Две встречи (1930 г.)

Оставленная тунча

Неизвестные следы

Лошади шли медленно. Караванная дорога еще утром покинула заросшие бугристые пески, и вот уже несколько часов, как мы продвигаемся среди почти голых барханных песков. Подъемы, даже небольшие, все чаще и чаще заставляют лошадей останавливаться, а спуски не приносят им облегчения: доги глубоко вязнут в сыпучем горячем песке...

Уже далеко за полдень, а до колодца Таган-Аджи осталась не менее 3-4 часов ходу. Наши кони на последней стоянке, еще до восхода, получили по ведру солоноватой воды; это было все, что мы смогли им дать. Сами мы выпили остатки чала,^* болтавшегося в бурдюке, и теперь с пересохшими губами и ртом, изредка перекидываясь односложными замечаниями, покачивались в седлах. К ночи мы должны, при любых обстоятельствах, добраться до колодца Таган-Аджи. Пастухи нам сообщили еще с неделю назад, что там должна быть вода, хотя и не очень хорошая и в небольшом количестве.

^* (Чал - разбавленное водой кислое верблюжье молоко. Хорошо утоляет жажду.)

Была вторая половина дня второй половины июля, и каракумское солнце "работало" на полную мощность..

По тропе давно никто не проходил - все следы были заметены. Как всегда в таких случаях, среди голых песков указателем дороги являлись только редкие катышки сухого помета.

Но вот вдалеке показался оюк. ^* Здесь к нашей тропе подходила, соединяясь с ней, большая караванная тропа с юга, от границы. На этой тропе мы обнаружили свежий след.

^* (Оюк - указатель дорог, складывающийся в виде пирамиды, по большей части из хвороста на возвышенных точках и у развилок дорог.)

Свежий след-это важное событие на каракумской тропе. Это почти встреча.

Мы спешились. Попробовали закурить, но это оказалось невозможным - вчера еще неплохой табак теперь казался отвратительным - сказывалась жажда.

Иван Семенович - опытный пограничник и признанный у нас следопыт, пройдя по следу несколько метров, как всегда очень точно и обдуманно подытожил свои наблюдения:

- Ишак тяжело нагружен - след глубокий. Человек идет рядом с ишаком. Он либо держится за ишака, либо все время его подгоняет. И то и другое - плохой признак: или человек или ишак идет из последних сил. Может быть, это относится к обоим. По той дороге, откуда они идут, до ближайшего колодца отсюда не меньше двух дневных переходов. Я думаю, что этот человек впереди нас везет в хорджунах ишака контрабанду... Едем дальше. Через несколько часов мы с ним увидимся в Таган-Аджи...

Рассуждения Ивана Семеновича были логичными и понятными, кроме одного - почему он решил, что след принадлежит контрабандисту?

Иван Семенович охотно объяснил:

- Если бы это был пастух, направляющийся с каракумских пастбищ к амударьинским кишлакам, то он обязательно поехал бы на верблюде, хотя бы с небольшим запасом воды. А раз этот человек едет на ишаке, значит он пробирается с юга, по пресным колодцам. Кстати, там и корм для ишаков имеется. Груз у него, наверное, не простой, а с ишаком легче проскочить незаметно.

Уже третий месяц я работал с Иваном Семеновичем, постоянно удивляясь и завидуя его простым и ясным мыслям. Он был из белорусских крестьян. Его семья, жившая испокон веков в Западной Белоруссии, оказалась после Великой Октябрьской революции на территории панской Польши. Отец умер. Иван Семенович с младшей сестрой батрачил у помещика и с завистью смотрел на восток, в сторону молодой Советской республики, граница которой проходила поблизости.

- Однажды мы метали стог. Подошел управляющий - такая же собака, как и сам помещик - и накричал на сестренку. Она что-то ему ответила. Управляющий со всего размаху ударил ее плеткой по лицу. Девочка упала. Я стоял рядом, держа в руках вилы. Не задумываясь, я проткнул ими скотине-управляющему брюхо.

Через несколько часов мы с сестрой были в Советской России. Вскоре я уже работал шахтером в Донбассе. По призыву пошел в пограничные войска. Вот теперь заканчиваю свою каракумскую службу у вас в экспедиции. А потом снова поеду в Донбасс - добывать уголь.

Так коротко поведал мне свою биографию Иван Семенович после того, как меня познакомил с ним начальник погранотряда. Он рекомендовал нам только что демобилизовавшегося Ивана Семеновича в качестве начальника охраны, как лучшего сверхсрочника.

- Мне ведь за вас все равно надо отвечать, пока вы работаете на "моей" территории. Если возьмете его, я буду за вас спокоен.

Иван Семенович был немногословен, точен, требователен к себе и окружающим. Он незаметно и быстро завоевал авторитет у всех сотрудников экспедиции. Иван Семенович отличался поразительной любознательностью и памятью, а в понимании следов мог тягаться с опытнейшими пастухами.

Дорога становилась все тяжелее. Мы пересекали окраину Приамударьинской барханной полосы.

Эта барханная полоса, получившая свое название от того, что она тянется вдоль долины Аму-дарьи, представляет крупнейший в Советском Союзе массив голых, подвижных, почти лишенных растительности, песков.

Рельеф эоловых песков этого массива сложен барханными цепями. Некоторые из них достигают 30 и даже 40 метров относительной высоты, при длине по гребню в несколько сот метров.

На десятки и сотни километров тянутся барханные цепи, располагаясь параллельно одна другой.

Летом все наветренные, пологие их склоны обращены на север, а крутые - склоны осыпания - на юг. Летом преобладают ветры северных румбов и барханные цепи движутся на юг. Зимой наблюдается иная картина - пологие склоны барханов обращены к югу, а крутые смотрят на север. Зимой преобладают ветры южной половины горизонта и барханные цепи движутся на север.

Барханная цепь, в отличие от изящного и легко подвижного серповидного одиночного барханчика, образование неповоротливое, тяжелое. За теплый сезон гребень барханной цепи смещается в одну сторону на несколько метров, а в течение холодного сезона гребень идет обратно на те же несколько метров. Общий годовой итог смещения получается близким к нулю.

Однако опасность засыпания при таком колебательном движении песков все равно остается. В самом деле, представьте себе окраину густо заросшего оазиса. Допустим, что вдоль этой окраины, под влиянием бесплановой вырубки и чрезмерного выпаса скота, образовались подвижные пески. Летний ветер подогнал их вплотную к культурным посадкам, к шелковице и абрикосовым садам, идущим по границе оазиса.

Зимний ветер должен, казалось бы, отогнать пески обратно. Но зимний ветер дует со стороны оазиса и густая растительность оазиса его почти не пропускает. Там, где-то выше, воздушные течения идут беспрепятственно своим зимним путем, а здесь, в приземном слое, они едва ощущаются. В результате этого пески остаются в ветровой тени оазиса и обратно не отходят.

Затем снова наступает лето, снова пески ползут на оазис, отвоевывая у него драгоценную поливную землю и заставляя затрачивать силы и средства на пескоукрепительные работы...

Каково же происхождение Приамударьинской барханной полосы?

Огромные пространства наших песчаных пустынь покрыты растительностью, хорошо ею закреплены. Голые пески громоздятся и приносят убытки только вокруг населенных пунктов, вдоль дорог, возле колодцев. Во всех случаях связь голых, подвижных песков с деятельностью человека очевидна.

Мы можем более или менее определенно указать только на одно исключение. Это пески Небитдагского района. В проходах между Большим и Малым Балханом и Копет-дагом большую часть года дуют ветры большой силы. Эти ветры гонят песок из западной части Каракумов на запад, в юго-западную Туркмению, и там накапливаются большие барханные поля.

Приамударьинская барханная полоса не подходит к такому исключению. Она вполне "закономерна". Издавна хищнически вырубался на топливо кустарник в песках, поближе от дома, и издавна там же пасли скот. Теперь ни того, ни другого здесь, понятно, делать уже нельзя, но опыт показывает, что плановые фитомелиоративные мероприятия^* восстанавливают богатство песков. И тогда в них снова можно заготавливать топливо и пасти скот, но при этом надо очень жестко соблюдать соответствующую систему, позволяющую неопределенно долго эксплоатировать пески.

^* (Фитомелиорация песков - улучшение их состояния путем разведения растительности, постепенного закрепления и повышения их хозяйственной продуктивности.)

Изучение песков Приамударьинской полосы показало, что массив барханных цепей приурочен к сравнительно молодым отложениям, которые принесла и отложила древняя Аму-дарья.

По мере удаления от культурной полосы - так называют зону оазиса - барханные цепи начинают мельчать и понемногу редеть. Меж ними появляются сперва небольшие, а затем все увеличивающиеся, островки полузаросших бугристых песков. Постепенно бугристых песков становится все больше и больше, кустарник делается гуще, и барханные цепи почти исчезают, формируясь лишь по вершинам гряд, где пески всегда подвержены более легкому развеванию...

По мере того, как мы углублялись в Приамударьинскую барханную полосу, обнаруженный нами след становился свежее. Мы догоняли неизвестного с его ишаком. Внезапно, за очередным поворотом, след круто свернул влево, и его ясные отпечатки нарисовали цепочку, уходящую за ближайшую барханную цепь.

Кони неохотно пошли с дороги по ишачьему следу и медленно стали подниматься по пологому склону бархана, глубоко увязая в горячем песке. Я слез с седла, на всякий случай перекинув винтовку на руки, но сейчас же услышал сзади спокойный голос Ивана Семеновича.

- Оружие не понадобится. Этот человек свернул с дороги, чтобы не встречаться с нами. Он наверняка разглядел, что у нас, кроме трех хороших коней, имеется три винтовки.

Черный ишак

Отдуваясь, я взобрался на гребень барханной цепи. В глубокой котловине, у деревца песчаной акации, стоял, низко опустив голову, черный ишак с полными хорджунами. Оставив коня наверху, я быстро спустился в котловину и подошел к ишаку. От ишака в сторону шли человеческие следы, уходившие за пределы котловины. Можно было предполагать, что владелец ишака, вероятно, только что скрывшийся за ближайшим бугром, следит за мной. Я запустил руку в хорджун и нащупал там какие-то куски, завернутые в тряпку. Размотав материю, я обнаружил черные липкие комочки - это был опий или терьяк, как его зовут в Средней Азии. Все сразу стало ясным, и я повернул обратно. Наверху, на гребне бархана, стояли мои спутники.

Я с трудом поднялся по крутому склону и забрался в свое седло.

- Терьяк?-спросил Иван Семенович.

- Да.

- Полный хорджун?

- Полный.

- А во втором хорджуне что?

- Верно то же самое.

- Ну нет, не может же человек с ишаком путешествовать по пескам, не имея ничего кроме терьяка. Вообще странно, что он оставил хорджун на ишаке. Ведь это большие деньги. Верно не успел унести. Впрочем, поедем.

Встретимся, познакомимся.

Мы выбрались на дорогу и долго ехали молча. Наконец начали попадаться овечьи следы, а редкие кусты среди песков стали еще реже. Эти признаки говорили о близости колодца. Тропа дробилась и разбегалась, окончательно потеряв свою отчетливость.

- В этом районе несколько колодцев, - сказал Иван Семенович, - мы можем потерять ишака с его хозяином. Давайте сейчас свернем с дороги за ближайший бархан, подождем там, и этот человек не минует нас. Он ведь идет за нами следом. Все равно ему больше податься некуда.

Так и сделали. Хотя жара заметно спадала и солнце уже клонилось к закату, но по-прежнему очень хотелось пить.

Примерно через час послышалось характерное причмокиванье и цыканье, каким подгоняют ишаков, и нашим взорам предстал знакомый ишак, а за ним, держа в руке небольшую палку, которой он то и дело тыкал ишака в ляжку, небольшого роста, сухой, с седой бородкой, в рыжем халате, старик. Он быстро посмотрел на нас. В его взгляде не отразилось даже удивления. "Старик с выдержкой", - подумал я. Он перестал чмокать и остановился. Немедленно остановился и ишак.

Набор положенных по традиции приветствий был закончен обеими сторонами с быстротой, не совсем отвечающей восточному приличию. Жажда всех гнала скорее к колодцу.

Старик с ишаком

Старик первым начал деловую часть разговора, спросив, что мы тут делаем.

- Скажи ему, что у нас одна лошадь устала и мы решили немного отдохнуть, - быстро сказал я Ермакову.

Старик, не скрывая усмешки, ответил, что до колодца осталось не больше тысячи ишачьих шагов и гораздо лучше отдыхать, напившись чаю и напоив лошадей. Спорить с этим было трудно. Через несколько минут мы стояли у кустарникового сруба Таган-Аджи, почти не возвышавшегося над поверхностью песчаной котловины, в которую мы только что спустились. Из хорджуна старик вытащил тунчу и торбу с ячменем. Иван Семенович был прав: контрабанда занимала только половину ишачьего вьюка.

Тунча, которую извлек старик, оказалась не простой: тонкая чеканка по меди покрывала ее сложным орнаментом; особенно ценной, вероятно, была крышка, украшенная набором из бирюзы. Такой красивой тунчи я никогда еще ни видал.

Развели огонь, и через пять минут, когда наш медный чайник еще только начал согреваться, стариковская тунча уже кипела. Наступило блаженное время чаепития в пустыне. Беседа пошла по извилистому пути. Нам была ясна цель путешествия старика; он это отлично понимал. Но он, конечно, не знал, что возиться с ним и доставлять его представителям власти нам было очень трудно, практически даже невозможно. До оазисной зоны оставалось еще далеко, а через сутки, следом за нами, сюда должен был прийти наш большой караван. К его приходу надлежало подготовиться.

Водные ресурсы Таган-Аджи были недостаточны для того, чтобы здесь можно было держать большой караван больше 2-3 дней. Правда, для верблюдов вода всегда нашлась бы в достаточном количестве, но ежедневный отбор из колодца большого количества воды быстро повел бы к истощению пресных запасов. А с караваном шли кони и не мало людей; соленая вода для них не годилась. Нужно было немедля подыскать подходящий колодец для каравана.

Старик всего этого не знал, и при всем своем внешнем спокойствии и выдержке он настойчиво стремился выяснить, - куда и когда мы намерены дальше двигаться.

Старик явно беспокоился за свою судьбу.

- Спроси его, -сказал я Ермакову, - хорошо ли он знает здешние места.

Старик быстро ответил, что он всю жизнь гонял через эти пески овец на пастбища и знает здесь каждый бугор.

- Пускай проведет меня завтра на колодец Чархи. Это где-то недалеко отсюда, но на карте его нет, и самому мне не найти. А после этого пусть едет, куда хочет.

Старик едва дослушал перевод, быстро поставил на кошму маленькую кашгарскую кэсе,^* из которой пил чай, живо вскочил и потащил меня на соседнюю барханную цепь.

^* (Небольшая чашка без ручки. Русские обычно называют ее пиала.)

- Пойдем скорее, сейчас я тебе покажу Чархи.

Все поднялись следом за стариком на гребень большого бархана. Старик показывал на запад и что-то так быстро говорил, что я не улавливал даже общего смысла его слов.

Перед нами расстилалось безбрежное море барханных цепей. Громоздясь друг на друга и переплетаясь между собой, они создавали поразительный хаос форм и красок, и в то же время весь этот хаос слагался совершенно точным и всюду одинаковым стандартом основных форм рельефа. Здесь не было, наверное, ни одной барханной цепи, которая была бы в точности похожа на другую, и в то же время все они походили друг на друга, как близнецы.

На десятки километров - это мы видели - и на сотни километров вдоль Аму-дарьи - это мы знали - тянулось утомительное чередование: пологий наветренный склон, острый гребень, крутой подветренный склон (склон осыпания), котловина и снова пологий склон, острый гребень и т. д.

На фоне закатного неба контуры дальних барханных цепей с их острыми гребнями тянулись, как гигантская пила с неровными зубьями.

- Он говорит, - сказал Ермаков, - что у каждого колодца есть песчаный бугор, который выше всех соседних бугров (это, действительно, было приблизительно так). - Он показывает на бугор, возле которого расположен колодец Чархи. Если даже старик не брешет, а он, чтобы от нас отделаться, наговорит что угодно, то все равно, в этих буграх сам чорт не разберется. Смотрите, все они одинаковые.

В этом отношении Ермаков был прав. Вдруг старик схватил меня за руку. - Смотри, смотри, - с возбуждением заговорил он, показывая в одну точку на горизонте: - красный бугор. Смотри лучше. Красный бугор. Это Чархи.

Солнце скрылось за далеким барханным массивом, и последние его лучи еще освещали самую высокую барханную цепь. Выделяясь на горизонте, она горела красным огнем на фоне неба.

- Смотри, смотри лучше! Это Чархи, - кричал старик. Луч исчез, и горизонт мгновенно стал серым. Я смотрел все в ту же точку, и мне действительно казалось, Что там, у самого горизонта, где только что пылал солнечный луч, одна из зазубрин "пилы" была выше остальных. Не спуская глаз с этой точки, я вытащил компас и засек направление. Глаза быстро устали. Я на миг отвел взгляд и больше уже не мог отличить этой посеревшей зазубрины от сотен соседних.

Чаепитие

Мы вернулись к прерванному чаепитию.

Наконец старик заявил, что он устал и что его ишак тоже устал. Ячменя у него больше нет, а предложенный нами овес ему бесполезен, так как его ишак никогда овса не видел и не умеет его есть. Если мы не верим, можем проверить. Кроме того, в Чархи, хотя и должно быть много хорошей пресной воды, которая гораздо лучше, чем в Таган-Аджи, но колодец может оказаться засыпанным, и прежде, чем можно будет самим напиться и скотину напоить, придется весь день возиться с очисткой колодца.

В общем, ему нужно идти скорее в Пальварт,^* куда осталось еще два больших перехода. А идти в противоположную сторону, да еще по тяжелым пескам без троп, он все равно не может.

^* (Крупный аул на Аму-дарье.)

Мне почему-то казалось, что старик правильно показал направление на Чархи. Очень уж он обрадовался и быстро побежал на гребень, когда услыхал, что отпустим его, если попадем к этому колодцу.

Много раз закипала стариковская тунча, давно вскипел и наш большой чайник. Десятки раз опоражнивались кэсе, а пить все еще хотелось.

Наступило лучшее время каракумских суток. Стало прохладнее, и впереди было несколько часов, в течение которых температура будет непременно еще понижаться...

Старик, подстелив халат и положив под голову хорджун, крепко спал. Давно клонило ко сну и нас: не могло быть и речи о том, что кто-нибудь сможет караулить старика, хотя бы несколько часов.

Мы отошли в сторонку, чтобы посовещаться.

Иван Семенович предложил спокойно ложиться спать, но просил, чтобы завтра, когда придет караван, дали бы в его распоряжение одного человека и верблюда.

- Сообщим в кишлак-старик далеко не уйдет, - заметил при этом Иван Семенович.

...Я проснулся от холода. Температура спустилась, вероятно, градусов до 22-23. После дневной жары такая температура была слишком низка для того, чтобы можно было спать без одеяла. Часы показывали больше трех. Скоро рассвет. Стягивая с седла свое одеяло, я окончательно проснулся и вспомнил про старика. Тунча стояла на месте, а старика не было...

Как только рассвело, Иван Семенович внимательно разглядел следы. Котловина вокруг колодца была сплошь покрыта и старыми и сравнительно свежими следами, и здесь у колодца разобраться в них было нелегко. Через некоторое время, однако, он сказал:

- Старик ушел еще с вечера. Сейчас он уже далеко. Если ехать немедленно, можно, пожалуй, его догнать. Кони наши отдохнули.

Ехать я не разрешил. Нельзя было рисковать благополучием нашего каравана, а Иван Семенович должен был принять участие в поисках подходящего колодца в районе Таган-Аджи. Именно это было сейчас нашей главной задачей, отвлекаться от которой я не имел права.

Но даже и теперь я был почему-то уверен, что старик правильно показал мне направление на Чархи.

Я поднялся на гребень бархана, откуда накануне вечером старался запомнить быстро тускнеющий контур красного бугра.

Солнце исходило. Четкость линий быстро исчезла, все становилось однотонным, и по горизонту тянулись опять те же одинаковые барханные цепи. Серый край горизонта упирался в серое небо, и на нем не вырисовывались столь ясные вчера вечером гребни.

Спустившись, я с удивлением увидел, что мои спутники извлекли из колодца кожаное ведро "коуа", принадлежавшее старику.

Вспомнилось, как быстро вчера старик вытащил из своего хорджуна маленькое кожаное ведро на тонкой крепкой веревке, торбу с ячменем и тунчу. Почему же он не взял ведра? Правда, ночь оно висело в колодце - обычный прием для сохранения кожаных ведер, чтобы, оставаясь влажными, они не коробились и быстро не портились. Но колодец был мелкий, и достать ведро было делом нескольких секунд.

Иван Семенович быстро рассеял мое недоумение.

- Ну и осторожный старик! Смотрите, побоялся доставать свое ведро из колодца, - воскликнул Иван Семенович, разглядывая аккуратно сделанное кожаное ведерко, словно он впервые в жизни видел такое.

- А чего же он мог побояться? - удивился, в свою очередь, я. - Неужели, он не мог вытащить ведро без шума?

- Ну, знаете, ишака не обманешь! Увидал бы, что ведро из колодца вытягивают, мог заорать. А следом за ним, глядишь, и лошади зафыркали бы, заржали. Нет, старик хитрый. Как ни говорите...

Кожаное ведро с веревкой и тунча - таковы были потери, на которые пошел старик, чтобы избавиться от нас.

Нам пора было отправляться дальше. Ивану Семеновичу надлежало двинуться к югу, на поиски резервного колодца. Мы полагали, что он обернется за сутки. Ермаков должен был ожидать основную группу нашей экспедиции здесь, на Таган-Аджи. Караван мог придти сюда к вечеру. Сам я решил идти искать Чархи. Брать лошадь я не рискнул: кто знал, найду ли я колодец и окажется ли в нем вода. Тащить на седле бурдюк с водой только ради того, чтобы один раз досыта напоить усталого коня, не было расчета. Кругом расстилались сыпучие пески. Дороги в сторону Чархи не было, а лошадь в сыпучих песках могла продвигаться только очень медленно и быстро уставала. Кстати, и овес у нас уже был на исходе. В общем, я решил идти пешком.

Ермаков считал легкомыслием с моей стороны идти пешком в дневную жару, по барханам, в направлении, которое показал сбежавший от нас контрабандист. Он в довольно резких выражениях высказал мне свои соображения. По правде сказать, я не был уверен в своей правоте. Однако Ермакову я поручил, начиная с трех часов следующей ночи, следить за горизонтом в направлении, где предполагался колодец Чархи.

- Устрой себе холодок, и можешь спать еще 20 часов. Но с трех часов ночи сиди на вершине этого гребня и смотри на запад.

Мой план был таков: в течение дня я должен добраться до колодца Чархи. Вечером натаскаю саксаул на какой-нибудь высокий бархан возле Чархи и перед рассветом разожгу костер. Ориентируясь на этот маяк, который должен быть хорошо виден издалека, ко мне пойдет из Таган-Аджи караван. Любому из туркмен-верблюдчиков идущих с караваном, будет достаточно один раз взглянуть на далекий костер, чтобы потом, уже при дневном свете, точно привести караван к замеченной точке.

Я не сомневался, что мой костер будет виден из Таган-Аджи, и сказал Ермакову, чтобы и он приготовил хворосту. Как только он заметит мой ночной сигнал, пусть зажигает свой костер. Это будет означать, что мой сигнал принят.

Я взял с собой оба предмета, оставленные стариком: легкое кожаное ведро на тонкой и крепкой веревке и тунчу, в которой вода на костре вскипала за 3-4 минуты. Со мной была полуторалитровая фляга с чаем. Я рассчитывал в течение дня не пить. Если колодца не найду, то напьюсь досыта после захода солнца. Затем отдохну 2-3 часа и ночью пойду обратно по своему следу. Кроме винтовки, планшетки с компасом, картами и записной книжкой я взял еще кусок лепешки, чаю, около полукилограмма рафинада, спички и табак.

Один из моих спутников вьючил своего коня, собираясь в путь, а другой налаживал "холодок", т. е. тень, в которой и собирался проспать до вечера. Попрощавшись, я вскоре уже был среди барханных цепей, сплошным кольцом окружавших Таган-Аджи.

Было пять часов утра. Два обстоятельства благоприятствовали моему походу. Во-первых, в течение ближайших 5-б часов солнце будет светить мне в спину, а не в лицо, и во-вторых, мой путь лежал приблизительно в том же направлении, в котором были ориентированы гребни барханных цепей, располагающиеся приблизительно параллельно друг другу. Поэтому я мот большую часть пути придерживаться межбарханных котловин и лишь изредка пересекать барханные цепи. Последнее настолько утомительно, что я, вероятно, не решился бы вообще отправиться на поиски Чархи, если бы мой путь лежал поперек гребней барханов.

Первое время было не жарко. Я бодро продвигался на запад, изредка поднимаясь на какой-нибудь высокий гребень барханной цепи для проверки своего направления.

Часов около семи, когда солнце начало основательно припекать, я заметил в нужном мне направлении, но еще довольно далеко, барханную цепь, возвышавшуюся над окружающими ее цепями.

Вскоре высокие барханные пески исчезли, сменившись более низкими бугристыми, и мне некуда было забираться, чтобы окидывать взором окрестность. Около двух часов я держал направление по солнцу, изредка проверяя себя компасом.

Вообще, по пескам - будь то барханные или бугристые- строго выдерживать определенное направление трудно. Путь чрезвычайно извилист, и потому следует лишь придерживаться общей ориентировки в необходимую сторону. Лучше всего издалека намечать себе какой-либо ориентир, совпадающий с нужным направлением, и пробираться к нему.

Наконец я добрался до края следующего массива барханных песков и, забравшись на ближайший высокий гребень, увидел "свою" вершину. Она заметно выделялась среди моря барханных гребней, и до нее оставалось не более 2-3 километров... Этот последний отрезок пути оказался самым тяжелым. Пришлось пересекать большие барханные цепи.

Еще несколько усилий, и барханная цепь, к которой я стремился, оказалась передо мной. Я пересек последнюю перемычку и в глубокой межбарханной котловине увидел колодец. Через несколько минут я стоял над устьем кустарникового сруба.

Это был колодец Чархи. ^*

^* (Чарх (туркм.) - блок, ворот, устанавливающийся над колодцем для подъема воды.)

Расстояние до воды оказалось всего 3-4 метра. За качество воды я был спокоен: колодцы среди таких могучих голых песков обычно дают пресную воду, если она, конечно, обязана своим происхождением этим пескам.

Одно из поразительных явлений песчаной пустыни - это пресные воды песков. Чем гуще растительность песчаной пустыни, тем меньше шансов, что атмосферные осадки могут просочиться вниз и подпитывать грунтовые воды.

И наоборот, чем реже растительность, тем эти шансы возрастают. Легче всего осадкам проникнуть вглубь там, где растительности нет вовсе, где ветер развеял и унес мелкозем, всегда сопутствующий растительности, и где, собственно, нет никаких признаков почвенного покрова.

Именно здесь, где нет ни кустарника на топливо, ни травянистой растительности для скота, и накапливаются легче всего пресные воды. Поэтому-то Приамударьинская барханная полоса довольно богата пресными колодцами.

Пресные воды, накапливающиеся от дождей, образуют линзы, которые "плавают" на более соленой грунтовой воде. По мере истощения пресной линзы колодец начинает давать соленую воду. Это значит, что запас, созданный в сезон дождей, иссяк.

Чем больше вытаптывается площадь вокруг колодца, чем сильнее громоздятся пески и чем они, постепенно перевиваясь ветром, становятся чище, тем больше накапливается в грунте воды и тем она преснее.

Поэтому нередко наблюдается, что чем выше и оголеннее барханные цепи и чем глубже меж ними котловины, тем вероятнее встретить среди них колодец с пресной водой.

Возле такого колодца я и оказался.

Попробовав воду, я убедился, что она действительно пресная. Однако колодцем, видимо, давно не пользовались, и поэтому вода слегка пахла сероводородом. Этот запах быстро улетучивается при кипячении. А если колодец как следует откачать и почистить, то сероводородный запах совсем исчезнет.

По опыту я знал, что при большой жажде напиться холодной водой очень трудно, и поэтому решил развести костер для того, чтобы приготовить чай. К сожалению, котловина была совершенно голой, помета в ней почти не было, и мне пришлось выбираться из нее, чтобы собрать немного хвороста. На это ушло еще некоторое время, но зато через полчаса стариковская тунча уже кипела. Сидя в одиночестве на песке в огромной межбарханной котловине, рядом с колодцем, я пил чай и думал только о том блаженном моменте, когда закатится солнце и станет прохладнее...