Земля оленей

Из Корфа мне хотелось слетать на север Камчатки, в тундру, к оленеводам. Увидеть оленьи стада своими глазами я мечтал с детства, когда начитался невероятных и романти­ческих историй о жизни обитателей тундры и побережий Берингова и Охотского морей. Описание быта и нравов аборигенов Камчатки, сделанное еще Крашенинниковым, многие годы пересказывалось различными авторами, никог­да не бывавшими здесь, и у многих людей так и сохранилось представление о коренных жителях Камчатки со всеми атрибутами тех времен - амулетами, шаманами, сырым мясом и рыбой в качестве единственной еды, каменными и костяными ножами и т. д. Как это ни странно, подобное встречается в жизни довольно часто. Раз укоренившееся представление живет в сознании людей сотни лет, хотя может быть совершенно абсурдным.

Писатель Юрий Рытхэу, чукча по национальности, в своей книге «Время таяния снегов» с понятной досадой говорит о том, что уже в советское время, узнав, что он чукча, спрашивали: «А правда ли, что чукчи укладывают гостей спать со своими женами?» Откуда это взялось? Да все оттуда же, от Крашенинникова: «...у оседлых коряков и особенно чукчей лучшее свидетельство наличия дружеских отношений заключается в том, что во время поездок друг к другу они одалживают гостям своих жен и дочерей. Поэтому нестерпимой обидой считается, если гость откажется от жены хозяина. Тогда ему угрожает смерть, как человеку, пренебрегшему дружбой хозяина, что, как говорят, с нашими анадырскими казаками и происходило неоднократно из-за незнания местных обычаев». Вы обратили внимание на слова «как говорят?» Крашенинников сам не был в этом уверен. Так просто, высказался по слухам, а представление это живет до сих пор, больше двухсот лет. Вот что получает­ся, когда люди заимствуют сведения из рассказов и из литературы, а не из жизни.

Тут как-то пришлось мне пожить недельку в Суздале. В обычные дни там тихо и работается хорошо. Пришел ко мне мальчик, соседский сын Саша, десять лет ему.

- Ты что пишешь? - спрашивает.

- Про Камчатку. Знаешь, где Камчатка?

- Знаю, на Дальнем Востоке, - говорит.

- Правильно. Молодец!

Он ушел, а потом возвращается и говорит:

- У нас библиотека есть, ты запишись.

- Зачем?

- Может, найдешь какую книгу про Камчатку - сдуешь. Пользуясь советом этого умудренного жизнью мальчика, приведу некоторые данные о составе и численности коренно­го населения Камчатки.

Коренными обитателями полуострова, его древнейшими жителями считаются коряки и ительмены или «камчадалы». Сейчас их на свете всего тысяча сто человек, причем свой язык сохранили всего четыреста из них, это ительмены, живущие в нескольких селениях южной части Тигильского района Корякского автономного округа.

Мне довелось познакомиться только с одним ительменом, вернее, ительменкой - Викой Васильевой, в то время руково­дителем лекторской группы Камчатского обкома комсомола. Потребовалось всего полчаса, чтобы я влюбился в эту добрейшей души женщину. Она окончила филологический факультет пединститута в Петропавловске, много читала и обладает незаурядным талантом оратора. Это мы с ней ездили на сторожевой корабль вручать его экипажу библиоте­ку. Выложили мы тогда книги на палубу, матросы постро­ились, и Вика вышла вперед. И можете себе представить - ни одной избитой фразы, ни одного истертого слова, ни одной затасканной мысли. Все это с душевным подъемом, с хорошим юмором, с задором и, что самое главное, со знанием аудитории.

Эскимосов во всем Советском Союзе столько же - тысяча сто человек. Их на Камчатке мало, большинство эскимосов живет на Чукотке. Коряков больше - 6200 человек, из них на своем языке говорят 5600. У коряков, как известно, свой автономный округ на Камчатке.

Ительмены, чукчи и коряки относятся к древней этнической труппе народов Азии, к северо-восточным палеоази­атам. В Срединном хребте Камчатки живут еще эвены. Они называют себя «орочонами», что значит «оленные». Эвены переселились на Камчатку сравнительно недавно - в 40-х годах XIX века. По своему языку они принадлежат к тунгусской группе. И наконец, на самом юге полуострова, у озера Курильского, и на Курильских островах жили недавно курилы, или айны. Большинство их переселилось на Японские острова, у нас айнов осталось совсем немного.

Вот и все. Остальные - пришлые, в основном русские. Численность местного населения сильно уменьшилась в XVIII-XIX веках. В конце XVII столетия Атласов только в низовьях реки Камчатки насчитал двадцать пять тысяч камчадалов. В 1741 году их было на весь полуостров тысяч двенадцать-тринадцать, а в 1897 году-всего уже четыре тысячи. Автор этих цифр С. Патканов (1911) пишет: «При­чины вымирания - занесение русскими оспы, а затем восста­ния, во время которых большое количество камчадалов было истреблено». Такова была национальная политика царизма на Камчатке. Когда русские пришли сюда, они застали тут каменный век, аборигены металлов еще не знали. Как же это выглядит сегодня?

Летим на вертолете в одну из бригад Хаилинского оленеводческого совхоза. Это на самом севере, там, где кончается Камчатка и начинается Чукотский полуостров. В мире всего два с половиной миллиона северных оленей, два миллиона из них - у нас. На Камчатке десятая доля всех наших оленей, то есть около 200 тысяч, их пасут в восьми совхозах и девяти колхозах. Хаилинский совхоз-один из самых крупных. Стадо оленей разбито на девять бригад, в каждой около двух тысяч голов. А уж что земли у этого совхоза! За каждой бригадой закреплено два миллиона гектаров. Пастбищные угодья разбиты на три части и используются поочередно, через два года на третий. Зимой стада держатся поближе к селу, к Хаилино, а на лето уходят от него на сотни километров. Связь со стадами осуществляет­ся теперь по радио. Доставлять в стада продукты, одежду, инвентарь, медикаменты можно только на вертолете: дорог-то нет, тундра, болота да горы. До стада нам лететь полчаса, а если верхом по тундре - трое суток.

В прошлом году на оплату вертолетов оленеводческими совхозами Камчатки было израсходовано 135000 рублей. Но олени все окупают. При правильной постановке хозяйства доходы получаются неплохие. Один центнер оленьего мяса стоит совхозу 40 рублей (килограмм - 40 копеек), а заготови­тельная цена - 150-170 рублей на центнер. Переведите эту разницу на тысячи голов, и вы поймете, какая это выгодная штука - северный олень.

В вертолете нас пятеро - директор совхоза, парторг, фельдшерица, бухгалтер и я. Разговаривать в вертолете трудно, остается рассматривать своих попутчиков молча. Директор Виктор Васильевич Салтыков одет в новый доро­гой костюм. Капроновая рубашка, галстук, добротное пальто, новая и несмятая зеленая шляпа. Парторг тоже при галсту­ке, в плаще и тоже в новой шляпе. Фельдшерица-полная и веселая украинка, лет тридцати - в капроне и в красивом пальто. Коряк-бухгалтер наряжен прямо как жених. Странно­вато видеть городскую одежду в вертолете, который ся­дет сейчас в одном из самых малонаселенных мест на земле.

Мы садимся раньше намеченного: директор увидел в круглое окошечко вертолета двух человек, едущих по тундре верхом. Это ветеринарный врач и его помощник, оба коряки. Пока они разговаривали с директором, я стоял, пораженный новым контрастом, которыми так богата Камчатка. Люди в торбасах, летних кухлянках и накомарниках, держа в руках поводья своих лошадей, как ни в чем не бывало разговарива­ют на фоне вертолета с людьми, одетыми так, как полагается одеваться, отправляясь в театр. Как будто встретились две. эпохи или Камчатка с Москвой.

Стадо паслось в горах, вверху - снег и ледники; внизу - необъятная тундра и большое ледниковое озеро. От палаток к вертолету неторопливо шли люди. Мы выгружались. Привез­ли много газет, свежий хлеб и продукты. Первым делом тут же, у вертолета, пастухам было рекомендовано, что и в каком порядке они должны прочесть в газетах:

- Как мы улетим, соберетесь все вместе и прочтете вслух сначала вот эту передовую, потом заявление прави­тельства, вот здесь, и коммюнике.

Четверо пастухов кивали головами. На шее одного из них, у самого молодого, которого звали Федя, надсадно хрипел транзисторный приемник. Они были одеты в кожа­ные штаны, в такие же кухлянки выше колен, на ногах легкие торбаса, на головах круглые кожаные шапочки, расшитые бисером. Кожаная одежда, мягкая, без меха, на спине и на груди она тоже расшита цветным бисером и украшена красными хвостиками величиной с палец. Хвости­ки эти, как я узнал потом, делали из шкуры нерпы и окрашивали в красный цвет. На поясах у всех ножи.

Особенно колоритно выглядел Федя. Круглая шапочка его была оторочена каким-то нежным мехом, чуть ли не соболей, и расшита бисером, за поясом - яркие наборные рукавицы, так же ярко раскрашены торбаса. На спине обшитой белым мехом летней кухлянки красовались два больших круга, сплошь из разноцветного бисера. Но самая интересная деталь его наряда - пояс. Он весь украшен медными бляшками.

Когда я внимательно пригляделся, бляшки эти оказались старинными медными пуговицами.

- Это бабушкин,- не без гордости сказал Федя. Он чисто говорил по-русски. В прошлом году Федя окончил десять классов русской школы, собирается ехать учиться в педин­ститут Петропавловска. В округе, в поселке Палана, есть профучилище, где готовят радистов, бухгалтеров и техников-оленеводов. Там обучаются только местные ребята-коряки, чукчи и эвены, но Федя не хочет больше пасти оленей, он хочет жить в городе. Ох уж эта урбанизация! Добралась она и сюда, хотя на все полторы тысячи километров полуострова тут был один город.

Среди корякской молодежи безграмотных нет. Все ребята и девчата кончают 10 классов, но после этого пасти оленей им не хочется. А ведь условия работы все улучшаются. Сейчас в тундру завозят вертолетами для пастухов сборные деревянные домики. Уже поставлены 123 таких домика. Зимой для жилья в тундре используются специально скон­струированные меховые палатки, которые устанавливаются на деревянном каркасе, обтягиваются брезентом, а снару­жи- оленьим мехом. Железная печка хорошо поддерживает в такой палатке тепло, в ней просторно и уютно, не то что в старых чумах. Тут и радиоприемник, и аккумуляторное освещение, и раскладная мебель, и постельное белье, только что из прачечной. Заработки пастухов такие же, как, например, у доцента в московском вузе. Причем пастухи-оленеводы меняются, не все время находятся в тундре при оленях, а по очереди вылетают в свои села, где у них хорошие дома, клубы, кино, магазины. Но нет, Феде не нравится пасти оленей.

А между тем пастухов не хватает. Пробовали создавать бригады пастухов из русских. В Пенжянском районе пригла­сили с материка молодых ребят-комсомольцев. Не получи­лось. Нет той сноровки, что приобретается с детства. Как ни старались ребята, ничего у них не вышло. Рассказыва­ет об этом Федя и смеется, гордится все же своей профес­сией.

- Я тебе покажу,- говорит,- все покажу, и как оленей чаутом ловить и упряжку оленью.

Пастухи подогнали тем временем стадо поближе к верто­лету, и несколько сот оленей стали ходить по кругу. Можно было рассмотреть их вблизи. Светло-бурые и совсем белые; темные, почти черные; с белой грудью; с хилыми, жалкими рожками и с рогами могучими, больше двух метров в размахе, бегут они лёгкой рысцой по кругу, диковато кося глазом и хрюкая, словно свиньи. Важенки и телята этого и прошлого года, нетель (холостые самки) и третьяки (трехлет­ки), кастраты и ездовые. Выделяются размером олени, которые называются «хор». Это самцы-производители. Ог­ромные рога их уже красные - в крови, у одних они только начинают облезать, а у других уже вовсе голые - готовятся к гону, который происходит в сентябре-начале октября. Вели­колепные животные! Воплощение красоты и могущества природы.

Распорядок жизни оленьих стад таков: весной отел, летом нагул, осенью сначала забой, потом гон. На зиму оленей отгоняют на ягельные места. Иной раз в это время приходит­ся им туго.

Когда у оленей начинается гон, самые опытные пастухи не могут сладить со стадом. В это время олени отбиваются, уходят и становятся «дикими». У местных животных есть свое излюбленное место, куда они удирают,- Парапольский дол. Эти побеги составляют четверть отхода. Половина отхода приходится на падеж от болезней, а оставшуюся четверть списывают за счет волков.

Мы попали сюда в то время, когда часть оленей начинают отгонять на забой. Он происходит в двадцатых числах августа в бухте Наталья. Под забой попадают слабые и больные животные, нетель и важенки, бросающие своих телят. Забой-праздник. Съезжаются коряки, чукчи и эве­ны, устраиваются различные игры и соревнования.

При забое оленей используется все - мясо, шкуры, рога... Мясо кормит всю Камчатку. Но его едят не только местные жители, оно продается даже за границу. Французы, напри­мер, покупают оленье мясо как деликатесное. Шкуры тоже далеко не все идут на кожзавод Магадана, их охотно приобретают иностранцы. В частности, японцы изготавлива­ют из них замшу. Рога служат материалом для разнообраз­ных поделок из резной кости, а самые лучшие используются для украшения помещений. Особенно большой спрос на оленьи рога у многочисленных и строящихся по всей стране пансионатов, гостиниц, домов отдыха, турбаз, охотничьих домов.

Хозяин оленьей тундры

И вот сотни оленей трусили по замкнутому кругу, а пастухи тем временем показывали нам чудеса, каких не увидишь ни в цирке, ни в ковбойских фильмах. Они бросали в сгрудившееся стадо оленей свой «чаут» (длинное ременное лассо) и попадали петлей точно на рога того оленя, который был им нужен: то ли захромал, то ли еще что у него не в порядке. Этих оленей мы должны были увезти с собой в Хаилино. Когда чаут попадал на рога, пастухи вытаскивали оленя из плотно идущего стада, валили на землю и втыкали нож в сердце. Затем за рога забрасывалась передняя нога оленя, чтобы ничто не мешало стекать крови. А пастух уже снова кидал свой чаут. И так ловко, так метко - уму непостижимо. Это местный спорт. По бросанию чаута проводятся спортивные соревнования. Районные, окружные и областные, как положено.

Федя познакомил меня с устройством оленьей упряжки. На вид она предельно проста, но, для того чтобы ездить на оленях, нужна не меньшая стажировка, чем при обучении вождению автомобиля. Олений транспорт имеет свои преиму­щества перед собачьим: оленей не надо кормить, они сами добывают себе корм, стало быть, и не нужно везти лишнего груза; в отличие от лошадей олени не потеют, все испарения у них идут через рот. Поэтому упряжные ремни на останов­ках с них можно не снимать. Остановились нарты, отстегнул ремни и олени пасутся, добывая из-под снега ягель. Вместо воды годится снег. Для верховой езды и вьюка оленей здесь не используют, это на юге - в Амурской и Читинской областях. Там на оленей надевают специальные седла. Надеваются они на лопатки, чтобы не сломать хребет.

Упряжка оленя состоит из нашейного ремня сантиметров десяти шириной и такого же чересседельника. Длинный ремень идет от нашейного и проходит через кольцо черессе­дельника. Запрягаться могут два, три, четыре оленя. Идущие от них ремни привязываются не к переднему «барану» нарт (как в собачьей упряжке), а к натянутому спереди нарт специальному ремню. Это позволяет каюру видеть, какой олень тянет хорошо, а какой «халтурит». Последний получа­ет сейчас же внушение при помощи хорея - длинного шеста с наконечником в виде костяного или деревянного кружочка на конце. Вожжа одна, пристегивается она к коренному оленю. Рывок означает поворот в одну сторону, а потягива­ние - в другую. Впрочем, не только у каждого народа Севера, но и в каждой местности свои приемы. Даже запрягают по-разному.

Сейчас для передвижения по тундре в зимнее время сконструировано много всяких машин - вездеходы, мотонар­ты, прекрасная машина-аэросани ТУ, но оленьи упряжки, так же как и собачьи, будут жить еще долго. «Самолет - хорошо, вездеход - хорошо, а олени лучше!»

Закусив зажаренной на костре свежей печенкой оленя, мы полетели в другое стадо. Летали над тундрой и горами часа полтора, но так его и не нашли. Ушло куда-то в распадок - и все. Вертолет был завален оленьими тушами. Матовыми стали недавно еще блестящие глаза красивых животных. Я старался не поворачиваться к ним, глядел в окно на крутые петли тундровых речушек, на зеленые болотца и серые плешины ягелевой тундры. Глядел и думал о том, что увидел. А увидел я, что коряки живут в XX веке не хуже других. И жизнь наших северных народов ни капли не похожа на ту, что описал в своей страшной книге «Люди оленьего края» Фарли Моуэт (1963).