Среди фрегатов и олушей

Словно редкостные цветы орхидеи сверкали среди голых ветвей бульнезии красные горловые мешки самцов фрегатов. Почти каждое из низкорослых деревьев с белой корой, широким кругом опоясывавших крутые склоны вулкана в бухте Дарвина на острове Тауэр, щеголяло этим диковинным украшением. В ветвях деревьев, помимо фрегатов, гнездилось несчетное множество неугомонных красноногих олушей, без конца ссорившихся из-за строительного материала для гнезд. Одни прилетали с веточками в клюве, другие улетали на рыбную ловлю. Горячее солнце, повисшее в синеве неба, освещало эту снующую пестроту, а в бездонной выси величественно парило несколько фрегатов. Казалось, они столь же далеки от земли, как и пухлые редкие облака, застывшие недвижно в вышине. Я сидел в окружении птиц на юго-восточном склоне погрузившегося в воду кратера. Подо мной скала высотой не менее 30 метров крутой стеной обрывалась в море. В многочисленных нишах и на выступах скалы сидели пестрые ласточкохвостые чайки. Фаэтоны то и дело покидали насиженное место на камнях и стремительно мчались по прямой через бухту. Далеко внизу, там, где волны плескались вокруг огромных утесов, лениво разлеглись морские львы.

На почтительном расстоянии от скалистого берега стояла на якоре "Ксарифа". Уподобясь изящной игрушке, она грациозно покачивалась на изумрудно-зеленой воде. На олушей она действовала словно магнит. Они сидели на ее реях и перилах, мешая нашим людям грузить в шлюпку плавательные принадлежности.

С моего места я мог видеть всю бухту. Она имела форму почти правильного круга диаметром около полутора километров. На юге она узким проливом соединялась с морем. Со всех сторон бухту окружали крутые стенки кратера, однако в ее средней части стена была разбита на множество террас. Лишь небольшой участок песка у кромки воды был пригоден для высадки. Как ни странно, эту обширную красивую бухту открыли только в 1923 году, и Уильям Биб назвал ее в честь Дарвина.

В шумливом птичьем сборище мое внимание привлекли прежде других фрегаты. Совсем рядом со мной на ветвях бульнезии сидели бок о бок два крупных экземпляра, два самца, усердно раздувавших красные зобы. Зобы напоминали детские воздушные шары, и их резкий красный цвет казался еще ярче на фоне темного, почти черного оперения, с зеленым отливом на спине и в хвосте. Большие крылья скрещивались над хвостом, как у сидящей ласточки. Только лапы, которыми птицы цепко держались за ветки деревьев, казались непропорционально маленькими.

Самцы сидели неподвижно под горячими лучами солнца. Ни один как будто не замечал другого, и все же чувствовалось, что каждый в своем желании быть красивым старается перещеголять соседа, ибо все, что они ни делали, предназначалось прежде всего для представительниц слабого пола. Самцам, однако, пришлось долго ждать, пока поблизости не показалась самка с белой грудкой. Поведение самцов мгновенно изменилось. Оба они, расправив крылья, быстро и мелко затрясли ими и довольно неприятными голосами завели трескучую песню. " Кью-кью-кью-кью-ю-ю-ху-ху-ху-ху-трр-трр-трр-трр ", - доносилось с деревьев. При этом самцы оживленно крутили головой из стороны в сторону. Но на самку пение, по-видимому, не произвело впечатления. Она облетела вокруг дерева и спокойно полетела дальше. Самцы не спеша сложили крылья, слегка потоптались словно от смущения на месте и вновь невозмутимо выставили напоказ свои горловые мешки. Меня удивила терпимость, проявленная соперниками: ни один не пытался прогнать соседа.

Наконец перед самцом, который был ближе, уселась самка. В клюве она держала веточку - свадебный подарок. Самец разволновался, затрясся, запел, а она терпеливо сидела перед ним, прижимаясь грудью к его красному горловому мешку. Когда же самец наконец решился принять дар, самка тотчас же полетела опять за строительным материалом. Самец остался на страже гнезда.

Около бульнезии, на ветвях которой сидели птицы, лежал сломанный куст. Там другой фрегат свил себе немудреное гнездо и прилежно сидел на яйцах. Его зоб опал - теперь это уже был округлый красно-коричневый мешочек,- от всей его мужской красы осталось только шелковистое оперение на спине, да и оно выглядело достаточно потертым. Он был, конечно, связан прочными семейными узами. Я подошел и осторожно отодвинул его ногой в сторону. Он и в самом деле сидел на красивом белом яйце величиной с гусиное. Фрегат, возмущенный моим поведением, несколько раз сильно клюнул меня. Я оставил его в покое и вернулся к камню над обрывом.

Высоко над бухтой кружило множество фрегатов. Крылья их в размахе достигали двух метров. То раскрывая, то смыкая длинный, глубоко расклиненный хвост, фрегат уверенно маневрировал среди воздушных течений. В искусстве летать эта птица, бесспорно, не имеет себе равных. На перья и мышцы, составляющие летательный аппарат фрегата, приходится 45 процентов общего веса его тела. Не удивительно, что он может летать часами. И все же фрегаты никогда не удаляются надолго от своих гнездовий. Большой фрегат (Fregata minor), широко представленный на Галапагосских островах, настолько привязан к родным местам, что здесь даже образовалась особая его раса. Кроме него, на Галапагосах живет очень похожий с виду, но более редкий и селящийся в одиночку великолепный фрегат (Fregata magnificens).

Отношения между фрегатами и олушами были напряженные. Стоило олуше нырнуть в воду, как над этим местом немедленно собирались фрегаты. Если олуша выныривала с рыбой, она старалась ее немедленно проглотить и улететь. Сначала меня удивляла ее поспешность, но потом я заметил, что фрегаты, завидев олушу с добычей, камнем кидаются на нее. Паря чуть ли не над самой головой олуши, они бьют ее клювом по спине и голове. Олуша, в большинстве случаев еще не успевшая набрать скорость, беспомощно мечется по сторонам и в конце концов роняет рыбу. Фрегатам только того и надо! Оставив в покое олушу, они подхватывают добычу. Создавалось впечатление, что фрегаты только разбоем и промышляют: редко когда я видел их, занятых ловлей рыбы. Удача, по-видимому, не сопутствует им. Пролетая над водой, фрегаты окунают в нее клюв и оттого в состоянии схватить лишь то, что плавает у самой поверхности. Зато летающие рыбы, поднимавшиеся в воздух при приближении нашей лодки, легко становились добычей фрегатов.

Красноногой олуше приходилось проявлять величайшую изворотливость, чтобы без потерь донести веточку в клюве до гнезда. Чаще всего ее по дороге обворовывали. Супружеская чета олушей ни на минуту не могла оставить гнездо без присмотра: фрегаты растаскивали его в один миг.

Мои симпатии целиком принадлежали бедным олушам. Они были представлены двумя видами¹. У зеленоногих маскированных олушей белое туловище, черные крылья, голубоватая головка и светло-красный клюв. Они высиживают яйца прямо на земле - нельзя же назвать гнездом незначительное углубление в почве. Встречавшиеся так же часто красноногие олуши кладут яйца в примитивные гнезда, свитые из веточек на деревьях и кустах. У них красивый голубоватый клюв и розовая со свет- ло-серым головка, а оперение часто белое, как у маскированных олушей. Наряду с белыми олушами, однако, встречались взрослые особи - они уже высиживали яйца - с каштановым, как у молодых птиц, оперением. Благодаря различным способам гнездования, оба вида мирно уживаются на одном острове.

¹ (Э. Курио недавно обнаружил, что на Галапагосах гнездится и третий вид - олуша синеногая)

Во многих гнездах сидели юные олуши - белые комочки пуха с голой темной передней частью головы и черным клювом. В этот период жизни маскированные и красноногие олуши выглядят одинаково, но поведение их разительно несхоже, что было подмечено уже Уильямом Бибом. Птенец красноногой олуши, посаженный на ладонь, тут же пытается взобраться на руку и дальше на плечо, цепляясь клювом и подталкивая туловище крылышками и ногами. Напротив, юные маскированные олуши только испуганно сжимаются в комочек, иные стараются зарыться глубже в ладонь. Различие между птицами, гнездящимися на земле и на деревьях, проступает здесь особенно отчетливо.

Приближалось время обеда, и я решил уйти. Медленно пошел я по краю кратера, сопровождаемый угрожающими криками встревоженных олушей и молодых фрегатов. Пара голубков семенила впереди, с любопытством оглядываясь на меня. И лишь когда я совсем приблизился, они отлетели на несколько метров вперед и вновь остановились, поджидая меня. Дважды мне пришлось пересекать глубокие щели. В обеих расселинах валялись птичьи кости, выбеленные временем. То были остатки фрегатов и олушей, по несчастью попавших в эту западню, откуда они не смогли выбраться. Там, где в результате обвала стенки кратера образовались террасы, я по крупной осыпи спустился к месту нашей высадки на берег.

Здесь на больших утесах я увидел множество ласточкохвостых чаек. Одни птицы, таких было большинство, оглушительно крича, носились в воздухе, пикировали на меня сверху и явно преднамеренно гадили. Другие продолжали сидеть на яйцах. Они подпускали меня к себе, но встречали взволнованными криками. Каждый раз один из супругов пытался очень нехитрым способом отвлечь мое внимание от гнезда. Оставив своего партнера сидеть на яйцах, он с криком усаживался на соседнюю скалу. Если я все же приближался к гнезду, принималась вопить птица, которая его охраняла. Одна при этом так разволновалась, что отрыгнула проглоченную недавно каракатицу.

Действия ласточкохвостых чаек, пытавшихся переключить мое внимание с подруги на себя, напомнили мне аналогичное поведение цесарки, которое я имел возможность систематически наблюдать на биологической станции Вильхельминенберг около Вены. В тот момент, когда самка спускала яйцо в какое- либо укрытие, самец неизменно летел на высокую метеобудку и, сидя там, в течение минуты самоотверженно горланил, стремясь отвлечь меня от гнезда.

Ласточкохвостая чайка - это еще один эндемичный вид Галапагосов. Правда, в поисках рыбы она, случается, залетает на побережье Южной Америки, но никогда не вьет там гнезд. Темно-серая голова чайки резко контрастирует со светлым туловищем. Темные глаза окружены ослепительно-красным ободком, лапы ярко-красные. Чайка гнездится на всем архипелаге. Я находил ее гнездовья на островах Ла-Плаза и на западном побережье Альбемарля.

Ласточкохвостая чайка кладет свои яйца, имеющие защитную окраску в крапинку, прямо на скалу, между несколькими камушками, символически обозначающими границы ее гнезда. Здесь, на Тауэре, яйца вызывали явный интерес пересмешников, которые, не скрывая своих намерений, разгуливали между гнездами. Чайки не благоволили к этим любопытствующим посетителям и ополчались на них, как только те появлялись. Я не видел, чтобы пересмешники грабили гнезда, но Уильям Биб описал такие случаи. Естественно, что эти два вида птиц не переставали враждовать между собой. Длинный, слегка изогнутый клюв пересмешника словно самой природой предназначен для того, чтобы вскрывать яйца и извлекать их содержимое.

Близ нашей стоянки в мелких, оставленных приливом лужах, ловили не спеша рыбу однотонно окрашенные в темный цвет птицы. Эти темные чайки - Larus fuliginosus - тоже туземные обитатели Галапагосского архипелага. Их гнездовья пока не обнаружены.

На отливной, еще влажной песчаной полосе возилось несчетное количество крабов. Они усердно заталкивали клешнями себе в рот песок, пропитанный морской водой, содержащей питательные вещества. Вторая и третья ногочелюсти процеживали сквозь покрывавшие их ложкообразные волоски смесь песка с водой, отделяя оттуда легкие органические частицы. Тяжелые несъедобные части оседали и собирались у основания рта в постепенно увеличивавшуюся в объеме каплю. В конце концов неторопливым движением клешни краб смахивал ее. Поэтому за спиной краба по мере его продвижения вперед вырастали ряды шариков, располагавшихся звездой вокруг проделанного им хода в песке. Спустя час после начала отлива весь берег был покрыт небольшими круглыми комками. Насытившись, крабы завели брачные игры, которые впервые подробно описал Дарвин как пример эффективности естественного отбора. Самцы принялись покачивать своими огромными клешнями, составляющими чуть ли не половину веса их тела. Дарвин полагал, что этими движениями они привлекают самок. Впоследствии возобладало мнение, будто крабы таким образом заявляют о своих правах на территорию. Альтефогт сумел, однако, доказать, что прав был Дарвин.

Я поймал нескольких крабов. Коллега из Сенкенбергского музея описал их потом как новый подвид.

После обеда я решил с товарищами осмотреть остров. Мы шли на лодке. Молот-рыбы длиной от трех до пяти метров эскортировали нас, пока мы не пристали к берегу. Они вели себя крайне назойливо. Один из моих спутников, нырявший до обеда с доктором Хассом, рассказал, что они и их не оставляли в покое,- пришлось пустить в ход палки. Сильно досаждала пловцам меч-рыба. В этих широтах она привыкла к крупной добыче, например к морским львам, и не прочь была полакомиться человеком.

На этот раз мы, не задерживаясь на побережье, отправились в глубь острова. Скудная растительность не мешала продвигаться вперед. Лишь какая-то травка цвета вялой зелени надоедливо липла к одежде. Кроме того, было довольно жарко, ибо скудные кусты кротона и опунции почти не давали тени. Только изредка попадавшийся цветущий куст кордии радовал глаз. В течение примерно получаса мы поднимались по пологому склону. Под ногами у нас была неровная поверхность лавы. Вдруг кусты расступились, и нашему взору предстало круглое синее озеро на дне кратера, обрамленное неяркой зеленью. Кратер, на краю которого мы стояли, имел в диаметре около километра, его стенки почти вертикально уходили вниз на глубину 30-40 метров. Словно пылающие факелы, возвышались у края обрыва цветущие кусты кордии. Одни, прямо передо мной, как бы указывал путь к озеру. Крупные колокольчики кордии, желтые как лимоны, сверкали в пышной зеленой листве.

Большие синие пчелы с прилежным жужжанием перелетали с цветка на цветок; целая стая черных вьюрков гонялась за насекомыми, собиравшими пыльцу с растений. А посреди всего этого великолепия, утопавшего в солнечном свете, боязливо сжавшись, сидел в своем бесхитростном гнезде маленький комочек белого пуха. Непропорционально большой клюв казался слишком тяжелым для малыша. Птенец фрегата сидел неподвижно, угрожающе направив на меня клюв, но взгляд его темных глаз был полон страха. Я медленно протянул руку. Птенец выставил клюв еще дальше вперед и щелкнул им, так что половинки громко стукнулись одна о другую. Он неоднократно повторял это движение, при котором всякий раз становилась видна его голубая глотка, и я от неожиданности вздрагивал. Проблеск яркого тона подчеркивал угрожающее движение, придавал ему большую действенность. Подобная броская окраска глотки встречается у многих пресмыкающихся, которые также наступают на врага с открытой пастью. Следовательно, это "приспособление" было приобретено многими видами животных независимо друг от друга.

Спуск к озеру оказался легче, чем я предполагал. Уже через пять минут мы стояли под темно-зеленой листвой высоких мангровых, росших на его берегу. В воде, к сожалению соленой и очень теплой, сновали ракушковые, водяные жуки, маленькие водяные клопы. Я взял несколько проб из озера и впоследствии обнаружил в них кое-что новое. Обилие пищи привлекло сюда многочисленных уток, которые усердно копались в иле. В мангровых гнездились красноногие олуши. На обратном пути мы увидели удивительное зрелище: 11 взрослых фрегатов сидели посередине склона в очень занятной позе. Слегка откинувшись назад на расправленные крылья, они подставили опускавшемуся солнцу живот и внутреннюю часть крыльев.

Было жаль так скоро расставаться с прелестным маленьким озером. В утешение я сказал себе, что еще вернусь сюда, хотя не очень верил в такую возможность.

Три с половиной года спустя я вновь стоял на берегу озера в кратере. К счастью, оно не изменилось.