Вождь Сечеле принимает христианство

Ливингстоны наконец устроились с жильем в Чонуане. Но оказалось, что место для поселения выбрано неудачно: не хватает воды. Дожди выпадают здесь очень редко. Заклинания колдуна, в обязанности которого входит вызывать дождь в нужное время, дают осечку. И нет поблизости подходящей речки, воды которой можно было бы по каналам отвести на поля. Ливингстон не видит другого выхода, как перенести миссионерскую станцию к реке Колобенг, протекающей в сорока милях к западу от Чонуане; она кажется ему достаточно многоводной. Сечеле, которому он сообщил о своем намерении, согласился, что искусственное орошение - это наиболее надежный способ напоить жаждущую землю. В то же утро, Как только это решение сообщили жителям Чонуане, Ливингстон отправляется к реке Колобенг. Все жители тоже начали готовиться к отъезду.

В третий раз Ливингстон заново начинает жизнь, третий дом надо будет возводить собственными руками. На новом месте ему с женой и маленьким Робертом, их первым ребенком, вначале придется жить в хижине. Баквена пока не смогут помочь ему в строительстве домика: им самим предстоит строить себе хижины и разбивать огороды. 4 июля 1848 года семья Ливингстона переселяется наконец из хижины в новый прочный дом. По приказу Сечеле 200 человек помогали Ливингстону строить школьное помещение. За это он обещает баквена построить такой же четырехугольный дом для вождя. Позже и Мебальве обзаводится собственным домиком.

Новое поселение баквена приняло название реки - Колобенг. Оно, как и Чонуане, носило отпечаток патриархального строя. Посередине находилась большая котла - площадь с отведенным для огня местом; ее окружали круглые хижины верховного вождя, его жен, ближайших родственников по крови. На этой котла протекала жизнь племени: здесь люди работали, ели, встречались, чтобы поболтать о новостях. Центральная котла, как бы охвачена кольцом маленьких котла, вокруг которых, смотря по обстоятельствам, расположены хижины более мелких вождей, их жен и ближайших родственников. Дети считаются величайшим ниспосланием свыше, с ними обращаются очень ласково. И детей обычно много у того, у кого много жен.

Поэтому многоженство - один из основных устоев этого общества. Главный вождь старается породниться с младшими вождями: он берет себе в жены их дочерей или всячески способствует, чтобы его ближайшие родственники-мужчины женились на них.

Сечеле также женат на дочерях младших вождей, которые когда-то помогли ему в беде. Обо всех превратностях своей жизни он сам рассказал Ливингстону. Еще когда Сечеле был маленьким, его отца убили соплеменники за то, что тот отбирал жен у состоятельных младших вождей. Один из участников убийства стал верховным вождем баквена, но не мстил никому из детей отца. Однажды Сечеле и его друзья обратились к знаменитому вождю воинственных макололо Себитуане и попросили его восстановить попранное достоинство Сечеле как верховного вождя, законного наследника погибшего отца. Себитуане согласился. Ночью с большим войском вторгся он в земли баквена и окружил "город", а на рассвете его глашатай громким голосом возвестил: Себитуане прибыл к вам, чтобы отомстить за убийство вождя. Затем макололо ударили в щиты, и барабанный бой понесся к "городу" со всех сторон. Захваченные врасплох, баквена в паническом страхе выскакивали из хижин, но в них уже летели копья макололо. Себитуане наказал своим людям сохранить в живых сына покойного вождя. И вот самозваный вождь уже схвачен и казнен, а Сечеле возведен в сан вождя. С того времени он чтит Себитуане как родного отца и так расхваливает его великодушие, что Ливингстон загорается желанием предпринять путешествие на север, чтобы лично познакомиться с великим Себитуане.

Ливингстоны просыпались рано: какова бы ни была жара и духота прошедшего дня, вечер, ночь и утро в Колобенге всегда приносят приятную прохладу. Между шестью и семью - домашняя молитва и завтрак, до одиннадцати часов он и жена ведут уроки в школе для всех, кто явился, - мужчин, женщин, детей. Затем Мэри занимается домашним хозяйством, а муж берется за какое-либо ремесло - кует, плотничает или возится, в саду или огороде. После обеда и отдыха госпожа Ливингстон учит маленьких детей; в Колобенге в школу приходят в среднем шестьдесят, иногда восемьдесят - девяносто детей, это намного больше, чем в Маботсе. В иные дни она дает уроки шитья, на них приходит также много женщин. После пяти Ливингстон направляется в "город", ведет там беседы с людьми о религии и мирских делах. Три раза в неделю после вечернего доения коров он устраивает официальное богослужение и своего рода наглядные уроки на мирские темы с демонстрацией различных предметов и картинок. В иные вечера он посещает больных и дает им нужное лекарство, неимущим уделяет кое-какие продукты и оказывает им помощь по дому. Он хорошо знает: как бы ни была мала дружеская услуга, но она, как и сказанное вовремя доброе слово, намного больше здесь ценится, чем длинная проповедь. "Если подходить доброжелательно к людям, когда они больны, то даже наивные или злонамеренные противники христианства никогда не станут вашими личными врагами. Здесь совершенно по-иному отвечают любовью на любовь".

Его отношение к африканцам, несомненно, можно считать разумным, а отнюдь не просто "тактическим приемом"; оно исходило из глубины души Ливингстона и потому оказывалось особенно действенным. Этим и объясняется его поразительное влияние на африканцев, его власть над их сердцами, духовная власть, которой до него не пользовался ни один европеец, а после него, пожалуй, только Альберт Швейцер.

В немалой степени этому способствовала врачебная практика Ливингстона, отнимавшая у него много времени, хотя облегчением уже было то, что баквена от природы не страдают такими тяжелыми заболеваниями, как холера, туберкулез или рак. Кроме того, у них есть и свои врачи, мнением которых Ливингстон не пренебрегал. Здесь сложилась своя медицина, накоплены соответствующие знания как результат многолетних тщательных наблюдений; немало сведений унаследовано от далеких предков. Против оспы, например, они делают прививку, используя в качестве вакцины возбудителя коровьей оспы. "Со здешними исцелителями у меня всегда было хорошее взаимопонимание, так как я избегал в присутствии пациентов выражать какие-либо сомнения в отношении тех или иных способов их лечения. Однако любой совет, высказанный мною с глазу на глаз, они принимали с благодарностью и охотно переходили к более благоразумным способам лечения. Все они жаждут обзавестись английскими лекарствами, поэтому берут их охотно. Я пришел к выводу, что медицинская помощь во многом помогала нам убедить людей, что мы действительно как-то заинтересованы в их благополучии".

Сечеле брал своего рода частные уроки по письму и чтению, конечно, на основе Библии. Он был прилежен и учился успешно. Уже на первом уроке усвоил весь алфавит и вскоре начал самостоятельно читать Библию.

Своими вопросами он нередко ставил Ливингстона в тупик. Однажды миссионер рассказал ему о страшном суде, когда бог дарует, вечное блаженство тем, грехи которых искуплены Христом, а язычников осуждает на вечные муки ада. "Ты внушил мне страх, даже дрожь охватила, силы покинули меня. Но скажи, пожалуйста, знали ли об этом суде твои предки?" Ничего не подозревая, Ливингстон ответил утвердительно. "Мои предки жили в то же время, что и твои, - продолжал Сечеле. - Почему же твои предки в свое время не подали нам весть о божьем суде? Почему же они оставляли нас в вечном мраке и заблуждении?" На это Ливингстон мог лишь ответить, что его предки тогда еще не ведали путей в глубь Африканского материка. Напрашивался вопрос: почему своим белым детям бог даровал избавление, а черным нет? Но он не был задан. А интересно, как бы на него стал отвечать Ливингстон?

Вопреки всем стараниям Ливингстону так и не удалось добиться успеха в своей работе по "спасению душ": вождь племени был единственным человеком, которого он в результате дружеских бесед в конце концов обратил в христианскую веру. Но нередко новая вера противоречиво переплеталась с прежними его представлениями и поведением. Однажды Ливингстон заявил вождю, что хотел бы, чтобы и другие баквена выразили желание приобщиться к слову божьему. Сечеле был бы очень рад оказать любезность миссионеру, которого уважал и ценил. А поскольку он, как и любой вождь племени, обладал абсолютной властью над подданными, то ответил: "Ты, видимо, полагаешь, что их можно вовлечь в христианскую веру путем убеждения и уговоров? Заверяю тебя, из этого ничего не выйдет. Я просто заставлю их, применяя физические меры. Если ты согласен, я созову наиболее почтенных моих людей, и мы нашими бичами из бегемотовой кожи живо сделаем из них христиан". Ливингстон, безусловно, отверг это предложение.

Когда Ливингстон совершал молитву в доме Сечеле, то никто из местных жителей не являлся туда, кроме членов семьи вождя, да и те приходили туда явно по приказанию последнего. И даже ближайшие его родственники не приняли христианства. Правда, жены Сечеле охотно слушали речи своего мужа и Ливингстона о христианской вере, но и только.

Перед Сечеле тоже, казалось, стоял неразрешимый вопрос: принять или не принять крещение? Ведь будучи христианином, он мог иметь только одну жену. А что же тогда делать с остальными? Ливингстон вполне понимал его затруднения. "В своих поступках он связан своими женами. И вот ему приходит в голову оригинальная мысль: он охотно, мол, уехал бы куда-нибудь в другую страну на три-четыре года, чтобы учиться там, в надежде, что за это время его жены найдут себе других мужей. Затем он вернулся бы и устроил тайную вечерю и поделился бы со своими людьми теми знаниями, которые он получил. Сечеле, по-видимому, не так-то просто покинуть своих жен: он очень привязан к ним. Со многими из них у меня хорошие отношения, они мои лучшие ученицы, мои неизменные друзья". Да, таковы многие из его жен, но не все. Как раз главная жена Сечеле крайне неприязненно относится к новой вере и новым обычаям вождя и при каждом удобном случае открыто проявляет свое недовольство. Даже на молитву она приходит в одеянии Евы, и Ливингстон не раз видел, как Сечеле отсылал ее, чтобы та надела хотя бы юбку, и как она, уходя, корчила презрительную гримасу.

Да, нелегко Сечеле расстаться с женами, и не только по личным мотивам. Это было крушение тех устоев, на которых зиждилось его общество, мир людей с их исконными обычаями и привычками; одновременно это и вызов родственникам его жен. И кто знает, сумеют ли они безропотно примириться с такой ломкой привычной жизни? Поэтому Ливингстон не торопил Сечеле: последний шаг он должен сделать обдуманно и добровольно. Вождь все же решился на такой нелегкий шаг: 1 октября - 1848 года он и его дети приняли крещение в, присутствии большой толпы соплеменников. Во время свершения обряда Ливингстон видел на глазах у некоторых стариков слезы. И когда спросил, почему они плакали, те ответили: "Слишком печальный конец у нашего вождя". Они полагали, что белый человек при помощи колдовской силы полностью подчинил вождя своей воле.

Каждой из лишних жен Сечеле подарил обновку и часть имущества, которое находилось в их хижинах. С этим он и отослал их к родителям. Отправляя, он велел им сказать родителям, что к бывшим своим женам, их дочерям, он не имеет никаких претензий, никаких упреков; взятый на себя долг супруга он слагает лишь ради того, чтобы исполнить божью волю.

Ливингстон наконец добился первого успеха - но какой ценой! После крещения вождя и отсылки им лишних жен в родительский дом число противников миссионера приняло опасные размеры. Родственники и друзья отвергнутых жен стали открытыми врагами новой религии. Теперь уже, кроме самого Сечеле и его детей, почти никто не являлся в школу и на богослужение. Хотя Ливингстона и его жену баквена встречали все еще "с почтительной доброжелательностью", но вождя своего они осыпали проклятиями, не остерегаясь теперь говорить ему это в глаза. Прежде такое не осталось бы без ответа: вождь непременно наказал бы их.

Круг людей, охваченных глубоким отвращением к новой вере, неумолимо расширялся и еще по одной весьма прискорбной и неустранимой причине, и тут Ливингстон был бессилен что-либо предпринять. В первый же год его пребывания среди баквена местность постигла продолжительная засуха. В таких случаях по старому обычаю заклинатели прибегали ко всякому колдовству, лишь бы вызвать дождь. Вера в действенность этого способа глубоко укоренилась в людях. Сечеле считали знаменитым "дождевым доктором", да и сам он непоколебимо верил в силу своего колдовства. Ливингстон не запрещал ему творить заклинания, но настойчиво уговаривал отречься от суеверия. Сечеле же говорил, что от этого ему отказаться труднее, чем от всех других взглядов и обычаев, которых лишило его христианство. Однако Сечеле, как в свое время и жители Лепелоле, согласился на строительство канала, дабы отвести на поля и огороды воды реки Колобенг, и выделил для работы свыше ста человек. И попытка удалась - речная вода спасла урожай.

Но на второй год снова наступила засуха, да и третий год оказался таким же. Река Колобенг совсем пересохла. В ней погибло так много рыбы, что гиены, почуяв добычу, прибывали сюда издалека, чтобы вдоволь насытиться. Время от времени, правда, скоплялись многообещающие грозовые тучи, издали доносились раскаты грома, однако на следующее утро на безоблачном небе снова сияло солнце и палило землю своими безжалостными лучами.

На четвертый год засуха обернулась катастрофой. Зерновые сохли на корню. Ливингстон вместе с баквена все более и более углублялись в пересохшее русло Колобенга. Нужна вода - тут уж не до обилия, сохранить хотя бы деревья от гибели. Но все напрасно. Листья на деревьях морщились и опадали. Уже в прошлые годы баквена жили впроголодь, а теперь наступил настоящий голод.

До прибытия сюда миссионера дожди все же выпадали и пищи хватало. Нескончаемая злая засуха пришла вместе с ним. Ливингстон, естественно, воспринял засуху просто как бедствие, но баквена невозможно было убедить. Они, правда, относились к нему по-прежнему дружелюбно и почтительно, однако год от года им становилось яснее, что он проповедует лжеучение. Церковь стали обходить стороной. Свои мысли о нем они не высказывали открыто, однако Ливингстон слышал, как люди сожалели, что напрасно его не разорвал тогда в Маботсе лев. А один очень видный и отнюдь не глупый человек, дядя Сечеле, однажды сказал Ливингстону: "Мы любим тебя, ты как бы свой у нас. Но нам хотелось бы, чтобы ты покончил с этими вечными проповедями и молитвами. Ты ведь сам видишь, у нас не стало дождей, в то время как в других местах, никогда не знавших твоих молитв, идут ливни". Тут Ливингстон был бессилен что-либо возразить. Он сам не раз наблюдал, как в отдалении, в горах, лились дожди, но баквена при этом не перепадало ни капли.

Жители полагали, что он заколдовал их вождя злыми чарами, поэтому тот с тех пор так изменился. Они не раз посылали к Ливингстону делегации степенных, видных людей племени, которые умоляли его, чтобы он разрешил Сечеле приколдовать хотя бы несколько ливней: "Пусть он на этот раз вызовет дождь, и мы все, мужчины, женщины, дети, будем ходить в школу, петь и молиться, сколько ты пожелаешь!".

Напрасно Ливингстон пытался их убедить, что Сечеле поступает так только по собственному разумению и совершенно добровольно наложил на себя послушание законам, установленным Библией. Его глубоко омрачало то, что в глазах этих добродушных людей он выглядел бессердечным. А отклонение их просьбы лишь усилило убеждение, что Сечеле заколдован им. Но, будучи миссионером, мог ли он поступать иначе? Вправе ли он отступать перед их суеверием? Как можно надеяться убедить их в истинности его учения, если он признает правоту колдунов? В то же время он чувствовал, что нетерпимость его лишь усилит их отвращение к христианскому учению и в конце концов все его старания в Колобенге пропадут даром.

В споре с заклинателями дождя его положение оказывалось не из легких, потому что на стороне заклинателей были все их соплеменники, к тому же они показали себя умными партнерами в споре. С одним заклинателем дождя разговор, по словам Ливингстона, протекал примерно так:

Ливингстон. Ну вот, мой дорогой, у тебя тут целый комплект "лекарств" (так называют они средства заклинания).

Заклинатель дождя. Да, они нужны мне: земля пересыхает, ты ведь знаешь.

Ливингстон. Всерьез ли ты веришь, что можешь повелевать облаками? В моем представлении все во власти бога.

Заклинатель дождя. Тут мы с вами имеем в виду одно и то же. Бог тот, кто творит дождь, а я ходу умилостивить его этими "лекарствами".

Ливингстон. Но в проповеди нашего спасителя сказано, что бог слышит только молитвы наши, при помощи же "лекарств" ты не достигнешь бога.

Заклинатель дождя. А нас бог другому учит. Черных он сотворил первыми, но белых любит больше. Вам он даровал одежду, оружие, порох, коней, повозки и много других вещей, о которых мы даже и не ведаем; нам же пожаловал лишь скот, ассагаи (Метательное копье длиной около двух метров с железным наконечником; боевое и охотничье оружие многих племен Африки, особенно юго-восточных банту. - Примеч. пер.) да вразумил искусству вызывать дождь. Даже таким сердцем, как ваше, он не удостоил нас. Мы не проникнуты духом любви друг к другу. Другие племена заколдовали нашу землю, чтобы дождь не шел. Этим они хотят вынудить нас покориться им или умереть голодной смертью. Нам надо освободиться от злого заклятия, и сделать это можно только колдовской силой с помощью таких вот "лекарств". Вам не следовало бы пренебрежительно относиться к нашим познаниям, полученным нами от бога, только на том основании, что они недоступны вам. Для нас также непостижима ваша книга, однако мы не относимся к ней неуважительно.

Ливингстон. Я отнюдь не собираюсь относиться пренебрежительно к тому, что непостижимо для меня. У меня сложилось лишь убеждение, что вы заблуждаетесь, полагая, что при помощи ваших "лекарств" можно вызвать тучи.

Заклинатель дождя. Вы ведь тоже пользуетесь лекарствами и верите, что ими можно излечить больного. Итак, оба мы, по сути, являемся все же докторами. Иногда богу так угодно, чтобы больной исцелился при помощи вашего лекарства, а иногда и нет - тогда больной умирает, несмотря на все ваши лекарства. Так, же и у нас. То бог пошлет нам дождь, то нет. Когда больной у вас все же умирает, то из-за этого вы не теряете доверия к своим лекарствам и не отказываетесь от них. Так же поступаем и мы, когда не удается вызвать дождь. Если ты хочешь, чтобы мы отказались от своих лекарств, почему же ты держишься за свои?

Долго еще продолжалась эта философская полемика, но Ливингстону так и не удалось одержать верх над своим "оппонентом". Он признавался, что, несмотря на все старания, ему не удалось переубедить ни одного заклинателя дождя. Правда, в спорах он был очень осторожен, боясь, как бы его не заподозрили в нежелании, а может быть, и противодействии успехам заклинателя дождя. В эту-то западню и старались заманить его заклинатели. Если бы он попался на эту уловку, то все племя стало бы его открытым врагом.

Ливингстон всегда подчеркивал, что баквена никак не откажешь ни в интеллектуальности, ни в практических познаниях. "Они необычайно хорошо осведомлены обо всем, что касается коров, овец и коз, и точно знают, какое пастбище нужно каждой породе скота; для посева различных злаков они с полным знанием дела выбирают строго соответствующие разновидности почвы. Баквена хорошо знакомы и с повадками диких животных".

При неурожае они обходились как могли. Женщины отказывались от своих украшений, чтобы выменять на них зерно у более удачливых племен. Дети бродили повсюду, собирая различные коренья и клубни. Мужчины отправлялись на охоту. Для охоты на буйвола, зебру, жирафа, носорога, антилопу они применяли глубоко вырытые, тщательно замаскированные ловушки, устраивая их в конце постепенно сужающейся засеки, куда криками, гиканьем и метанием копий загоняли зверя.

Ливингстон строго следил за тем, чтобы он сам и его семья не стали обузой для баквена. Во время засухи он получал зерно из Курумана. Но оно, конечно, поступало не всегда вовремя, а иногда и в недостаточном количестве. Семья часто длительное время питалась отрубями, которые обычно трижды перемалывали, чтобы они приняли подобие муки. Всем не хватало мясной пищи: с искалеченной рукой он был плохим охотником. От каждого убитого животного соплеменники посылали Сечеле его долю мяса, изрядную часть которой вождь передавал Ливингстону. Но все это было от случая к случаю. Ливингстоны рады были, если им иногда удавалось заполучить блюдо из саранчи: в стране бечуана ее едят с медом или поджаривают и толкут. Голодающим детям миссионера жители время от времени из сострадания дарили как лакомство крупных гусениц. Крупных лягушек, напоминающих в поджаренном виде цыплят, дети поедали, с жадностью. У маленького Роберта в Колобенге появились две сестренки. Четвертый ребенок в семье Ливингстона - "очаровательная девочка с голубыми глазами" умерла через шесть недель после рождения во время эпидемии, охватившей местность.