Если бы я был рыбаком...

Пришвартованный к деревянной пристани корабль слегка приподнимался и опускался на ленивой волне. Поскрипыва­ли измочаленные канаты, кряхтели старые автомобильные покрышки, разделявшие пристань и борт МРС - малого рыболовного сейнера. Под занозистым настилом пристани временами всплескивало, и тогда оттуда вырывались брызги.

- Валентин Иванович, возьмешь на лов корреспонден­та, - сказал капитан флота колхоза капитану МРС-1613 Мореву, когда тот подошел к борту.

- Можно, почему не взять, - медленно ответил Валентин Иванович, - место есть: матроса не хватает.

- Когда отойдете? - спросил капитан флота.

Морев посмотрел на серое небо над бухтой, поскреб на щеке седую щетину. На нем был надетый поверх тельняшки пиджак, на ногах высокие резиновые сапоги, на голове - кепка.

- Воды возьмем и пойдем.

Я перепрыгнул на ржавую палубу сейнера. Пахло разла­гающимися крабами. Представился.

- Илья, - обернулся капитан к белокурому парню лет тридцати, который стоял у него за спиной, - отведи человека в кубрик.

Илья положил мне на плечо тяжелую руку:

- Пойдем, пассажир.

- Разбуди Логинова и Сашку! - крикнул нам вслед Валентин Иванович. - Сам ложись, слышишь?!

В сходящемся углом к носу корабля кубрике восемь коек в два этажа. На пяти спали одетые рыбаки. Илья указал на пустую верхнюю койку: «Вот эту занимай». Он растолкал спящего внизу мужчину лет сорока, одетого в старый морской китель, и тот сел - длинный, жилистый, взъерошен­ный. Потом Илья тряс за плечо молодого парня в тельнике:

- Сашка, Сашка, вставай! Ступай борщ варить.

- Новый матрос? - спросил помощник механика Логинова.

- Корреспондент, - ответил за меня Илья.

- А... - протянул поммех и стал натягивать резиновые сапоги. Рыбаки так - привыкли к газетчикам, что каждый посторонний человек на судне был для них «корреспондент».

Сашка проснулся, посмотрел на нас и неожиданно резко двумя прыжками взлетел по трапу наверх. Я пошел за ним.

МРС - с этими тремя буквами я был знаком до сих пор лишь по песне Юлия Кима, в которой «волна до небес раскачала МРС». Малый рыболовный сейнер - небольшое судно водоизмещением всего 39 тонн. На нем стоит двига­тель в 80 лошадиных сил, что позволяет сейнеру развивать скорость семь-восемь узлов, большей ему и не надо. В длину, от носа до кормы, - 16 метров 20 сантиметров.

Малые рыболовные сейнеры отслужили свой век, их заменили другие суда: средний рыболовный траулер - рефрижератор - СРТР и большой БМРТ. Но для меня это не имело значения, я хотел узнать, что такое работа в океане, увидеть и понять обстановку, в которую попадают будущие океанологи, гидробиологи и люди других профессий, связан­ных с морем.

Свою деятельность, как и полагается новичку, я начал с мытья посуды. На камбузе весь этот и следующий день дежурил Саша Горлов. Он готовил, подавал к столу, мыл посуду, а я был у него «на подхвате». Но в моменты аврала, когда нужно сортировать рыбу, мы оставляли свои занятия и помогали остальным. Саша недавно на сейнере, он только что отслужил действительную на флоте и решил пойти в мореходное училище, чтобы стать старпомом, а потом и капитаном рыболовецкого флота. Но прежде чем послать его учиться за счет рыболовецкого колхоза, Сашу поставили матросом, для проверки. И парень старался. Носился по кораблю как метеор, не обижался на окрики, всем помогал. Делал он это от души. Саша был плечистым, веселым и привычным к тяжелой работе. Довольно скоро я понял, что мне за ним не угнаться. К середине дня я стал в перерывах между сортировкой рыбы валиться от усталости на койку и засыпать.

Сейчас рыбак дернет за веревку, распустит мотню трала, и рыба польется рекой

На сейнере не было никаких вахт. Все работали, пока ловилась рыба, а она ловилась в этот раз от темна до темна. Выдохся я, видимо, не только от физической работы и от свежего воздуха, в таких случаях устаешь от новых ярких впечатлений. Голове тоже требуется отдых.

Проснулся я от тошноты, снились какие-то кошмары. Судя по звуку, ставили трал. Ни лебедки, ни стрелы не было слышно, раздавалось лишь шуршание уходящего в воду ваера (Ваер - проволочный трос для буксировки трала) и звук вращающегося вальгогера (Валыогер - вращающийся валик, через который тянется ваер). За два дня я так привык к сейнеру, что мог, не открывая глаз, определить, какая идет операция: тянут ли толстые или тонкие ваера, выбирают ли трал, сортируют ли рыбу или трал ставят. Совсем не нужно было слышать удар колокола, чтобы знать - сейчас будет поворот на 90 градусов. Как же должны сжиться, свыкнуться со своим кораблем рыбаки, проводящие на нем половину своей жизни! Судно, надо полагать, стано­вится частью их существа, они чувствуют его дыхание, малейшие изменения, происходящие в курсе, в машине, в траловых механизмах на море.

Свесил голову, посмотрел вниз. Койки-полки пустые. По столу ездит взад-вперед ложка и звякает об алюминиевую кружку. В желудке подпрыгнула и плюхнулась обратно лягушка, замутило еще больше. Кряхтя слез с койки, натянул покрытые рыбьей чешуей сапоги и поднялся по крутому трапу. Из рубки высунулся старпом Толя Серебря­ков.

- Иди поешь, - крикнул он, держась одной рукой за штурвал, - борщ горячий.

С каким удовольствием я бы послал его сейчас ко всем чертям! Борщ не вызывал во мне положительных эмоций. Больше всего на свете я хотел сейчас оказаться на берегу, принять ванну и заснуть в чистой постели, все в указанной последовательности.

- Треска пошла, - подмигнул мне Толя, - будет дело! - Он один из команды носил форменную фуражку. Толя недавно окончил морское училище, и сквозь напускную невозмутимость старого морского волка нет-нет да и прогля­дывало мальчишество. Ему я обязан своим «морским образо­ванием». Надо отдать должное - у него было достаточно терпения.

- Спасибо, сейчас... - придерживаясь за стенку рубки, я прошел на бак, где сидела и курила вся команда. Они были в клеенчатых широченных штанах и таких же куртках, а на головах огромные круглые зюйдвестки, закрывающие сзади чуть ли не половину спины. Костюмы самых разных цве­тов - желтые, зеленые, оранжевые, красные, все это на фоне синей-синей воды. В другое время я тут же бросился бы в кубрик за фотоаппаратом с цветной пленкой, а сейчас я обошел палубную надстройку и открыл тяжелую дверь, что с другого борта.

Весело ловить, когда идет треска!

- Ты чего? - участливо спросил меня Саша Горлов, когда я вышел. Я честно сказал «чего я». Но никто не засмеялся. Илья бросил за борт папиросу, подошел и положил руку на плечо:

- Ты вот что, иди поешь хорошенько. Наверни борща как следует, и все пройдет. Это у тебя с голодухи, волна небольшая.

С отвращением посмотрев за борт, я увидел, что, может быть, она и небольшая, но, во всяком случае, поднимается выше палубы. Все время стояла отличная, редкая для этих мест погода: полный штиль и чистое небо. Небо осталось чистым, но штиль нельзя теперь назвать полным.

- Какая же это волна? - успокаивал меня Илья. - Мы в волну не ловим, это так... два балла.

- МРС - такая посудина, на каждой волне отыгрывает­ся, - сказал Саша, - привыкай.

Мне стало стыдно от такого внимания, и я заверил их с улыбкой (довольно жалкой, наверное), что теперь уже все в порядке. Попробовал «привыкать». Последовал их совету, съел полную тарелку борща, на что потребовались воистину героические усилия, и занялся делом, сел за дневник. Действительно, стало легче.

Сейчас большие рыболовные суда снабжены сложной аппаратурой. Для поисков косяка пользуются эхолотом и авиацией. Летчик-наблюдатель (сокращенно - летнаб) на­правляет сейнеры по радио в нужный квадрат, по его команде отдается буй и начинается замет трала.

На МРС ловили, по старинке, без эхолота. По интуиции. От этой самой интуиции капитана или тралмастера и зависел успех лова. У нашего капитана большой опыт - в таком деле он значит больше, чем эхолот. В пределах видимости все время ползают по океану несколько сейнеров. Одно судно «взяло» хорошо, к нему сейчас же подходят и другие. Радио не выключается, и капитаны переговаривают­ся: где и что поймали, куда кто идет, у какой пристани будут швартоваться. Это нужно, чтобы не прийти всем сразу к одному причалу, важно также знать, кто принимает рыбу и нет ли там «гостей», так называют представителей рыбвода, которые часто «придираются» и могут даже конфисковать улов, если рыба по размерам не дотянет до стандарта. В середине августа у побережья Тихого океана ловится камба­ла и палтус, треска, терпуг (вид морского окуня), минтай и бычки.

Прежде всего, за борт бросают буй, за ним тянется в воду ваер длиной в 1000 метров. Потом в воду уходит сеть - трал с грузилами и поплавками, а затем снова километр ваера. В то время пока в воду идут ваера, сейнер маневрирует, делает четыре поворота под прямым углом и приходит по квадрату к бую. При каждом повороте в колокол отбивают склянки. В тот момент, когда прямо через борт матрос подхватывает на палубу буй, позади сейнера образуется квадрат, где перед­няя, обращенная к кораблю сторона и две боковые состоят из 500 метров ваеров, а задняя сторона - крылья трала с мешком-мотней посередине, куда и собирается рыба.

Судно в это время идет в одном направлении, а траловая лебедка, или «сейнер» (отсюда и название судна),наматывает оба ваера на катушку. Чтобы ваера легко переходили через борт и не терлись о него, они проходят по вращающимся барабанам - роллам и вальгогерам. Выбрали ваера, начинают выбирать сам трал. Сначала идет сеть, ее поднимают подъемным краном - «стрелой» и сразу же укладывают для следующего запуска, а потом стрела поднимает и мотню трала, мешок с рыбой. Он напоминает гигантскую авоську, в которую положили несколько центнеров живой рыбы. Пока стрела не перенесет мотню на палубу, корабль накреняется на борт под ее тяжестью. Тут подбегает рыбак, находит скрепляющую веревку - «шворку» и дергает за нее. Авоська «распарывается», и рыба вываливается на палубу, разгоро­женную досками на отсеки - палубные сепарации.

Наступает самый красочный миг во всем лове. Сотни, иной раз тысячи белобрюхих палтусов и камбал, плоских, словно осиновый лист, с глазами на одной стороне; гладкая, разевающая свою зубастую пасть треска; головастые бычки с огромными колючими плавниками ярко-желтого цвета; морские окуни с красными жабрами и плавниками шевелятся, шлепают и сверкают на солнце.

Вся команда, за исключением стоящего у штурвала, берется за багры. Начинается сортировка. Поддетые на крючок багра камбала и палтус летят в трюм; минтай, треска и бычки отбрасываются в передние сепарации палубы, которые к возвращению в порт заполняются доверху. Кто-то встает в сепарацию с треской и, стоя по колено в рыбе, надрезает большим ножом горло треске. Иначе она может испортиться. А кто-то уже снова выбрасывает за борт буй. Пока сейнер маневрирует, создавая в море очередной квад­рат, сортировка заканчивается. Вот тут бывает минут десять передышки. Рыбаки перекуривают, и все начинается сначала.

Кроме рыбы трал всегда вытаскивает со дна морского какую-нибудь чертовщину. Вот среди рыбы извивается сереб­ряная змея. Но это, оказывается, не змея и не угорь, а длинная, с острым носом и блестящей чешуей рыба-игла. А вот омерзительного вида, с жидким, как у медузы, телом морская собака, одной своей внешностью оскорбляющая благородный собачий род. Если палтус и камбала переверну­лись за миллион лет на один бок и глаза у них перешли на верхнюю сторону головы, то собака-рыба сумела это сделать лишь наполовину: голова и передняя часть тела, как у камбалы, а задняя - вертикальная, как у бычков. Впечатле­ние какой-то патологии. Всегда попадается несколько гольцов и наваг. Они идут на уху для рыбаков. Бывает еще маленькая, с удлиненным телом рыбка-паллазина, или игло­видная лисичка. Саня назвал ее почему-то «ласточкой», а Илья - «флюгером». Эту рыбку сушат и подвешивают за верхний плавник на ниточке. И тогда она поворачивается своей острой мордочкой к ветру.

Тут и несколько видов крабов. Большой камчатский краб, из которого изготавляют знаменитые консервы, попадается нечасто, по одному, по два в трал. Таких ловят на западном берегу Камчатки, в Охотском море. Панцирь этого краба больше головы человека, а вместе с клешнями в диаметре краб больше метра. Основное «мясо» у него в клешнях, и так много, что больше одной клешни не съешь. Другие крабы бестолковые, хоть и большими бывают, но худые, с тонкими клешнями и лапками, как у пауков. А есть еще «королев­ский» краб, тот - красавец. По всему панцирю у него большие острые иглы, сам массивный, плотный, важный.

Попадается множество морских звезд, голотурий, морских роз и морских ежей. Морские розы - красные с белым и будто сделаны из фарфора, очень хрупки и ломаются. Морские ежи круглые и плоские, величиной с рыбацкий кулак. Все в колючках. Илья их ест. Ударит по ежу каблуком и под одобрительные возгласы раскроет и выпьет оранжевые внутренности. Я не удержался и тоже попробовал. Вроде устриц.

Случаются сюрпризы и менее приятные: вытаскивают тралом мину или торпеду. Однажды поймали авиабомбу. На борт их, конечно, не поднимают, сразу рубят ваера. Был недавно случай: в первом же трале на глубине сто метров зацепили мину, и она взорвалась. МРС подпрыгнул так, что машина слетела с подставок. Мы поймали только железную бочку, всю в развороченных дырах.

Зачем же ты, осьминог, полез в сеть?!

Попался огромный осьминог. Сантиметров сто шестьде­сят-сто семьдесят длиной. Вытащили его из воды, плюхнул­ся на палубу и прилип к ней. Распластался и медленно пополз к борту. Не отдерешь сразу. Вчетвером еле-еле оторвали от палубы и засунули по настоянию Ильи в бочку с морской водой. Сверху осьминог красно-бурый, а снизу белый. На щупальцах с нижней стороны круглые белые присоски. Как пуговицы. Ближе к голове - большие, словно от дамского пальто, а к концу - как на мужской сорочке.

Когда отдирали осьминога от палубы, кто-то хотел под­деть его багром, но Илья вдруг взмолился: «Что вы делаете! Не надо, не надо ребята! Ему же больно! Не мучайте! Посмотрите, он как человек!» И правда. Огромная голова осьминога была очень похожа на человеческую. Лоб, темя, затылок, надбровные дуги и большие глаза... Только под глазами вместо носа месиво из щупалец.

Выразительные глаза его были открыты, и в них можно было прочесть крайнее негодование и гнев. Как будто они говорили: «Ох, подлецы, попались бы вы мне на дне морском, я бы вам показал...» Совершенно осмысленный взгляд, от которого делается не по себе. Недаром осьминогов называют «приматами моря», у этих животных очень высокоорганизо­ванный мозг, а зрение не уступает человеческому. Доказано, что осьминог различает цвета. Глаза осьминога, как и у нас, стереоскопичны и подвижны. В глазу у них такая же линза, такие же зрачки и сетчатка, сложная нервная система соединяет их с не менее сложной зрительной долей мозга.

Итак, поев борща, я уселся на капитанском мостике. Слева океан сливался в дымке с горизонтом, а справа из воды вставали белые верхушки заснеженных вулканов. Вокруг плавали и летали небольшими стайками чистики- кайры, топорики, ипатки. В полете они напоминают утку, лишившуюся головы, такие короткие у них шеи. Прямо из туловища торчит массивный красный клюв топориком. Чи­стики не боялись сейнера и не улетали, а уплывали от него. Только когда наши курсы совпадали и мы начинали их догонять, птицы, хлопая по воде крыльями и роняя в воду брызги, отлетали в сторону. С криком кружились чайки, подбирая выброшенную за борт мелкую рыбу. Однажды появился орлан. Огромная хищная птица долго парила над сейнером, выглядывая себе добычу покрупнее.

Вдруг метрах в десяти от борта появилась из воды громадная, обрубленная спереди морда. Маленькие глазки располагались где-то позади, где полагалась бы быть ушам. Морда кашалота выглянула на миг и ушла под воду, а за ней показалась темная спина. Она все шла, шла, и казалось, этой спине не будет конца. Кит явно был намного больше нашего корабля. Наконец я увидел гигантский хвостовой плавник. Он шлепнул по воде, и от этого по морю пошли волны. Хорошо, что кашалоту не пришло в голову шутки ради хлопнуть своим хвостом по борту сейнера или поиграть нашим кораблем, как мячиком, подбрасывая его носом. Кит скрылся в воде и следующий раз вынырнул уже на значи­тельном расстоянии. Я взглянул на рыбаков. Они как ни в чем не бывало сортировали рыбу. Некоторые из рыбаков даже головы не подняли: экая невидаль - кит! Треска пошла! Хотя кашалоты встречаются здесь нечасто. Будем считать, что мне повезло.

Вчера капитан сказал: «Когда ловится треска, весело ловить!» А тут стрела подняла на палубу сразу полторы тонны трески. Такого я еще не видел. Схватил багор и начал помогать. Все повеселели, работали с шуточками и прибауточками. Треска не только заработок, хороший улов - рыбацкая гордость. Когда стемнеет и мы направимся в порт, капитан скажет кому-то по радио: «Восемь тонн трески взял». И все будут довольны. Весело ловить треску!

К причалу мы пришли в три часа ночи. Ребята, как кончился лов, уснули. В кубрике за столом сидел один только Илья.

- Послушай, Илья, - сказал я, - вам полагается форма?

- А как же? Всем полагается. Я тралмастер - погон с вензелем и три полосы, - не без гордости заявил он.

- У тебя есть форма?

- Не-а...

- Почему?

- А мы не носим. Мы простые люди, колхозные рыбаки.

Я поднялся в рубку. За штурвалом стоял капитан.

Посмотрел я, как рыщет по воде луч прожектора, установ­ленного при входе в бухту, послушал переговаривающихся по радио капитанов.

Впереди светились уже огни города. Огни тянулись длинной цепочкой - горели фонари на набережной. Такими же полосами уходили от берега вглубь города улицы.

Мы подошли ко второму причалу. Проснулись ребята, началась сдача рыбы.

...Пришла пора прощаться. Все собрались на баке. Нача­ли записывать адреса, я обещал прислать фотографии, они обещали зайти в Москве в гости, когда поедут отдыхать на юг... В общем, мы говорили те самые слова, которые всегда произносятся в подобных случаях. Когда сейнер отвалил, я долго сидел на причале и смотрел ему вслед. Автобусы еще не ходили, и я никуда не спешил. Я даже не знал, куда мне ехать в таком виде, в рыбьей чешуе с ног до головы. Будто русалка. Сидел, смотрел на уменьшающийся в размерах корабль и думал о том, что, если бы жизнь сложилась иначе и пришлось бы мне быть рыбаком, я бы был счастливым человеком.