставить на могиле крест) я отправился в тот же день к Мавике.

Когда мы прибыли в деревню, там играли флейты, пылали костры, индейцы готовили пищу и приводили в порядок головные уборы из перьев: жители всех окрестных поселений собрались вместе, чтобы отметить самое большое торжество вай-вай - праздник урожая. Несколько дней и ночей продолжаются пляски, музыка, пиры, любовные игры.

Венец для плясок (ваи-ваи)

Внутри конического строения висели причудливые наряды танцоров-распорядителей - их трещотки должны были задать ритм всем пляскам. На голову танцоры надевали плетеные каркасы, увенчанные огромными коронами из перьев цапли и попугая, серебристо-желтых, зеленых и оранжевых. С каркаса свисала, совершенно скрывая лицо (обычай почему-то требовал, чтобы женщины не могли узнать распорядителей), длинная, ниже колен, бутылочно-зеленая бахрома из листьев пальмы ите и пелерина до пояса, сделанная из бледно-желтых нераспустившихся бутонов той же пальмы. Остальные мужчины, лица которых женщинам разрешалось видеть, ограничились изысканной комбинацией уже знакомых мне украшений; у некоторых руки выше локтей были схвачены браслетами с длинными пучками перьев ара, к запястьям были прикреплены палицы или пышные перья.

Сквозь нарядную веселую толпу мы пробились к гамаку, в котором один, всеми забытый, лежал Ка’и. Казалось, он совершенно не видит происходящего и не замечает нас.

Я сказал ему, как мы опечалены. Мисс Ридл измерила Ка’и температуру. Миссионер обменялся с ним несколькими словами и грустно покачал головой.

- Как он воспринимает ее смерть? - спросил я мистера Ливитта.

- Спокойно. Он спросил меня про ее бисер: боится, что ваи-ваи заберут его себе, но я обещал ему, что все будет в сохранности. На Мапуэру думает возвращаться только после того, как прилетит следующий самолет. Я говорил ему про "Великую рычащую птицу", и он хочет на нее поглядеть. Это хорошо для нас: когда он вернется к себе, расскажет обо всех чудесах, какие здесь видел.

Индейцы стоически относятся к смерти и стараются поскорее забыть умерших, однако Ка’и явно не успел еще свыкнуться с утратой. Он был убит горем. Что же до беспокойства о бисере, то, чтобы понять его, достаточно для наглядности приравнять каждую бисеринку к шиллингу...

Пришел Фоньюве и сел с нами рядом, держа в руках длинную флейту, из которой он извлекал чудесную трепетную мелодию, нежную, как свист черного дрозда. Очарованный, я снова и снова просил повторить ее, пока не смутил музыканта вконец.

Один за другим к нам подходили другие знакомые индейцы, приносили вещи, которые, по их мнению, могли меня заинтересовать. В свою очередь, я роздал им то, что у меня оставалось из обменного фонда.

Вождь подмигнул мне и вручил перевязанный бечевкой сверток из пальмового листа. Развернув его, я увидел султан белой цапли.

- О! Вам посчастливилось! - воскликнула мисс Ридл.

- Мы давно пытались раздобыть такой султан,- объяснил миссионер. - Индейцы продают их крайне неохотно, эти перья очень трудно достать.

Начались пляски. Мужчины и женщины в удивительных шуршащих нарядах ходили по кругу и кружились, сопровождая танец стуком трещоток и свистом маленьких свирелей из бамбука или птичьих косточек.

Стало совсем темно, а мне предстояло рано отправляться в путь; пожав на прощание руки Ка’и, Фоньюве и Кирифакке, я пошел к лодке, нагруженный новыми приобретениями.

Пляски продолжались всю ночь, и когда ваи-ваи пришли утром проводить нас, вид у них был утомленный. Снова рукопожатия, я горячо поблагодарил персонал миссии, получил прощальное благословение от мистера Ливитта, и мы тронулись в путь.

Расчистка с кучкой строений становилась все меньше и меньше, бурлящая дорожка за кормой - все длиннее и длиннее...