Глава 8. Человек с Луны [1987 Сенкевич Ю.А, Шумилов А.В.

Каарам-тамо - "Человек с Луны" - называли его папуасы. "До меня никто положительно не был в этом месте Новой Гвинеи, и папуасы воображали себя единственными жителями земного шара", - писал Николай Николаевич Миклухо-Маклай.

Для них он действительно был инопланетянином. А они для него?

Ученые спорили: кто они, папуасы, - люди или животные? Он не сомневался - люди! Но их разделяли даже не века - тысячелетия...

Много написано о проблеме контакта космических цивилизаций. Вспомните "Аэлиту" Алексея Николаевича Толстого, вспомните произведения Уэллса, Ефремова, Брэдбери, Лема, братьев Стругацких... В этих увлекательных книгах контакт цивилизаций - фантастика.

В дневниках Миклухо-Маклая - действительность!

Странно, с этой точки зрения - как хронику контакта - никто не пробовал читать дневники путешественника. Многие авторы как-то упрощают взаимоотношения Миклухо-Маклая с туземцами. Создается впечатление, что стоило только протянуть руку и сказать: "Я - друг", как все трудности оставались позади. Эдакая пастораль...

На самом деле начало контакта было отнюдь не легким.

Из дневников Миклухо-Маклая: "Они размахивали копьями, которые держали в руках. Один из них был даже так нахален, что копьем при какой-то фразе, которую я, разумеется, не понял, вдруг размахнулся и еле-еле не попал мне в глаза или в нос. Движение было замечательно быстро, и, конечно, не я был причиной того, что не был ранен, - я не успел двинуться с места, где стоял, - а ловкость и верность руки туземца, успевшего остановить конец своего копья в нескольких сантиметрах от моего лица... Не раз потешались они, пуская стрелы так, что последние очень близко пролетали около моего лица и груди... и даже подчас без церемоний совали острие копий мне в рот или разжимали им зубы...>

Двенадцать лет провел Миклухо-Маклай в путешествиях: "Кронштадт - Острова Зеленого Мыса - Рио-де-Жанейро - Вальпараисо - остров Пасхи - Самоа - Новая Гвинея (Берег Маклая) - острова Тернате, Тидоре, Целебес, Люсон - Гонконг - Сингапур - остров Ява - Новая Гвинея (берег Папуа-Ковиай) - Сингапур - тропические леса полуострова Малакка - Бангкок - вновь тропические леса полуострова Малакка - Сингапур - Ява - Каролинские острова - острова Адмиралтейства - Новая Гвинея (Берег Маклая) - Сингапур - Ява - Сидней - Новая Каледония - Новые Гебриды - Санта-Крус - острова Адмиралтейства - Соломоновы острова - Луизиада - южный берег Новой Гвинеи - острова Торресова пролива - восточное побережье Австралии: Сомерсет, Куктаун, Таунсвилл, Брисбен - внутренние части Австралии - Сидней - южный берег Новой Гвинеи - Сидней - Сингапур - Суэцкий канал - Генуя - Кронштадт. Пожалуй, никто из наших соотечественников не повидал столько земель. Двенадцать долгих лет...

Он стал забывать русский язык, стал, по его словам, "белым папуасом". Унижаясь и стыдясь, он с трудом добывал деньги на продолжение своих путешествий. Был тяжко болен - лихорадка, ревматизм, острая невралгия, анемия, общее истощение организма. При росте 167 сантиметров он весил около 44 килограммов...

Во имя чего все это? Тоскливое одиночество, физические страдания, вновь и вновь беспредельный риск контакта...

Не декларативная христианская "любовь к ближнему" была его движущей силой. В бога он вовсе не верил, верил в науку. Вся жизнь его - бескорыстное, самозабвенное служение науке.

Родился Николай Николаевич Миклухо-Маклай в селе Рождественском близ города Боровичи Новгородской губернии 5(17) июля 1846 года. Отец его, Николай Ильич Миклуха, был инженером путей сообщения, к концу жизни дослужился до должности коменданта Николаевского вокзала в Петербурге.

Не совсем понятно, как и почему появилась вторая часть фамилии - "Маклай". Встречающиеся в литературе рассуждения о каких-то шотландских предках, кажется, совершенно беспочвенны. Отец его был родом из небогатой казачьей семьи, мать, урожденная Беккер, по семейным хроникам, "немецко-польского происхождения". Может быть, права внучатая племянница великого путешественника, утверждавшая, что фамилию "Маклай" носил один из предков в разветвленном роде Миклуха. Ясно одно, именно Николай Николаевич уже после смерти отца сделал свою фамилию двойной. Впервые приставка "Маклай" появляется в его письмах из-за границы с 1866 года, причем впоследствии нередко как поместный титул "де Маклай", "фон Маклай".

Поместий у семьи не было, жили на заработок отца. В 1857 году Николай Ильич умер, оставив жену с пятью детьми. Старшему, Сергею, - двенадцать лет, Николаю - одиннадцать, Ольге - восемь, Владимиру - четыре, Михаилу - полтора года.

Мать Екатерина Семеновна была женщиной редких душевных качеств. Ее отец, выйдя в чине подполковника в отставку, служил врачом в московской больнице для чернорабочих и дружил с Федором Петровичем Гаазом - знаменитым доктором Гаазом.

Судя по всему, нравственные устои в семье в немалой степени сложились под влиянием чудаковатого доктора.

Младший сын Михаил годы спустя вспоминал: "Мать в юности знала некоторых членов кружка Герцена, в 40-х гг. в Москве, по ее рассказам, кажется, Кетчер (если память мне не изменяет) приносил ей книги тайком от родителей. Она знала д-ра Гааза, этого гуманного деятеля, облегчавшего участь ссылаемым в Сибирь, она потом рассказывала о его оригинальном костюме и его деятельности".

О докторе Гаазе написано немало: врач московской пересыльной тюрьмы, бескорыстный лекарь бедноты, бесстрашный защитник униженных и бесправных.

"У Гааза - нет отказа", - сложилась в то время поговорка.

После его смерти почитатели опубликовали своеобразное духовное завещание доктора - обращение к русским женщинам.

"Торопитесь делать добро!" - было его девизом.

Личное общение с доктором Гаазом не могло не наложить глубокий отпечаток на всю жизнь Екатерины Семеновны. Наверное, эти слова не раз слышали и дети: "Побеждайте зло добром... Торопитесь делать добро!"

Брат Михаил писал позднее, что Николай Николаевич впитал "с молоком матери... идеи справедливости и гуманности... идеи шестидесятых годов". "Гимназии Н. Н. не удалось кончить вследствие его влияния на товарищей и любви заводить с учителями разговоры на политические темы", - вспоминал Михаил Николаевич.

В 1863 году будущий великий путешественник поступил вольнослушателем на физико-математический факультет Петербургского университета, но уже полгода спустя был и оттуда исключен "без права поступления в другие русские университеты".

С большим трудом удалось добиться разрешения на выезд за границу, чтобы продолжить образование. Он уже знал, чего хочет; в записной книжке за 1863 год список прочитанных книг: К. Фогт. "Естественная теория мироздания", И. М. Сеченов. "Рефлексы головного мозга", А. Н. Бекетов. "Обновление и превращение в мире растений"...

Два семестра Николай Николаевич слушал лекции на философском факультете в Гейдельбергском университете. Потом перебрался в Лейпциг и, наконец, в Йену, где поступил на медицинский факультет.

Жилось все эти годы трудно. В июне 1864 года он пишет Екатерине Семеновне: "За май месяц... всего на квартиру и на мое содержание я издержал 12 р. На платье я ничего не издержал, благо что вы... снабдили меня изрядным количеством черных ниток..." В сентябре: "С тех пор как я за границею, я решительно ничего не покупал, не делал относительно моего гардероба... Мой черный сюртук почти совсем разлезается; оказывается, что, зашивая какую-нибудь дыру, нитка крепче сукна, и зашивать - это увеличивать дыру". Даже письма домой он зачастую вынужден посылать без марок: "Не франкирую, потому что более недели у меня нет ни гроша".

Мать далеко не всегда могла помочь деньгами, и Николай Николаевич подрабатывал граверными работами, благо хорошо рисовал.

Однако, несмотря на постоянную нужду, узнав о гражданской казни Н. Г. Чернышевского, о высылке его в Сибирь, Николай Николаевич решается послать ссыльному хотя бы немного заработанных денег. Мать в письме умоляет: "Деньги для Чернышевского можешь выслать, когда хочешь, да все же нужно быть осмотрительным по возможности".

Из письма Николая Николаевича к матери - Екатерине Семеновне {17.02.1873): 'Только... благодаря моей нервной еластичной и крепкой натуре, которую Вы понимаете, потому что сами ее имеете, я перенес все хорошо, здоров и готов на все, что потребуется для новых путешествий и исследований'

Все эти годы, да и всю последующую жизнь, Миклухо-Маклай, по его собственным словам, "работал как вол". От постоянной работы с микроскопом глаза настолько переутомлялись, что он был вынужден иногда за деньги приглашать людей, которые читали ему вслух. Он даже пролежал два месяца в йенской клинике, получив в результате переутомления легкий паралич левой стороны лица.

В Йене Николай Николаевич слушал лекции известного биолога Эрнста Геккеля, и в 1866-1867 годах вместе с ним отправился на Канарские острова, где занимался анатомией губок, изучал мозг хрящевых рыб. Затем Миклухо-Маклай работал в зоологических музеях Дании, Норвегии, Швеции, Франции. А после окончания университета уехал на Сицилию, в Мессину.

В марте 1869 года Николай Николаевич впервые отправляется в самостоятельное путешествие.

"Красное море совсем почти не исследовано с зоологической стороны, и притом по своему положению оно принадлежит к самым интересным касательно фауны. Я положительно знаю, что ни один из зоологов не отправится сюда, и поэтому я решился сделать что могу для исследования некоторых меня особенно интересующих сторон фауны".

Мать сумела выслать ему только около трехсот рублей - явно недостаточно. Но это совсем не смущает Николая Николаевича. Уже заканчивая свое путешествие, он писал сестре: "Я знал, что денег моих не хватит мне. Здесь, как и везде, есть добрые люди, которые готовы и за честь считают помочь ученому... И действительно, не имея более ни гроша, я занял у одного французского негоцианта... 200 франков, чтобы добраться до Суэца. Там я имею в запасе другого знакомого, который поможет мне доехать до Александрии; там же живет русский агент... некий Пашков, который обещал меня даром доставить в Константинополь, а оттуда шаг - и я в Одессе".

Всю жизнь он будет нуждаться, всю жизнь будет вновь и вновь искать денег на продолжение исследований. Но убежденность в правильности избранного им пути никогда не покинет его.

"Я иду - не скажу по известной дороге (дорога - это случайность), но по известному направлению, и иду на все, готов на все. Это не юношеское увлечение идеею, а глубокое сознание силы, которая во мне растет..."

В 1859 году Чарлз Дарвин опубликовал "Происхождение видов путем естественного отбора". Нет, не бог создал окружающий нас мир: растения, животных, человека. Если есть бог, то имя его - естественный отбор, утверждал Дарвин. Можно проследить, как развивались отдельные виды растений и животных, и наблюдать, как изменяются они сейчас в зависимости от внешних условий.

Вначале Миклухо-Маклай изучал простейших животных - губок - в Атлантике, в Средиземном и Красном морях. Возвратившись после пятилетнего отсутствия в Россию, он изучил богатую коллекцию северных губок. Его интересовали вопросы изменчивости. Порой казалось, что две губки из разных мест относятся к совершенно различным видам, но потом, при изучении промежуточных форм, становилось ясно, что это один и тот же вид, изменяющийся (изменившийся) под влиянием меняющихся условий внешней среды.

Может быть, и образование человеческих рас тоже связано с различными условиями обитания?

В то время антропология - наука о происхождении и эволюции человека - только еще зарождалась. Вопрос о единстве человеческого рода был одним из самых главных.

Моногенисты считали, что все человеческие расы произошли от общих предков. Полигенисты пытались доказать, что от разных. Белая, черная, желтая расы - это самостоятельные виды, утверждали они. Такие же разные, как, скажем, ворон, орел и сова. Даже некоторые дарвинисты, и в их числе учитель Миклухо-Маклая Эрнст Геккель, считали, что культурно отсталые народы лишь некое "промежуточное звено" между европейцами и их далекими предками-обезьянами.

Особенную остроту этому спору придавала, с одной стороны, все еще процветавшая работорговля, а с другой - колониальная экспансия европейских держав в Африке, в Юго-Восточной Азии, в Океании.

Миклухо-Маклай был убежден, что решить этот спор невозможно за письменным столом, "без собственного внимательного наблюдения... отличных от нас рас". Впрочем, сам-то он был уверен - нет рас высших и рас низших, расовые отличия возникли под влиянием различных условий окружающей среды.

Вернувшись после пятилетнего отсутствия в Петербург, Николай Николаевич выступил с докладом на заседании Русского Географического общества, а затем направил секретарю общества письмо, в котором изложил свои планы и просил о поддержке. Совет общества предоставил Миклухо-Маклаю небольшую денежную субсидию и, главное, добился разрешения, чтобы путешественник был доставлен на Новую Гвинею на военном корвете "Витязь".

Почему именно на Новую Гвинею? Да потому, что она была исследована в наименьшей степени. Даже о размерах острова не было единого мнения. Жители Новой Гвинеи еще не испытали на себе влияния цивилизации.

"Читая описания путешествий, почти что во всех я находил очень недостаточными описания туземцев в их первобытном состоянии, - писал позднее Миклухо-Маклай. - Путешественники или оставались среди этих туземцев слишком короткое время, чтобы познакомиться с их образом жизни, обычаями, уровнем их умственного развития и т. д., или же главным образом занимались собиранием коллекций, наблюдением... животных, а на людей обращали совершенно второстепенное внимание. С другой стороны... расы эти, как известно, при столкновении с европейской цивилизацией с каждым годом исчезают..."

Около года заняла подготовка путешествия. Но не подбор снаряжения и не закупка продовольствия волновали Николая Николаевича. Позднее моряки "Витязя" были потрясены: оставаясь на Новой Гвинее, Миклухо-Маклай "имел всего два пуда рису и баночку с надписью "жир для пищи"".

Все это время Николай Николаевич посвятил доработке плана экспедиции. Он консультировался со всеми крупнейшими учеными Европы, и постепенно программа исследований приобрела законченный вид. Изучение изменчивости животных организмов в зависимости от условий их обитания стало второстепенной задачей. Главное - человек, важнее всего - антропологические и этнографические работы.

Уже с борта "Витязя", от берегов острова Мадейра Миклухо-Маклай писал матери: "Я решил после долгого обсуждения вопроса отчасти изменить мой первоначальный план - остаться в путешествии 6 или 7 лет, без возвращения в Европу".

А в день отплытия из Кронштадта Николай Николаевич послал два письма. Одно - семье: "До свидания или прощайте. Держите обещания ваши, как я свои". Другое - любимому другу, князю Александру Александровичу Мещерскому: "В случае если я не вернусь из предстоящего путешествия, желаю, чтобы все, что мне следует или придется, перешло сестре моей Ольге". Это второе письмо было запечатано в конверт с надписью "Вскрыть, если не вернусь"...

Возможно, эти записки покажутся излишне трагичными. И все же риск не вернуться был действительно реален. Мало кто верил в успех задуманного предприятия. Верил ли сам Маклай?

Шесть лет спустя он будет отговаривать итальянца Пальди, согласившегося остаться на одном из островов Меланезии в качестве торгового агента:

"Если вам жизнь дорога, если вы когда-нибудь надеетесь жениться на вашей возлюбленной, то не оставайтесь здесь... Вы проживете здесь месяц, может быть два, а, возможно, также, только день или другой по уходе шхуны.

- Что же, вы думаете, меня убьют туземцы? - спросил Пальди недоверчиво.

- Да, - ответил я решительно". Через три года Николай Николаевич вновь посетил этот островок: "Об участи Пальди от Ахмата узнал я следующее: спустя немного месяцев (три или четыре) по уходе шхуны до деревни Суоу (где жил Ахмат) дошла молва, что белый, оставленный в деревне Пуби... был убит и все вещи его забраны туземцами. Защищался Пальди перед смертью или был убит во сне, Ахмат не слыхал..."

Что пережил Миклухо-Маклай тогда, 27 сентября 1871 года, когда, приспустив флаг у хижины, салютовал уходящему "Витязю"?

"Первая мысль, пришедшая мне в голову, была та, что туземцы, пользуясь уходом огромного дымящегося страшилища, могут каждую минуту нагрянуть в мое поселение, разнести мою хижину и сваленные в беспорядке вещи и что отныне я предоставлен исключительно самому себе, все дальнейшее зависит от моей энергии, воли и труда".

Первое знакомство с папуасами состоялось, еще когда "Витязь" стоял на рейде. Вначале туземцы пытались воспрепятствовать высадке Маклая на берег, потом боязливо сторонились. Как поведут они себя теперь?

Хижина в Гарагасси, мыс Уединения. 1871 - 1872 годы. Рисунок Н. Н. Миклухо-Маклая

Местом своего обитания Николай Николаевич выбрал побережье залива Астролябия. Белые люди здесь еще не бывали. Поблизости несколько деревень, но Миклухо-Маклай построил свою хижину в отдалении от них, на мысу, который он назвал мысом Уединения. Матросы расчистили небольшую площадку в девственном лесу, в качестве фундамента вбили в землю шесть брусьев, на высоте около метра настелили пол будущего жилища.

Четыре с половиной метра в длину, ширина и высота - меньше двух метров. Стены хижины из тонких досок, частично из парусины. Крыша из листьев саговой и кокосовой пальм. Одна комната в хижине - для слуг, другая - для Николая Николаевича. Стол, две корзины, образующие койку, складное кресло - вот и вся мебель.

Вместе с Миклухо-Маклаем остались слуги, нанятые им на островах Самоа. Один из них, полинезиец Бой, вскоре заболел и умер. Швед Ульсон, бывший матрос купеческого судна, оказался трусом и лентяем.

Туй. Рисунок Н. Н. Миклухо-Маклая. 8 сентября 1871 года Миклухо-Маклай впервые высадился на берег Новой Гвинеи: 'Послышался шорох... Я увидел в нескольких шагах как будто выросшего из земли человека, который поглядел в мою сторону и кинулся в кусты. Почти бегом пустился я за ним по тропинке, размахивая красной тряпкой... Он оглянулся и, видя, что я один, без всякого оружия и знаками прошу его подойти, остановился. Я медленно приблизился... и молча подал ему красную тряпку. Он принял ее с видимым удовольствием и повязал себе на голову... Выражение лица первого моего знакомца показалось мне довольно симпатичным...'

В тот день, когда ушел "Витязь", из соседней деревеньки Гумбу пришла "делегация", чтобы удостовериться в том, что странный "тамо-русс" действительно остался. Туземцы принесли кокосы, сахарный тростник, но часть из них держались в стороне с копьями и луками.

Тридцатого сентября появился Туй, первый из папуасов, с которым познакомился Миклухо-Маклай, а следом за ним показалась целая вереница туземцев. Принесли посуду, поросенка, кокосовые орехи. "С большим интересом рассматривали каждую вещь... Мало говорили и вообще не шумели". С удовольствием слушали музыку, непритязательную игру Боя на полинезийской губной гармошке.

На следующий день Миклухо-Маклай впервые решился на ответный визит.

"Брать или не брать револьвер?.. Я не уверен, как я, имея револьвер у пояса, поступлю... если туземцы в деревне начнут обращаться со мною неподходящим образом... Но я убежден, что какая-нибудь пуля, пущенная некстати, может сделать достижение доверия туземцев невозможным, т. е. совершенно разрушит все шансы на успех предприятия. Чем более я обдумывал свое положение, тем яснее становилось мне, что моя сила должна заключаться в спокойствии и терпении. Я оставил револьвер дома..."

Николай Николаевич хотел дойти до ближайшей деревеньки, где уже знали его, но по ошибке пошел не по той тропинке и, войдя .в деревню, не увидел знакомых лиц...

Тогда-то и разыгралась та самая сцена - свист стрел, замах копья... Острие его останавливается в нескольких сантиметрах от лица Маклая...

"В эту минуту я был доволен, что оставил револьвер дома..."

Попробуйте вы, читатель, в эту минуту найти решение. Вот он, контакт цивилизаций, разделенных тысячелетиями. Натянуты тетивы, занесены копья...

Кажется невероятным: Миклухо-Маклай... лег спать?! Подтащил циновку, валявшуюся поблизости, расшнуровал ботинки, расстегнул пояс, закрыл глаза и... заснул.

"Открыв глаза, я увидел нескольких туземцев, сидящих вокруг циновки... Они разговаривали вполголоса, жуя бетель. Они были без оружия и смотрели на меня уже не так угрюмо... Я решил идти домой и стал приводить свой костюм в порядок. Эта операция очень заняла окружающих меня папуасов. Затем я встал, кивнул головой в разные стороны и направился по той же тропинке в обратный путь, показавшийся мне теперь короче, чем утром..."

Вы знаете, конечно, пройдет немного времени (немного ли?) и Маклай станет желанным гостем в любой деревне, станет, "тамо боро-боро" - верховным вождем папуасов.

Сон на циновке "под сенью" взметнувшихся копий, думается, немало озадачил туземцев. И с этой, наверное, минуты начала расти и крепнуть слава ни на кого не похожего, непостижимо бесстрашного, как видно, бессмертного белого человека.

"Маклай, скажи, можешь ты умереть? Быть мертвым, как люди Бонгу, Богати, Били-Били?"

Много лет спустя после того дня будет задан этот вопрос. Папуасы знают, убеждены, что Маклай не может сказать неправду. "Баллал Маклай худи" (Слово Маклая одно) - новая поговорка туземцев окружающих деревень.

"Скажи я "да", я поколебаю сам значительно свою репутацию... Сказать "нет" - нельзя... завтра или через несколько дней какая-нибудь случайность может показать туземцам, что Маклай сказал неправду".

Вот вам, читатель, еще одна возможность самостоятельно найти решение. Да или нет? Несколько десятков туземцев, собравшихся в буамбрамру, хижине заседаний, напряженно замолкли.

"Я нашел мой ответ. Сняв со стены... тяжелое и острое копье, которое, метко брошенное, могло причинить неминуемую смерть, я подошел к Саулу, стоявшему посреди буамбрамры и следившему за моими движениями. Я подал ему копье, отошел на несколько шагов и остановился против него. Я снял шляпу, широкие поля которой закрывали мое лицо, я хотел, чтобы туземцы могли по выражению моего лица видеть, что Маклай не шутит и не моргнет, что бы ни случилось. Я сказал тогда: "Посмотри, может ли Маклай умереть?" Недоумевавший Саул хотя и понял смысл моего предложения, но даже не поднял копье и первый заговорил: "Арен, арен!" (нет, нет!). Между тем некоторые из присутствовавших бросились ко мне, как бы желая заслонить меня своим телом от копья Саула... ответ оказался удовлетворительным".

Удивительным, воистину сверхъестественным мужеством обладал этот невысокий болезненный человек.

В 1874 году сотня головорезов во главе с неким капитаном Мавары, самозваным раджой острова, ставленником малайских "властей", напала на небольшую деревеньку, где на этот раз поселился Маклай. Некоторые жители были убиты, другие уведены в плен. Хижина Маклая разграблена.

Несколько недель спустя Маклаю и капитану Мавары довелось встретиться. Кругом были люди Мавары, но Маклай действовал решительно. Выхватив пистолет, он скомандовал: "Связать его!"

"Этот человек, который был вдвое или втрое сильнее меня... теперь дрожал всем телом..."

Наверное, такое вот хладнокровное мужество было необходимо. Маклай выказывал его неоднократно. Но сила - плохой помощник при установлении контакта.

"Вы хотите, чтобы туземцы вас боялись благодаря револьверу и ружью, - говорил Николай Николаевич, обращаясь к Пальди, - я же добивался и добился их доверия и дружбы".

Пожалуй, еще поселившись на мысе Уединения, вдали от деревень папуасов, Миклухо-Маклай сделал первый, самый важный шаг в установлении контакта. Он не вторгался в их владения, не нарушал установившегося уклада жизни. Он расчистил площадку в девственном лесу и поселился рядом.

Этологи - ученые, изучающие поведение животных, пишут, что даже у братьев наших меньших есть некие "представления о справедливости". Известный ученый Конрад Лоренц советует: если хотите "познакомить" двух животных, приводите сильное к слабому. Даже собака в значительной степени потеряет свою агрессивность, попав в дом, где живет кошка.

Папуасы, приходя к хижине Маклая, вели себя робко - ведь это была не их территория. И сам Маклай, впервые посетив туземную деревню, действовал "в традициях" наших предков.

Конечно, он проявил огромное мужество, когда лег спать (и уснул!) среди враждебно настроенных папуасов. Но, кроме того, он инстинктивно выбрал единственно верный путь - продемонстрировал свои добрые намерения, если хотите - беззащитность...

И потекли день за днем, неделя за неделей, месяц за месяцем.

"Сплю я здесь обыкновенно от 9, редко от 10 часов вечера до 5 утра; на сиесту (от часу до двух пополудни) полагается еще час. К этим восьми или девяти часам прибавлю на еду три раза в день около часа с половиной, на разговоры с туземцами и слугами уходит еще один час. На работу, таким образом, мне остается около 12 часов в день".

За первые четыре месяца он всего пять раз побывал в соседней деревне Горенду; но не из страха, а из боязни быть навязчивым.

Заметив, что папуасы прячут от него жен и детей, Маклай каждый раз предупреждал свистком о своем приходе в деревню. Заметив, что от него скрывают многие стороны быта, обряды, не старался разузнать то, что держали от него в тайне.

"Знание языка, я убежден, - единственное средство для удаления недоверия", - писал Миклухо-Маклай.

Безусловно, взаимное непонимание - одно из главных препятствий для установления контакта. Только читая дневники путешественника, начинаешь понимать, насколько это препятствие труднопреодолимо.

"Все, на что нельзя указать пальцем, остается мне неизвестным", - записывает он, уже прожив два месяца среди папуасов.

Сколько времени, труда, выдумки нужно было употребить, чтобы узнать перевод одного только слова!

Вот одна из историй, рассказанная Николаем Николаевичем.

"Как объяснить, что желаешь знать слово "хорошо"?.. Берешь какой-нибудь предмет, о котором знаешь, что он туземцу нравится... и говоришь "хорошо", стараясь при этом делать довольную физиономию. Туземец знает, что, услыхав русское слово, он должен сказать свое, и говорит какое-нибудь. Потом показываешь другой предмет, делаешь кислую физиономию и бросаешь его с пренебрежением... Пробуешь несколько раз с различными туземцами - слова выходят различные. Наконец, после многих попыток и сомнений, я наткнулся на одного туземца, который, как я был убежден, меня понял. Оказалось, слово "хорошо" по-папуасски - "казь".

Месяца два Маклай употреблял слово "казь" в смысле "хорошо", и туземцы каждый раз с довольными физиономиями кивали головой - "казь", "казь". Но потом сам Николай Николаевич заметил, что как будто не все его понимают. Решил проверить, отыскал самого сметливого папуаса. Показал черепки разбитого горшка, а потом целый, хороший.

Николай Николаевич вновь решил проверить. Показывает несъедобный плод, а потом хороший. Спрашивает: "Ваб?" - "Ваб!" Показывает дырявый башмак, а потом целый: "Ваб?" - "Ваб!"

Теперь уже слово "ваб" Николай Николаевич употреблял в смысле "хорошо", но через месяц выяснил, что "казь", оказывается, название табака, а "ваб" означает "большой горшок".

Тогда Маклай прибегнул к хитрости: "Я стал давать пробовать разные соленые, горькие, кислые вещества и стал прислушиваться к тому, что говорят пробующие своим товарищам. Я узнал, что "дурно", "скверно" - одним словом, "нехорошо" выражается словом "борле". С помощью слова "борле", которое оказалось понятным для всех, я добился от Туя значения противоположного, которое есть "aye"".

Эта запись в дневнике датирована 25 января 1872 года. Понадобилось четыре месяца, дабы понять, что "хорошо" звучит по-папуасски как "aye"!

Нет, не просто давался язык. Еще труднее было завоевать доверие.

Несомненно, Маклай всегда был искренен, без искренности нет доверия. Но в то же время он строил свое поведение по некоему продуманному сценарию с учетом особенностей психологии папуасов.

Он лечил жителей окрестных деревень, дал им гвозди, ножи, топоры, научил выращивать дыни, тыквы, папайю, кукурузу. Русские слова "нож", "тапорр", "арбуз" и сейчас остаются в диалекте бонгу.

Маклай искренне хотел быть полезным, хотел стать другом для папуасов. И тем не менее всегда сохранял дистанцию, преднамеренно окружая себя неким ореолом таинственности.

Вы помните, наверное, как ночью, украдкой Миклухо-Маклай хоронил Боя, не желая, чтобы папуасы узнали о смерти слуги белого человека. Как поджег он в блюдечке спирт и как папуасы упрашивали его "не зажечь моря".

Часто и самые невинные действия Маклая - приготовление ко сну, чаепитие - казались туземцам загадочными.

Когда по незнанию он нарушал какие-то "табу" - оставлял недоеденным кушанье или беззаботно отбрасывал в сторону банановую кожуру, туземцы и это считали проявлением "неземного" могущества.

Папуасы верили, что Маклай умеет летать, может вызвать и прекратить дождь или землетрясение, обеспечить успех в военных действиях.

Он был добрым волшебником - дарил, лечил, предупреждал войны между деревнями. И однажды пришли к нему "тамо боро" - большие люди, вожди окрестных деревень, чтобы просить его остаться навсегда с ними, стать "тамо боро-боро"...

Пятнадцать месяцев прожил Николай Николаевич среди папуасов. Потом в июне 1876 года вновь вернулся на Берег Маклая. "Я держу слово и возвращаюсь не единственно как естествоиспытатель, а также как и "покровитель" моих черных друзей... Решился защищать, насколько могу, их правое дело - их независимость в случае европейского вторжения".

Уже тянулись к Новой Гвинее руки колонизаторов - голландцев, англичан, немцев, американцев. Не приходилось сомневаться: "Колонизация... кончится истреблением папуасов".

Болезни, алкогольные напитки, проституция, торговля людьми - далеко не исчерпывающий список злодеяний колонизаторов.

Очевидец писал: "Охота за черными была любимым спортом колонистов. Выбирали день и приглашали соседей с их семьями на пикник. После обеда джентльмены брали ружья и собак и в сопровождении двух-трех слуг отправлялись в лес искать черных. Иногда им удавалось подстрелить женщину или одного-двух мужчин.

"Охота на черных птиц" - назывался этот "вид спорта".

Эрнст Геккель считал, что "черные" близки к питекантропу, что они лишь некая промежуточная форма в ряду переходных видов от обезьяны к белому человеку.

Такие взгляды становились знаменем расизма, служили "оправданием" колониальных притязаний.

Наука о народах существовать вне политики не может!

Николай Николаевич убедился, что все факты, выдвигаемые в защиту подобных "теорий", не выдерживают критики.

Утверждали, например, что у папуасов волосы якобы растут пучками, что у них какая-то особенная жесткость кожи, "неполноценный" череп, что с обезьянами их "роднит" оттопыренный в сторону большой палец ноги...

Николай Николаевич доказал, что волосы у папуасов растут "совершенно так же, как у европейца". Что жесткость кожи отнюдь не врожденная и возникает исключительно по причине незащищенности тела папуаса от постоянного воздействия солнца, ветра, дождей. Оттопыренность большого пальца объясняется тем, что папуасы, не зная крючков, используют ноги при ловле рыбы.

Миклухо-Маклай описал эту необычную ловлю: "...вода там была немного ниже колен, и дно, разумеется, хорошо видно. Вдруг Туй сделал энергичный прыжок, и одна из рыбок оказалась пойманной. Туй ловил их ногой. Он сперва придавил ее ступней, потом поднял, ухватив между большим и вторым пальцем ноги".

Множество единичных наблюдений, фактов приводили к одному и тому же выводу: условия обитания, уклад жизни полностью объясняют - и определяют! - особенности строения тела папуасов, даже цвет их кожи.

"Дойдя... при помощи беспристрастного наблюдения до положения, что части света с их разными условиями жизни не могут быть заселены одною разновидностью species homo... и додумавшись, что поэтому существование различных рас совершенно согласно с законами природы, приходится признать за представителями этих рас общие права людей и согласиться, что истребление темных рас не что иное, как применение грубой силы, и что всякий честный человек должен восстать против злоупотреблений его".

Николай Николаевич мечтал образовать независимый Папуасский Союз. Он хотел надеяться, что сумеет еще предотвратить вторжение колонизаторов. Он шлет письма, телеграммы: генерал-губернатору Нидерландской Индии, статс-секретарю английских колоний лорду Дерби, премьер-министру Великобритании Уильяму Гладстону, рейхсканцлеру Германии Отто Бисмарку...

Гладстону: "Мы искренне надеемся, что имперское правительство не признает и не поддержит политику насилия, людокрадства и невольничества".

Бисмарку: "Туземцы берега Маклая отвергают германскую аннексию..."

Он сам прекрасно понимал: "Мои увещания пощадить "во имя справедливости и человеколюбия" папуасов походят на просьбу, обращенную к акулам не быть такими прожорливыми!"

Только через двенадцать лет, в августе 1882 года, Миклухо-Маклай приехал в Россию.

"Желтовато-бледное лицо его носило на себе отпечаток испытанного горя, страданий... И худые щеки, и тусклый взор, и впалая грудь, и еле слышный голос, и частое хватание за бок достались путешественнику как вечные, неудалимые знаки, которые наложили на него испытанные им лишения и болезни".

Бывало, годами не получал он никаких вестей из России, странствуя по островам Океании. Каждое новое его путешествие, высадка на каком-нибудь меланезийском острове были новым контактом. Конечно, Николай Николаевич уже имел опыт, но этот опыт подсказывал: контакт может таить любую неожиданность. И, отправляясь на попутной шхуне в очередное плавание, русский путешественник вписывал в договор с капитаном § 4: "В случае если г. Миклухо-Маклай будет убит туземцами одного из островов, капитан... обещает не делать никаких насилий относительно туземцев под предлогом "наказания"..."

Порой болезни на недели приковывали его к постели: жестокие пароксизмы лихорадки, ревматизм. Месяцами он не мог оплатить счета и вынужден был занимать деньги под проценты.

От Географического общества еще перед началом экспедиции Миклухо-Маклай получил ссуду в полторы тысячи рублей. Позднее три тысячи рублей пожертвовал В. Л. Нарышкин - член-соревнователь Географического общества, богатый меценат. Семь тысяч семьсот рублей с помощью друзей сумел собрать Александр Александрович Мещерский, тысячу дал Иван Сергеевич Тургенев; тысячу - Павел Михайлович Третьяков. Но и этих денег было недостаточно для новых путешествий.

Итальянский путешественник и ботаник О. Беккари, дважды встречавшийся в Океании с Миклухо-Маклаем, в 1879 году писал: "Еще в первое мое путешествие я застал его в весьма неудовлетворительном физическом и нравственном состоянии, но теперь его почти нельзя было узнать. Известие о почти полном разорении его семейства нанесло сильный удар его организму, уже истощенному всякого рода утомлениями, непрерывными лишениями и климатом тех стран, в которых он жил и которые он при всем том тщательно исследовал. Он страдает от этого тем более, что все его коллекции, антропологические и другие рисунки его, заметки - словом, все плоды его размышлений... находятся в руках нескольких банкиров и купцов, которым он должен был оставить все свои научные сокровища в обеспечение уплаты по нескольким займам, без которых он не мог бы осуществить предначертанного им себе обширного плана изысканий. Таким образом, он находится в плену - не имеет никаких средств возвратиться в Европу... Опасаюсь, что при таких условиях он проживет недолго: физические и нравственные силы его окончательно не выдержат бремени безвыходного, самого трагического и ужасного положения; есть повод опасаться еще худшего, и необходимо сделать все, что только можно, для спасения его... чтоб сохранить науке такого человека и такие труды, а родине его - честь считать его в числе своих сынов".

Петербургская газета "Голос" опубликовала письмо Беккари и объявила общественную подписку. В результате Миклухо-Маклай получил 4500 рублей и смог частично расплатиться с долгами...

Россия встречала его восторженно - общественные выступления, лекции, чтения, обеды.

В одном из писем к брату Николай Николаевич рассказывает, как его принимали в Москве:

"Вчера состоялось чтение в Общ. Любит. Естествознания в зале Технического Музея, что на Лубянке... Г. Губернатор, Митрополит, 2 архиерея и т. д., и т. д. присутствовали. Давка у дверей была страшная, наконец толпа без билетов ворвалась. Мне присуждена большая золотая медаль Общ. М. Люб. Естествознания и т. д. В воскресенье я принял обед, который дают мне профессора и другой ученый люд московский. Я принял под условием: дать мне бифштекс, молоко и не заставлять говорить".

Говорил он плохо - тихим прерывистым голосом, невыразительно. Отвык от русского языка, иногда с трудом подбирал слова. Но слушали его, несмотря ни на что, восторженно. Известный путешественник по Русскому Северу этнограф К. Д. Носилов вспоминает: "Билеты все распроданы... в зале тысячная толпа... почти нечем дышать, но все слушают, слушают слабый, но внятный голос... И шум аплодисментов награждает его за каждый факт... голос его то и дело прерывается, чтобы дать этой разнообразной толпе... выразить свой восторг, симпатию, порывы души хорошему русскому человеку".

Конечно, он открывал слушателям совсем иной, неизвестный, экзотический мир. Но не это вызывало восторг, а сама личность путешественника.

Двенадцатилетние его странствия были воистину подвигом - все понимали это. Однако, кажется, самого Николая Николаевича мало кто понимал. Одни полагали, что в его прошлом кроется какая-то личная трагедия, заставившая его возненавидеть жизнь или, по крайней мере, цивилизацию, другие считали его просто чудаком и честолюбцем, желавшим во что бы то ни стало "отличиться", прославиться.

Но он был вовсе не честолюбив, более того, безразличен и к славе, и к богатству. В течение 12 лет о его странствиях, о его работах знали только немногие ученые. За все эти годы только два десятка коротких его сообщений, писем были опубликованы в России, да и то в специальном издании "Известия Русского Географического общества". Пожалуй, впервые внимание русской общественности к деятельности Миклухо-Маклая привлекла газета "Голос", рассказав о его бедственном положении.

Возвращаясь в 1882 году в Россию, Николай Николаевич с горечью писал: "Я никогда не имел времени подумать о средствах к жизни на будущее время. Оказывается теперь, что мне не на что жить".

Первый биограф Миклухо-Маклая, его друг, французский публицист Габриэль Моно (муж младшей дочери Герцена - Ольги Александровны) в 1882 году писал: "Маклай ненавидит шарлатанство и рекламу. Он служит науке, как иные служат религии; он отрешился, насколько это возможно для человека, от всякого личного интереса".

Так было и так есть: для некоторых наука только средство, один из путей, которые ведут к славе и достатку. Для Миклухо-Маклая наука была целью жизни, высоким призванием.

С горечью писал Николай Николаевич: "К сожалению, весьма многие из т. наз. "ученых" относятся к науке как к дойной корове, которая обязана снабжать их ежедневным продовольствием, что делает из ученых ремесленников и иногда даже просто шарлатанов. В таком случае научная истина - дело второстепенной важности для таких господ (а их, к сожалению, много), наука, приносящая им больше грошей, - самая привлекательная..."

Всю свою жизнь он меньше всего заботился о себе, об известности, о благополучии, достатке: вы помните расползающийся сюртук, который он беспрестанно пытался починить в студенческие годы, два пуда риса и баночку жира, которыми он "запасся", отправляясь на Новую Гвинею.

Н. Н. Миклухо-Маклай в экспедиционном костюме. Фотография первой половины годов

Можно привести еще более "странные" примеры его отрешенности от всего земного.

"Спроси мать: в каком месяце и которого числа я родился?" "Спроси, пожалуйста, у матери - в каком году я родился?" Подобные вопросы не раз встречаются в письмах Николая Николаевича к сестре и брату.

Дело, конечно, не в рассеянности, дело в умении подчинить всю свою жизнь тому, что кажется главным.

Сам Николай Николаевич считал вполне определенно: "Чем больше мозг наш имеет достойной его работы, тем менее он тратит его деятельность на свою особу".

Не в этой ли полной самоотрешенности истоки его хладнокровного мужества, его терпеливого подвижничества?

Брат Михаил Николаевич писал: "Насколько я знаю, Н. Н. никогда не был влюблен... Без всякого сомнения, он был расположен и симпатизировал некоторым девушкам и женщинам, но это чувство никогда не превозмогало его целей и оно было мимолетно".

Оборотная сторона фотографии Маргариты Робертсон с загадочной аббревиатурой

Кажется, не совсем прав брат. Сохранилось письмо Николая Николаевича к некоей "милостивой государыне". Письмо на немецком языке, перевод его публикуется впервые:

"Вы будете удивлены, получив эти строки, но у меня есть к Вам маленькая просьба: не могли бы Вы прислать мне Вашу фотографию как память о сегодняшнем дне. Благодаря нашему краткому знакомству Вы знаете, в каких руках будет Ваш портрет, и я смею надеяться, что Вы не откажете мне в этой малости. Коль скоро я получу Вашу фотографию, я позволю себе переслать Вам свою.

В письмах из Океании несколько раз мелькают инициалы: "N.", "N. А.", "Н. Г.". Николай Николаевич просит Мещерского передать Н. Г. "искренно-дружеский поклон" и сообщить, что "фотография ее, которую получил, кажется, в 1869 году и которая со мною, совсем пожелтела".

Опять фотография! Конечно, это совпадение может быть случайным, отождествлять "милостивую государыню" с Н. Г. нет пока что никаких оснований. Удовольствуемся тем, что тайна Н. Г. была недавно раскрыта. Биограф Миклухо-Маклая Борис Николаевич Путилов пришел к неожиданному, но весьма убедительному выводу: "Все говорит за то, что инициалами Н. Г. в письмах Мещерскому обозначена Наталья Александровна Герцен". Добавим, пожалуй, что после кончины Николая Николаевича вдова его получила письмо от Натальи Александровны. Необычное, наверное, письмо.

"Я хотела бы познакомиться с нею, - записывала в дневнике вдова. - Я думаю, она очень добра и любила и уважала моего дорогого Нильса..."

С Маргаритой Кларк-Робертсон Николай Николаевич познакомился в Сиднее в декабре 1881 года. Отец ее, бывший премьер-министр английской колонии Новый Южный Уэльс, оказывал Николаю Николаевичу помощь в организации морской зоологической станции, которую предполагалось открыть в Сиднее.

Уезжая в Россию, Миклухо-Маклай увозил с собой фотографию Маргариты Робертсон. На обратной ее стороне дата - февраль, 1882 - и аббревиатура - шесть латинских букв: N.B.D.C.S.U.

Во время захода в Александрию Николай Николаевич послал ей официальное предложение.

Однако, вернувшись в Сидней, Николай Николаевич убедился, что все родственники и почти все друзья его невесты настроены резко против. От Миклухо-Маклая требовали, чтобы он представил специальное разрешение на брак по протестантскому обряду.

Сам Николай Николаевич еще в студенческие годы порвал с религией, но под давлением обстоятельств вынужден был телеграфировать в Петербург гофмаршалу двора: "Требуется разрешение государя для моей женитьбы на протестантке по протестантскому обряду".

Брату он пишет: "Рита, бедная, не знает, кого слушаться - меня или отца своего, которого она очень любит... Я не думал никогда, что такое простое на вид дело, как взять жену, сопряжено будет для меня с такою кучею хлопот, неудобств и помех разного рода".

27 февраля 1884 года свадьба, наконец, состоялась.

Родственники Маргариты, по-видимому, так и не примирились с их браком. Но сами молодожены были счастливы.

Отвечая на одно из поздравлений, Николай Николаевич пишет: "Вы вполне правы, называя меня счастливым человеком. Я понимаю теперь, что женщина может внести истинное счастье в жизнь человека, который никогда не верил, что оно существует на свете..."

Два сына родились один за другим, с разницей в один год - Алик и Аллан (Володя)...

Тучи тем временем все сгущались над Берегом Маклая, и он вновь и вновь пытался защитить своих друзей. Возникает новый план - основать русское поселение, коммуну либо на Берегу Маклая, либо на одном из островов Океании.

Вначале казалось, что этот план может осуществиться. Миклухо-Маклай специально поехал в Россию, добился аудиенции у царя, который обещал поддержку. В газетах было опубликовано объявление, и число желающих поселиться на островах Тихого океана быстро достигло двух тысяч человек. Однако комиссия, созданная под председательством министра иностранных дел, сочла план Миклухо-Маклая нереальным, не соответствующим интересам России.

"Несмотря на эту неудачу, Н. Н., однако же, не потерял надежды со временем осуществить задуманный им план..."

Такими вот словами надежды Миклухо-Маклай завершил автобиографический очерк, написанный уже в больнице, перед самой смертью...

Летом 1887 года Николай Николаевич перевез в Петербург жену, сыновей. Как она, австралийка, никогда не видевшая снега, перенесет русскую зиму?

Сам Николай Николаевич, приезжая в Петербург, всегда жестоко страдал от ревматизма, невралгий. Но необходимо было завершить подготовку дневников к изданию. Кроме всего прочего от этого зависело материальное благополучие семьи: жить по-прежнему было не на что.

Поселились они на Галерной улице, в доме 53. Сняли квартиру на год.

Михаил Николаевич писал матери: "Его жену видел и вчера, и нынче - она симпатичная, чистая англичанка, спокойная, у нее хорошие глаза; она худа и низка ростом, так что они друг к другу. Дети хорошие и красивые, но очень худые и щуплые... Жаль, что я не могу говорить с женою брата. Хочется, да нельзя, и ей, по-видимому, хочется".

На Николая Николаевича свалились непривычные заботы: надо покупать мебель, посуду, нанимать прислугу. А денег нет.

Уже в первые дни он пишет брату Сергею: "Пришли, пожалуйста, денег - у меня осталось только несколько рублей".

Дети постоянно хворали, жена не могла не чувствовать себя одинокой в чужой стране, без знания языка.

1 января 1888 года, наверное по совету Николая Николаевича, она начала вести дневник. Короткие записи в расходной книге. Один день - одна страничка.

1 января. "Мы не знаем, что ждет нас в наступающем году... С божьей помощью я встречу все лицом к лицу..."

А дальше обыденные каждодневные записи: расходы, жалобы на дороговизну, на холода, на безденежье.

6 января она записывает: "Мадам Богданова говорит, что я - "тема дня"! Петербургский предмет разговоров: люди спрашивают друг друга, видели ли они английскую красавицу. Говорят: Миклухо-Маклай так ревнив, что не разрешает никому видеть свою жену, он держит ее взаперти, чтобы она принадлежала только ему. Идиоты - если... правда, что они говорят такие вещи".

Она действительно неделями не выходит из дома. Николай Николаевич, ее любимый Нильс, тяжко болен.

"Я чувствую себя очень одинокой, и мне сегодня очень грустно. Я хочу, чтобы мой любимый мог закончить свою работу, чтобы мы могли уехать. Не то чтобы мне не нравилась Россия, но климат..."

8 января. "Сегодня вечером опять был приступ ревматизма в коленях и в руках. И с 4 часов он был опять совершенно обессилен головной болью".

15 января. "Ему очень трудно есть - у него опухла одна сторона лица, он иногда едва может открыть рот... Он страдает ужасно... у него сильные боли... Ревматическая боль усиливается, его несчастное лицо совершенно искажено от боли".

Она живет ожиданием: вот станет Нильсу чуть получше, кончит он рукопись, они получат деньги, хотя бы немного. Конечно, проклятое безденежье угнетает и его, усиливает болезни.

Девушка оран-утан, Малаккский полуостров. Страница полевого дневника Н. Н. Миклухо-Маклая

13 января. "Теперь он очень беспокоится о деньгах. У нас осталось совсем мало. Не могу ли я что-нибудь делать, чтобы заработать немного? Он совершенно, полностью не способен работать, а мы не можем жить без денег. Это его очень изводит".

18 января. "Как я хотела бы сделать что-нибудь, чтобы достать денег, у нас осталось совсем мало, и бедный Нильс совсем не может работать или писать статьи, чтобы получить что-нибудь. Другие женщины зарабатывают, почему я не могу? Нильс говорит, что он не позволит мне этого. Но я очень хочу".

20 января Николай Николаевич пишет записку:

"Брат Mick. По случаю нездоровья я не мог приготовить вовремя 2-ю половину статьи моей для Н. В. ("Нового времени". - Авт.), почему я не могу получить за нее гонорар. Но я приготовил ее сегодня к отправке в редакцию и, вероятно, получу деньги завтра или послезавтра. Если можешь, пришли мне руб. 10. Я их возвращу тебе, как только получу из редакции...

И приписка: "Здоровье положительно не лучше".

А на следующий день, 21 января, был день ее рождения. Многое, наверное, вспомнилось, передумалось.

"Сегодня мне 29 лет! Мария В. и MicK пришли на обед, отпраздновать... Бедный Нильс, конечно, не мог прийти в столовую".

К ним в дом приходят немногие: брат Михаил с женой, В. Ф. Суфщинский - товарищ Николая Николаевича по гимназии, антрополог А. П. Богданов, журналист Модестов.

За те двенадцать лет, что он странствовал, о нем почти забыли, потом рукоплескали, а теперь...

27 января их дом неожиданно посетил великий князь Николай Михайлович. Только соболезнования, никакой помощи. В дневнике Маргариты вновь и вновь холодная тоска беспросветной нужды. "Сама мысль просить денег приводит меня в ужас..."

1 февраля пришел брат Владимир, принес 75 рублей: "Он очень, очень хороший, знал, что нам надо... Это очень большая помощь для нас, хотя мы не можем заплатить 50 рублей за квартиру".

16 февраля мать прислала 800 рублей - доходы с небольшого именьица Малин, которое она после смерти мужа купила в Киевской губернии.

Николая Николаевича к этому времени уже положили в клинику, к знаменитому профессору Боткину.

"Я не могу писать, я думаю о нем и переживаю за него, там - мой несчастный любимый! Такой больной, такой больной - и одни чужие вокруг него, я не хочу этого, я не хочу этого. Да поможет бог - ему должно стать лучше!"

Теперь день за днем в дневнике почти только и остаются записи о состоянии его здоровья. И еще о деньгах. Каждый день она ездит к нему в клинику. Поездка - 60 копеек.

Николаю Николаевичу то лучше, то хуже. В двадцатых числах марта появляется надежда на выздоровление. Профессор Боткин говорит, что скоро его можно будет взять домой. То ли действительно было некоторое улучшение, то ли Сергей Петрович Боткин не хотел, чтобы они теряли надежду - и он и она.

28 марта. "Была с Нильсом почти весь день... он выглядит очень больным. Он вел себя так странно, был такой нервный и возбужденный сегодня, что совершенно напугал меня. Он настоял на том, чтобы сесть и начать паковать вещи, после чего был совершенно измучен и близок к обмороку..."

31 марта. "Я никогда прежде не видела его в таком плохом состоянии. Я боялась оставить его... Одна только я понимаю его по-настоящему... Я убеждена, что он в очень опасном состоянии - я даже боюсь думать об этом. Боже... пощади моего любимого".

Путешествия Н. Н. Миклухо-Маклая

2 апреля. "Всю прошлую ночь и весь день каждые 10-15 минут он был на моих руках... Мой любимый умирал, я знала это. Днем мой дорогой страдал ужасно. Он был в сознании и много раз разговаривал со мной, но лишь повторял одни слова - "моя любимая". Он был на моих руках перед тем, как испустить последний вздох..."

На могиле его, на Волковом кладбище, - мраморная плита. Те же загадочные буквы - N.B.D.C.S.U.

Маргарита де Миклухо-Маклай - так она подписывала официальные бумаги - еще полгода после смерти мужа оставалась в России. Это по ее заказу изготовлено надгробие, и только она знала тайну латинских букв.

В биографии Николая Николаевича, которую она написала, есть глубоко личные строки: "Он был очень преданным мужем и отцом, исключительно привязанным к семейной жизни и нежно любившим свой дом".

А еще в этой биографии есть такие строки: "Будучи много лет разлучен с цивилизованным миром, он проникся необыкновенной симпатией ко всему страдающему человечеству".

Уезжая из Петербурга, Маргарита сожгла большую часть дневников, личных писем Миклухо-Маклая: "Весь день я жгла письма и бумаги, пока моя голова совсем не разорвалась... Никто не должен видеть их. Многие хотят их увидеть. Никогда, никогда".

Такова действительно была воля Николая Николаевича. Он сам уничтожил часть своих дневников, так как очень боялся, что его записи могут невольно облегчить европейским колонизаторам доступ во внутренние части Малаккского полуострова, на острова Океании.

"Я решил... положительно ничем, ни прямо, ни косвенным путем, не способствовать водворению сношений между белыми и папуасами".

Что ж, его опасения были отнюдь не беспочвенны. Агент одной из торговых фирм Германии Отто Финш, высадившийся на Берег Маклая, назвал себя Абадан Маклай - "брат Маклая". Его встречали как друга. А в 1885 году здесь начала хозяйничать германская Новогвинейская компания.

Николай Николаевич служил науке и лучше, чем кто-либо, понимал значение своих дневников. Но в этом случае интересы науки отступали на второй план.

"Единственная цель моей жизни - польза и успех науки и благо человечества", - писал Миклухо-Маклай.

Оценивая значение работ, жизни, деятельности Николая Николаевича, его биографы говорят: "Самое характерное для Миклухо-Маклая - это поразительное сочетание в его лице черт смелого путешественника, неутомимого исследователя-энтузиаста, широко эрудированного ученого, прогрессивного мыслителя-гуманиста, энергичного общественного деятеля, борца за права угнетенных колониальных народов. Подобные качества порознь не составляют особой редкости, но сочетание всех их в одном лице - явление совершенно исключительное".

И все же прав Лев Николаевич Толстой, который в 1886 году писал Николаю Николаевичу: "Не знаю, какой вклад в науку, ту, которой вы служите, составят ваши коллекции и открытия, но ваш опыт общения с дикими составит эпоху в той науке, которой я служу, - в науке о том, как жить людям друг с другом..."

Маргарита де Миклухо-Маклай прожила после смерти мужа еще сорок восемь лет. И она, и дети ее оставались русскими подданными.

Рассказывают, что она, почти не снимая, носила заказанную в Петербурге брошь с переплетенными буквами "М. М." и браслет с той самой таинственной аббревиатурой: N.B.D.C.S.U.

Один из внуков - Роб Маклай - по приглашению Академии наук СССР неоднократно приезжал в Советский Союз. В 1979 году он организовал и возглавил Австралийское общество Миклухо-Маклая. Одна из задач общества - изучение вклада Николая Николаевича "в познание культурных, интеллектуальных, личностных ценностей всех ветвей человеческой семьи независимо от цвета кожи и расы, государственного и социального статуса или вероисповедания".

Жена Роба Маклая - Алиса Маклай - считает, что она сумела разгадать тайну латинских букв.

None but death can separate us - "Ничто, кроме смерти, не может разлучить нас".