ОАЗИС НА ТАЙМЫРЕ

Оазис на таймыре

От аэропорта Алыкель до Норильска надо ехать на электричке, Поезда ходят довольно редко, и у меня в запасе много времени, которое надо употребить по возможности с толком.

... С той верхотуры, где я сижу рядом с диспетчером пункта подхода, хорошо просматривается все летное поле, локаторы, завалы снега, дома вдали, самолеты. Кажется, что они летят прямо на нас, угрожающе быстро увеличиваясь в размерах. Крутая винтовая лестница привела меня в эту святая святых норильского аэропорта. Здесь царство приборов, блеск никелированных поверхностей, мигание похожих на выпуклые пуговички сигнальных ламп, доносящиеся из репродукторов граммофонные голоса...

Дежурного диспетчера зовут Игорь Иванович Кирдянов. Он энергичен, выглядит молодо, свежо. У него густые темные всклокоченные волосы, очень подвижное лицо с немного озорными глазами, ровный голос. В прошлом летчик, на Севере четырнадцать лет: пять - в Туруханске, остальные - здесь...

Эти, прямо скажем, не очень подробные сведения Игорь Иванович выкладывает не сразу, не в один присест, а урывками. Начатая было фраза вдруг обрывается на полуслове, Кирдянов быстро отворачивает от меня лицо, прищурясь, вглядывается куда-то за огромные стекла куполообразной башни, я в ту же секунду раздается его измененный до неузнаваемости голос:

- 5-264, запуск - ждать команду! - И вслед за этим: - 15-805, посадку разрешаю. От нас пойдете на Валек.

Не сразу разберешься, что это ответы, что они принимаются Кирдяновым молниеносно, после такой же молниеносной оценки обстановки на поле и в небе - какой самолет в воздухе, какой на аэродроме, кому надо взлететь, кто должен освободить место для другого самолета, который уже дал о себе знать по рации.

И снова без паузы, вслед за тем, как рукой привычно, не глядя, нажал на какую-то кнопку:

- Погоду прочитайте!

"Погода" слышна отчетливо, ее монотонно диктует женский голос:

- ...Давление семьсот сорок семь, температура плюс три...

- Три градуса жары,- Кирдянов весело усмехается, глядя на меня.

И опять без малейшей передышки:

- 72-264, запуск разрешаю!

- Я 72-264. Понял вас...

Слышится нарастающий гул двигателей, а Кирдянов, оборотя ко мне озорное лицо, роняет:

- Надоела жара. Надоело лето. Скорее бы зима!

Ответить или хотя бы сочувственно посмеяться шутке не успеваю. Из репродуктора уже доносятся новые голоса, немедленно привлекающие внимание диспетчера. Снова напряженный взгляд прищуренных глаз, мгновенная оценка обстановки, решение, имеющее силу приказа.

И так все время. Медики утверждают, что в крупных аэропортах диспетчеры работают на пределе. За восьмичасовой рабочий день едва набирается пятнадцать минут, когда они могут ни о чем не думать, откинуться на спинку кресла и закрыть глаза. Впрочем, за те два часа, которые я провожу на диспетчерском пункте подхода, Кирдянову это не удается.

- Проверьте рули, закрылки. Взлет разрешаю!

И через минуту-другую последнее напутствие экипажу:

- Конец связи... Счастливого пути!

Последние два слова можно и не говорить, они не предусмотрены инструкцией, но Игорь Иванович обязательно их произносит.

...Электричка приурочена к концу смены, и в Норильск я еду вместе с Кирдяновым. Когда я был последний раз в Норильске, вагоны еще тащил паровичок. И пейзаж слегка изменился: рядом с полотном пролегла нитка самого северного в мире газопровода. В вагоне шумно, почти все знакомы друг с другом. Кто играет в замусоленные карты, кто стучит костяшками домино, кто рассказывает что-то смешное. Игорь Иванович вспоминает, что весной через полотно "железки" шло столько диких оленей, что приходилось останавливать поезда.

Я гляжу в окно на тундру, она вся в ярком убранстве, каждая былинка старается вовремя отцвести, чтобы дать потомство. Остро пахнет багульником. То тут, то там на северных склонах откосов, в лощинах лежит ноздреватый снег, он, должно быть, так и не растает до нового. Кто-то вспоминает о прошлогоднем лете, небывало жарком - до тридцати градусов,- не то что нынешнее, когда и согреться не удается, все ходят в пальто. Кирдянов же смотрит на это весело, легко, говорит, что климат в общем терпимый, здоровый, а жизнь прекрасна, когда после работы попадаешь наконец домой, в уют и тепло.

- Обязательно приходите завтра в гости. Дикая утка еще осталась. На охоту в прошлое воскресенье ездил...

Дорогу между портом на Енисее - Дудинкой и Норильском начали строить зимой 1935 года. Шпалы с рельсами клали прямо на снег, который перед этим смешивали с нарубленным хворостом и потом заливали водой. Мосты тоже делали изо льда. Ледяной мост через реку с малопривлекательным названием Дурома был длиной восемьдесят метров, через реку Косую - сто двадцать шесть. Работали днем и ночью при свете прожекторов. Использовали беспрерывно дующий здесь ветер: вагонетки с грузом для стройки шли под парусами. Рельсы и шпалы подвозили мотовозом на двух платформах, которые сопровождала специальная бригада. Мотовоз почти каждую поездку сходил с рельсов, опрокидывался, и бригада под команду "Раз-два - взяли!" возвращала мотовоз в исходное положение.

17 мая 1936 года дорогу закончили. В этот день у реки Амбарной сомкнулись рельсы: их укладывали одновременно с двух сторон. На следующее утро с обеих конечных станций вышли навстречу друг другу два поезда. В июне в эти края пришла весна, и снег начал таять. Вскрылись реки, поползли насыпи, и целые участки дороги повисли в воздухе наподобие Чертова моста. Летом ледяные насыпи заменили на земляные, а вместо растаявших ледяных переходов через реки построили деревянные.

Но трудности на этом не закончились. Зимой дорогу заносило снегом, высота сугробов достигала двенадцати метров. Под тяжестью снега рвались телефонные провода. Снегоочистителей не было, и единственным орудием оставалась лопата. На очистке стокилометровой дороги ежедневно работало полторы тысячи человек. Но и эта армия справлялась не всегда. Поезд, вышедший из Дудинки 7 ноября 1939 года, прибыл в Норильск в июне 1940-го; его занесло снегом. Понятно, что все это время дорога не работала.

Шли годы. В наиболее опасных местах начали строить крытые дощатые галереи высотой семь метров. Но это обходилось дорого и не всегда помогало. Защита железной дороги от заносов стала проблемой номер один. Решить ее удалось инженеру путей сообщения М. Г. Потапову.

Во время самых сильных метелей, когда света божьего не было видно, он часами стоял вблизи полотна, наблюдая, как ведет себя снег, наткнувшись на снеговой щит. Обычные щиты, два на два метра, тут не помогали, они просто тонули в сугробах. Потапов заменил их другими, перед которыми старые казались карликами, и поставил не прямо, а наклонно к ветру. Получилось лучше: снег, разбежавшись по наклонной плоскости, взмывал вверх, и часть его уносилась за насыпь. Затем начались другие пробы: на каком расстоянии от рельсов лучше всего ставить щиты? Потом родилась идея поднять их над землей, оставив внизу пустое пространство. Получилось совсем хорошо. Ветер, ударяясь о щиты, завихрялся и не пускал снег на полотно железной дороги...

Я смотрю на эти высоченные, решетчатые, с козырьками сооружения, укрепленные на прочных столбах. Их не убирают на короткое лето, а лишь латают, pi они бесконечным конвоем сопровождают стальные пути.

За окном уже Норильск: трубы комбината, заводов, разноцветные дымы, монументальные каменные здания, озеро в центре города, названное Теплым за то, что в него поступает отработанная в ТЭЦ вода. Кстати, эта ТЭЦ - одна из крупных в стране. Она дает Норильску столько тепла, сколько потребляет большой современный промышленный город.

Норильск никогда бы не вырос столь стремительно, его вообще бы не было на карте, если бы о будущем городе не позаботилась природа: она создала и положила здесь рядом руду и уголь. Иногда они лежат так близко друг от друга, что пласт угля вклинивается в пространство между рудными залежами.

В прошлый мой приезд сюда мне показывали угольную шахту, куда надо было не спускаться, как обычно, а подниматься в клети. Угольный пласт здесь лежит в верхней части горы Шмидта.

Эта гора так названа в честь геолога и ботаника Федора Богдановича Шмидта, который в 1866 году по командировке Петербургской академии наук приехал в низовья Енисея искать труп мамонта. Мамонта он не нашел, но мимоходом, по просьбе дудинского купца Куприяна Сотникова обследовал угольную залежь у пустынной реки Норилки. Лет через тридцать норильским углем заинтересовался племянник Сотникова, который с помощью аборигенов добыл здесь и вывез на оленях в Дудинку несколько тысяч пудов каменного угля. Углю дал высокую оценку руководитель гидрографической экспедиции 1895 года А. И. Вилькицкий, закупивший значительную часть топлива.

В 1919 году норильское месторождение детально обследовал молодой горный инженер Николай Николаевич Урванцев, возглавивший небольшой отряд. Тогда же нашли и заявочный столб купца Сотникова. До ближайшего оседлого жилья - села Дудинки, насчитывавшего с десяток бревенчатых изб, было сто верст тундры, изрезанной речками и озерами.

Кроме угля геологи обследовали на берегу реки Норилки еще и руду, также в свое время обнаруженную Сотниковым. Анализ руды показал наличие в ней "целого букета" металлов, таких, как медь, никель, кобальт, платина.

Рудой, естественно, заинтересовались в Москве, и Урванцев был снова назначен начальником экспедиции, отправившейся в те же места. Геологи остались на зимовку и поставили из лиственничных бревен небольшой одноэтажный дом. Он сохранился и поныне. В старинных городах взяты на учет и охраняются законом памятники архитектуры и истории - церкви, замки, крепостные стены. В Норильске охраняется этот урванцевский дом, на стене которого висит мемориальная доска: "Первый дом Норильска, построенный геологоразведочной экспедицией Н. Н. Урванцева летом 1921 года. У этого дома зимовщики в 1922 году провели первую в Норильске первомайскую демонстрацию".

Следующие одна за другой экспедиции расширили и углубили знания о полезных ископаемых края.

Шло время. В марте 1935 года в ЦК ВКП (б), в кабинете Сталина, состоялось совещание по никелевой проблеме. Кроме Сталина присутствовали члены Политбюро, были приглашены также О. Ю. Шмидт, начальник Гланникеля Языков и молодой, недавно окончивший Московскую горную академию А. Е. Воронцов - руководитель геологических и разведывательных работ в Норильске, один из первооткрывателей Норильских месторождений. Совещание началось докладом Языкова. Выступил Орджоникидзе, который рассказал о нехватке в стране цветных металлов, и особенно никеля, крайне нужного для развития тяжелой промышленности. Правда, с прошлого года стал давать продукцию один из уральских заводов, начато строительство комбинатов в Мончетуидре и Актюбинске, но это не решает проблемы, и выход из создавшегося положения может быть только один - создание никелевой промышленности в Норильске.

Воронцов рассказал о рудных запасах Норильска и о том, как их надо осваивать. На столе лежала карта Севера страны, члены Политбюро рассматривали ее и задавали вопросы о климате, населении, быте зимовщиков. Совещание перешло в беседу, Сталин вспомнил свою курейскую ссылку, рассказал о пургах в том краю, а затем, снова перейдя на официальный тон, одобрил идею строительства комбината в Норильске.

Комбинат достраивали уже во время войны. Первого мая 1942 года из Норильска в портовую Дудинку по недавно проложенной железной дороге, соединяющей эти два кружка на карте, отправился поезд, состоящий из паровоза и единственного вагона, в котором лежала первая тонна норильского никеля. В тот же день специальный самолет доставил металл в Красноярск, а оттуда на один из военных заводов. Специалисты подсчитали, что тонны норильского никеля хватит на броню для двадцати шести танков.

За никелевым заводом в строй вступили медеплавильный, агломерационная и обогатительная фабрики, другие предприятия. Наши союзники по войне назвали это "русским чудом". Американская газета "Нью-Йорк геральд трибюн" напечатала статью своего корресподента, побывавшего здесь в годы войны:

"Среди американцев не многие слышали о Норильске, но для русских Норильск является символом торжества человека над природой Севера. С некоторых пор это процветающий индустриальный центр. В Норильске имеется несколько небольших парков, постоянный театр, электрическая централь, футбольный стадион, залы для танцев, кинокартин и лекций. Есть средняя школа, металлургическое и промышленное училища.

Норильск - живое доказательство того, с каким напряжением Россия распространяла цивилизацию на далекий Север... Москва взялась за дело, развивая невероятную энергию и быстроту. Переселение началось немедленно. Продовольственные припасы и строительный материал посылались одновременно с переселенцами. Избы, мастерские, лаборатории выросли на некогда бесплодной тундре... Так возник Норильск - город, состоящий из изб и заводов".

Полночи брожу по городу, гляжу на его "избы" и "мастерские".

Норильск в общем-то пятиэтажный. Таким он и был задуман с самого начала, когда возводили (тут не подходит слово "строили") его главный - Ленинский проспект, который начинается от великолепной, напоминающей по архитектуре Ленинград Гвардейской площади. Впрочем, чему удивляться: сердце города спроектировали ленинградцы. Они успели возвести величественные здания с колоннами, портиками, балконами. Для Норильска это не излишества, а необходимость; человеку здесь хочется противопоставить небывало суровому климату не только тепло квартир, не только быстрый и удобный транспорт, но и внешний вид самого города. И эти высаженные в вазы цветы на широченных улицах, и эти неправдоподобно свежие зеленые газоны, на которых весело растут овес и ячмень.

Посередине Гвардейской площади, в самом центре ее асфальтового круга, высится глыба норильской руды, отливающая в изломе густым золотистым цветом. К одному из ее боков прикреплена металлическая пластина со словами: "Здесь будет сооружен обелиск, всегда напоминающий о подвиге но-рильчан, покоривших тундру, создавших наш город и комбинат".

Жители гордятся своим городом, тем, что они сделали и делают. И конечно, по праву. Когда я однажды зашел позавтракать в кафе и взял салат из свежих овощей, сидевший со мной за столиком мужчина, узнав во мне приезжего, воскликнул экспансивно:

- Почему вы так равнодушно, я бы сказал, прозаически едите салат?! Прошу учесть: вы едите не просто помидоры и огурцы, вы едите помидоры и огурцы, выращенные на шестьдесят девятой параллели! - он продолжал, все более воодушевляясь и забыв о своем завтраке.- За этот салат вы заплатите чуть больше, чем в московском ресторане, в то время как каждый житель Норильска обходится государству в пять раз дороже, чем москвич! Это потому, что здесь трудно жить. Климат и прочее. Вы у нас бывали зимой? Нет? Тогда вы не имеете ни малейшего представления о норильском характере! Коренной норильчанин - это не просто человек! Это кремень! Это - сгусток энергии!..

Норильск построен на вечной мерзлоте, и это тоже наложило на его архитектуру свой отпечаток. Его здания необычны уже хотя бы потому, что все они, кроме, может быть, домика Урванцева, стоят на сваях. Весь город метра на полтора приподнят над мерзлой землей, и нетерпеливые прохожие проложили под домами свои, сокращающие путь тропинки.

Я тоже пользуюсь одной из них, захожу в этот открытый со всех сторон "подпол" и чувствую, как гуляет здесь холодный, не согретый ночным солнцем сквозняк. Впрочем, как раз этого и добивались проектировщики: зданиям нужен холод, который не дал бы оттаять вечной мерзлоте. Иначе - беда.

Как-то на одной из улиц Норильска пробурили скважину. Обычно чем глубже в землю, тем теплее. Здесь же нулевая температура началась лишь с отметки в сто пятьдесят метров. Такова мощность вечномерзлотного массива, царства вечного холода. Но есть места, где это царство простирается еще глубже.

Вечная мерзлота ничем не грозит людям, если ее не трогать. Наши предки этого не знали, и некоторые из них жестоко поплатились за незнание. В 1868 году уже знакомый читателям дудинский купец Куприян Сотников построил на открытых им руде и угле примитивный завод и выплавил двести пудов меди. На этом биография завода закончилась: шахтная печь, в которой плавилась руда, разрушилась и ушла в землю. Чтобы узнать, в чем причина беды, потребовались годы и годы. Летом 1936 года в Норильске ушел в землю деревянный цех электролиза никеля, через три года поползли бараки. Затем стали деформироваться здания обогатительной фабрики, кирпичного завода. Дальше терпеть было нельзя.

В январе 1941 года тогдашний начальник Норильскстроя Авраамий Павлович Завенягин, чье имя сейчас носит дважды орденоносный комбинат, отдал приказ о создании специальной мерзлотной лаборатории. Ее возглавил инженер Михаил Васильевич Ким. А в 1966 году за победу над вечной мерзлотой Киму была присуждена Ленинская премия.

...О том, что окончилась ночь и наступил рабочий день, я узнаю не столько по солнцу - оно уже давно оторвалось от горизонта, поднялось и светит во всю ивановскую,- а по тому, как быстро заполняются народом улицы, как натужно гудят переполненные автобусы и мчатся еще пустые грузовики.

На одной из окраинных улиц уже приступили к работе строители: как раз делают свайный фундамент дома. На площадке кое-где зеленеют островки мхов - почву здесь стараются сохранить - и торчат похожие на высокие пни бетонные столбы. Стучит небольшой буровой станок. Лежат сложенные наподобие бревен балки, которым предстоит скоро превратиться в сваи. Одна из скважин готова, и в нее из ковша заливают киселеобразную глинистую массу. Потом кран осторожно подхватывает балку, раздаются команды: "Помалу вправо", "Опускай!", после чего конец балки попадает в отверстие скважины и медленно опускается в глубину. Оттуда выдавливается через край, булькает и пенится только что залитый желтый "кисель". Пройдет какое-то время, и он замерзнет, затвердеет и незаметно закрепит в грунте сваю, одну из многих, на которые положат бетонную плиту будущего здания.

Теперь оно будет стоять прочно и долго, как если бы его построили в Москве: полутораметровый слой воздуха под ним надежно защитит вечную мерзлоту от тепла отопительных батарей, газовых плит, ванн с горячей водой.

И еще. Строить жилье в "арктическом исполнении" здесь необходимо из-за климата. А он в Норильске, пожалуй, посуровее, чем на Диксоне. Урванцев писал, что пурги в Норильске дуют "30 - 35 процентов календарного времени зимних месяцев", иными словами, третью часть зимы! Особенно страшна так называемая черная пурга, когда от мороза лопаются стальные рельсы и одновременно свирепствует ветер, оцениваемый по шкале Бофорта как ураганный. Сочетание того и другого определяет балл жесткости погоды. В Норильске он выше, чем на полюсе холода.

Несколько лет назад "черная пурга" бушевала три недели. Она началась внезапно, вечером шестого января. Стало трудно дышать. Седая снежная мгла поглотила огни окон, витрин, уличных фонарей. Ветер срывал железо с крыш. (А крыши здесь специально делают плоскими, да еще заливают поверх битумом.) Остановился весь транспорт, даже между заводскими цехами все занесло снегом.

О своей, прямо скажем, не очень ласковой погоде норильчане, однако, говорят с неизменным юмором.

- Ветер сумочку дамскую гонит по тротуару, а за ней ее хозяйка бежит, никак догнать не может. Кричит: "У меня там три десятки!" А ей кто-то в утешение: "Не горюй, к тебе сейчас другая сумочка, с тремя сотнями прилетит!"

Или:

- Иду это я, а ее навстречу пурга несет. Прямо ко мне в объятия. Просит: "До стены проводи". Ну и проводил... на всю жизнь.

- Унты не подбил микропоркой, вышел на улицу, а меня как понесет, как понесет, будто на лыжах с горки лечу.

- После пурги на улице столько пыжиковых шапок валялось, подбирать не успевали...

И в то же время нет, пожалуй, другого города в стране, где бы с последствиями пурги разделывались так быстро. Для очистки улиц в Норильске приспособили отработанные в авиации турбины: мощная струя воздуха выдует снег из любого закоулка. Армия бульдозеров и других машин докончит начатое. На операцию "снег" уходит всего два часа.

И еще одна особенность города на шестьдесят девятой параллели. Уличные фонари здесь повешены очень близко друг от друга, часто. В других городах расстояние между ними пятьдесят метров, в Норильске - вдвое меньшее.

Сейчас фонари, понятно, не горят, а зимой не выключаются с ноября по февраль, пока не взойдет солнце, принося с собой удивительно синие рассветы и голубые, прозрачные сумерки. А вот красные лампы на угловых домах светятся и сейчас; это на случай тумана, который иногда бывает таким густым, что если смотреть на город издали, то увидишь только верхушки заводских труб над плотной серой пеленой, похожей на смог. Туман - нередкий гость и зимой, но это уже при сорока пяти градусах мороза.

Весной свои неприятности: надо опасаться сосулек с крыш. Весенняя погода в этих местах капризна, меняется несколько раз на дню - то тает, то морозит, вот и вырастает сосулька порой до нескольких сот килограммов весом. Упадет такая с крыши кому-нибудь на голову - и нет человека...

...На следующий день я захожу к Кирдяновым. Небольшая квартира, где основной и, я бы сказал, самой нарядной частью обстановки являются заполненные книгами стеллажи. Уютно, обжито, прочно.

Жена Кирдянова, Маргарита Ивановна, библиограф центральной городской библиотеки, увлекающаяся молодая женщина с горящими глазами и нимбом пышных волос вокруг головы, сразу же начинает рассказывать любопытные истории некоторых книг, с каким трудом они достаются в Норильске. Говорит она, заметно волнуясь, но свои переживания и чувства выражает не жестами, даже не взглядом, а голосом, который то понижается до шепота, то становится громким, будто она говорит с трибуны, а не за семейным столом, уставленным разными вкусными вещами, среди которых и обещанная Игорем Ивановичем дикая утка.

- Уехать из Норильска? - повторяет Маргарита Ивановна мой вопрос.- Что вы! Разве здесь плохо? Разве в каком-либо другом городе так любят книгу, как у нас? Вы знаете, как у нас проходила подписка на Куприна? По телевидению поздно вечером в четверг объявили, и в ту же ночь записалось двести человек. Каждый десятый дежурил. А подписка в субботу началась... И вообще у нас емкость книжного рынка шестьсот тысяч рублей в год, а книг выделяют на двести пятьдесят тысяч. Разве ж так можно?

В библиотеке, где работает Маргарита Ивановна, мне дают справку: Норильск занимает первое место в Союзе по количеству литературы на душу населения.

На этом, однако, мое сегодняшнее знакомство с культурными ценностями Норильска не заканчивается. Игорь Иванович, заговорщически переглянувшись с женой, заявляет, что непременно хочет показать мне еще одну достопримечательность своего города.

На этот раз мы пользуемся автобусом и едем в неизвестном мне направлении. Вдали виднеется Теплое озеро. Сейчас оно выглядит очень эффектно. Отработанную в котлах электростанции воду охлаждают, пропуская через трубы с множеством отверстий. Получаются великолепные фонтаны, водяные фейерверки, вода разбивается в пыль, и в ней горят все семь цветов радуги. На берегу сидит мальчишка и болтает ногами в теплой воде.

Мы выходим из автобуса, заворачиваем за угол и попадаем на... базар значков. Полагаю, что этот базар не зарегистрирован ни в одном отделе горисполкома, но от этого он не стал беднее. На складных стульчиках, на тротуаре, на картонных, приставленных к сваям щитах сияют эмалью, блестят на солнце, горят то голубым, то золотым, то красным сотни разных значков. Все они выпущены в Норильске и относятся только к нему. Это сплошь норильские значки.

- Другими здесь не обмениваются,- сообщает Игорь Иванович.

Тут следует признаться в затяжной, хотя и довольно безобидной болезни, которой вот уже много лет заражен автор этих строк: он тоже собирает значки, причем не все без разбора, а лишь по одной теме - географической. Значки с названиями городов, островов, рек, горных хребтов... Пока у меня есть всего один норильский значок, выпущенный к 25-летию той самой ТЭЦ, которая согревает озеро. До сего времени этот значок был моей гордостью, ибо подобного я ни у кого не встречал. И вдруг такое обилие именно норильских, уникальных, таких труднодоступных там, "на материке", значков. И только на обмен! Есть от чего впасть в уныние...

Но, как всегда в Заполярье, на помощь приходит закон северного гостеприимства. Игорь Иванович отворачивает лацкан своего пиджака и снимает оттуда добрый десяток значков.

- Это вам на память о Норильске,- говорит он великодушно.

В следующий мой визит к Кирдянову я рассматриваю его коллекцию значков. Герб Норильска: традиционный щит, разделенный на две половины, золотую и черную: полярный день и полярная ночь, расплавленный металл и недра, где лежат руды. В центре щита - белый медведь, он держит в лапах ключ, которым норильчане "открыли" подземные кладовые... Значок с земным шаром и цифрой "69", говорящий, на каком градусе северной широты расположен город. Значок с химическими символами меди и никеля. С бегущим оленем. С полярным сиянием. С цифрами памятных лет...

А вечером у меня еще одна встреча - с инженером-железнодорожником, к которому есть коротенькая записка, мол, так и так, окажи содействие, покажи, что найдешь нужным.

И вот мы уже едем куда-то высоко в гору, на обогатительную фабрику, ходим по ее полукилометровой длины корпусу, где измельчают добытую в шахтах руду, чтобы потом извлечь из нее цветные металлы.

Из грохота дробилок, которым наполнен корпус, мы наконец выбираемся на воздух. Оглушенный внезапно наступившей тишиной, я долго любуюсь открывшимся сверху видом - текущим с горы огненно-красным, тускнеющим на глазах потоком шлаков, опоясывающими гору обручами железнодорожной колеи, по которой сейчас движется состав думпкаров с рудой, самим городом, его светлыми домами с горящими на солнце окнами, широкими улицами, которые ломают свое направление, чтобы хоть как-нибудь утихомирить ветры...

...В этот мой приезд в Норильск мне везет на знакомства с авиаторами. Вчера вечером я расстался с Кирдяновым, а утром уже сижу в кабинете Чередниченко. Георгий Николаевич расстроен, он тяжело вздыхает, морщит лоб, нервно барабанит пальцами по столу, а потом поднимает на меня усталые глаза.

- Снимать пилота надо, вот что... А не хочется. Хороший пилот.

И он рассказывает, как вчера один командир вертолета взял сверх нормы восемьсот килограммов груза. Поверил геологам. Сказали, что ящики с образцами по десять килограммов, а оказалось, по девятнадцать. На других коробках надпись: "Конфеты", а на деле - металлические запчасти.

- Чуть машину и людей не угробил. У пилота за этот рейс седых волос прибавилось. Сегодня, понятно, ночь не спал, да и следующую ночь спать не будет,- Чередниченко качает головой.- Поверил!

Я пытаюсь возразить, смягчить остроту положения.

- Но все-таки вытянул этот пилот. Не разбился...

- Этого еще не хватало!

И я вспоминаю тех поистине самоотверженных пилотов, с которыми мне приходилось летать вместе с геологами, как эти пилоты делали вид, что не замечают, сколько груза мы тащили в казавшееся бездонным нутро крохотного Ан-2. И поднимались в воздух, и летели, и приводнялись где-нибудь на Оби или Полуе. Как садились на крохотное озерцо, с которого потом никак нельзя было взлететь, и мы, те, кто оставался в лагере, зацепив веревкой за хвост машины, держали ее, пока мотор не набирал обороты и пока у нас хватало сил, потом разом отпускали, и пилот совершал, казалось бы, невозможное - взмывал в воздух с таким минимальным разбегом, что, скажи об этом где-нибудь в другом месте, не поверят.

Чтобы окончательно разобраться в истории с провинившимся пилотом, Чередниченко едет в аэропорт, где базируются "извозчики" - экипажи самолетов и вертолетов, обслуживающие хозяйственные нужды огромного северного края.

- Ночью ласточки прилетели,- вдруг объявляет Чередниченко.- Они нам тепло приносят на крыльях. Вчера три градуса было, а сегодня, слышали, пятнадцать обещают. Весна идет...

А на календаре середина июля. Трудное даже для Норильска лето.

Едем вдоль берега Норилки. Не так давно прошел ледоход, и сейчас река чиста, полноводна, и на ее глянцевой поверхности отражаются плывущие в небе Ми и "аннушки", окрашенные в ярко-оранжевый цвет.

Приехав, на время прощаемся, и я отправляюсь к командиру вертолетчиков Виктору Сергеевичу Пестереву. Он молод, подтянут, говорит веско, фразы строит коротко, без лишних слов. Здесь я буду ждать экипаж, который повезет меня по трассе газопровода на Мессояху.

Через открытое окно - как-никак пятнадцать градусов! - врывается бесконечный шум вертолетных винтов, на плоской крыше загорают раздетые по пояс свободные от вахты пилоты.

Работы много, заявок еще больше, и не только от хозяйственников, но и от туристов, целая пачка слезных просьб - из Киева, Ленинграда, Арзамаса, Ставрополя... Все хотят, чтобы их из Норильска забросили за сотни километров, как можно подальше от оседлого жилья.

Но пока авиаторам не до туристов, надо обслужить тех, кто осваивает Север, не гостей, а хозяев. Из окна видно, как спокойно проплывает по небу вертолет с пачкой длинных труб под брюхом.

- Да, вот это корабль! Работать одно удовольствие. Машина! И о людях подумали. У прежних машин если на улице минус сорок, то в кабине - тридцать пять, а тут теплынь, обзор что надо, автопилот...

К командиру то и дело заходят летчики, механики, и Пестерев знакомит меня с ними. Выделить кого-либо командир не решается, все работают в труднейших условиях, многие имеют все допуски ("Когда к больному по санзаданию летим - можно и сто на тысячу... Непонятно? Ну, значит, видимость тысяча метров, высота облачности - сто, это почти вслепую"): самостоятельный подбор площадки, ночные полеты...

Да, без допуска к ночным полетам здесь летчику зимой и делать нечего. Три месяца длится полярная ночь, а к северу и того дольше. Летают от Подкаменной Тунгуски до Карского моря, до его островов.

- Строили линию электропередач, опоры по трассе развозили - от Норильска до Снежногорска. где Хантайская ГЭС, самая северная в мире. Экспедиции обслуживаем,- продолжает Пестерев,- Таймырскую геофизическую, комплексную геологоразведочную, НИИ Крайнего Севера...

Наконец появляется экипаж, с которым я полечу. Командир вертолета Рудольф Иванович Ельцов, второй пилот Валерий Викторович Шакуров, бортмеханик Виктор Фомич Бесталанных.

- Кто там с нами? Готова машина...

Машина, впрочем, готова еще не полностью, в ее распахнутый зев укладывают картонные ящики с болгарскими консервами для магазина в Мессояхе. Молодая женщина, должно быть продавщица, стоит поодаль, смотрит, как работают грузчики, потом усаживается на ящики, рядом с другими, не нашими пилотами; мы их "подбрасываем" до Алыкеля, где наш вертолет будет заправляться.

Начинает вращаться винт вверху, долго кружится вхолостую, вяло, потом гул резко нарастает, превращается в пронзительный визг, все чаще по кабине проносится тень от лопастей, вертолет начинает покачиваться, дрожать, и мы медленно отрываемся от земли. Спокойная до этого вода Норилки кипит от поднятого винтом ветра, но вот уже не видно этой ряби, а лишь изогнутая лента реки с голыми островами, строгие прямоугольники каменных кварталов Норильска, заводы, озеро с купоросного цвета водой.

А вот и тоненькая змейка газопровода - две нитки, неразлучные, как рельсы железнодорожной колеи. В отличие от других сооружений подобного рода они не запрятаны в землю, а проложены над ней, лежат на опорах, опять же для того, чтобы не потревожить коварную вечную мерзлоту. И только в местах перехода через реки - через Енисей, Норилку, Большую и Малую Хету (их очень много, этих рек) трубы уложены по дну. Тут все уникально. Нигде в мире не прокладывали газовые трубы так далеко за Полярным кругом, в таких сложнейших природных условиях, при таких низких температурах и таких жестоких ветрах...

Я был здесь, когда газопровод только начинали строить, летом 1968 года, а сейчас газ из скважин идет по этим стальным рукавам к котлам норильских заводов. Вертолет, на котором я лечу, тоже участвовал в стройке - возил трубы, сваи, опоры, регеля, кислород, сменял вахты полярной ночью и полярным днем, в пятидесятиградусные морозы и в тридцатиградусную жару.

И еще одно воспоминание. Дудинка. Экспедиция Всесоюзного научно-исследовательского нефтяного геологоразведочного института. Сидим на базе в ожидании погоды, чтобы улететь в район озера Тонского. Времени свободного много, идти некуда, и начинаются бесконечные разговоры. На стене висит карта Красноярского края, по которой скользит конец карандаша в руке научного руководителя экспедиции Николая Григорьевича Чочиа. Рассказ идет о таймырском газе.

...В 1934 году геолог Николай Александрович Гедройц шел по тундре в низовьях Енисея, Он остановился лагерем на берегу озера, развел костер и вскипятил в котелке воду на чай. Вода оказалась соленой. Тут он вспомнил, что некоторые озера и реки в этом краю долганы называют Солеными. Гедройц задумался: что бы это могло значить?

Наступила зима, и геолог пролетел на самолете над одним из таких озер. Сверху он увидел странную картину: молодой лед был исчерчен светлыми полосами, протянувшимися на километры. Гедройц предположил, что это не что иное, как следы газовых струек, поднимающихся со дна озера. Предположение подтвердилось. Больше того, анализ показал, что газ не был обычным для болот метаном, а состоял из более тяжелых углеводородов. Нечто похожее случилось и на Большом Хетском озере около Дудинки. Однажды рыбаки прорубили лунку во льду, и оттуда, шипя, вырвался поток газа. Его подожгли, и он долго горел жарким пламенем.

Открытие настолько заинтересовало Гедройца, что он срочно поехал в Москву на прием к наркому тяжелой промышленности Серго Орджоникидзе. Как раз к этому времени Советский Союз закупил за границей двадцать пять довольно мощных по тем временам буровых станков. Бурение началось в районе Малой Хеты, там, где Гедройц заметил светлые полосы на льду озера. Было затрачено много усилий, было немало неудач, но предположение геолога все же подтвердилось: скважина дала газ. Это был первый газ Сибири. Ударил и нефтяной фонтан, но не здесь, а в восточной части Таймыра, у Нордвика. Однако промышленных месторождений газа на Енисейском Севере в ту пору обнаружить не удалось.

Минули годы, изменились времена, накопился опыт. Геологи снова вернулись в места, впервые указанные Гедройцем, и снова подтвердили: да, здесь может быть газ. В тундру вышли тракторные поезда Таймырской геофизической экспедиции, начали работать на подготовленных структурах буровые бригады.

В ночь на 18 января 1966 года к ровному гулу станка вдруг добавился посторонний шум, похожий на бульканье кипящей воды. Пласт начал "работать". Вскоре, однако, все стихло, и руководитель испытания геолог Алексей Федорович Черкашин объявил отбой. А ночью загромыхало! Из скважины вырвался фонтан свистящей, замерзающей на лету воды. Быстро обледенела вышка. Вместе с водой в небо летели песок и газ, сдавленный до тридцати атмосфер. Положение стало очень опасным.

С огромным трудом, поминутно рискуя жизнью, люди поставили арматуру, чтобы усмирить вырвавшийся из повиновения фонтан. Газ по трубам отвели в сторону от буровой и подожгли. Язык горящего пламени вытянулся на сорок метров. Растаяли вокруг накаленные морозом снега. Дрожал от страшного гула воздух. Люди объяснялись жестами. Желтое зарево горящего газа смешивалось с мгновенно меняющимися красками ночного неба, охваченного полярным сиянием. Газеты писали: "Вспыхнул первый газовый фонтан Таймыра".

Через два месяца была разработана еще одна скважина, а 1967 год увенчался открытием Мессояхского газового месторождения, откуда голубое топливо поступает в Дудинку, Норильск и Талнах.

...Летим низко над трассой, и я могу хотя бы бегло увидеть Дудинку - морской и речной порт Норильска, раскинувшую острые крылья огромную бетонную чайку у входа, яркие разноцветные краны, суда под погрузкой, железнодорожные составы с "произведениями" норильских заводов, подступающие к Енисею шеренги пятиэтажных домов. Много прибавилось их за последние три года! Ищу глазами Дудинскую улицу, базу "моей" экспедиции, но тщетно: город здорово изменился за это время, и нашу базу, наверное, сожгли вместе с другими деревянными хибарами, освобождая место для новостроек. Виден только неимоверно широкий Енисей с распростертым вдоль русла островом Лаврентьевским, на котором несколько лет назад звукооператоры записывали птичьи голоса.

Дудинский порт особенный, не похожий на другие: каждую весну его затопляет Енисей, поднимающий свои воды на высоту двенадцати, пятнадцати, иногда двадцати метров. Приходится все огромное хозяйство тащить наверх - краны, железнодорожные пути, мачты для прожекторов, трансформаторные будки. Потом, когда пройдет ледоход и схлынет вода, все это надо переносить на старое место, вниз, да еще убирать слой ила, песка, начиненного камнями, что принес с собой и оставил "на память" разбушевавшийся Енисей. Но и во время полой воды порт не прекращает работы: у него есть "второй этаж" - незатопляемые причалы вверху.

Дудинке в 1967 году стукнуло триста лет. Это событие помимо всего прочего было отмечено выпуском двух значков, одного с полярным сиянием, другого со старинным судном-ко-чем и надписью: "Дудинка, 300 лет".

Среди имен промысловых русских людей, в начале XVI века проникших на Енисейский Север, сохранилось имя Дудина, который построил зимовье на берегу неизвестной реки, впадавшей в Енисей. Это был храбрый охотник и хороший человек, оставивший после себя добрую память у аборигенов края. Говорят, умер он не своей смертью, а утонул в реке, которая стала затем называться его именем - Дудин-река. Шло время. В 1667 году русское правительство направило сюда стрелецкого пятидесятника Ивана Сорокина, который, как он сообщал, построил "ясашное зимовье с нагорной стороны края Енисея пониже верхняя Дудин-река". По этому первому документу и ведет счет своим годам сначала зимовье, потом село, затем город Дудинка - центр Таймырского или, что то же, Долгано-Ненецкого национального округа.

В Дудинке живет мой знакомый - инженер-геодезист Александр Николаевич Кондратов. Каждый год вот уже много лет подряд он с одной и той же точки фотографирует свой город. Он показывал мне снимки в той последовательности, в которой они были сделаны. Вот здесь Дворец культуры, здесь Дом связи, школа, на этом - Дворец спорта, стадион, на том - квартал жилых домов. Между прочим, первый опытный дом на сваях в нашей стране поставили в Дудинке и лишь потом стали строить такие дома в Норильске.

Если бы мне удалось посмотреть последние снимки Александра Николаевича, я бы увидел на них здание газораспределительной станции и трассу центрального коллектора для очистки сточных вод. Некогда обожествляемый северными народами Енисей должен нести в Карское море только светлую воду, чтобы не иссякли в нем запасы осетра, стерляди, нельмы, омуля, муксуна, чира, сига, хариуса, тайменя, чтобы по-прежнему на берегах великой реки находили приют неисчислимые стаи перелетных птиц.

...Пока я предавался этим размышлениям, Дудинка давно исчезла из поля зрения. Идем на северо-запад, в сторону Гыданской губы, и пейзаж внизу становится еще суровее. Реки с выброшенными на берег остроугольными синими льдинами, одинокие лиственницы, прошлогодняя, желтая трава тундры, заснеженные лощины, напоминающие формой оленьи рога... А вот и сами олени - настоящие, дикие,- целый табун! Должно быть, они уже привыкли к вертолетному гулу, но еще боятся переходить через газопровод, и строителям приходится в некоторых местах поднимать трубы метра на четыре - оставлять ворота для оленей.

Оленей на Таймыре больше, чем в любом другом месте нашего Севера,- до двухсот пятидесяти тысяч голов! Государство взяло под охрану этих красивых, сильных животных, и они немного обнаглели: быки врываются в колхозные стада и уводят за собой важенок, и не единицами, не десятками, а целыми сотнями. Недавно "дикари" еще проштрафились: вытоптали и съели на несколько лет вперед ягельные пастбища на правом берегу Енисея, от Дудинки до Диксона. Это излюбленные места летних кочевий диких оленей; они зимуют в эвенкийской тайге, а с приближением весны отправляются в сторону Карского моря, спасаясь от гнуса.

Стоит удивительно ясный, безоблачный день. От озер и речушек, от самой малой лужицы солнце отражается как от зеркала, и этот солнечный зайчик то и дело слепит, бьет в глаза. Даже припайный, так и не растаявший лед на озерах и тот посылает нам свое отражение, правда не такое блестящее, а как бы приглушенное, с благородной перламутровой бледностью.

Наконец подлетаем к той нулевой отметке, откуда берет свое начало газовая "река". Уже давно нет исторического колышка, за который закрепили первую растяжку первой палатки. Нет и самих палаток. Мессояха - это голубые двухэтажные домики, балки, приземистые цилиндры для поступающего газа, буровые вышки вдали...

Вертолет медленно опускается. Прижимаются к земле травы, цветы, боятся, что мы их сейчас растопчем. Боятся, однако, напрасно: для вертолетов давно сделан бетонированный пятачок.

С лесенки сходит бортмеханик и, наклонясь, кричит мне на ухо:

- Передали, что на Хатангу завтра в двадцать два по московскому времени!

Я сначала не понимаю, в чем дело, но потом догадываюсь: это сообщил по рации Игорь Иванович, которого я вчера просил уточнить, когда идет на восток рейсовый самолет.

Последний перед новой дорогой день я отдаю Талнаху. Самолет в Хатангу летит в двадцать два по московскому времени, значит, по местному времени в два ночи следующих суток. Время у меня есть, и я использую старый способ: доезжаю до шоссе на Талнах автобусом, выхожу и поднимаю руку.

Останавливается первая же свободная машина - грузовая, порожняя "Колхида".

- Если в Талнах, садитесь! - кричит шофер.

Разговор в машине, естественно, заходит о Талнахе, этом юном спутнике Норильска, его спасителе, если на то пошло...

...Начиная с первых военных лет Норильск развивался очень быстро. Стремительно росло его молодое население, строились новые заводы, вступали в строй новые шахты и карьеры. Город хорошел.

И вот все это созданное с такими гигантскими усилиями - эти великолепные площади, улицы, театры, уникальные предприятия, Теплое озеро, техникумы, плавательный бассейн, стадионы, Индустриальный институт, теплицы, телецентр с "Орбитой",- все это оказалось под угрозой забвения. Причина была одна - истощение запасов норильских руд. Их вычерпали почти всюду, где представлялось возможным. Комбинат работал на остатках, "на хвостах". Еще недавно бурная его жизнь угасала.

В техническом архиве Красноярского совнархоза хранятся документы, относящиеся к тому трудному для Норильска времени.

В 1959 году: "Норильский комбинат... работает нерентабельно".

На следующий год: "Проведенные расчеты неопровержимо доказывают: дальнейшая разработка старых норильских рудников, все более истощающихся, экономически нецелесообразна..."

Тогда же: "В связи с тем, что увеличение выпуска цветных металлов из руд месторождения "Норильск-1" связано с непропорционально высокими затратами на капитальные вложения, разрабатывается решение о замораживании производства на прежнем уровне, что, как известно, является первой стадией консервации всего производства. Положение усугубляется тем, что комбинат - единственное предприятие Норильска, и тем самым на повестку дня ставится вопрос о дальнейшем существовании всего города..."

И здесь случилось то, что должно было случиться хотя бы во имя справедливости по отношению к городу на шестьдесят девятой параллели. Он не заслужил участи Мангазеи и остался жить. Произошло это по вполне материальной и веской причине. 8 июня 1960 года вблизи города, у подножия горы Отдельной, молодые геологи Норильской экспедиции нашли полиметаллическую руду. Рассказывают, что тот из них, кто первый поднял с земли рудоносный валун, закричал от радости.

Потом начались сомнения. Скептики твердили, что район находки давно обследован и оценен специалистами как бесперспективный. Оптимисты настояли на повторном исследовании, которое поручили геологической партии Г. Д. Маслова. Разведка оправдала прогноз оптимистов. Осталось подсчитать запасы и утвердить их Государственной комиссией при Совете Министров СССР, без чего нельзя начать эксплуатацию нового месторождения. Обычно на это уходит немало лет, а ждать, медлить было невозможно. И тут произошло нечто не имевшее ранее места в практике. Тогдашний директор Норильского комбината, ныне секретарь Центрального Комитета КПСС Владимир Иванович Долгих, при обсуждении вопроса в достаточно высоких инстанциях доказал, что надо рисковать. Было решено начать освоение Талнаха.

В сентябре 1962 года (за четырнадцать лет до утверждения запасов!) он издал приказ:

"Для безусловного выполнения мероприятий по форсированному освоению Талнахского месторождения приказываю... развернуть работы по строительству жилого поселка... Организовать строительство дороги Норильск - Талнах... Забросить до ледостава на правый берег реки Норилки, на базу "Северная", не менее 1000 кубометров деталей деревянных домов...

Организовать в сентябре - октябре заброску грузов вертолетами из Норильска на посадочную площадку "Талнах" не менее чем по 20 тонн в сутки... Закупить и выдать управлению строительства Талнахрудшахтстрой 200 штук спальных мешков и 400 штук односпальных кроватей..."

В тот же год в нашей стране появилась еще одна Всесоюзная ударная комсомольская стройка - Талках. И пошло! В карте 1966 года с нового рудника "Маяк" отправился первый состав с талнахской рудой па медеплавильный и никелевый заводы. Затем вступил в строй второй рудник - "Комсомольский". Вырос поселок. К нему провели железную и шоссейную дорогу, по которой я и еду в молодой спутник Норильска.

Машина идет легко, быстро. По обеим сторонам шоссе то тут, то там видны запотевшие зеркала маленьких тундровых озер и растет редкий лиственничный лесок. Среди чахлых деревьев нет-нет да и попадается высокое, стройное, даже могучее. Просто непонятно, кок оно смогло вымахать таким.

А вот в Норильске деревьев нет, овсы да ячмени на газонах - вся зелень. Увы, виноваты люди. Лиственничный лес рос и на том месте, где стоит Норильск. Но когда город строили, деревья вырубили подчистую. Вскоре, однако, спохватились и попробовали возместить урон: пересаживали из лесотундры взрослые деревья, но они отказались расти, протестуя против дыма, который выбрасывали заводские трубы.

- Сейчас куда меньше дымят, многие на газ перешли,- охотно поддерживает разговор водитель "Колхиды".- Да и трубу на четыреста двадцать метров строят - для отвода агрессивных газов. В газетах писали, что наша труба самая высокая в мире будет. Не читали?

Читал. Читал и об опытах с саженцами, которые стали приживаться, после того как с пуском газопровода норильское небо стало заметно чище. Но чтобы вырастить двух-трехметровое дерево в здешних широтах, потребуется лет полтораста. Это уже для правнуков тех энтузиастов, которые садят деревья.

(Однажды - это было на Тазовском полуострове - повар нашей экспедиции, не утруждая себя ломкой веточек карликовой березки для костра, спилил единственное росшее в нашем лагере деревцо лиственницы. Боже мой, какой шум поднял тогда научный руководитель экспедиции Николай Григорьевич Чочиа! Он сел возле пенька на корточки и, вооружившись лупой, стал считать годичные кольца. "Сто сорок шесть,- устало объявил он.- А ростом это почтенное дерево,- он укоризненно посмотрел на повара,- всего на две головы выше вас".)

- Вот и у нас, наверное, такие же старики растут,- говорит шофер, выслушав эту историю.

- Пожалуй, тут деревьям еще труднее. Тазовский полуостров южнее Норильска... А в Талнахе лес есть? Сохранили?

- Скоро увидите.

И верно, наш путь приближается к концу. Уже хорошо виден новый поселок в обрамленной горами чаще, высокие кирпичные дома и... лиственницы. Что с того, что их верхушки не дотягиваются до крыш! Деревья есть, они растут, их сберегли на радость тем, кто живет и работает в Талнахе.

У въезда в поселок, чуть в сторонке от шоссе, стоит памятник первооткрывателям талнахских руд и участникам стройки. Я прошу водителя остановиться, чтобы сфотографировать бетонную палатку, прижавшуюся к похожей на парус стеле. На стеле - единственное слово: "Первым!" Памятник хорошо вписывается в пейзаж - лесок и невысокие серо-зеленые горы с пятнами снега на дне распадков. Говорят, что где-то здесь стояла первая палатка. Ее поставил заведующий складом Василий Федорович Молдован еще в то время, когда строители только оформляли комсомольские путевки.

Поселок встречает нас несколько необычным плакатом "Талнах раздвигает границы". Так оно и есть, если судить по жителям. Кого только не встретишь тут - и русских, и якутов, и белорусов, и ненцев, и долган, и украинцев, и казахов! Всех их собрал вместе Талнах.

Вот и пришла пора прощаться с Норильском. В аэропорт приходится ехать загодя: шоссе туда еще не закончили, а последний поезд отправляется вечером.

Игорь Иванович, к сожалению, не дежурит, и я коротаю время, присматриваясь к работе аэропорта. Несмотря на поздний час, то и дело прибывают и взлетают самолеты. Через окно видно, как из одного из них, грузового, вытаскивают ящики с клубникой, вишнями, помидорами...

Наконец объявляют о прибытии самолета из Москвы, который полетит в Хатангу.

До свидания, Норильск!..