Предисловие

Австралия никогда особенно не привлекала путешественников, то есть, я хочу сказать, она никогда не была таким местом, которое жаждали посетить толпы людей, но в то же время еще совсем недавно многие хотели бы поселиться там, так же как в свое время миллионы людей стремились поселиться в Америке. В Австралии нет живописных руин, мало следов древней культуры и, за исключением Большого Водораздельного хребта и Айерс-Рок, нет таких величественных красот природы, как Гималаи или Ниагарский водопад.

Австралия

Вместе с тем, как будет видно из этой книги, в некоторых отношениях Австралия самый необычный и самый интересный из всех континентов, и, если представить ее такой, какой она была до появления там белого человека, то есть около двухсот лет назад, можно было подумать, что это совсем другая планета. Достаточно вспомнить приключения Джона Гилберта, одного из самых первых и самых выдающихся натуралистов, чтобы понять и разделить изумление путешественника перед открывшейся его глазам картиной: племена аборигенов, никогда не соприкасавшиеся с внешним миром, невиданные птицы и звери, которые жили только там и нигде больше, единственная в своем роде местная флора, но и помимо всего этого ощущение древности самой Земли.

Первые исследователи Австралии столкнулись с неодолимым препятствием: европеец не мог или лишь с трудом мог существовать за счет того, что давала эта земля. В стране практически не было ни привычных зерновых культур, ни фруктов, ни овощей и очень мало мяса. Местные жители питались ящерицами и дикими ягодами, а в нижнем течении реки Муррей у них был оригинальный способ приготовления жаркого из эму. Они жарили его, закладывая в вырытую под землей печь, причем голову птицы оставляли снаружи и, когда пар начинал выходить из клюва, считали, что жаркое готово. Но желудок европейцев восставал против подобной пищи. Ввозить нужно было решительно все. Началась отчаянная борьба за европеизацию страны, за превращение ее в нечто совсем непохожее на то, чем она была раньше. Считается, что за первые сто лет заселения Австралии европейцы свели треть лесов на территории Нового Южного Уэльса. На расчищенном месте выросли фермы, раскинулись пастбища, засеянные ввезенными травами, появились овцы, крупный рогатый скот и лошади. В тот же период было завезено 165 видов экзотических растений (цитирую по данным известного специалиста по Австралии А. Гренфелл Прайса), а к 1892 году даже скромный европейский земляной червь проник вглубь страны до города Бурк, стоящего более чем в 650 километрах от побережья.

Некоторые ввезенные виды растений и животных с удивительной быстротой распространились на девственных землях. Когда губернатор Филипп вышел в конце XVIII в. со своим первым флотом из Англии, он сделал заход в Рио-де-Жанейро и, нуждаясь в красной краске для мундиров своего войска, вывез оттуда несколько опунций. На этом кактусе живет кошениль - насекомое, из которого добывается краситель. Позднее был ввезен серый кролик. Опунция постепенно захватила площадь в 24 миллиона га, а кролик, который за каждые три года дает 13 миллионов потомков, стал национальным бедствием. В конце концов обоих чужеземцев сумели взять под контроль: распространение опунции удалось остановить завозом кактобластиса - насекомых из Аргентины, а расселение кролика было приостановлено миксоматозом, но другие, хотя и менее опасные, переселенцы все еще процветают: таковы бесчисленные сорняки, например дереза, татарник, а также многие европейские птицы - скворцы, воробьи и черные дрозды. Из других ввезенных европейских животных, иногда становящихся настоящим бедствием, можно назвать одичавших лошадей, индийского буйвола, диких свиней, собак, кошек, лис, крыс и домовую мышь.

Между тем год за годом продолжается уничтожение кустарниковых зарослей (скраб)^*. Два трактора, соединенные тяжелой цепью, выкорчевывают кустарник и сдирают кору с более высоких деревьев; деревья засыхают на корню, и, пользуясь отсутствием тени, под ними буйно растет трава. Можно часами ехать по таким "лесам-скелетам", замечая, как на возвышенных местах потоки воды, возникающие во время дождей, уже прорыли глубокие рытвины и овраги. А летом там под ногами клубится пыль, и при ветре она застилает небо, как дым от лесных пожаров.

^*(Скраб - кустарниковая формация, характерная для Австралии. - Здесь и далее примечания редактора.)

Первобытной природе Австралии пришлось отступить перед вторжением европейцев. Коренное население Австралии уже давно исчезло из населенных районов, и лишь очень небольшое число аборигенов живет в центральной части и в дальних северных районах страны. Что же касается животного мира, то животные, имеющие коммерческое значение благодаря меху, например тюлени, были уничтожены еще в первые дни колонизации, а более мелким животным пришлось покинуть свои исконные места обитания. В Новом Южном Уэльсе сорок два процента сумчатых животных либо вымерли, либо стали редкими, а одиннадцать видов из насчитывавшихся пятидесяти двух предположительно исчезли полностью^*.

^*(См. послесловие.)

На кенгуру сначала охотились с собаками ради спорта. Мне хочется процитировать письмо, посланное известным натуралистом Гилбертом 27 марта 1843 г. своему руководителю Джону Гулду в Англию. "Крупный самец кенгуру, - пишет он, - обычно слишком тяжеловесен, чтобы спастись от собак на открытой местности. Вместо того чтобы бежать вперед, он обычно поворачивается мордой к преследователям, поднимается во весь рост, если возможно, прислоняется спиной к дереву и в такой позе ожидает приближения и атаки собак, пытаясь ударить их мощной задней ногой, или, обхватывая их передними конечностями и удерживая в этом положении, наносит им страшные, иногда смертельные раны ногой. Опытные собаки, хорошо выдрессированные и знающие повадки кенгуру, никогда не бросаются на него, а облаивают животное и не дают ему убежать, пока не подоспеют охотники. Вооруженные короткими тяжелыми палками, охотники расправляются с животным одним - двумя ударами по голове, хотя сами при этом подвергаются большому риску: самец кенгуру, видя приближающегося охотника, забывает о собаках, яростно нападает на человека, и случается, что охотник получает глубокие раны.

При другом способе защиты кенгуру входит в воду и, когда собаки приблизятся, хватает их передними лапами и удерживает под водой, пока они не захлебнутся; а если случится, что глубина недостаточна, кенгуру подминает первую собаку ногами и отважно ждет приближения второй... кажется, он словно мобилизует всю свою дремлющую энергию для последней схватки, и если бы он имел дело только с собаками, то мог бы часто выходить победителем. Однако, видя приближающегося человека, самец кенгуру словно инстинктивно чувствует в нем самого страшного противника: рот животного сжимается и перекашивается, глаза сверкают и почти вылезают из орбит от ярости, уши все время двигаются, и все это сопровождается характерными негромкими звуками вроде подавленного ворчания - то ли свиста, то ли тяжелого дыхания".

Такого рода схватки в наши дни стали редкими. Теперь животных обычно стреляют. Самый эффективный способ охоты следующий: к грузовой машине прикрепляют мощный прожектор, вооружаются магазинной винтовкой и настигают группу животных, когда они пасутся в ночное время. Направленный луч света ослепляет животных, и хорошему стрелку уже нетрудно ранить или убить их. Таким способом ежегодно уничтожают или увечат миллионы кенгуру (никто не знает, сколько именно). Отчасти за ними охотятся из-за того, что они поедают траву, необходимую для коров и овец, отчасти из-за шкур и мяса, которое продают в замороженном виде для собак и кошек. В районах восточного побережья эти животные почти исчезли, и мало кто из австралийцев видел живого кенгуру на свободе.

Другому крупному австралийскому дикому животному - гребнистому крокодилу - пришлось еще хуже. Его отстреливали и ловили сетями в таких масштабах, что он почти полностью исчез в тропических реках на севере континента. Представители более мелкого вида крокодила, которых охотники называют "стафферс" (потому что из них набивают чучела), выставляются в магазинах сувениров для туристов, после того как побывают в руках у набивщика чучел; иногда для занимательности им надевают на голову шотландские береты и вставляют в когти маленькую клюшку для гольфа.

Все это выглядит мрачно, однако пусть путешественник или читатель этой книги не отчаивается. Австралия - огромная страна, она немногим меньше Европы, а пока в ней живет всего около пятнадцати миллионов человек. И сейчас еще можно побродить вдалеке от населенных мест и увидеть многое из того, чему дивился Гилберт сто лет тому назад. Даже в наиболее густо - населенных районах сейчас прилагаются усилия для сохранения дикой природы и хотя бы части мест естественного обитания животных. В Виктории, например, есть место, называемое Тауэр-Хилл, в котором создан резерват. Правда, сейчас там голая земля, но в резервате есть картина, написанная, кажется, французским художником в прошлом столетии. На ней изображен ландшафт таким, каким он был в то время, это целые километры холмистой местности, покрытой деревьями,- и сейчас его стараются восстановить.

Но путешественника надо заранее предупредить, что своеобразие Австралии открывается не сразу. Расстояния здесь велики, и иной раз, чтобы дойти до интересных мест, приходится преодолеть много километров, пролить немало пота, вдоволь наглотаться пыли и пострадать от жажды. Нужно спокойно ждать, терпеливо вслушиваться, глаз должен привыкнуть к кажущейся непримечательности - и тогда мало-помалу начинаешь постигать, что находишься в другом, допотопном мире, в мире робком, бесконечно нежном и порой немного грустном. Местные жители добры; несмотря на резкую жару, резкий свет, резкие очертания - это мягкая страна. Хищников здесь поразительно мало. Говорят, что африканский страус засыпает всего на несколько минут, так как ежеминутно опасается появления врага, а его австралийский родич - эму - может спать часами. Большой клинохвостый орел - хищник. О нем идет молва, что он похищает ягнят. Однажды я видел, как он планировал между эвкалиптами на острове Кенгуру, пытаясь схватить с ветки крупного коалу. Но когда мне довелось наблюдать молодого орла в неволе, он был удивительно мягок и ласков со служителем, который за ним ухаживал. Он обращался с ним так, как мог бы обращаться с себе подобным: чесал ему голову своим грозным клювом с такой же осторожностью, с какой парикмахер обращается с женской прической, а потом ласкал ему щеку.

Очень немногие австралийские живые существа, даже змеи, враждебны человеку: они скорее склонны принять вас "на веру". Однажды, во время последней засухи, когда в Южном Квинсленде десятками тысяч убивали кенгуру, я гулял по высохшему руслу реки. Спустя некоторое время я присел на камень понаблюдать летающих в вечернем свете длиннохвостых попугаев. Молодой кенгуру скатился с берега и уселся неподалеку. Он отлично меня видел, но не боялся, ведь я ничем не пугал его. Мы мирно сидели, наблюдая за попугаями и прислушиваясь к вечерним звукам скраба. И так могло бы продолжаться до бесконечности, если б не появление чрезмерно старательной трясогузки. Эта проклятая птица метнула на нас испуганный взор, принялась виться вокруг головы кенгуру и пищать. Несомненно, она говорила: "Дурачок, насторожись! Этот предмет опасен". Кенгуру быстро повернул голову в мою сторону и в панике ускакал прочь.

Свойственные этой стране покой и тишина поражают все больше и больше по мере того, как привыкаешь к ней. Нигде в мире нельзя испытать такого острого ощущения вечности, принятия всего окружающего таким, какое оно есть. В этом сухом воздухе все и растет и погибает не быстро, перемены наступают с бесконечной медлительностью. Аборигены населяли эту страну, возможно, десять тысяч лет, и за все это время их образ жизни изменился мало. Жизнь в кустарнике протекает на фоне тишины и невозмутимости. Кукабарра безмолвно часами сидит на ветке сухого дерева, затем внезапно устремляется вниз. А когда она взмывает вверх, в сильном клюве уже извивается змея. Птица роняет ее, чтобы убить. Иногда она повторяет этот маневр по нескольку раз, затем, уверившись в том, что змея недвижима, начинает свою трапезу. Порою, сидя на берегу, приходится часами ждать, пока птица, питающаяся моллюсками, нападет на добычу. С быстротой молнии она просовывает плоский клюв между ничего не подозревающим моллюском и скалой, в одну секунду переворачивает раковину и быстро расправляется с ней, а затем на берегу вновь наступает ничем не нарушаемое спокойствие. Волны лениво ласкают берег, птица опять неподвижна как изваяние.

Однажды я отправился в десятидневную экспедицию за буревестниками на острова в Кассовом проливе. Меня инструктировал доктор Д. Л. Сервенти, величайший знаток этой птицы, на мой взгляд наиболее интересной из всех мигрирующих видов. Это было время гнездования, и под землей в птичьих норах кипела жизнь. Но на поверхности это ничем не проявлялось: ни шума, ни запаха - ничего, кроме многих и многих километров колеблемой ветром дернистой луговины. Неискушенный путешественник, пройдя по берегу, чгак ничего бы и не заметил. Но когда родители буревестника возвращались, каждую ночь в небе слышались всплески миллионов крыльев, хотя сами птицы были невидимы. Просто их невидимое присутствие в воздухе и на земле ощущалось, когда они пробирались к своим норам. Приятно было думать, что пушистые серые птенцы, получающие сейчас корм из клювов своих родителей, всего через один - два месяца полетят через Японское море и еще дальше - на север.

Порою тишина нарушается. В скрабе слышатся странные шорохи. Лирохвост подражает разным звукам, крик олуши походит на шум спускаемой заржавевшей якорной цепи. Гилберт рассказал нам о синеклювой утке, издающей характерный "утробный" крик. Аборигены говорили, что голоса у нее нет и это крик ее сердца.

Я вспоминаю время, проведенное с друзьями на острове Фрейзер, расположенном невдалеке от берега Южного Квинсленда. Мы отправились туда взглянуть на тропические дождевые леса, которые, на мой взгляд (я не был в Бразилии), представляют собой одни из самых увлекательных лесов мира. Обычно, когда думаешь об Австралии, перед мысленным взором не возникают ни стройные высокие пальмы со свисающими с них лианами, ни орхидеи, растущие на влажных стволах огромных деревьев, ни смоковницы, ни тропические бабочки, яркими мазками расцвечивающие царящий внизу зеленый полумрак. И однако, все это здесь было. Днем мы опять вынырнули на солнце, проехали на машине вдоль океанской бухты и остановились у рыбацкой хижины, где предполагали заночевать. Волны Тихого океана непрестанно разбивались о берег, вокруг было много морских птиц, но больше ничто не нарушало вечерней тишины.

Я долго сидел на пороге хижины и, когда начало темнеть, увидел на фоне деревьев трех одичавших лошадей - одну белую и двух гнедых. Друг за другом они спокойно и невозмутимо двигались к бухте. Почуяв мой запах, остановились, увидели неподвижно сидящего человека, решили, что опасности нет, и двинулись дальше. Подойдя к воде, каждая из них грациозно приподняла переднюю ногу (одичавшие лошади обладают особой грацией) и стала рыть ямки в песке. Позднее я понял, зачем они это делали: им нравилась солоноватая вода, просачивавшаяся в ямках, но в данный момент мне казалось, что природа превращается в искусство: эти лошади, золотые в лучах заходящего солнца, напоминали скульптурные группы, виденные в Париже и Венеции.

Можно припомнить и многие другие картины, подобные описанным выше, однако, наверное, я окажу читателю большую услугу, если поделюсь мечтой о том, как бы я провел время в Австралии, обладая достаточной выносливостью и солидной суммой денег. В июле я высаживаюсь на севере, в Дарвине, и тотчас отправляюсь на автомобиле к болотам полуострова Арнхемленд, чтобы посмотреть тропических и перелетных птиц, диких буйволов и, может быть, познакомиться с оставшимися аборигенами. Затем я держу путь в "красный" центр континента за тысячи километров к югу, но необязательно в город Алис-Спрингс, а предпочтительно в пустыню, в частности в каменистую пустыню Стерт, где путника встречают белые солоноватые озера, красные песчаные гряды и неизменно синее небо. И еще раз посмотрю на птиц - на их неправдоподобное количество, разнообразие и необычайное оперение. Затем я разбиваю лагерь возле небольшой лужи в русле сухой реки, например в реке Купер, и каждый день на восходе и на закате солнца любуюсь великолепной цветовой гаммой. В августе, когда в Австралии еще стоит зима, я направляюсь на северо-восток к берегам тропического Квинсленда, а оттуда на лодке к коралловым островам Большого Барьерного рифа. Там к обеду ежедневно будет свежая рыба, и не раньше чем через неделю мои глаза устанут от сверкающих коралловых лабиринтов. Затем в сентябре, с приближением весны, я направляюсь на юг; останавливаюсь по дороге в каком-нибудь дождевом тропическом лесу, осматриваю с низко летящего самолета побережье, где на протяжении сотен километров заросли кустарника спускаются на скалистые мысы и к пустынным желто- песчаным бухтам, а волны Тихого океана медленно разбиваются о берег и зеленые брызги блестят и сверкают на солнце. В Новом Южном Уэльсе я посещаю овцеводческую и скотоводческую фермы в надежде увидеть там одного - двух кенгуру, а затем опять поворачиваю на юг к Виктории, где в таких заповедных местах, как остров Филлип и Маккензи за Мельбурном, могу встретить представителей дикой природы - коалу, утконоса, тюленей, пингвинов, пестрых попугаев и какаду. Октябрь застает меня на пути к западу, и я постараюсь совершить полет вдоль скалистого берега Большого Австралийского залива, куда с Южного полюса приходят ледяные волны Южного океана. Мое путешествие заканчивается среди дикорастущих цветов и гигантских лесов из эвкалипта разноцветного в Западной Австралии.

Это честолюбивое и до известной степени утомительное путешествие вполне себя оправдывает, но мало кому удавалось его совершить.

Еще одно короткое замечание о Новой Зеландии и островах южной части Тихого океана - Океании. Можно сказать, что то, чего не хватает в Австралии, есть в Новой Зеландии и на островах. Новая Зеландия, например, имеет свои вулканы, свои фьорды и большие горы, а на островах до сих пор еще сохраняются следы прошлой, довольно чистой культуры, существовавшей до появления европейцев. В отличие от аборигенов Австралии новозеландским маори удалось достигнуть сосуществования с европейцами. На островах с более теплым климатом и менее резкими очертаниями, где нет пустынь и широких пространств (кроме безбрежного океана), можно продолжать жить в соответствии с популярными легендами, бытующими в южной части Тихого океана. Северянину длительное пребывание на островах, возможно, покажется скучным, но более короткое посещение их тем не менее наполнено очарованием. У девушек до сих пор сохранился обычай украшать волосы цветами, от прежних времен остались обряды и танцы.

Возвращаясь к предложенному мною маршруту, я посоветовал бы начать с Австралии, а затем посетить Новую Зеландию и острова. Тогда можно почувствовать, что движешься не только в пространстве, но и во времени: от древних скал и безмолвия прошлого к зеленому и жизнерадостному миру настоящего.

Трудно сказать, насколько долго сохранится все, что так прекрасно описано в этой книге профессором Кистом. Грандиозные перемены произошли с тех пор, как капитан Кук двести лет тому назад приплыл в Тихий океан. Но еще многое осталось нетронутым, и, путешествуя по Австралии или читая эту книгу, можно соприкоснуться с таинственным началом начал в этой еще очень малоизвестной части света.

Алан Мурхед