Гроза на Инхоке

Выворачивая коряжины и одряхлевшие деревья, вымывая кустарники и ошалело кувыркаясь через пороги, со склонов гор, распадков и ущелий Приморского хребта несутся к Байкалу потоки весенних ручейков и речушек. Большие реки зачернели, вздулись, вышли из берегов и, сметая на своем пути лесные заломы, мосты и плотины, рвутся к морю. И порой кажется, что земля вокруг гудит и подрагивает от их стремительного бега.

А над Байкалом день и ночь не смолкает гулкий шорох и треск. Это южные ветры, сменяя друг друга, тянут к северу густое крошево льда. Разбухшие ноздреватые льдины, теснясь, встают на дыбы и разламываются. На ходу они крошатся, притираясь к прибрежным камням, выползают на галечные отмели и, замерев, обессиленные, стаивают под окрепшими лучами весеннего солнца. Ночью «бережник» порывисто дует со склонов гор и отбивает ледяное крошево в открытое море, вдоль берега чернеет полоска чистой воды. Но к утру ветер моря снова заколачивает льдом все бухточки и заливы.

В складках гор еще лежат пласты почерневшего снега, южные склоны уже подернулись шелковистой травой. Отяжеленная соками, недвижно стоит береговая тайга, и кажется, что набрякшие деревья только и ждут невидимого прикосновения весны, чтобы вспыхнуть россыпью клейкой зелени. Сырые заросли вдоль и поперек перехлестываются звонким разноголосым птичьим гомоном. На пригретых полянах хозяйничают скворцы, громко скандалят вороны, и колко рассыпается по тайге дробь дятла. На чистой воде прибрежных озерков сбиваются перелетные стаи уток, гусей, турпанов. Одни начинают расселяться по неприметным заберегам, другие, отдохнув, продолжают свой путь на север. А сегодня утром мы увидели над вершинами гор первый журавлиный косяк. Стая проходила над горами медленно, на большой высоте, но порой нам казалось, что над землей слышатся тихие голоса перекликающихся птиц.

Мы стояли с Николаем на крыльце зимовья и молча провожали взглядом журавлиный косяк до тех пор, пока еле видимой точкой он не скрылся за грядой гор.

У подножия сопок, на берегу Малого Моря, стоит на полянке зимовье Сурхайт. Просторная изба с аккуратно заклеенными рамами, все окна застеклены, большая русская печь занимает четверть избы, вдоль стен нары. Прямо напротив зимовья чернеет остров Ольхон. Несколько малых островов редкой цепочкой тянутся неподалеку от берега. Над этими островками мечутся шумные стаи чаек, проходят утиные косяки и, облетывая островки, выбирают себе места для гнездовий.

Весна настигла меня в небольшом бурятском улусе Курма, расположенном километрах в пятидесяти южнее Сурхайта. В Курме я ожидал вестей от Николая. Еще задолго до вскрытия Байкала мы уговорились с ним вместе поохотиться на солонцах. Николай должен был достать в районе лицензию: охота весной на изюбра ограничена строгим временем. Николай оставил свою отару под присмотром жены и прикатил в Курму на почтовой машине. В дни весенней распутицы, когда Байкал еще забит дрейфующим льдом, а по береговой дороге переправиться через взбесившиеся реки без трактора невозможно (случалось, что течение опрокидывало и трактор), почтовая машина, курсирующая от районного центра Еланцы до улуса Онгурен, пожалуй, единственное средство сообщения между прибрежными селами. Ею пользуются и для поездок в раймаг я в разного рода командировки.

Мы обживали зимовье, пустовавшее долгую зиму. Подправили полати, залатали глиной щели в печи, запасли дров и бересты. Николай, по своему обыкновению, делал все молча и не торопясь. Но ранним утром и вечерами он подолгу обшаривал в бинокль склоны сопок и распадки, и морщины на его смуглом лице временами выдавали затаенное волнение.

Конец мая и начало июня - самое время для добычи оленьих пантов. Молодые рога оленя только-только начинают твердеть, они наполнены соками, и изюбр ходит по тропе, сторонясь чащи, осторожно запрокинув рога на спину. Малейшая царапина на пантах вызывает кровотечение и мучительную боль. Оленьи панты идут на приготовление ценнейшего лекарственного препарата - пантокрина. Лучшими считаются те панты, на которых имеется шесть-семь, а иногда и восемь отростков.

Весенняя охота на изюбра - дело сложное. Если нет поблизости солонцов, то приходится долгое время искать по тайге лежки изюбров и скрадывать зверя. Но и это еще не все: выследив, нужно уложить его так, чтобы он не был на крутом склоне, на краю обрыва, чтобы в падении не сломались рога. Изюбр отличается острейшим зрением, тончайшим слухом и обонянием. Треснет ли сучок, заворочаются ли потревоженные ветром сухие листья, шевельнется ли кустарник, изюбр мгновенно насторожится и долго смотрит в ту сторону, откуда послышался звук. Нередко случается, что он заходит из-под ветра и стоит, поводя ноздрями, пробуя воздух и стараясь понять причину шума. Человека изюбр узнает на большом расстоянии, и не только на ходу, но и когда охотник стоит притаившись, а, заслышав шаги или лай собак, изюбр бросается прочь огромными скачками.

Скрадывать изюбра, подойти к нему на выстрел может только опытный охотник. Умение снять рога, не повредив их,- тоже искусство, которому не научишься за один раз. Снятые рога крепко перебинтовываются и срочно отправляются на приемный пункт. Раньше охотники сами вываривали панты. Николай долго и обстоятельно рассказывал про различные способы выварки пантов, для которых требуется уйма времени и громоздкая посуда. Раньше охотники уходили на промысел не на два-три дня, как теперь, а на месяц и потому имели возможность брать в зимовье такую посуду. Сейчас добытые панты сразу отправляют в район, а оттуда самолетом в город. Но если охотник промешкает с отправкой, то ценные рога приходят в негодность.

Часа за два до захода солнца, разложив по карманам бинты, пластырь, патроны, мы вышли на тропу, петляющую меж валунов, вдоль береговой кромки. Холодный ветер со склонов гор отжимал ледяное крошево в открытое море. Освобождающийся Байкал шелестел и ворочался в приглушенном шорохе разламывающихся льдин. Мы шли мимо небольших озер, и пары осторожных турпанов, едва подпустив нас на ружейный выстрел, срывались с воды и низом уходили через море к чернеющим островкам. Береговая тайга обмелась холодными тенями вечера и притихла. Тишину нарушали только хриплые крики кедровки. Мы прошли километра три и у Тонкого мыса, серпом вползшего в море, свернули в распадок. Из провала распадка, густо обросшего лиственницей и сосной, потягивал пронзительный холодок. Николай остановился, обмахнул шапкой разгоряченное лицо и завертел головой, ловя ветер на щеку.

- Дух хороший, - прошептал он. - Если ночью не закрутит, думаю, должен быть фарт... Чуешь, как потягивает сверху?

Холод ровным дыханием набегал из теснины распадка. Повесив карабин на ветку, Николай присел на корточки и принялся набивать трубку. По его смуглому лицу бродила улыбка, выдававшая волнение и радость предстоящей охоты.

Солнце уже свалилось за горный хребет, и потускневшие облака слоями расположились по горизонту. Небо затянулось ночной тенью, и сквозь эту вуаль проступали еще бледные, еле видимые звезды.

- Добрая ночка для солонцов, - прошептал Николай, довольно оглядывая небо.- Мы с тобой, пожалуй, в самый раз угодили. Сейчас последний раз покурим, и все! Смотри, потом до утра терпеть придется, понял?

Под береговым обрывом шелестело льдинами море, и табачный дым сизыми перьями уносился прочь. Николай курил молча и сосредоточенно, лицо его было строго, казалось, что он совершает какой-то обряд перед выходом на охоту.

Подъем сразу же пошел вкрутую. Тропа ползла по кустам багульника, сбивалась в овражки, часто выскальзывала из-под ног и терялась. Сумеречная мгла незаметно и быстро затопила распадок, и он весь задышал пронзительной сыростью. Вкрадчивый шорох наших шагов, шелест кустарника, чуть слышно царапающего нашу одежду, - и вдруг, словно удар по ушам, резкий окрик кедровки! Настойчивый и уверенный, как окрик часового в ночи. Мы замерли на полушаге. Николай беззвучно выругался и, пригнувшись, долго оглядывал вершины деревьев.

Порой преследуя человека из любопытства, кедровка своим хриплым настырным криком словно предупреждает тайгу о приближающейся опасности. Николай рассказывал, что, заслыша тревожный голос кедровки, медведь, изюбр или лось начинают вести себя настороженно, беспокойно и сразу уходят прочь при малейшем намеке на опасность. И случается, что, потеряв терпение, незадачливый охотник сгоряча разряжает стволы по взъерошенному комку пуха, из которого торчит острие долгого носа...

Впереди нас среди хвои показался просвет. Николай подал знак остановиться. Сам он исчез в хвое, и через минуту я услышал его призывный свист. На вершине распадка небольшая поляна, обросшая по краям низкорослой сосной и кустарником. На краю поляны, где кончается коридор распадка, виден скрадок - низкая четырехугольная оградка, выложенная из неошкуренных бревен и присыпанная ветвями. Метрах в двадцати от скрадка по краю поляны тянется обнаженная земляная осыпь. Николай кивнул на нее, и я понял, что это и есть природный солонец, о котором он мне рассказывал. Елозя на животах, мы с трудом забрались в тесный скрадок и разместились в нем, стараясь не потревожить ни одной веточки. Приглушая ладонью щелчки, я взвел оба курка и просунул стволы в щели бревен. В левом стволе пуля, в правом - картечь. Картечь удобна в ночной охоте, когда целевая стрельба почти невозможна. Николай долго и убедительно растолковывал мне преимущества ружья в ночной охоте на солонцах, но сам взял с собой карабин, предмет моей неиссякаемой зависти. Перед выходом он зачернил сажей ствол, чтобы сталь не отсвечивала в ночи. Малейший просчет - и насторожившийся зверь может не подойти к солонцу.

Сырость медленно облегала тайгу. Ватник на мне отяжелел, язычки холода проскальзывают по спине. Лежа на животе, чувствую, как постепенно все тело начинает зудеть от скованности; так и подмывает привстать и хоть немного размяться. Но чуть я пошевелил онемевшей ногой, как тут же угодил в бревно, оградка скрипнула и зашелестела осыпающейся трухой коры. Слышу злое сопение Николая. Замираю и на мгновение даже перестаю дышать. Николай приподнимается и припадает к щелям, смотрит на одинокое дерево, чернеющее на вершине распадка.

Когда мы подошли к солонцу, было часов десять. Пока поднимались и устраивались, прошло еще не меньше часа. Николай говорил, что чаще всего к этому солонцу изюбр подходит от полуночи до двух-трех часов, в самую темень. Вокруг нас хоть глаз коли - ничего не видно; только пышные костры звезд пылают высоко над тайгой. Подбираюсь к щелям и снова вижу только силуэт одинокого дерева на фоне звездного неба. Изюбр должен пройти мимо этого дерева, и скрадок рас положен так, что подход к солонцу просматривается на фоне неба: это единственный способ увидеть в ночи силуэт зверя.

Инхокские солонцы - одно из самых добычливых мест в районе от Еланцов и почти до самого Онгурена. По весне, как только наступает время промысла, охотники из окрестных селений спешат заветными тропами на Инхок, и, кто первым подойдет к солонцам, за тем право первого выстрела. Поэтому мы не стали ждать очередного рейса почтовой машины и за двое суток отмахали почти шестьдесят километров. Николай успокоился лишь на пороге зимовья. Распахнув дверь, он с удовольствием втянул носом нежилой воздух:

- Порядок, в эту весну, считай, мы первые!

На следующий день, даже не передохнув как следует с дороги, мы отправились на солонцы. Мне приходилось слышать, что раньше солонцы считались частной собственностью. Охотник не только отыскивал в тайге природные солонцы, но и сам устраивал их вблизи проторенных звериных троп. Солонцы переходили по наследству от отца-охотника к сыну, их можно было продать, выменять. За солонцами следили, и никто без ведома хозяина не имел права промышлять на них. И не раз из-за таежных солонцов возникали кровавые распри.

Охотясь на солонцах, нужно соблюдать несколько правил: не топтаться вокруг них, не рубить кустарники и деревья поблизости - словом, ничего не менять в привычной для зверя обстановке. Малейшее изменение уже настораживает зверя. Несколько лет назад какие-то охотники добыли на Инхоке изюбра и разделали его прямо на солонцах, побросав тут же шкуру и потроха. И почти два года к этим солонцам изюбр не подходил. У Николая лицо почернело, когда он рассказывал мне эту историю.)

...Бесшумная тень заслонила скрадок. Это Николай всем телом привалился к щелям, и я увидел, как качнулся и медленно поплыл в сторону ствол карабина. Сдерживая в пальцах дрожь, беру приклад на себя и перевожу стволы на силуэт одинокого дерева. Жду. До рези в глазах вглядываюсь в недвижные тени ночи, напрягаю слух, но вокруг ни малейшего шороха, ни трепета ветерка в листве...

(И все же Николай не ошибся: изюбр был близко. Но сколько я потом ни гадал, вспоминая эти напряженные минуты, сколько ни донимал Николая вопросами, я так и не мог понять, каким чутьем, каким слухом он угадал присутствие изюбра, находившегося от нас метрах в пятидесяти. Но и Николай до последней минуты даже не подозревал о присутствии близ солонцов еще одного живого существа, видимо и решившего исход ночной охоты.)

...Когда небо подернулось серым налетом и, застилая звезды, прибрели с запада легкие облачка, Николай привстал и, до хруста потянувшись, буркнул:

- Закуривай! На сегодня отлежались...

Он выбрался из скрадка и пошел вверх по тропе к дереву. По его осторожным движениям я понимал, что охота не совсем кончилась и Николай на что-то еще надеется. Не решаясь закурить, я смотрел ему вслед и мял в руках сигарету. Николай остановился под деревом, обошел его вокруг и вдруг в сердцах сплюнул. Только подойдя к нему, я понял, в чем дело, и чуть не взвыл от досады. Метрах в десяти от дерева на примятой траве четко различался раздвоенный треугольник изюбриного следа. Николай трогал пальцами траву и, покачивая головой, удрученно поглядывал то на меня, то на чащу кустов, росших по краю поляны.

- Ай какой самец подходил, ай какой бык! - сокрушался он.- Как же это мы проглядели-то, а? Почему он не подошел к солонцу? Что его могло испугать?..

Мы в полном унынии курили под деревом, разглядывая след. Изюбр остановился, когда до солонца оставалось не более пятнадцати - двадцати метров, и, простояв некоторое время неподалеку от дерева, ушел в тайгу. Значит, что-то его насторожило?

Разгадка пришла неожиданно. Николай осторожно прошелся по кустарнику за солонцами, долго осматривал землю и вдруг громко позвал меня. В чаще кустарника на присыпанной истлевшими листьями земле четко отпечатались подушечки лап шириной с добрую рукавицу и пять точек когтей.

- Лихо! - усмехнулся повеселевший Николай.- Выходит и хозяин сюда пожаловал, свеженинки захотелось! Ты смотри как он удобно устроился: один прыжок - и у солонца!

Все стало ясно. Мы поджидали изюбра в скрадке, а медведь сторожил его в кустарнике. Нападать ему отсюда было очень удобно: одним прыжком - и на хребет! Неизвестно, какую опасность почувствовал осторожный изюбр, но, выходит, что все три охотника остались с носом!

- Ну, дела,- ворчал Николай, выбираясь на поляну. - Если изюбр хватил медвежьего духа, он сюда не скоро воротится! Принесла же нелегкая сиволапого черта!

Медвежий след от кустарника переваливал через гряду сопок и направлялся вниз, вероятнее всего к побережью моря.

- И ведь не отвадишь его теперь отсюда,- вздыхал Николай.- Пока он будет здесь бродить, фарту нам не видать! A не дай бог, случится, что и задерет на солонцах, тогда совсем худо: считай, что на весь год солонец испоганен...

От солонцов след оленя пересекал небольшую лощину, по росшую частоколом осинника (такие заросли молодого осинника геологи и охотники часто зовут карандашником), и выходил на широкий травянистый склон сопки. Здесь два горных массива просторно разделялись глубокой щелью распадка. На дне распадка глухо колотилась река. С порывами ветра к нам едва слышно доносилось ее ворчание. Усеянная изюбриным и лосиным пометом, по склону сопки петляла хорошо пробитая тропа. Мы шли по ней, часто останавливаясь и оглядывая поросшие хвоей склоны. Перед моими глазами все время маячила сутулая спина Николая. Он ожесточенно сопел трубкой и, коротко сплевывая по сторонам, продолжал что-то ворчать себе под нос.

След изюбра очень похож на след лося, только гораздо меньше. Это сходство можно уловить, если видишь следы на снегу или на цепкой грязи, когда изюбр спокойно идет. Но если зверь бежит, сходство исчезает, потому что испуганный лось всегда идет размашистой крупной рысью, а изюбр делает огромные скачки. След самки-изюбрихи продолговатый и узкий, а у самца более круглый и широкий, и шаг у него гораздо шире, чем у самки.

Белесое небо все ярче отсвечивало синевой. На востоке оно приподнималось от горизонта багрянцем. Похожие на тени облачка медленно окрашивались алым заревом, словно наливаясь соками. На вершине сопки все настойчивее и гуще горланили птицы. В хоре голосов слышался напевный пересвист рябчиков. Сейчас у них самый разгар брачных страстей. Откликаясь на манок, рябчик, трепеща крыльями, вырывается из чащи и в любовной горячке едва не садится прямо на ствол ружья. Откуда-то спереди доносилось слабое токование тетерева; временами оно заглушалось раскатистым карканьем ворон, которые в одиночку и стаями пролетали над распадком к морю. Мне как-то непривычно было видеть этих знакомых птиц вдали от человеческого жилья, и странно казалось, что голоса этих лесных ворон, раскатистые и гулкие, заметно отличаются от хриплого и нахального карканья их городских собратьев.

Тропа все круче заходила к вершине распадка. Забросив на спину ружье, я шел, уже еле передвигая ноги и не глядя по сторонам. Вдруг Николай остановился и, резко махнув рукой, присел. Я плюхнулся лицом в сырую траву и едва поднял голову, как различил поверх склона сопки, у самой гряды, движущиеся серые тени. Вжимаясь в ложбинку, Николай пополз вверх по склону, волоча за собой карабин. Он пристроился за кустом багульника, прильнул к биноклю, но вдруг отложил бинокль в сторону, достал кисет и принялся спокойно набивать свою трубку. Я подполз к нему и едва не вырвал бинокль из его рук. На фоне кустарника спокойно шли четыре безрогие изюбрихи, а между ними терся теленок. Выгибая шеи, изюбрихи пощипывали траву, и шедшая впереди часто останавливалась и, поднимая голову, шевелила ноздрями, словно пробуя воздух. Бурая шерсть на изюбрихах висела клочьями, и местами по бокам проступала шерстка чуть посветлее.

- Линяют? - шепотом спросил я.

Николай кивнул. Покусывая травинку, он искоса наблюдал, как изюбрихи прошли вдоль склона и неторопливо скрылись в зарослях кустарника; на прощание мелькнули среди ветвей их короткие белые хвостики. Мы молча покурили на склоне и двинулись дальше по тропе, ведущей в глубь горного массива.

Солнце уже подобралось к полудню, когда, обшарив склоны сопок и истоптав звериные тропы, мы вышли на гребень распадка. Здесь, в ложбине, которая пролегла от гребня, начиналась ломаная гряда скал. Она тянулась по равнинной тайге до горного хребта, на вершинах которого сверкал белизной чистый снег. А над вершинами гор медленно тянулись грузные облака, и временами набегал порывистый резкий ветер. Николай поводил биноклем и со вздохом сказал:

- Шабаш! Ветер крутит, охоты нет. Давай располагаться на отдых.- Стаскивая с себя мешок и карабин, он продолжал объяснять: - Когда от ветра шум по тайге, изюбр себя не слышит и не ходит, а сразу ложится в чащу. Так и лежит до вечера, а если ночью утихнет, идет на кормежку...

Я возился с костром, а Николай бродил меж камней, срывал пучки трав, принюхивался к ним и чему-то улыбался. Чубучок его трубки выпускал ровные колечки дыма, и по этим колечкам я видел, что настроение у моего напарника меняется к лучшему. Вдруг Николай внимательно прислушался и показал пальцем в сторону ельника. Из хвойной чащи доносились какие-то бормотания. Николай подхватил мое ружье, вытащил из него пулевые заряды и, выбрав из горсти патронов два дробовых, осторожно вошел в чащу. Он шел медленными шагами, склонив голову и все время прислушиваясь к непонятному бормотанию. Я вслушивался, стараясь по треску сучьев определить, где находится Николай, но ничего не слышал, кроме порывов ветра в листве и приглушенного бормотания в чаще ельника. Грохнул выстрел, и звонкое эхо ударилось по распадаку. Через несколько минут из чащи вышел Николай и бросил у костра небольшого косача с красными бровями и аспидно-черными перьями на крыльях.

- Скрадывал его по ельнику,- сказал Николай, разряжая ружье.- Там самка неподалеку была, вот он и топтался рядом. На обед нам с тобой должно хватить!

Раскочегарив костер, я принялся было ощипывать птицу, но Николай презрительно фыркнул, быстро нарубил смолья и развел такой костер, что к нему на метр было не подойти. Когда пламя поутихло, он зарыл птицу под раскаленные угли. Минут через пятнадцать обед был готов. Терзая душистое мясо, я готов был с кем угодно поспорить, что подобного блюда не отыскать в самом изысканном ресторане. Мясо птицы, казалось, вобрало в себя все ароматы леса.

- После такой еды и жить вдвойне хочется! - смеется Николай.- И глядишь, откуда только сила берется! Ты пока не обвыкнешь в тайге, во все глаза смотри, примечай каждую травинку, в свое время пригодится. Я, к примеру, не понимаю, как это в тайге и с голоду пропасть можно!

Он уставился на меня прищуренными глазами.

- Да вокруг пропасть еды, только руку протяни и достать сумей! Чай кончился - бадан варить можно, и еще пахучей будет! Ружья нет, из ниток силок сплети, и птицу добыть можно. Крючок есть, нитка есть - в каждом ручье хариус! Лично я этого не понимаю: в тайге - и с голоду пропадать! - Он широко развел руками.- Другое дело, если ты тайги не знаешь, ну, тогда смотри сам, учись у людей!

Обычно во время охоты с Николаем не очень-то разговоришься, он вечно занят своими мыслями, но охотно объясняет мне следы и различные приметы и повадки зверей. Мне приходилось иногда видеть, как он остановится на тропе у сломанного деревца, обойдет его вокруг, потрогает кору, выщипает из нее какие-то ворсинки и чуть ли не понюхает их и потом скажет, кто почесался об это дерево, куда зверь пошел и зачем пошел. В безалаберном, на мой слух, птичьем хоре он безошибочно выделял отдельных птиц и объяснял, что они делают: вьют ли гнездо, просто кормятся или это перелетная стайка задержалась у ручья. Когда мы еще жили на мысе Орсой, где охотились на нерп, Николай по вечерам говорил, что когда-нибудь он бросит свое чабанство и устроится лесником на кордоне, неподалеку от Байкала.

Мы напились чаю, начисто опустошив двухлитровый котелок, забрались в тень камней и, несмотря на дикую крепость заварки, быстро уснули.

...Проснулись от резких порывов ветра. Растрепав листву, на гребне сопки шатались деревья. Из-за хребта, оттуда, где кончался распадок и полукругом соединялись два горных массива, серыми мешками торопливо вываливались облака. Они расползались, захламляя чистое небо, тяжело опускались в распадок, раскачиваясь на склонах, обволакивали деревья, стлались по траве и медленно подбирались к нашему укрытию в скалах. Неожиданно ветер стих. Солнце заволоклось мучнистой завесой. Замолкли птицы. Сырая духота плотно ложилась на землю. И вдруг мы увидели, как из-за хребта выбросилось еще одно облако, худое, колючее, ядовито-серого цвета. Оно совсем не походило на другие облака. Каким-то фантастическим хищником оно осторожно сплывало по склону хребта, словно скрадывая свою добычу.

- Ну держись, сейчас будет дело, - пробормотал Николай, забираясь поглубже под навес камней.- Сейчас разохотится, только держись...

Облака расползлись во все стороны и, приподнявшись над землей, замерли. И тотчас послышался глухой нарастающий топот. Взвилась молния, и наотмашь ударил раскатившийся гром. Облака чуть раздернулись, и сквозь иссеченную дымку проступили обнаженные вершины гольцов.

Взявшись разом, крупный ливень косил, не переставая. Расщепленные молнии цепким прыжком взвивались с вершины гольца. Короткая пауза - и горы раскатывались безудержным громом. От этого грома сотрясалась вокруг земля. Она вздрагивала короткими толчками, и казалось, что горы не выдержат такой встряски и вот-вот рухнут! Но, словно подчеркивая свою близость к небесам и отвечая коротким вспышкам молний, они продолжали греметь и греметь, сотрясаясь до основания.

Николай весь преобразился. Куда только делись его спокойствие и медлительность! В широкой улыбке сверкали зубы. Николай озирался по сторонам и, казалось, в момент вспышки ловил глазами ослепительные молнии.

- Хо-го! - неожиданно закричал он в порыве вспыхнувшего веселья.- Пошла мать-весна! Эх, держись!

Николай продолжал что-то кричать по-бурятски, подставив ладони под ливень. Я смотрел на него и вдруг поймал себя на том, что и мне становится трудно сидеть в этой тесноте камней. Возбуждение Николая невольно передалось и мне, какой-то зуд охватил все тело, и при виде хлещущих потоков ливня, насквозь распарывающих молодую листву, так и подмывало выскочить из укрытия и пуститься в бесшабашный, безудержный пляс, обнявшись с перехлестнувшимися нитями дождя. А ливень все учащался и скоро превратился в непроглядный грохочущий водопад.

Трудно забыть это мерцание вздыбленных гольцов, поднявшихся цепью по самому краю неба, дикий перепляс молний над ними, грохот гор и тайгу, склонившую кроны под вихревыми потоками. Пробуждая истомившуюся землю, над Приморским хребтом проносилась весна. И все живое, словно в радостном опьянении, поднималось ей навстречу.

Гроза стихла разом. Потоптавшись на месте, словно раздумывая, в какую сторону кинуться, ветер смял полосы ливня и унес их прочь. Похудевшие, обессиленные облака боком валились за горизонт. В несколько минут верховой ветер вымел небо до сверкающей синевы. Солнце, словно утомленное пережитой грозой, отекало пожелтевшими к закату лучами. Светились умытые склоны сопок. В хвойной чаще горланили птицы и, срываясь с ветвей, прочеркивали в небе стремительные спирали.

По знакомой тропе мы возвращались распадком к морю. Притихший Николай шел быстро, не оглядываясь. Вдруг, неподалеку от солонцов, он остановился и, схватив меня за плечо, заорал так, что в ушах у меня зазвенело:

- Смотри! Смотри! Вон бежит, сукин сын!

Едва сфокусировав линзы, я увидел за черной пропастью распадка медведя, мчавшегося по крутому каменистому склону. Медведь мчался вверх, к зарослям стланика. Черный ком стремительно выбрасывал перед собой короткие передние лапы, и в бинокль мне было видно, как от бега осыпаются в низину камни. Еще мгновение, и он исчез, ворвавшись в заросли стланика.

- Верно, хватил человеческого духа, - посмеивался Николай. - Ты сейчас смотри, один по тайге бродишь, как бы с ним свидеться не пришлось! По весне он мужик горячий, с голодухи несговорчивый, если встретитесь...

Когда мы проходили мимо солонцов, Николай на мгновение задержался у скрадка и, оглядевшись, сказал:

- Кто знает, может, этот мишка и был нашим напарником ночью...

Несмотря на неудачную охоту, мы возвращались в зимовье в хорошем настроении. Бессонная ночь, холод и ливень, вымочивший нас до нитки,- все это было разом забыто, когда мы выбрались из чащи на берег Байкала и остановились от неожиданности.

Свободное, чистое море просторно катило свои волны на север. Только местами всплывали одинокие льдины. Они всплывали и тотчас беспомощно исчезали под водой. Набегающие горбы наката с шумом разбивались о береговые камни, напоминая, что где-то далеко от нас прошел шторм...