Неудачный маршрут

В долину ручья заползла сырая тень горы. Безмятежны розовые кедры на вершинах. В кустах соловьем булькает ручей Анжулька.

Стоянка на Анжульке долгая. Четыре палатки и брезентовый тент возле кухонного очага стали нам привычны, как родной городок.

Долина здесь широкая. Высокие лиственницы с пышными кустами. Просторные поляны, усыпанные цветами и ягодами. Ручей неглубок, но достаточно быстр и полноводен, чтобы после стирки споро прополоскать белье, для чего достаточно кинуть его на дно и пригрузить камнями…

Мы сидим под тентом за самодельным столом. На нем - карта.

- Собираемся здесь, у Розовой скалы. Кто придет первым, готовит ужин и ночлег. Завтра подъем в шесть. Заблудшие дают вечером ракету. Все ясно?

Ясно, как сегодняшний тихий закат: завтра наш отряд разобьется на три группы по двое. Каждая группа протопает маршрутом километров двадцать - двадцать пять (многовато!). Вечером должны встретиться в одной точке, переночевать и вернуться короткими маршрутами в лагерь.

Совещание кончилось. Подхожу к своей палатке, усаживаюсь на тугой рюкзак и принимаюсь многозначительно оттачивать охотничий нож о плитку мелкозернистого песчаника.

Нож мой выцарапывает песчинки, пролежавшие вместе полмиллиарда лет. Их перемывали волны девонского моря. Моря здесь, в девоне, бывали много раз, так что можно уточнить: дело было в середине девона, в живетскую эпоху. Живетские песчаники осыпаются под моим ножом, соединяя век нынешний и век минувший.

Собственно, дело не только в обломке песчаника. Эти горы, прорезанные ручьем, выступающие скалы - все вокруг пришло сюда сквозь даль прошлого, более непреодолимую, чем путь до самой дальней звезды.

Говорят, прошлое уходит, проходит, не возвращается. Но сейчас держу я в руках весточку из девона. И во? круг - слитые воедино с нами, с небом, ручьем и деревьями - выступают девонские горные породы.

Прошлое не исчезает, а как бы врастает в настоящее, живет в нем и лишь несколько изменяется со временем. Если бы оно пропадало бесследно, мы бы сиротливо витали в космосе... Да и не было бы нас самих без прошлого...

Конечно, мысли мои не были такими складными. Это были и не совсем мысли, а какие-то неясные переживания, какое-то естественное ощущение единства и с прошлым и с тайгой, которая раскинулась вокруг в своей мудрой, дремучей простоте...

Семь часов утра. Вдоль долины сквозь туман бьют лучи солнца. Лес опутан блестящей паутиной лучей. Мы с Леной Строковой, старшим коллектором, идем к солнцу.

Она окончила университет и несколько лет работала

учительницей географии. Теперь - геологом. А там снова пойдет учить. Она часто получает письма от своих школяров.

Шаги легкие. Тропинка. У меня за плечами, подпрыгивая на рюкзаке, лязгает кастрюля. В руках - малокалиберка (для чего взял?). У пояса охотничий нож. Для солидности.

У Лены - полевая сумка, геологический молоток, ракетница за поясом (как огромный револьвер пирата).

Лена сегодня - умственный работник. Она ведет маршрут. Я заменяю вьючную скотину. По собственной инициативе. Сам же отказался разделить груз поровну. Надо быть мужчиной. Мужчина - мужество. И - мученичество?..

Так бы идти и идти легкими шагами, ощущая великолепную утреннюю бодрость и беспричинное ликование. Утро - самое радостное время для тех, кто привык вставать рано.

Выходим к речке Таштып. Она мечется между отрогами двух хребтов. Галька хрустит под ногами. Первые, приятные километры.

У подножия холма Лена достает компас, карту, дневник. Делает первую запись. Показывает рукой - надо лезть по склону. Начинается работа.

Трава - выше головы - искрится росой. Вхожу в нее, как в воду, вздохнув и поежившись. Продираюсь медведем, шумно и тяжело. «Умный в гору не пойдет».

Роса не лучше дождя. Даже в сапогах хлюпает вода. Через час роса растает. Одежда просохнет от росы через два часа. К. тому времени рубаха намокнет от пота.

Наконец-то выбираемся на тропинку. Ее протоптали безымянные, скромные труженики - медведи. Спасибо им! Идти в тайге без тропинки - что первому прокладывать путь по глубокой снежной целине.

Гора вырастает перед нами, круче задирает свой мохнатый бок. Тропинка виляет, вязнет в буреломе, врезается в кустарник. Идем, повторяя странные ходы зверя. Мы нанизаны, как две бусинки, на нить медвежьей тропы.

Ощущаю стук своего сердца. Это плохо. Стучит усталость. Винтовка вплетается в кусты. Рюкзак ехидно ерзает по мокрой спине.

Усталость сужает мир. Утром мне принадлежало все: и солнце, и небо, и дальний изломанный горизонт. Но у меня нет сил долго удерживать все это.

Сначала отказываюсь от дальнего горизонта. Затем исчезают ближние вершины гор. Мир сужается с каждым шагом подъема.

Когда усталость навалится всей тяжестью своей мягкой туши, у меня останутся лишь стук сердца и бесконечные шаги. В замкнутый мир будут мгновенно врезаться матовая ягода малины, дерево с заломленными руками-сучьями, собственный сапог...

Иду мерно. Со стороны не узнать, что я чувствую стук своего сердца.

Останавливаемся. Лена поднимает обломок. Крупные молочно-белые зерна кварца, блестящие темные листочки слюды - биотита. Гранит-порфир? Начинаем рыскать по склону. Много плиток красного песчаника. Граниты редки.

- Сверху скатились, - прерывисто говорит Лена.

- Да, конечно, - соглашаюсь спокойно. Не вырвалось бы судорожное дыхание. Не устать нельзя. Можно скрыть усталость.

Вновь подъем. Раздражает беспокойный рюкзак. Злит неуклюжая, бестолковая винтовка. Какая глупость - взять ее! Кость поперек горла.

Иду впереди, раздирая цепкую хватку кустов. Пот заливает глаза. За спиной торопливо дышит Лена.

Маршрут только начался, а кажется, силы на исходе. По опыту знаю: это ложь. Есть люди, которые охотно поддаются обману. Верят: больше нет сил. Падают навзничь в траву. Очень доверчивые люди! Слишком чутко слушают жалобы своего тела. А жалобы лживые. Где предел сил? Можно еще. Есть ли самый последний шаг? Еще один... И еще один... И еще...

Вершина. Лена отбивает образец песчаника. Сажусь, привалясь рюкзаком к дереву, и говорю натужно:

- Сдохнуть можно.

- Тяжко?

- Конца ему нет.

У меня дурная привычка: не могу отказать себе в удовольствии малость поныть. Пока не очень трудно. Лена это знает и поддакивает. Утренняя усталость - чепуха. Она быстро проходит. Только не следует засиживаться.

Идти по гребню гряды хорошо. Медвежью тропу украшают следы и лепехи хозяина (Лена деликатно называет их «визитными карточками»). Километры ползут назад. Точки на карте вытягиваются гуськом. Они тянутся к Розовой скале. Там - магнит. Нас неуклонно притягивает туда.

Солнце высоко. Кедры, сосны, лиственница и березы замерли в летней ароматной истоме.

Гребень сужается. Деревья вокруг тоненькие. Судорожно впиваются узловатыми корнями в камни. Внизу под кручей - иссушенные скелеты деревьев. Эти устали цепляться за скалу.

- Постой, - говорит Лена. - Смотри.

Смотрю. Смотреть не трудно. Плохо останавливаться. Теряется ритм. Из автомата превращаешься в человека. Автоматом быть легче.

- Кварцевая жила! - радуется Лена. Равнодушно рассматриваю белую змею, не толще полуметра, пересекающую гребень. Усталость отупляет. Действительно, превращаешься во вьючную скотину.

Лена достает компас, замеряет направление простирания жилы (азимут простирания). Осторожно спускается ниже, временами обстукивая молоточком каменную гряду. Минут через двадцать возвращается.

- Пошли.

Мы поднимаемся по какой-то гигантской полуразрушенной каменной лестнице. Местами на ней - истлевший ковер мха и лишайников. Лестница постепенно сужается. Она высоко вознеслась над кронами деревьев. Теперь ее ширина не более трех метров. Это пласт крепкого песчаника, стоящий ребром, «на голове». Соседние с ним породы выветрились напрочь.

- Напрямик? - спрашиваю.

- Опасно.

- Обход большой. Бурелом.

- Ладно. Предварительно закусим.

Достаю из рюкзака угловатые, как обломки кварцевой жилы, крупные куски сахара и сухари. Съедобные камни. Настоящая пища геологов.

Помогая мне вновь надеть рюкзак, Лена предлагает:

- Отдан что-нибудь.

Гордо усмехаюсь. Но с каким наслаждением избавился бы от этой ненавистной винтовки!

Карабкаемся с уступа на уступ. Сначала забрасываю винтовку. Следом - рюкзак. Царапая пальцы, заползаю сам. Подаю руку Лене. И - дальше. Двумя букашками ползем по лезвию гигантского зазубренного ножа.

Я обалдел. Уступ. Закидываю ружье. Рюкзак. Сам. Лена. Главное - не останавливаться. Не глядеть вниз.

Вижу себя со стороны. Любопытно, через сколько метров выдохнется это озверевшее существо? Выдохнется разом, как перекаченный шар.

Мы уткнулись в гладкую трехметровую ступень. Осторожно топчемся на приступке.

- Встану тебе на плечи, - предлагаю.

- Давай.

Лена упирается руками в скалу. Взбираюсь к ней на плечи.

Как славно проделывают этот трюк акробаты! Легкое движение, взлет, пируэт, улыбка... ап!

А у нас - клоунада. Лена шатается. У меня дрожат от напряжения руки и колени.

- Цирк! - хриплю я. Смех не получается. Глупо смеяться, когда с трех сторон пустота, от которой холодеют лопатки, а опора сгибается, как лоза под ветром.

Подтягиваюсь. Нахожу упор для одной ноги, потихоньку поднимаю другую. Трусливая мысль: «Не залезу!» Прогнать ее не могу. И некуда поставить ногу. Прилип к скале. Внизу - кроны деревьев. До них не очень далеко. Отсюда они мягкие, пушистые. Зеленые облака!

Качнулся камень под рукой. Сердце провалилось в пятку.

«Хочу к маме!» Спокойно! Нащупываю плечо Лены. Надо успеть... Наконец-то!

Лена клонится на сторону, молчит. Ставлю другую ногу. Порядок! Напоследок толкаю податливый камень. Он нехотя переваливается, гулко, словно пустой, ударяется о скалу, медленно падает вниз. Трещат сучья.

Сползаю на приступку. С ужасом думаю об обходе. Хочется раскинуть руки и лежать, как самый последний жалкий хлюпик... И сбросить вниз винтовку. Сейчас же, будь она проклята!

По осыпям у подножия гребня прошли два километра и заметили, что вершина приблизилась. По расщелине взобрались на нее.

Об усталости лучше не думать. Зачем рассуждать о том, что не в силах превозмочь?

Усталость навалилась тяжело, насела на рюкзак, зло давит на винтовку. Вокруг смыкается лес. Деревья торчат во все стороны; живые - вверх. Валежник царапает руки, цепляется за ноги. Мной овладевает знакомое отчаяние: путь невозможно пройти. Нагромождение стволов и сучьев, переплетенных гибкими кустами. Лишь змея проскользнет здесь.

Мы лезем через завалы вверх-вниз. Почти не продвигаемся. Нет, это никогда не кончится. Ну, еще один, ну, два, ну, три километра. А дальше? Сил не хватит.

Нет, не выдумывать. Идти! Мысли - прочь! Вертится в голове куплет:

 Чутко горы спят, Южный Крест зажегся в небе, 

 Спускаются в долину облака. 

 Осторожней, друг, ведь до нас никто тут не был, 

 В таинственной стране Мадагаскар. 

Сто раз прокручиваю одно и то же. Заело пластинку. Свихнулся. Так легче.. Нормальный человек не станет мучиться. Надо не понимать. И не останавливаться. «В таинственной стране Мадагаскар...»

Впереди цель. Это то, что необходимо. Что мы поставили впереди, выше себя. В глазах, как утром, розовый туман. Рвусь через кусты раненым зверем. Лене - хуже. Она приходит из маршрутов в синяках и ссадинах. А я - погрубей.

Идем, как автоматы. Так можно идти часами. Так, должно быть, идут измученные полки. И спят на марше.

Лена ломает ритм движения. Ох эти остановки! Откуда она берет силы? От этих холодных камней?

- Мишки...- сзади шепот Лены.

Какие мишки? Конфеты? Чепуха.

Оборачиваюсь. Нахожу цель ее взгляда. Кедр. Ствол с короткими сучьями, морщинистая кора... Медведи! Два черных небольших медведя обхватили короткими лапами ствол; замерли, кривые когти в коре. Блестящие бусинки глаз. Круглые уши. Над ними у вершины дерева - огромное гнездо. Медвежата? Значит, медведица близко. Или это взрослые черные медведи? Говорят, они маленькие, но злющие.

Лена молчит. Мы стоим. Глупо. Но не могу же я первым предложить бегство!

Поднимаю винтовку. Делаю вид, что целюсь в медведя. Шепчу:

- Сниму одного.

- Спятил?

- А что делать?

- Не знаю.

Достаю охотничий нож. С ужасом думаю, что дело может дойти до драки. А Лена молчит.

Верхний медведь негромко рявкнул и полез вниз. И нижний рявкнул...

Мы торопливо семеним вниз по крутому склону, пробиваем кусты. Не можем остановиться. Словно под крылом самолета, блестит серебряная река Таштып.

Все складывается удивительно скверно. Потеряна полукилометровая высота. Линия маршрута сломана.

Река играет лучами солнца. Пригоршнями хлебаем ледяную воду.

Идем двенадцатый час. Сворачиваем от реки вправо по безымянному притоку. Три километра - по нему, еще четыре - в сторону. Сущие пустяки! По дороге бы - чуть больше часа. А там - готовый ужин, чай, костер, ночлег. Заползти в чехол спального мешка (взяли только чехлы - так легче) и лежать, лежать...

В голове безостановочно крутится мотив «Мадагаскара». Нет, я определенно свихнулся!

Мысли усталого человека по-звериному просты. У меня одна: отдых. Впереди отдых. Иду, потому что верю в это.

Как быстро темнеет! Небо плотно завешено облаками - темно-лиловыми, невеселыми. В узкой долине сыро, как в погребе. Сплошной бурелом. Кладбище деревьев - несколько этажей. Как и всегда, живых меньше, чем мертвых. Забираемся на завалы, балансируем по лежачим стволам, подлезаем под наваленными деревьями (рюкзак с кастрюлей непременно зацепится!).

Ноги окаменели. Кажется, оступись - не встанешь. Как паровоз, сошедший с рельсов. Наши рельсы - инерция. Но когда, запнувшись, падаю в хрусткий валежник, какая-то сила поднимает меня.

«Тихо горы спят...»

Мы хлюпаем по болоту. Кочки. Хилые деревца. Сумерки. Надо торопиться.

Почти бегу. Вялые, неподатливые ноги. Дыхание застревает в горьком горле, судороги сжимают легкие, захлебываюсь воздухом, и сердце колотится так, будто все тело - сплошное пульсирующее сердце, «Осторожней, друг...»

Оступаюсь. Падаю. Мягкая, уютная трава и мох. Сверху бухает рюкзак. По затылку лязгает кастрюля. У глаз - круглые листья брусники. Круглые, как медвежьи уши. Уютная трава...

Поднялся! Бегом! Кочка. Падаю. Удар рюкзаком. Лязг кастрюли. Мягкая трава у щеки. Встал. Бегу, спотыкаясь и теряя равновесие. Да, сошел с ума. Сумасшедшие по-особенному сильны!

«Спускаются в долину облака...» Как быстро темнеет.

Из-под ног с резким треском (электрический разряд!) вспархивает глухарь. Красные веки, вытаращенные глаза, перья торчком. Черт с ним. В другой раз. Вперед, бегом!

«...Южный крест зажегся в небе...» Вот, кажется, и наш распадок. Встали. Сверились с картой. Там - приток ручья. Четкая линия. Тут - сотни ручьев звенят, как кузнечики, подо мхом. - Здесь? - неуверенно кивает Лена. Возможно. Или невозможно. Не важно. Главное - не останавливаться. Скорее!

Ветви хлещут по лицу. Пользуясь темнотой, норовят попасть в глаза. Они невидимы, безлики. Их слишком много. Не надо открывать глаз.

«В таинственной стране Мадагаскар...» Нет! Дальше - невозможно. Тут навалены, набросаны, переплетены тысячи деревьев, сучьев и веток, сцементированных черно-синей ночью.

- Что делать? - спрашивает Лена.

Будто я знаю! Идти! Во мне проснулась отчаянная, недобрая сила. Я ненавижу до ломоты в скулах эти бессмысленные преграды, этот враждебный черный лес, эту огромную нашу усталость, нашу одинокость.

- По ручью!

Буруны воды - выше колен... Бредем, волоча ноги, наперекор течению. Вода тянет назад. Петляем вместе с ручьем. Обходим упавшие деревья. Потеряв равновесие, неуклюже шлепаем руками по воде. По галечниковым косам ковыляем в сапогах, налитых водой (странное ощущение). Задираем сначала одну ногу (делаем «ласточку»), затем другую. Замираем, выжидая, пока вытечет потеплевшая вода. Ноги хрустят в мокрых сапогах. Снова - в воду. Снова - «ласточка» на берегу.

«...ведь до нас никто здесь не был...»

Я перешел все пределы сил, которые приходилось достигать раньше. И все-таки иду. И Лена идет. Молчим. На слова нет сил. Вообще давно нет сил. Откуда им быть, если мы идем по тайге шестнадцать часов подряд.

И отчаянная веселость вдруг начинает распирать меня. Черт возьми, мы идем! И ни ночь, ни тайга, ни усталость не могут остановить нас. Наперекор всему.

Остановились. Лена дрожащими руками вытягивает ракетницу.

Зеленая ракета вспугивает звезды. Рассыпалась искрами. Небо чернее прежнего.

Через пять минут - новый выстрел. И снова - безответное черное небо. И река, бурлящая в тишине.

Значит, одни. Значит, идем неверно и бог весть куда забрели. Значит, не будет спокойного ночлега, не будет отдыха. Что же будет?

Ослепленные ночью, ощупью выбираемся на берег. Кусты, трава, шершавые валуны и стволы, корни, хвоя... Мокрая одежда мерзко липнет к телу. Холодно. На склоне сухих веток мало. Мягкий матрац моха и хвои. Склон не кончается.

Хватит! Валимся на землю.

...Мы отняли у ночи крохотную полянку. Огонек тянется вверх. Костерик - веселый и ласковый. Его хочется взять в ладони, как хрупкую бабочку.

Для большого костра нет вблизи пищи. Да и помешают насупленные лапы пихт. Одежда сохнет плохо. Знобит. Превозмогая себя, спускаюсь к ручью с чайником. Нехотя высосали по банке сгущенки.

Наше ночное солнышко - костерик. Вокруг - частокол освещенных стволов. А дальше - ночь и тайга. Ночь и тайга на огромном пространстве.

Лена залезает в чехол спального мешка и свертывается калачиком возле огонька. Усталый, измученный человек. И, хотя она старше меня, чувствую к ней какое-то заботливое, родительское чувство.

Сижу завороженный пляской пламени, Подкармливаю огонек скудными ветками.

Удивительно: усталость не подавила меня. Вспоминаю начало нашего брода по реке, когда вдруг ощутил в себе неожиданные силы. С того времени уплыл прочь навязчивый куплет «Мадагаскара». Я стал нормальным человеком. Даже размышлял. И у меня были силы идти! А ведь как можно расписать наше путешествие. Самоотверженные покорители недр! Наперекор стихиям! Они были первыми! Мужественно и непреклонно! Выполнили задание! Застенчиво улыбались.

Ах, как можно все расписать! А в сущности двум человекам просто не повезло. Даже не прошли полностью маршрут. Да еще заблудились. Позорище! Два жалких человека...

Сколько людей прошли бы точно так же! Просто им не было в этом надобности. Не было причины. И они еще не имели возможности убедиться в беспредельности своих сил. А сколько людей превозмогли в сто раз больше!

Четыре часа. Небо чуточку просветлело. Забираюсь в холодное нутро чехла. Ноги чувствуют тепло углей...

Проснулся от запаха гари и резкой боли в пятках. Перекатился на другой бок. Понял, что угодил в тлеющие угли. Выглянул из чехла. Смутные контуры деревьев. Молочный рассвет сырой, неласковый. Холодная земля. Тяжелое, вялое, болезненное тело.

Незнакомое, странное место. Совсем незнакомое, будто из сна.

Варим традиционный суп-пюре гороховый. Сухари.

Банка сгущенки.

Медленно собираем вещи. Заливаем шипящие угли водой.

Лена помогает натянуть лямки рюкзака. Перехватила мой злой взгляд на винтовку:

- Я возьму. Рад ведь, не притворяйся.

И снова путь... Бурелом. Пахучий малинник с матовыми заманчивыми ягодами.

Тропа с отпечатками лошадиных копыт. Поляна с шапками стожков и запахом прелого сена. Опять бурелом. Медвежья тропинка. Река Таштып.

Выполз из долин рыхлый, нечесаный туман. Пополз к вершинам и растаял.

Солнечный веселый полдень. Мы идем по пути с неугомонным Таштыпом.

Напротив вчерашних скал остановились. Снизу скалистый гребень напоминает развалины крепостных стен и башен. В другой раз они бы навеяли самые милые сравнения. А сейчас я говорю (не вполне искренне):

- Проклятые!

- Нет, красиво.

- Можешь полюбоваться.

- Ногу немного натерла.

- Перемотай портянку.

Она села на камень и, морщась, стянула сапог. Я увидел стертую в кровь ступню, ссадины и синяки. Лена виновато улыбается:

- Сапоги дурацкие... Или ноги.

...Лагерь наш источал запах супа из свиной тушенки, приправленного лавровым листом и перцем. Прежде нас вернулся начальник с рабочим.

Искупавшись в ручье и продрогнув, я с несказанным удовольствием надел чистую одежду и, озорничая перед самим собой, убеждая самого себя в своей двужильности, пошел вверх по долине встречать запоздавших.

На следующий день была камералка. Возились с образцами, дополняли дневники, приводили в порядок карты. Начальник, молодой, огромный и добродушный (в институте был боксером-тяжеловесом), осматривал сам всю нашу каменную добычу, уточнял описания и наносил на свою главную карту наши данные.

А вечером у костра Лена шутливо, но обстоятельно рассказала о наших похождениях. С трудом справляясь с ролью бывалого таежника, вставлял я скупые фразы, почти лопаясь от желания высказаться. И нам было весело сидеть у костра, вспоминая при невнимательных слушателях свои мытарства, которые сейчас выглядят забавными пустяками.

А на следующий день новые маршруты.

Но то, что для других было привычной работой - нелегкой, но привычной и любимой работой, - для меня было еще и возможностью лучше познакомиться со своими товарищами и с самим собой.

Здесь, в присаянской тайге, я впервые явно понял, прочувствовал, с какой непостижимой щедростью одарен каждый из нас, живущих, какое это противоречивое и всеобъемлющее существо - человек и какая нелегкая но увлекательно чудесная штука - жизнь.