3. Неожиданные заботы

Так же как и три года тому назад, они стояли рядом на палубе и, не отрываясь, пристально всматривались в дали сурового океана, стараясь увидеть родные берега.

Да, они стояли так же рядом, но на этот раз далекие друг другу: Григорий Иванович весь был поглощен думами и тяжелыми заботами о дальнейшем устройстве начатого дела; Наталья Алексеевна, считая свой долг исполненным, мечтала о шумном и веселом обществе, о богатстве, которое отныне потечет в их, шелиховские руки непрерывной широкой струей. Она отошла от мужа и в каюте долго разглядывала себя в зеркало...

Стоял конец июля. Сильные ветры задерживали и отводили в сторону неповоротливое судно с измученной, обессилевшей командой островитян, плохо владевшей искусством лавирования. Добравшись до первого Курильского острова, пришлось прервать путешествие и отстаиваться в одной из крохотных бухточек. Бросить же якорь у Большерецка удалось только в августе.

- Оставайся на судне, - даже не оглядываясь, коротко и повелительно сказал жене Григорий Иванович, направляясь к трапу, к которому едва-едва удалось подвести плясавшую на сердитых волнах байдарку. - Рыбы надо купить...

Наталья Алексеевна следила за ныряющей байдаркой, пока та не скрылась из виду в белой пене сердитого моря.

- Зря хозяин поехал-то - видишь, какая непогодь... - показывая на бушующее море, сказал подошедший штурман, прислушиваясь к свисту ветра в снастях и беспокойному скрипению подергивающегося на якорных канатах корабля. - Иди ужо, Наталья Алексеевна, в каюту - вишь, разгулялось как...

Байдара вернулась только к вечеру, с мокрым и сердитым байдарщиком. На вопрос вышедшей из каюты Натальи Алексеевны он грубо ответил:

- Водки бы дала обогреться... Уж и не знаю сам, как уцелемши добрался... Три раза дорогой опрокидался... «Куплю свежей рыбки, найму бот да на ем и доберусь», - сказывал Григорываныч. Думал, они уже под парусом здеся давно…

- Мотри, какая буря поднялась, - перебил разговор штурман. - Счастлив твой бог, что вернулся... Как бы с якорей не сорвало. Барометр, поди...

Но он не досказал, что с барометром, и яростно закричал: «Аврал!» Несколько десятков босых ног зашлепали по палубе.

Оторвавшийся корабль стал боком к ветру и резко накренился, почти касаясь воды мачтами. Казалось, что он покорно лег в страхе перед навалившимся на него ветром.

- Надо быть, хозяин погиб со своей рыбой, господи помилуй, - сказал штурману байдарщик и перекрестился.

Наталья Алексеевна бросилась на постель в каюте и лишилась чувств.

А в это время Григорий Иванович, закрывая глаза от крутящихся вихрей и пригибаясь к земле, шаг за шагом добирался до укрытого в бухточке бота с рыбой.

- Не сумеем добраться до корабля, хозяин, - заявил рулевой нанятого бота. - Опрокинет враз, только выйдем...

- Попробуем, утихает, - успокаивал Григорий Иванович. Проба оказалась неудачной: подхватило и понесло от Большерецка к югу. Не успели оглянуться, как бот выбросило обратно на берег мыска.

Вновь до Большерецка добрались пешком только через неделю. Тут Шелихов узнал, что его давно уже похоронили. Погиб, считали здешние жители, и его корабль, который сорвался с якорей и был унесен в море в сторону Охотска.

Шелихов купил трех верховых лошадей, собираясь пробраться к Охотску кружным путем, берегом моря. И вдруг узнал, что в Петропавловске уже несколько дней стоит английский корабль, нагруженный до отказа разными товарами.

Дух захватило от одной мысли, что личное свидание с английскими моряками, быть может, позволит завязать торговлю с чужими странами. И стало страшно, когда подумал, что англичане уже побывали на островах и накупили там пушнины, - каждая упущенная шкурка - могла подорвать установившиеся цены. Их выгоднее купить самому даже. В убыток, лишь бы не дать просочиться на рынок. Успеет ли? Решать надо было сейчас же - корабль мог уйти... И Шелихов тут же поскакал в Петропавловск, успокаивая себя тем, что если корабль погиб, его все равно не воскресишь, а если цел - несколько дней ожидания дела не изменят. С трудом отгонял тревожные мысли о жене.

Вскоре капитан английского корабля и два его офицера сидели с Григорием Ивановичем в Казенном доме.

Началась оживленная пантомима, разговор одними выразительными жестами: прибывшие знали только английский язык, а хозяева - только русский. Тем не менее сильно вспотевшие собеседники переговорили о многом: Шелихов узнал, что корабль вышел из Индии и побывал в Кантоне, что он принадлежит Ост-Индской компании, желающей завязать со здешними жителями торговые отношения, что на нем доставлены товары для обменной торговли с островитянами и, наконец, что фамилия капитана Петере.

Григорий Иванович был приглашен затем на английский корабль. После обильного угощения любезные хозяева показали все свои товары, хотя Григорий Иванович и делал вид, что нисколько не интересуется ими. Привезенные товары ошеломили его количеством, качеством и разнообразием.

Явился и долговязый камчатский исправник, барон Иван Штейнгель, но и тут дело не клеилось: он не говорил по-английски, а немецкого не понимали приезжие. Не помогло и предложение воспользоваться латинским: англичане его не знали. Однако пантомимы до известной степени удалось избежать: англичане не говорили, но кое-как понимали по-французски.

В тот же день Шелиховым был скуплен почти весь груз в кредит на векселя с платежом на Москву, а после приемки закупленного условились о привозе следующих партий товара.

Характерная для Шелихова предусмотрительность сказалась на происходивших переговорах. Она насмешила Штейнгеля, но Григорий Иванович настоял на своем. Он выработал обязательный маршрут для английских кораблей к нам и обратно, внушительно заметив смеющемуся Штейнгелю:

- Нечего им шататься туда и сюда по нашим морям. Пусть ходят прямо по надобности.

Тюленьи торбаса до колен, поверх чулок из оленьей шкуры; меховые штаны шерстью внутрь; лисий кукуль с длинной костяной бахромой; двойная меховая рубашка; еще кухлянка из толстой и мягкой оленьей шкуры, разноцветная, вышитая снизу шелками, а у ворота и на рукавах обшитая блестящим, лоснящимся бобром; четырехугольный меховой лоскут у подбородка для защиты лица от ветра и снега - таков костюм Григория Ивановича. В нем он чувствует себя легко и свободно. Если бы не тревожные мысли о судьбе жены и людей, было бы совсем хорошо. Он ловко владеет крепким оштолом и умеет переупрямить собачью упряжку хоть в пятнадцать штук (а собаки каждая с волка, а то и больше). Он смело втыкает в снег оштол, и тогда покрытые снегом легкие сайки мгновенно застопориваются. Глаза рвущихся вперед собак наливаются от натуга кровью, петли ошейников душат их до полусмерти, постромки глубоко впиваются в тело так, что лопается кожа, но сани на оштоле - ни с места. Суровый окрик тотчас же приводит в повиновение зарвавшихся животных, только по недоразумению именуемых собаками.

Сшитые из березовой коры (каркас из реечек, связанных ремнями из тюленьей кожи), поставленные на широкие выгнутые полозья камчадальские сани легки - в них нет и полпуда, а поднимают они от десяти до двадцати пудов клади. На этот раз на санях Григория Ивановича только продовольствие и охотничий припас.

За Нижнекамчатском пошло легче: снегу больше и речек меньше, но зато впереди злая непокоренная коряцкая земля и вьюжная тундра. Григория Ивановича ничто не останавливает. Стиснув зубы и раздувая ноздри, гонит и гонит он собак, мчит сломя голову.

Новые и новые преграды то и дело задерживали на трудном пути: проводники, несмотря на тароватые посулы, отказывались сопровождать этого железного человека, не знающего ни страха, ни устали. За павших собак он платил, правда, щедро, но свежих было доставать так трудно...

Через пять месяцев, уже в январскую стужу, глубокой ночью, собаки беззвучно подкатили санки по глубокому снегу к зданию Охотской фактории Шелихова. Она была тиха и безлюдна. Никого: ни брата, ни жены, ни прислуги... «Да здесь ли она?» - думал Григорий Иванович. Все тело покрылось холодным потом.

Наутро все стало ясно: галиот, занесенный в Охотск бурей, цел, хотя и потрепан, вытащен на берег, а Наталья Алексеевна с братом Василием с вечера на вечеринке, устроенной командированным сюда молодым и богатым чиновником из Петербурга.

Грозный и настойчивый допрос прислуги многое открыл Григорию Ивановичу: молодой администратор окружил Наталью Алексеевну вниманием и поклонением. Василий же Шелихов, лоботряс и пьяница, которого Григорий Иванович приспособлял было к вождению кораблей, но отставил за непослушание и дебоши, а потом сжалился и определил на службу в Охотскую контору, чуть ли не стал сватом. Он решил выдать Наталью Алексеевну замуж...

- Что говоришь, собака? - весь багровый от душившей его злобы, Шелихов сжимал в руках тяжелую страшную плеть и наступал на ошалевшую, заикающуюся от ужаса камчадалку. - При живом муже?!

- Василь Ваныч сказала - помер ты. Хозяйка плакал, плакал...

- Сволочь! Подлец! - кричал Шелихов, бегая по избе, шумно дыша и ловя ртом воздух, потом бессильно повалился в кресло.

Не сходя с места, вся дрожа мелкой дрожью, неподвижно стояла перед ним потрясенная камчадалка... Шелихов вдруг вскочил и побежал к двери.

Невзвидя света, громко закричала насмерть перепуганная женщина и тоже бросилась было вон, но Шелихов, обернувшись, с силой отшвырнул ее назад.

- Свяжу и утоплю, если хоть на шаг отойдешь из дому! Понимаешь? - прошипел он и быстро прошел в контору.

Там, несмотря на раннее утро, он застал доверенного, двух приказчиков и одного рабочего, поведал о своем горе и просил помочь.

- Кому буду жаловаться? - умоляюще глядя на них, спрашивал Шелихов. - Помогите наказать по-христиански христопродавца брата... Век буду благодарен, не забуду... А с женой я сам разберусь.

- Поможем, Григорий Иванович, поможем, - сказал за всех доверенный и послал за виновником: - Вести хорошие есть, скажи ему, - наставлял он посылаемого работника. - А выдашь, что хозяин здесь, запорю!..

Через полчаса короткая расправа была закончена: виновный исполосован ударами тяжелой плети и с рассеченной кожей на спине и плечах, в изорванном платье стонал на полу избы.

Прошло несколько часов. Шелихов сидел в горнице, низко опустив голову, обдумывая какое-то решение. Жену он еще не видел. Испуганная, ничего не понимающая, она забилась в комнате и ждала своей участи. Наконец Шелихов встал, подошел к конурке камчадалки и приказал:

- Собери Наталью Алексеевну в дорогу.

Спустя полчаса Григорий Иванович, молча и не глядя, прошел мимо бездыханного Василия, поклонился своим помощникам и вышел к саням... В них ни жива ни мертва сидела Наталья Алексеевна.

Поскрипывали широкие полозья, легко скользили лыжи, весело бежали собаки. Безумие и злоба понемногу проходили.

«Добьюсь все-таки для нее позорной церковной казни и заточу в монастырь, - уже хладнокровно рассуждал Шелихов, - того требует церковь и мой христианский долг. Мало что этот подлец мог ей сказать о моей гибели, она не должна была верить...»

«Разве я изменила мужу, решив выйти замуж? Что же было делать? Разве в Сибири можно спокойно жить молодой вдове без защитника? А Вася... Ведь он желал добра. Откуда он мог знать, что Гриша жив?»

...Через две недели на трех камчатских санках, с двумя проводниками Шелиховы приехали в Иркутск.

Сердце не камень... Безропотность Натальи Алексеевны, ее преданные, любящие глаза, тяготы пути смягчили сердце Шелихова. Неотложные дела и суета на время отвлекли от выполнения «христианского долга». Окончательно примириться с Натальей Алексеевной заставила Шелихова привычная, уже забытая было домашняя обстановка в Иркутске, а главное, дети. Да и любил Григорий Иванович свою жену той вечно молодой любовью, которая многое заставляет прощать и забывать.