Часть вторая. Через Акараи

Заколдованная река

Через Акараи

- Мистер Гэппи! Мистер Гэппи! - отчаянный крик послышался в тот самый миг, когда мы отчаливали.

Толпа индейцев расступилась, и на берег выбежал Чекема. Тяжело нагруженная узкая пятиметровая долбленка с четырьмя гребцами уже вышла в путь часом раньше; мы не могли задерживаться. Что там еще случилось?

Оказалось, что Чекема решил проверить, не остался ли я должен ему бисера или рыболовных крючков. Выслушав меня, он успокоился и застенчиво улыбнулся.

Заработал мотор, и мы двинулись вверх по реке. Позади в последний раз мелькнули холмы и освещенные солнцем здания миссии, четко выделяющиеся на фоне леса. Начался основной этап экспедиции.

Берега раздвинулись, открылась широкая лагуна, окаймленная пальмами яварда и болотными акациями. Дальше река, сжатая холмами, снова сузилась, появились быстрины.

Вскоре мы достигли Мавики - нового местожительства вождя. Это было коническое строение вроде Якки-Якки, окруженное навесами и пристройками. Перед домом высился трехметровый столб, разрисованный черной и белой краской; он должен был изображать змею; отчетливо виднелась голова, увенчанная длинным красно-синим пером ара. Вождь объяснил, что столб призван приносить счастье деревне. Не слишком натурально прихрамывая, он сообщил, что не может идти с нами, так как этим утром повредил ногу. Затем вождь проводил нас в свое жилье, где гостей ждали миски с едой и питьем.

Предстояло найти кого-то взамен. Кирифакка может пойти? Вождь задумался. Я знал, что здесь скоро начнутся полевые работы: каждый человек будет на счету. Наконец вождь кивнул в знак согласия. Кирифакка подпрыгнул от радости и побежал за своими вещами.

Среди тех, кто пришел к причалу проводить нас, был тарума Килимту, высокий и приветливый. Он держал на руках сынишку; рядом с ним стояла жена, местная индианка, с приветливым и умным лицом. На мой вопрос, где живут двое других тарумов, Килимту ничего не мог ответить, он не видел их уже много лет, слышал только, что они поселились где-то по ту сторону гор.

В устье Камо-вау - "реки Солнца" - мы остановились позавтракать на ровной площадке, где кто-то оставил следы своего пребывания: клочья шерсти тапира. И снова в путь...

Мы устроились кое-как среди ящиков. Становилось все жарче, река сверкала под палящими лучами солнца. Оно нещадно жгло лицо, защищенное только темными очками, и пекло темя, пока, череп не раскалился, как железная крыша. У меня началась дикая головная боль. Всем нам нездоровилось, мы чихали и шмыгали носом - должно быть, заразились от Юкумы. Порывшись в своих вещах, я отыскал черный клеенчатый шлем и накрыл им голову. Впрочем, шлем так нагревался на солнце, что его то и дело приходилось опускать в воду.

Особенно плохо чувствовал себя Эндрью; он жаловался, что у него болит бок, спина, шея, ноги, глаза, что его одолевает кашель. Я попытался рассмешить его, спросив, как обстоит дело с ушами и пальцами. Он даже не улыбнулся. Мне стало жаль Эндрью. Будь у меня другой переводчик, я отправил бы Эндрью домой; очень уж ему не хотелось идти на Мапуэру.

Под вечер, когда солнце спустилось ниже, мы достигли Яварды, самой южной в Британской Гвиане деревни ваи-ваи, названой так по имени колючих пальм, растущих на берегу. Извилистая тропинка вела к огромному дому. Фоньюве объяснил, что два месяца тому назад обитатели временно оставили деревню и отправились помогать жителям Якки-Якки расчищать новые участки на Оноро. За это время их собственные поля и огороды заросли высокой, по пояс, травой, переплетенной ползучими растениями. Внутри постройки, в мрачном помещении шириной более шестнадцати и высотой около двенадцати метров, протянули свои длинные призрачно-бледные стебли какие-то хилые растения с выцветшими листьями; на столбах и балках висели канделябры из грибков.

Дом был построен удивительно прочно. Массивные и крепкие дверные рамы отличались в то же время изяществом линий; снабженные карнизами крепкие стены из расколотых вдоль стволов Euterpe защищали собак от нападения ягуаров. Крыша из пальмовых листьев кверху утолщалась. Мы увидели пять очагов (значит, в доме обитало человек пятнадцать-двадцать), раму для изготовления гамаков, несколько выжималок для маниока и красивую индейскую миску из глины.

Ваи-ваи развесили свои гамаки в доме, а мы расположились среди деревьев у реки. Спустилась ночь; мне стало совсем плохо, меня знобило, и я оглушительно чихал. Прямо подо мной золотистый волосатый паук длиной сантиметров в десять, приподняв лист, выглянул из своей норки; к фонарю с жужжанием подлетела цикада, села на него и громко застрекотала. Длинное изящное желто коричневое брюшко, прелестные, словно из целлофана, отливающие зеленью крылья, выпуклые рубиновые глаза... Я взял цикаду посмотреть, как она стрекочет, и ощутил сильную вибрацию, хотя глаз не улавливал никаких движений. Я отпустил ее и потушил фонарь. Лес казался черным, небо и река тоже быстро темнели. Вода еще отражала мрачно-синие облака, окаймленные полосками желтого света. Четким силуэтом выделялась лодка с подвесным мотором, петли лиан и листва.

Когда я проснулся утром, реку окутывала легкая голубая мгла, медленно таявшая под лучами солнца. Над моей головой птица (Ortalis motmot) хрипло выкрикивала свое индейское название: "Ханнакуа! Ханнакуа!" Затем послышались мелодичные звуки, точно кто-то играл менуэт Моцарта; то пел крапивник Leucolepia musica. Он подлетел ближе, и я различил слабый хрипящий звук, словно шорох от механизма музыкальной шкатулки. Вот если бы удалось приручить этих птиц! Они, наверное, стали бы самыми популярными певчими. Подражая голосу крапивника, я подманил маленького певца совсем близко и увидел коричневого непоседу с крапчатой грудкой.

Я чувствовал себя лучше - насморк унялся. Решив, что на моем самочувствии сказывается отсутствие свежих овощей, я собрал листья лаконоса кальяльу (Phytolacca rivinoides), растущего рядом с домом. Красные ягоды этого растения с едким соком употребляют как наживку для рыбы. Тэннер сварил листья, но они оказались на вкус слишком острыми.

Мгла еще не рассеялась, и вдоль берегов стелилась голубая дымка, когда мы отправились дальше, часом позже маленькой лодки, которая шла на веслах. В мутном небе алмазным шаром висело солнце, по оливково-зеленой глади реки пробегали золотые блики.

Все утро мы наблюдали животных в реке и по ее берегам. Сперва увидели, пройдя очередной поворот, пять-шесть здоровенных выдр с могучими хвостами (Pteroneura brasiliensis). Они как раз вылезали из воды, двигаясь по-тюленьи. Заметив нас, они издали тревожные звуки, скатились обратно и подплыли к лодке, стоя в воде торчком, словно огромные бутылки. Потом выдры исчезли, а у самого борта вынырнула удивленная физиономия и уставилась на меня. В ту же минуту по берегу промчалось через травянистую прогалину животное величиной с сенбернара; оно с размаху шлепнулось в реку и скрылось, быстро плывя под водой. Это были капибары, или водосвинки. Мясо этих грызунов очень вкусно, но стрелять в них было бесполезно: они бы сразу пошли ко дну, и их унесло бы течением. Немного погодя Фоньюве сообщил, что видит на дереве оцелота; затем на протяжении трех километров мы плыли сквозь полчища желтых бабочек, летевших вверх по реке.

- Это плохой признак, - сказал Эндрью.- Значит, дождливый сезон еще не кончился. Во время дождей бабочки летят вверх по течению, а к началу сухого периода возвращаются вниз. Так что теперь на нас обрушатся ливни. Надо бы переждать их в миссии...

- А что делают бабочки ночью? - спросил я.

- Спят. Если бы мы попали сюда вечером, то увидели, как они прячутся под листьями. Иногда все собираются на одном дереве где-нибудь на опушке. Утром просыпаются и летят дальше.

Эндрью, словно сонный медведь, опустил голову, но немного спустя снова оживился.

- Знаете, что меня больше всего удивляет? Что мы совсем не видим белоголовых маруди (Cumana cumanensis). В 1938 году, когда я был здесь, они так и кружили над рекой!

- Доктор Джонс говорил мне, что застрелил одну на реке Куювини три года тому назад.

- Может быть. А все-таки заметно, что животные покидают эти места. В тот раз мы то и дело видели с лодки тапиров, ягуаров и диких свиней - они подходили совсем близко, к самой воде. Тогда в Британской Гвиане осталось только две семьи ваи-ваи, остальные бежали в Бразилию, после того как эпидемия истребила тарумов. Ужасное было время. Мертвые лежали в гамаках, и некому было похоронить их. Теперь ваи-ваи возвращаются, здесь уже больше пятнадцати семей - всего человек пятьдесят. Вот животные и уходят, слишком много людей тут стало, так что с питанием будет туго. Впрочем, я так и думал.

Мне не верилось, что пятьдесят человек могут распугать всю дичь в округе на территории, равной Уэльсу^* Правда, мы уже заметили, что, удаляясь от селений, встречаем все больше животных.

^* (Площадь Уэльса около 20 тысяч квадратных километров,- Прим. ред.)

Миновали Пуда-вау - "Черную реку". Здесь, по словам Фоньюве, жил когда-то Чарли Вай-Вай, и здесь родился Мингелли. Эссекибо заметно сужалась, по берегам появились холмы. На склонах мы заметили обнажение своеобразной породы, уже виденной нами накануне: сильно метаморфизованные сланцы, непохожие ни на какие другие породы в этом районе. В одном месте, где река проложила себе путь между крутыми холмами, над лесом метров на пятнадцать-двадцать возвышалась группа исполинских деревьев ишекеле^*. Листья кроны образовали сотни собранных в гроздья маленьких балдахинов; словно множество парашютиков спускали на макушки деревьев огромное цилиндрическое тело.

^* (Вероятно, один из видов Pithecellobium.)

Огибая излучину, мы увидели в сорока-пятидесяти километрах к югу очертания невысоких гор. Дальше русло реки снова расширилось. Мы остановились позавтракать у высокого берега с травянистым откосом. Иона объяснил, что здесь играют выдры.

- Сюда надо вечером приходить, - продолжал он.- Выдры иногда складывают в таких местах пойманную рыбу одну за другой, пока не накопится побольше, а потом съедают ее. Можно прогнать их и забрать себе весь "улов". Во всяком случае, место здесь рыбное. Вот я попытаю счастья после завтрака.

За полоской берега простиралась тихая лагуна с коричневой водой, окаймленная колючими пальмами. В центре лагуны возвышался могучий гранитный купол. В кустах копошилась белочка. Я завтракал, опершись спиной о ствол болотной акации, и следил за приготовлениями к рыбной ловле. Неосторожный трогон - удивительно красивая птица, с голубой спиной и грудью, с желтыми подпалинами - сел на ветку и тут же пал жертвой меткого стрелка; мясо трогона пригодилось для наживки. Вайяма, вооруженный луком и отравленной стрелой, встал на скале и резко засвистел, приманивая добычу. Миг - и стрела пронзила циклиду. Фоньюве забросил леску с пятнадцатиметровым стальным крючком, наживленным половиной трогона, затем пошлепал по воде прутиком. Минуту спустя он уже вытаскивал отчаянно бьющуюся хаимару (Macrodon trahira) килограммов на десять - злобное существо с острыми, как игла, зубами. В последнем бешеном порыве хаимара выскочила из воды, оскалив пасть. Обычно эти обитатели тихих заводей безобидны, но известны случаи, когда они нападали на людей и на куски разрывали собак.

Часом позже мы двигались вдоль прямого, без единой излучины берега, между высоких стен ажурной, усеянной солнечными зайчиками листвы. Вдруг Фоньюве затрясся в лихорадке, глаза его покраснели и помутнели. Было ясно, что у него поднялась температура. Я дал ему две таблетки аспирина. Мне вспомнилось, как Фоньюве упал в обморок, когда ему вырвали зуб... Положение осложнилось: если кто-нибудь всерьез заболеет, придется повернуть назад. Окуная свой шлем в воду, я упустил его, и он поплыл по течению. В последний момент я ухитрился поймать его отчаянным рывком. Фоньюве громко расхохотался, и у меня отлегло от сердца.

Вечер протянул длинные тени по глади реки, когда мы достигли устья Чодикара - притока, по которому нам предстояло подниматься до подножия Акараи. Лагерь разбили в устье, напротив небольшого островка, покрытого колючими пальмами. Я подвесил свой гамак у самой реки и выкупался в приятно освежающей воде, стараясь держаться поближе к берегу во избежание встреч с пераи или хвостоколом.

Потом я подошел проведать Фоньюве; у него был сильный жар: температура поднялась до тридцати девяти и пяти. Я решил, что это приступ малярии, и дал ему палюдрин, а от головной боли таблетку аспирина. У Уильяма - то же самое, температура тридцать девять. Он получил от меня те же лекарства. Я боялся показать индейцам свою тревогу, чтобы не напугать их, поэтому я держался бодро, шутил, улыбался, и больные отвечали мне тем же. Я уже столько раз сталкивался с малярией, что не беспокоился за них. Хронической малярией больны чуть не все индейцы, какое племя ни возьми. Не проходит экспедиции, чтобы кого-нибудь из носильщиков не свалил приступ. Я уложил Фоньюве и Уильяма в гамаки и оставил отдыхать.

Тем временем Кирифакка и Вайяма продолжали удить рыбу неподалеку от моего гамака. Они поймали еще несколько крупных хаимар; глядя на бегущую воду, по поверхности которой мелькали черные блики, я видел, как блестят в лучах моего фонаря глаза очередной жертвы, бьющейся на крючке. Наконец индейцы ушли, но жизнь в реке не затихала, всю ночь доносились всплески рыб и кайманов.

К утру температура у наших больных спала. Я продолжал лечить их палюдрином, посоветовал избегать тяжелой пищи и старался не перегружать их работой.

Мы поднялись метров на сто вверх по Эссекибо осмотреть ее. По обе стороны тянулась болотистая низина с пышной, переплетенной лианами растительностью - деревцами и кустарником; кое-где над водой склонялись серые, косматые от колючек пальмы.

В одном месте нам преградил путь длинный ствол, погруженный в воду. Разогнавшись, мы попытались перескочить через него, но зацепились днищем. Лодка сильно накренилась. "Сейчас перевернемся", - подумал я, точно в полусне, с каким-то странным безразличием, но в тот самый миг, когда вода хлынула в лодку, Уильям оперся веслом в песчаное дно, а Эндрью прыгнул за борт и не дал нам опрокинуться. Мы заскользили назад, вниз по течению к Чодикару.

Исследователи считают, что долина Эссекибо выше Чодикара никогда не была заселена. В 1837 году Шомбургк поднял британский флаг на горе в верховьях Эссекибо, обозначив границу Британской Гвианы. С тех пор люди побывали здесь только один раз - во время работ Пограничной комиссии в тридцатых годах нашего века. Шомбургк так описывал вид, открывшийся ему с горы:

"Серра Акараи, возвышающиеся на шестьсот метров над саваннами, поросли густым лесом, какого мне не приходилось видеть в других горах. Река то подходит к самому подножию гор, то удаляется, но и здесь мы встречаем характерные для Сипо (Эссекибо) гранитные валуны, поднимающиеся над водной гладью... Удивительно мало животных и птиц - ведь до нас тут вряд ли побывал хоть один человек. Если не считать мелких пичужек, нескольких цапель да орлов, парящих в поднебесье, здесь царит недвижный покой, точно в песчаных пустынях Африки..."

В отличие от зеленой Эссекибо Чодикар - это мутно-желтый поток, около пятнадцати метров в ширину. Миновав участок болотистой низины и косматые пальмы, низко склонившиеся над стремительно бегущей водой, оставив позади пронизанные яркими лучами утреннего солнца клочья тумана над быстро высыхающей росистой листвой, мы вступили в поединок с бурным потоком, который мчался навстречу нам по крутому ложу через большие камни. Деревья простирали над нами свои кроны, увешанные плодами, нижние ярусы листвы скрывались в густой тени, а впереди извивалась река, сверкая солнечными бликами. Дальше опять начался более широкий и спокойный участок. Одинокая мартышка приветствовала нас пронзительным свистом. Отливающие нежными тонами зимородки проносились вперед в быстром порывистом полете с тревожными криками "кек-кек-кек". Стремительно взмывали вверх над кронами всполошившиеся змеешейки (Anhinga anhinga). На листьях грелись в солнечных лучах бархатисто-черные бабочки с голубыми пятнышками на крыльях и красным пояском вокруг брюшка; раньше я таких нигде не встречал.

Вскоре мы догнали первую лодку. Джордж вместе с тремя гребцами развил почти такую же скорость, как и мы на своей моторке. Они остановились, чтобы пересадить к нам Фоньюве: его опять свалил приступ. Он выглядел очень плохо, сильно ослаб и дрожал; краска ярко выделялась на бледном лице. Я окутал его мохнатым полотенцем и устроил в лодке поудобнее. У меня самого голова раскалывалась от боли.

Чем дальше, тем чаще русло преграждали упавшие деревья; нам приходилось почти непрерывно пробивать себе путь сквозь запутанные кроны и ветви, а то и перерубать топорами толстые стволы. Безил, плывший впереди, тоже рубил стволы и прокладывал туннели в гуще растений, но воспользоваться его трудами нам почти не пришлось, так как уровень воды изменился.

Ближе к полудню мы увидели на берегу прогалину, расчищенную выдрами, а напротив нее - темный туннель, устье речушки Пват-вау ("Обезьяний ручей"). Уильям рассказал нам, что в былые времена здесь часто разбивали лагерь охотники, а по огромному упавшему дереву проходила через Чодикар тропа из деревень ваи-ваи на Эссекибо; дальше она шла через горы, за которыми в четырех днях пути, на реке Тутумо, находились другие деревни. Тутумо шириной равна Чодикару, на ее берегах жили ваи-ваи до переселения на Мапуэру. Я спросил, можно ли теперь пользоваться тропой; Уильям ответил, что нельзя, - тропа исчезла вместе с деревнями.

Дальше река еще более сузилась, стала извилистой и стремительной. Берега покрыты такой густой растительностью, что мы двигались вперед с величайшим напряжением, хватаясь за лианы, сучья, камни, прорубаясь сквозь заросли, отодвигая многочисленные препятствия. Часто приходилось выскакивать за борт и переносить на плечах лодку через самые толстые стволы. Казалось, мы проходили всего несколько метров в час. Вымазанные илом, покрытые обломками сучьев и коры, облепленные насекомыми, измученные жарой, все мы были раздражены и злились по пустякам.

В поваленных стволах обитали овальные насекомые более десяти сантиметров длиной, с жемчужными крыльями, длинными головами и клешневидными челюстями - очевидно, Neuroptera. Мы видели одних самок - они сидели на кучках яичек. Пауки величиной с блюдце тащили за собой похожие на коконы мешочки с яичками; пестрые мошки бегали по листьям; взлетали в воздух пчелы, бабочки, мухи, отливающие изумрудом. Всего удивительнее казались плоские клопы с шишечками и крючками на спине, точно космические корабли с телевизионными антеннами, громоотводами и излучателями. Они медленно ползли по сучьям, потом, спугнутые нами, бросались наутек, взлетали на маленьких крыльях и делали в воздухе мертвую петлю.

Порой, словно чтобы подразнить нас, выдавались участки посвободнее, и мы с облегчением включали мотор. Но тут нас ждали новые неприятности. Водная гладь была покрыта густой зеленью - стеблями лиан, зарослями водяной гречихи (Polygonum) и другими растениями. Нос лодки рассекал зеленый ковер, винт вспенивал воду и в конце концов запутывался в длинных тонких стеблях; приходилось тратить минут пятнадцать, чтобы его освободить. Попадалась и совсем чистая вода. Вдоль самого берега стояли величественные деревья, сомкнув кроны на высоте двенадцати метров над нами, и мы шли сквозь темный туннель, со свода которого свисали, словно дамокловы мечи, большие плоские мечевидные плоды валлаба, то одиночные, то в кистях на концах гладких трехметровых стеблей; кое-где виднелись чудесные розовые цветы^*.

^* (Новый вид Eperua glabra, описанный д-ром Ричардом Кауэном (Richard Kowen), сотрудником Нью-йоркского ботанического сада.)

В таких туннелях по крутым глинистым берегам спускались к воде тропы, проложенные тапирами и другими животными. Однажды мы заметили плывущую над водой большую круглую голову. Когда голова добралась до берега, оказалось, что она принадлежит желто-бело-коричневому оцелоту. Он выскочил из воды и скрылся в кустах.

Чодикар. Чем дальше, тем больше препятствий преграждало реку

Мы все время помнили, что река течет среди холмов, и иногда нам удавалось разглядеть бугры, густо поросшие лесом. Когда река приближалась к ним, мы облегченно вздыхали: деревья здесь были крупнее, и хотя подводные камни, упавшие стволы и сучья по-прежнему преграждали путь, все же двигались мы быстрее, чем в болотных зарослях.

Мы старались брать препятствия с ходу - давали полный ход и в последний миг поднимали винт. Мотор ревел, лодка содрогалась и проскальзывала над стволом. Мы снова погружали винт и неслись дальше. Порой винт запутывался в лианах или задевал корягу; приходилось глушить мотор, браться за весла и продираться сквозь очередные заросли, пока снова не попадался участок чистой воды.

В таком-то месте и догнал нас Джордж со своими гребцами. Сверкая глазами из-под широкополой шляпы, он пронесся мимо, покрикивая:

- За борт! Все за борт! Толкай веселей!

Немного дальше чаща поредела, мы вырвались из-за зеленой завесы и увидели устремленный вверх могучий ствол сейбы (Ceiba occidentalis), дерева сорока-пятиметровой высоты. Столько же метров было в поперечнике кроны, круглой, словно шляпа гигантского гриба. Какой крохотной показалась нам наша лодка по сравнению с огромными ветвями, покрытыми миллионами дланевидных листьев и маленькими стручковидными плодами, ниже которых гладкая серебристая колонна уходила в переплетение зелени!

Сразу вслед за этим мы миновали проток, ведущий, по словам Уильяма, к Ираи-вау (она же Камококо - "Кровавая река"). Здесь сорок лет назад, когда Фэрэби посетил деревню Вакакулуд, проходила граница страны ваи-ваи. А выше Ираи-вау, где Чодикар становился слишком мелким для лодок, начиналась мапуэрская тропа. Мы воспряли духом, однако до цели было еще далеко, и, утомленные тяжелым путем, мы разбили лагерь на низком берегу, среди кустарников, густо переплетенных лианами. Сыро, неуютно, но что поделаешь?

Фоньюве чувствовал себя лучше, Уильям совсем оправился, прошла и моя головная боль. Правда, я до того устал, что сортировку собранных в пути растений отложил до следующего дня. Эндрью продолжал жаловаться, что задыхается от кашля. Я дал ему основательную дозу противного на вкус, но эффективного лекарства и научил, как делать ингаляцию.

Ночью, когда я лежал в гамаке, окутанный сырым холодным туманом, меня разбудил странный звук. Казалось, по реке, рассекая носом волны, шел большой корабль. Непроглядную ночь наполнил, надвигаясь все ближе и ближе, мощный загадочный гул невероятной силы: по лесу, вырывая с корнем деревья, несся вихрь. Вдали непрерывно звучали громовые раскаты, но возле нас воздух оставался почти неподвижным. Затем выпал небольшой дождь, и все стихло.

На рассвете какая-то птица заскрипела на ветке, словно несмазанная дверь, потом над головой у меня прозвучала пулеметная очередь: приветствие белоголового маруди. Эндрью выстрелил, но промахнулся. Птица взлетела, и я увидел на фоне неба силуэт ее широких крыльев.

Снова Джордж отчалил первым, вооружившись топором, чтобы расчищать путь. Вода после бури немного поднялась, и плыть стало легче. Впрочем, по-прежнему часто приходилось лезть в воду, чтобы перетащить лодку через упавшие в реку деревья.

Фоньюве и Уильям, хотя уже поправились, упорно отказывались лезть за борт, отказывался и Кирифакка. Оказалось, они боялись, как бы вода не смыла с них краску - тогда злые духи заметят их обнаженные тела и напустят порчу. Фоньюве решительно утверждал, что нас окружают полчища злых духов - недаром столько деревьев повалено!

- Это значит, - объяснял он, - что где-то умер могущественный колдун, и злые духи, раздосадованные гибелью своего друга, свалили деревья, чтобы отомстить людям.

В конце концов, однако, бесконечные остановки до того надоели Фоньюве и Уильяму, что оба со смехом и шутками прыгнули в воду и вместе с остальными принялись подталкивать лодку.

Впервые за много дней повеселел Иона. До сих пор он отмалчивался, недовольный тем, как идут наши дела, и лишь иногда вспоминал предыдущие экспедиции. Теперь же, облаченный в розовые трусики, он с удовольствием плескался в воде и время от времени давал советы. Даже когда падающий сук сбил его с ног, он тут же встал, как ни в чем не бывало.

- Вот видишь, ты навлек на себя немилость какого-нибудь пиаи (колдуна),- поддразнил его Эндрью.- Берегись, Иона, колдун тебя не помилует!

Могучая сила и сноровка в обращении с топором позволяли Эндрью показывать чудеса в битве с зарослями. Получив возможность блеснуть своими способностями, он совсем перестал ворчать.

Мы остановились позавтракать у топкой низины с редким подлеском и высокими тонкими деревьями. Берег был покрыт грудой сырых увядших листьев, в воздухе стоял запах перегноя, под листьями скрывалась скользкая зловонная глина; все же, несмотря на сырость, быстро разгорелись костры, и котелки закипели.

- Иона,- спросил я,- как ты ухитряешься разжечь костер в таком сыром месте?

- Да очень просто! Любое дерево подходит, надо только найти сук потолще и стесать наружный, сырой слой, потом настругать сухих лучинок. Вообще-то есть древесина, которая горит даже сырая. Лучше всего подходит трайсил^*, но я его здесь что-то не вижу.

^* (Pentaclethra macroloba.)

Пока я уписывал хлеб с арахисовым маслом, меня атаковала туча крохотных черных мошек-кровососов, в чем я убедился, раздавив одну на себе. Они напоминали комаров, отличаясь от них тем, что сучили ножками, как мухи. Впрочем, не было недостатка и в настоящих комарах: Culex, Anopheles и еще один вид, крупный, несколько сантиметров в длину, зародыши которого обитают на влажных листьях эпифитов. Эти исполины прилетали с воем, напоминающим сирену "скорой помощи", и приземлялись на листьях, причем так часто вибрировали брюшком и крыльями, что их совсем не было видно, пока солнечный луч не пронизывал живое облачко.

Назову еще маленьких сапфирово-синих Haemogogi - это опасные существа, переносчики желтой лихорадки^*.

^* (Ее бактерии эндемичны в крови обезьян и некоторых других животных, обитающих на деревьях, где обычно живут и комары.)

Выше по реке я обратил внимание на то, что омываемые водой камни, корни, даже ветви и листья покрыты какой-то черной пленкой, отчего кажутся тусклыми, матовыми. Возможно, где-то поблизости есть значительные месторождения марганцевой руды^*.

^* (Исследование камня с пленкой, который я захватил с собой, привело к тому, что в этот район отправили геологическую экспедицию. Результаты ее работы еще не опубликованы.)

Характер местности заметно изменился. Теперь река текла по плоской равнине и извивалась сильнее прежнего. Плывя по одной меандре, мы видели сквозь деревья блеск воды следующей петли. Порой шли по открытым участкам, где небо не заслонялось макушками деревьев, а береговая растительность была покрыта обильно цветущими плетями бохинии (Bauhinia), издалека эти цветы напоминали розовые соцветия каштанов. Потом начинались участки, покрытые невысокими травами с лиловыми цветами, а затем мы вдруг обнаружили, что скользим вдоль нежно-зеленой стены бамбука. Ничего подобного в Британской Гвиане я раньше не видел: считалось, что в этих местах нет дикорастущего бамбука, хотя некоторые ранние путешественники и упоминают о нем.

Уже много лет я мечтал увидеть загадочный ядовитый бамбук, будто бы произрастающий в среднем течении Эссекибо, возле устья ее притока Раппу.

"Островки у этих порогов,- писал Бэррингтон Браун,- а также близлежащий приток получили свое название по растущему здесь своеобразному виду изящного высокого бамбука, неизвестного дальше на север. Индейцы высушивают кусочки ствола этого бамбука и делают из них наконечники стрел, обладающие теми же свойствами, что знаменитый яд вурали (кураре). Расщепив ствол, его сушат над огнем, потом заостряют щепочки и укрепляют их на конце стрелы. У Диких животных, пораженных такими стрелами, сразу наступает паралич, и их легко добить. Этот вид бамбука растет отдельными стволами, а не кустами из общего корневища, как обычный бамбук."

Мы увидели лишь невысокие кустики бамбука; по словам Фоньюве, из него делали только трубочки для кос и флейты. Все же я взял образец для исследования (и занозил большой палец, который болел после того целую неделю). Когда мы возвращались в Нью- Ривер, Якота на моих глазах застрелил свинью, и с тех пор я не сомневался, что ядовитый бамбук известен ваи-ваи, но они предпочитают, по-видимому, хранить свое знание в тайне. Пораженная стрелой в лопатку, свинья отчаянно взвизгнула, пробежала метров тридцать и рухнула наземь, а минут семь-восемь спустя околела, хотя бамбуковый наконечник стрелы не был покрыт кураре, а сама по себе рана явно была слишком незначительна и не могла оказаться смертельной.

Километра через два, миновав устье Ираи-вау, мы услышали стук топоров. Река разделялась; пройдя немного вверх по более узкому левому руслу, также носящему имя "Чодикар", или "Чорорикар", мы увидели лодки Безила, Чарли Вай-Вай и Манаты, а рядом полузатонувшую разбитую долбленку.

Джордж и трое его помощников уже расчищали площадку и сооружали каркасы для брезентов. Вскоре все было готово для ночлега.

Вдруг я заметил, что Кирифакка подозрительно пожелтел. Измерил температуру - сорок. Непонятно. В краю, где малярия эндемична, она вызывает у наших ваи-ваи такую высокую температуру!.. Стоит ли вообще продолжать поход в таких условиях? А впрочем, пока что я успешно лечил и Уильяма, и Вайяму, и Фоньюве - все они чувствовали себя совершенно здоровыми.

Я дал Кирифакке дозу несколько больше обычной - четыре таблетки палюдрина и две аспирина, а вечером дважды напоил его разведенным в горячей воде сгущенным молоком. Утром температура у него упала почти до тридцати семи, но это еще не означало, что он выздоровел; я уже убедился, что у наших больных, как и положено при малярии, температура повышалась к вечеру. Кирифакка получил английскую соль, затем еще палюдрин. Затем я, наконец, смог заняться препарированием растений.

Только я приступил к работе, как появилась кучка угрюмых индейцев. Молча, словно привидения, они подошли ко мне, поздоровались и сели в сторонке. Это были ваписианы Безила, он прислал их помочь нам нести грузы через горы до Мапуэры.