Пройденное и новые планы

В Лондоне Ливингстон остановился в одном из отелей. Сразу же по прибытии он нанес визит сэру Родерику и леди Мёрчисон. "Сэр Родерик, не дав как следует приготовиться, взял меня с собой на прием к леди Пальмерстон. Миледи была очень любезна - сама подала мне чай. Лорд Пальмерстон выглядит прекрасно. Дважды беседовал я с ним о работорговле".

Пальмерстону не стоило большого труда представить знаменитому путешественнику-исследователю колониальную политику Великобритании в выгодном свете.

Пальмерстон, в то время премьер-министр Великобритании, на словах выступал как защитник свободы других стран и народов, но на деле проводил экспансионистскую и агрессивную политику. При его правлении велась вторая опиумная война, было жестоко подавлено народное восстание в Индии в 1857-1859 гг. (так называемое сипайское), а в Юго-Восточной Африке были уничтожены племена коса, защищавшие свою независимость.

В последующие недели визиты, званые обеды, приемы сменяли друг друга. На раздумья у Ливингстона оставалось еще меньше времени, чем восемь лет назад, когда он в первый раз возвратился на родину. Его дневник пестрел самыми блистательными именами тогдашней Англии: "Беседовал с герцогом и герцогиней Сомерсет. В беседах все держались очень вежливо и предупредительно... Нанес визит в министерство иностранных дел... Купил себе парадный костюм в магазине Николя и обедал с лордом и леди Данмор... Оттуда на прием к герцогине Веллингтон. Великолепное общество... Леди очень красивы - на них были дорогие и редкие брильянты... Получил приглашение лорда-мэра отобедать с министрами ее величества... Посетил господина Гладстона (У. Гладстон - британский реакционный политический и государственный деятель, неоднократно занимал министерские посты и пост премьер-министра. Гладстон известен как защитник рабства в колониях, выступал в поддержку рабовладельцев южных штатов в США (1861-1865). - Примеч. пер.); он был очень приветлив... Обедал с лордом и леди Пальмерстон; там были леди Шафтсбери и леди Эшли, а также португальский министр... очень приятное общество..."

В августе 1864 года Ливингстон уехал на один из шотландских островов, известный своими базальтовыми колоннами, а затем на яхте друга отправился на соседний остров Алва - родину своих предков.

Еще будучи в Бомбее, Ливингстон получил приглашение от Уэбба, одного богатого знакомого, погостить у него в Ньюстедском аббатстве, если он попадет в Англию. С Уэббом он познакомился в Колобенге, когда тот охотился в Африке. Так как у Ливингстона не было своего дома в Англии и не было намерения обзаводиться им, он принял приглашение - тем более что Уэбб теперь повторил его - и переехал туда со своей дочерью Эгнис. Здесь Ливингстон оставался до апреля 1865 года. "Роскошный старинный господский дом со многими весьма забавными вещицами внутри и великолепным ландшафтом в округе. Когда-то здесь жил лорд Байрон, и в его личных комнатах обстановка сохранилась такой, какой она была при нем".

Здесь Ливингстон, прежде чем отправиться в дальнейший путь, намеревался писать книгу о своей шестилетней экспедиции. Хотя Ливингстону было уже пятьдесят три года, ему была чужда сама мысль удалиться на покой. Ведь цель, которую он себе поставил, пока еще им не была достигнута.

Брат Ливингстона Чарлз предоставил ему свои записки, и на основе этих путевых дневников получился отчет о втором путешествии в Африку. Книга заканчивалась кратким резюме:

"Один из главных результатов - открытие гавани, которую можно было бы использовать для торговли, а также изучения Замбези в качестве возможного пути к глубинным нагорьям, которые со временем, весьма вероятно, станут важным районом предпринимательской деятельности европейцев".

Эти слова не могут не вызвать удивления: разве искоренение работорговли не было для Ливингстона прежде всего предпосылкой распространения цивилизации и христианства среди африканцев? А тут вдруг на первое место выступила подготовка условий для европейских колонистов в Африке!

Но для Ливингстона тут не было противоречий, ибо поселение европейцев, как он себе это представлял, "будет рассматриваться туземцами как неоценимое благодеяние", хотя он должен был бы уже знать из наблюдений в Капской колонии, в бурских республиках, в Анголе и Мозамбике, что несут с собой эти колонии и колонисты для африканцев.

Это, полагал исследователь, всего лишь ошибочное отклонение в деятельности европейцев среди местного населения. Его соотечественники, англичане, не станут так плохо поступать в этом он был уверен. "У меня горячее желание взяться за дело колонизации Африки добропорядочными бедняками; для этой цели я готов выделить две или три тысячи фунтов" - так гласила запись в его африканском дневнике.

На нагорьях Замбези и реке Шире, по мнению Ливингстона, надо поселить трудолюбивых, верующих крестьян и ремесленников: там много пустующих необрабатываемых плодородных земель. Поселенцы положат конец вечной племенной розни африканцев и принесут здешним народам желанный мир.

Удивительно, что этот острый наблюдатель, столь трезво вникавший во все стороны жизни бурских поселений и португальских колоний, так легко поддался заманчивой утопии. В сущности, он остался тем же мечтателем, каким был в юношеские годы, когда в разговоре с отцом грезил, что настанет время и богатые не станут больше тратить деньги на предметы роскоши, а предпочтут отдать их на создание новых миссионерских станций. С тех пор прошло двадцать два года, и почти все эти годы он провел в саваннах, джунглях, вдали от родины и от своих соотечественников. Среди родных и близких Ливингстон появлялся лишь на короткое время как прославленный человек и желанный гость. И они всегда проявляли к нему исключительное внимание. Англичанам пришлось по сердцу то доброе впечатление о них и об Англии, которое сложилось у Ливингстона. Ведь он искренен и честен, когда говорит, что "Англия делает доброе дело своим проявлением человеколюбия, которое признают и одобрят будущие поколения". - При этом он имел в виду те британские крейсеры у западных берегов Африки, которые мешали отправке невольников в Америку, а также университетскую миссию, таких охотников на зверей, как Осуэлл и Уэбб, своего тестя Моффата и епископа Макензи, миссионеров Уоллера, Стюарта и многих, многих других. В этом по-детски кротком, добром человеке англичане усматривали воплощение своего собственного лучшего Я. По сути дела, никто не пожелал бы занять его место, но иные чувствовали, что и им надо бы быть такими. При нем многие стремились показать себя ревностными сторонниками идеи братства людей и любви к ближнему и тем самым еще больше подкрепляли его иллюзию. Только это своеобразное взаимодействие может объяснить, с одной стороны, то уважение к Ливингстону и популярность, которой он пользовался в Англии, и с другой - его безграничную веру в благородство и доброту своих соотечественников.

Ливингстон внес большой вклад в развитие географической науки. Так, его экспедицией были открыты озера Ширва и Ньяса, а также исследована Замбези от устья до водопада Виктория. Об этом он писал в своей книге.

Перед водопадом Виктория Замбези разветвляется на два рукава

Находясь в Англии в Ньюстедском аббатстве, он всей душой стремился в Африку, мысленно переносился в знойные долины, непроходимые леса, залитые солнечным светом саванны, к великим восточноафриканским озерам. Но его светлые мысли омрачали воспоминания о работорговле. "Красоты природы неотделимы там от человеческих страданий и забот". Правда, Ливингстон сознавал, что он не может многое сделать для искоренения работорговли. "Ведь наша экспедиция первая, которая познакомилась с рабовладением у самых его истоков и во всех его аспектах".

В последней главе своей книги Ливингстон снова вернулся к этому вопросу и кратко описал все виденные им способы охоты за невольниками. Работорговля вела к опустошению континента. Невольники, которые экспортировались в заморские страны или использовались внутри Африки, - лишь незначительная часть захваченных в рабство людей. Основная масса пленников погибала в процессе захвата и их транспортировки. Из каждых пяти захваченных или купленных невольников к заморским рабовладельцам попадало не более одного. К этим потерям при захватах и транспортировке внутри Африки или по морю добавлялось немало жертв среди родственников, убитых грабителями или позже умерших от голода. За три столетия торговли невольниками в Африке, по оценке Ливингстона, было захвачено в рабство примерно сто миллионов человек. Особый гнев у Ливингстона вызывали его духовные собратья - христиане, подвизавшиеся на этом грязном поприще. Среди них были не только португальцы, но и французы, восполнявшие недостаток рабочей силы в своих колониях так называемой "вербовкой добровольных переселенцев из Африки". Такую систему вербовки Ливингстон именовал не иначе как "жестокость работорговли, достойной лишь проклятия". Он видел таких закованных в цепи "добровольных переселенцев" из племени маньянджа в до отказа наполненных лодках, спускавшихся вниз по Замбези.

Ливингстон, по-видимому, не знал, что в южных морях его соотечественники также занимаются этой "достойной проклятия" торговлей под благовидным наименованием "free labour trade" (поставки свободной рабочей силы). Он и представления не имел о тех способах обеспечения дешевой рабочей силой, которые некогда применяли английские железнодорожные и горнорудные компании в Южной Африке, и о том, как бесчеловечно обращались они с коренным населением.

Он искренне верил, что только неприкрытая работорговля "является неодолимым препятствием для духовного и экономического прогресса". "Искорените работорговлю - и путь к прогрессу будет открыт!" Снова и снова он обращается с этим призывом к своим соотечественникам. Британские политические деятели очень скоро поняли выгоду этого лозунга и начертали его на своем знамени, под которым они, применяя силу или хитрость, смотря по обстоятельствам, вели борьбу против колониальных народов, укрепляя свое господство в Африке. Тем самым старое примитивное рабовладение они заменяли "свободной" эксплуатацией.

Ливингстон никогда не одобрял политику эксплуатации африканских народов - тут он вне подозрений, - даже когда призывал англичан к поселению в Африке. Однако, не желая того, он непреднамеренно все же прокладывал путь британскому империализму в Восточной и Центральной Африке даже своими благородными поступками - его исследования и воспитание чувства безграничного доверия к европейцам у африканских народов занимали не последнее место.

Ливингстон знал и любил африканцев, нетерпимо относился к любому проявлению расового презрения и неуважения к этим народам. В заключительной главе второй книги о своих путешествиях и исследованиях он выступал также против всячески завуалированных попыток относиться к африканцам как к низшей расе. "Что касается Места африканцев среди других народов мира, можно лишь указать: ничто виденное нами не может оправдать ту точку зрения, что они принадлежат к какому-то "особому виду людей", отличающемуся от цивилизованных народов. Африканец - такой же человек, обладающий всеми признаками, свойственными роду людскому... Физически он крепок почти так же, как и европеец, это удивительно выносливая раса. Ни болезни, ни алкоголь, оказавшие столь роковое влияние на североамериканских индейцев, на островитян южной части Тихого океана и на австралийцев, не смогут, по-видимому, одолеть африканцев. Природа одарила их большой физической силой, способностью выносить суровые лишения, жизнерадостностью, которая, как бы компенсируя многие трудности, помогает им в самых тяжелых условиях не терять присутствия духа".

Ливингстон не забывал упомянуть о чувстве гордости и свободолюбии африканцев и говорил, что в книгах европейских путешественников нередко дается искаженное представление о вождях африканских племен: "Даже после длительного общения с властителями африканских народов мы так и не смогли понять, зачем сенсационным писакам выставлять африканских вождей в смешном виде. Поскольку соприкосновение с цивилизацией ведет к порче нравов африканского населения, и прежде всего старост деревень, то якобы бессмысленные зверства на западном побережье, описанные этими авторами, вероятно, представляют собой лишь реакцию на действия торговцев и работорговцев, с которыми многие из них имели дело". Дружелюбие, "деликатное, сердечное обращение с ними и достойное поведение" встретят почти всегда доброжелательность со стороны африканцев. Это - утверждение человека, прожившего много лет среди различных племен и народов Африки, человека, понимавшего их языки и говорившего на них. Оно основано на большом личном опыте.

Закончив книгу, Ливингстон решил, что задача, ради которой он задержался в Англии, выполнена. Для него стало совершенно ясно, что он снова отправится в Африку, чтобы довести до конца свои замыслы, если это будет ему суждено. "Леди Ньяса" все еще ждала его в Бомбее. Он мог бы переправиться на этом судне в Африку и снова взяться за дело, которое вынужден был прервать из-за правительственного распоряжения. Но время не благоприятствовало переезду на Занзибар: муссон дул со стороны Африки в направлении Индии, а его судно не смогло бы одолеть встречные ветры. К тому же Ливингстона, видимо, отпугивало воспоминание о порогах и мелях восточноафриканских рек. Во всяком случае, он решил продать "Леди Ньяса" и дальнейшее путешествие продолжать в основном пешком. Тем самым Ливингстон отказался от широко задуманной им акции по искоренению работорговли в окрестностях озера Ньяса, ради чего он трудился с таким усердием.

Тому, что он вынужден был продать судно якобы из-за муссона, нельзя целиком поверить, хотя он сам указывал именно на эту причину. В действительности же для отказа от экспедиции на судне имелись и другие причины, притом не менее важные.

5 января 1865 года президент Географического общества Родерик Мёрчисон направил Ливингстону письмо, начинавшееся Следующими словами: "Дорогой Ливингстон! Мне хотелось бы знать Ваши ближайшие планы, каковы Ваши намерения о дальнейших исследованиях в Африке". Но само письмо было заполнено описанием пожеланий и предложений прежде всего самого Мёрчисона. По его мнению, "огромный географический интерес представляло решение задачи о водоразделах Центральной Африки", а также ответ на вопрос об истоках Конго и Нила. Как раз эти же вопросы возникли у Ливингстона во время его последнего путешествия на запад от озера Ньяса.

Открытие истоков Нила Джоном Спиком еще не получило тогда всеобщего признания. А сам Спик не мог уже защитить честь своего открытия и убедить тех, кто еще сомневался в этом, так как он погиб во время охоты в результате какого-то загадочного выстрела. Намеченная встреча его с Ливингстоном так и не состоялась. На собрании в Географическом обществе Ливингстон как-то слушал Ричарда Бертона. Но как человек тот был очень непривлекателен, поэтому у Ливингстона не возникло желания обратиться к нему. Спик установил, что Белый Нил вытекает из озера Виктория, и тем самым далеко продвинулся в решении давнишней загадки об его истоках. Но Бертон упорно утверждал, что Белый Нил вытекает из озера Танганьика.

В своем письме Мёрчисон ловко играл на честолюбии исследователя и бывшего миссионера: "Если Вы сможете проникнуть на запад и выйти там к противоположному берегу или достичь Белого Нила (!), Вы составите себе имя, с которым никто не сможет равняться, и при этом решите назревшие спорные проблемы". Итак, письмо Мёрчисона побудило Ливингстона еще раз попытаться пересечь Африку, теперь, правда, севернее и в противоположном направлении - с востока на запад, а намек президента Географического общества на славу, которую принесет установление истоков Белого Нила, был чрезвычайно привлекателен для исследователя.

Мёрчисон обещал Ливингстону полную поддержку, как Географического общества, так и свою личную, в этом исследовательском путешествии. Он разумеется, желал, чтобы в это время Ливингстон "был свободен от всех других поручений, кроме географических". По его мнению, миссионерская деятельность Ливингстона мешала географическим исследованиям. Ливингстон, правда, уже давно был скорее исследователем, чем миссионером, но Мёрчисону он ответил: "Я не соглашусь путешествовать только как географ, скорее отправлюсь туда как миссионер, а попутно буду вести географические исследования, так как считаю своим долгом делать добро для африканцев: просвещать этот бедный народ или способствовать тому, чтобы его родине открылась законная торговля". Однако отказ Ливингстона посвятить себя лишь исследовательской работе привел к тому, что для предстоящей экспедиции Географическое общество выделило лишь пятьсот фунтов стерлингов - не столь уж щедрый дар. Тем самым эта экспедиция с самого начала приняла скромные размеры; Ливингстон, разумеется, не мог внести что-либо заметное и в дело борьбы с рабовладением. В письме к сыну Томасу от 24 сентября 1869 года он прямо писал: "Целью моего путешествия является открытие истоков Нила". Это полностью отвечало желаниям Мёрчисона.

Правительство, благожелательно относившееся к предыдущей его экспедиции, на этот раз не было столь щедрым - отпустило лишь пятьсот фунтов на пропитание. Таким образом, всего тысяча фунтов из общественных фондов - пятая часть того, что было предоставлено ему на предыдущую экспедицию. О предоставлении в распоряжение путешественников какой-либо вспомогательной группы офицеров и специалистов на сей раз и речи не было. Такая сдержанность британского правительства объяснялась главным образом недовольством Португалии. Суровая критика португальской колониальной системы, содержавшаяся в докладах и книге Ливингстона, вызвала еще более резкие возражения в официальных португальских газетах. Министерство иностранных дел Португалии собрало эти реплики и издало их в английском переводе. Авторы статей не постеснялись прибегнуть к клевете, чтобы очернить Ливингстона и его деятельность: "Нет никакого сомнения, что под предлогом распространения слова божьего - чем он меньше всего занимался - и проведения географических и естественнонаучных исследований Ливингстон свои действия и стремления подчинил лишь одному помыслу... нанести вред торговым выгодам Португалии, а при подходящих обстоятельствах - и территориальным ее владениям". Авторы высказывали требования, чтобы в это дело вмешалось английское правительство, так как "такие люди, как Ливингстон, особенно когда они пребывают в наших африканских владениях в качестве официальных лиц, могут нанести большой ущерб интересам Португалии, если выпустить их из поля зрения и не пресекать их дерзкие выпады, наносящие нам вред". Англия поддерживала тогда дружественные отношения с Португалией и не хотела осложнять или даже ставить их под угрозу ради поддержания гуманных идей и намерений Ливингстона.

Однако министерство иностранных дел все же сделало ему предложение: принять "полномочия", которые дали бы ему возможность выступать в качестве официального лица перед вождями племен Центральной Африки; однако это не давало ему права на жалованье или пенсию. Такая оговорка глубоко оскорбила Ливингстона. Он ведь никогда не строил свои отношения с высшими слоями общества или правительственными учреждениями таким образом, чтобы лично для себя извлекать выгоды. А теперь, пользуясь его знаниями Африки, они не желают потратиться даже на такое вознаграждение, какое получает у них самый малозначащий чиновник! Но, несмотря на унизительность этого предложения, официально его по-прежнему всячески обхаживали: все еще приглашали на званые обеды к министрам ее величества, архиепископам Йорка и Кентербери, к герцогам, лордам и епископам.

Скудность средств вынудила Ливингстона продать "Леди Ньяса". Выручку от продажи, как и наличные деньги, он не задумываясь истратил бы на предстоявшую экспедицию. Но это была не единственная причина продажи судна. Путешествуя пешком или в челноке, он к тому же чувствовал бы себя свободнее. Вдобавок ему было бы лучше без европейских спутников.

Поэтому в новой экспедиции не участвовал ни один англичанин, кроме Ливингстона, - так было проще. В предыдущей экспедиции это подтвердилось: вначале ее морской офицер, которому вверено было командовать судном "Ma-Роберт", не поладил с Ливингстоном и покинул свой пост; затем, когда были уволены два человека из племени кру, тут же покинули экспедицию еще двое англичан. Ливингстон отстранил их, так как, по его мнению, они не заслуживали того жалованья, которое им платило государство. После этих случаев распространились слухи, что он в общении с другими показал себя властолюбивым, самонадеянным и неуступчивым. Нередко это проскальзывало не только в разговорах, письмах, но и в газетах. Сам Ливингстон этот упрек считал незаслуженным.

Но как же объяснить натянутость и довольно резкие споры, возникавшие иногда в экспедиции между Ливингстоном и некоторыми из ее участников?

Среди причин, вызывавших эти расхождения, биограф Ливингстона Блэйки кроме климата, лихорадки, всяческих неудобств в пути особое место отводит высокому чувству долга: "Он был настолько добросовестным, к делу подходил столь серьезно и трудился с таким усердием, что терпеть не мог, когда на обязанности смотрели как на какую-то игру или забаву". Как и все те, кто в высшей степени требователен к себе, он требовал и от других участников экспедиции полного напряжения сил. В условиях же расслабляюще действующего тропического климата, оказывается, многим это требование не под силу, и в таких случаях некоторые из них просто опускали руки. По выдержке и упорству Ливингстону среди участников экспедиции не было равных, разве что доктор Кёрк. Он был убежден, что, не имея европейцев среди своих спутников, он сможет быстро проделать путь и добиться больших результатов. Чем больше европейцев в экспедиции, тем больше задержек в пути из-за различных болезней и тем медленнее продвижение. А встретившись с опасностью в пути, руководитель экспедиции не может подвергать риску жизнь других в такой же степени, как свою. Одним словом, он постоянно должен был думать об осторожности и внимании, а это мешало работе.

Но это не единственная причина, побудившая его на сей раз отказаться от общества англичан в пути. Он ведь давно отвык от него. Многолетнее одиночество сделало его молчаливым, своенравным, впечатлительным. Его раздражало все, что мешало его планам, и тогда он становился угрюмым и придирчивым.

Доктор Кёрк говорил о нем: "Если погода ухудшается или что-либо не ладится, то предпочтительнее обойти его, особенно если он что-то напевает про себя".

В своем путевом дневнике доктор Кёрк утверждает, что виновником пререканий в экспедиции чаще всего был Чарлз Ливингстон. Он обычно не ладил с другими участниками и за их спинами наговаривал на них брату. А Давид, всегда очень доверчивый и легко поддающийся влиянию, верил этим нашептываниям и выражал затем недоверие своим спутникам. Они в свою очередь обижались на несправедливость. В результате с некоторыми из них у него доходило до открытого разрыва.

В середине августа 1865 года Ливингстон покинул Англию в третий и последний раз.

Сопроводив в Париж свою дочь для продолжения образования, он через Марсель и Каир, а затем через Красное море направился в Бомбей.