НА САМЫХ ДАЛЬНИХ ОСТРОВАХ

На самых дальних островах

"Камчатский Ермак", как Пушкин назвал Атласова, сделал в 1697 году еще одно открытие. С камчатского мыса, получившего затем несколько странное название Лопатка, он увидел на юге землю. Это был вулкан Алаид, самый северный на Курильской гряде.

Я тоже вижу этот вулкан из кабины аэроплана, совершающего облет Курильских островов. Под нами Парамушир. Вулкан Алаид, извергавшийся в июле 1972 года, увеличил площадь острова на один квадратный километр, и на карте появились новый мыс - Пограничный и новый залив - Зевс. Внизу видны ровные квадраты Северо-Курильска. Город отстроен после того, как его смыло цунами. В то недоброе, страшное утро 5 ноября 1952 года вот так же, как мы сейчас, вот в этом же клочке неба летел над островом самолет, когда чудовищной силы волна накатилась на город, стоящий на берегу. Перепуганный пилот передал по рации только одну фразу: "Северо-Курильск погружается в океан".

Все началось с землетрясения: разваливались печные трубы, выплескивалась из ведер вода. Океан оставался спокоен, но все, кто был знаком с цунами, бросились в горы. Через сорок пять минут послышался страшный гул: это с океана шла на берег десятиметровой высоты стена воды. В несколько минут она смыла многие постройки и, отступив, на несколько сот метров обнажила дно пролива. За первой волной пришла вторая, еще более ужасная. Она выворотила из земли даже булыжник мостовой. Сорванные с фундаментов дома оказались за сотни метров от того места, где они стояли. Большую самоходную баржу бросило за два километра.

Поселок Васильеве, возле которого мы делаем первую посадку, пострадал меньше; высота волны здесь достигала семи метров, но ее силу ослабили многочисленные рифы и отмели у берега. Сейчас они все в серой пене, то обнажаются, то снова скрываются под водой. Грозно рычит океан, грохочет перекатываемая волнами галька. Пусто, холодно и голо вокруг, ни кустика, ни деревца, ни цветочка не пробивается сквозь эти камни. Вдалеке стоят полуразрушенные японские ангары, и в их ржавых металлических скелетах свистит ветер.

В августе 1945 года здесь шли жестокие бои. На Парамушире японских солдат было куда больше, чем наших десантников. Остров ощетинился многочисленными дотами, дзотами, артиллерийскими капонирами. И все же лишь двенадцать дней понадобилось советским войскам, чтобы освободить все тридцать шесть Курильских островов. Десантная операция, начавшаяся в ночь на 18 августа, была успешно закончена 30-го.

На карте Курильская гряда напоминает нитку бус, одним концом привязанную к Камчатке, а другим к японскому острову Хоккайдо. Эта нитка слегка провисает под тяжестью бус - островов и мелких бусинок - рифов, скал, утесов. Каменистые, неуютные, темные, они время от времени появляются в поле зрения и плавно уходят назад.

Летим низко над океаном. День сегодня хотя и ясный, но очень ветреный, холодный, и океан сердит. Длинные, пологие волны ходят по его зеленоватой поверхности всюду, до горизонта. Белеет пена, похожая на кусочки ваты. Пустынно: суда не любят приближаться к опасной гряде с бесчисленным множеством подводных и надводных рифов.

Небо под нами чистое, и все, что делается внизу, видно довольно хорошо. Остался позади Онекотан с действующим вулканом Немо. Пилот набирает высоту, чтобы показать кольцеобразное синее озеро в его кратере... Несколько скал среди океана кажутся безобидными, но именно здесь в 1805 году чуть было не потерпел крушение корабль Крузенштерна "Надежда", и мореплаватель назвал их Каменными ловушками. Прошли остров Райкоке, тоже, как полагается на Курилах, с вулканом, и тоже с действующим. Скоро должен показаться Матуа, где нам предстоит сделать очередную посадку. А вот и сам остров с вулканом посередине, который, впрочем, называется не вулканом, а пиком и носит имя русского гидрографа адмирала Г. А. Сарычева. Это, конечно, не Ключевская Сопка, "всего" полторы тысячи метров, но оттого что вулкан занимает почти весь остров, выглядит он величественно и грозно. Двугорбая вершина густо дымится, склоны черны, угрюмы, голы, если не считать редких пятен лишайников. Ни ручейка, ни деревца, ни водопада - одни угрюмые дикие скалы, через которые прорублены узенькие тропки. Их проложили пленные китайцы, которых по завершении работ самураи расстреляли, всех до единого. Пленные построили здесь артиллерийские капониры, аэродром, подземные склады, доты, ходы сообщения. В капонирах стояли крепостные русские орудия, вывезенные из Порт-Артура. На острове было триста шестьдесят дотов, пять тысяч японских солдат обороняли его. Не помогло... Островок крохотный, пятьдесят два квадратных километра, скалистый, обрывистый с трех сторон и лишь с одной, юго-восточной, более пологий. Пилот у нас опытный, но и он приземляется лишь со второй попытки: мешает страшный ветер. Он воет, задыхается, прижимает траву к черной земле, швыряет в лицо мелкие камешки, песок, не дает возможности двигаться против себя, хоть ложись на землю и ползи.

- Тайфунчик! - коротко бросает пилот.

Нас, однако, встречают. Несколько человек бегут, подгоняемые этим самым тайфунчиком.

- Здравствуйте, товарищи! Почту привезли?

Оказии здесь случаются редко, невзначай. Подойдет осенью корабль, привезет продукты на целый год, запросит: "Женщины, которым зимой рожать, есть?" - заберет их, если есть, и до свидания!..

Метеостанция, сейсмостанция, маячок. Далекий, маленький, угрюмый островок, но он наш! Японцы еще ничего не знали о его существовании, когда сюда пришли первые русские люди. Было это в петровские времена. Позднее всю Большую Курильскую гряду снял на карту отряд Мартына Шпанберга, входивший в состав Второй Камчатской экспедиции Беринга. Северные и Средние Курилы исследовал Крузенштерн, Южные - Головнин, которого японцы вероломно захватили в плен на острове Кунашир. Именно Головнин закрепил на карте названия, которые дали островам населявшие их айны: Парамушир, что означает "большой", Уруп ("лосось"), Кунашир ("черный остров"), Шикотан ("лучшее место")... Головнин мог бы оставить старые русские названия, нанесенные еще на карту 1745 года,- Столбовой, Ольховый, Зеленый, Козел, Брат, Сестра,- но так не поступил, а восстановил имена, которые дали островам их коренные жители. В этом проявилось то уважение к аборигенам, которое неизменно отличало передовых русских исследователей.

Посетивший Матуа в середине XVIII века сотник Черный писал об этом острове: "На нем сопка, коя, по объявлению курильцев, в недавних годах преужасно горела, причем по всему острову разметало каменья так, что и летающих птиц во многом числе оными убивало".

С тех пор вулкан свирепствовал семь раз. Последнее извержение, в ноябре 1946 года, было особенно сильным. Поток лавы достиг океана. Вся вершина вулкана на полкилометра вниз казалась раскаленной, светилась от обилия падающих вулканических бомб. Подземные толчки сотрясали остров. В ужасе метались крысы, завезенные сюда еще японцами, чтобы кормить черно-бурых лисиц. На помощь островитянам пришли корабли, они стояли на рейде, а когда на поселок стали падать раскаленные камни, эвакуировали жителей. Немногочисленное население с тех пор не раз сменилось, но рассказы об извержении вулкана сменщики, как эстафету, передают друг другу.

Сурова природа острова. Даже солнце не может придать теплоту пейзажу. Одна ольха растет тут, да и то лишь по пояс человеку. Все, что поднимается выше, ссекает поднятый ураганом песок. Так и стоят заросли ольхи, будто нарочно подрезанные садовником.

Иду к океану. Самое время отлива, и на берегу валяются разные ракушки, зеленые, ощетинившиеся иголками морские ежи, пятиконечные морские звезды, скользкие, ярко-фиолетовые сверху и желтые снизу. И конечно же, разные бутылки, буи, доски, сети... А повыше, в траве, в брусничнике, красном от ягод, видимо-невидимо куликов. То и дело раздаются выстрелы. Это не теряет времени бортмеханик.

- Лосося тут, наверно, много? - спрашиваю наблюдателя с метеостанции.

- И не видим. Речки нет, вот и не заходит лосось.

- И воды пресной нет,- добавляет его товарищ.- В бочках возим. Пробовали рыть колодец, двадцать метров прорыли, а воды нет. Все один вулканический пепел, а разве он удержит воду!

- Землетрясением интересуетесь? - мой собеседник улыбается.- Раз в месяц регулярно, от трех до шести баллов. Ну а мелких - не в счет.

Да, нелегко жить на острове Матуа.

А люди все равно живут, работают, читают, слушают радио, стараются сделать жизнь интересной, содержательной.

Заходим в одну из квартир, пьем чай. Что ж, квартира как квартира. Очень чисто. Хорошая мебель. Картины на стенах. Полка с книгами. Транзистор. Весело потрескивает в печке сухой плавник: дрова здесь доставляет океан. Позвякивает посуда в буфете от легоньких толчков земли. Шалит мальчик лет четырех.

- Вы знаете, на материке все время болел, а здесь вот уже год живем - и ни разу! - хозяин озорно улыбается.- Чтоб не сглазить...

Когда мы выходим из дому, холодный тайфун бушует по-прежнему. Но в лицо вдруг ударяет какая-то теплая, "чужая" струя, Это с нами прощается вулкан: с его парящей горячей вершины ветер швыряет нам немного тепла.

И снова океан. Снова внизу острова и островки, на этот раз прикрытые шапками кучевых облаков. Шапки надвинуты глубоко, по самые глаза, и видны лишь скалистые основания с обструганными краями. Теперь до самого Южно-Курильска не будет посадки, но самолет все равно летит строго над островами: на некоторые из них надо сбросить мешки с почтой. Вспоминается море Лаптевых, самолет ледовой разведки, морковного цвета вымпел, который зацепился за антенну ледокола. Месяца два прошло с того дня, а кажется, что миновала вечность,- столько новых, все время сменяющихся впечатлений...

Над островом Кетой летим очень низко, угрожающе быстро надвигаются отвесные скалы, глыбы огромных камней на берегу и кажущийся игрушечным белый домик. Возле него стоят три человека и, задрав кверху головы, машут руками. Через дверь, которую открыл штурман, врывается струя ледяного воздуха, и мешок с почтой летит вниз.

На Кунашире я прощаюсь с пилотами и записываю их адреса.

Темнеет по-южному быстро: как-никак, а широта Сочи. Сумерки уже бродят по летному полю, по маленькому одноэтажному поселку, но солнце еще бросает свои прощальные лучи на кривоплечий вулкан Менделеева. Пятна снега посреди его темно-зеленой шубы выделяются особенно рельефно.

До Южно-Курильска меня подвозят местные авиаторы: идет грузовая машина со скамейками по бортам и фанерным козырьком по эту сторону кабины. Дорога сначала петляет лесом, корни деревьев прошили ее насквозь, и машину нещадно подбрасывает. Но вот водитель сворачивает к океану и выезжает на берег. Сейчас время отлива, и обнажившееся дно настолько твердо, что тяжелый грузовик почти не оставляет на нем следов.

- Курильский асфальт,- усмехается сидящий рядом диспетчер.

Скоро становится совсем темно, и водитель включает фары. Океан кажется пустынным и необитаемым. И вдруг, словно кто-то повернул выключатель, водная гладь озаряется огнями. С каждой минутой их становится все больше. На фоне черного неба и черного океана одно за другим как бы возникают из небытия суда - первое, второе, десятое, может быть, сотое... С их бортов гроздьями свешиваются горящие электрические люстры. Картина выглядит сказочной, неправдоподобной... Идет лов рыбы.

Грузовик довозит меня до небольшого деревянного домика гостиницы с домашними ставнями на окнах и крылечком, защищенным от дождя навесом. В коридоре за видавшим виды письменным столом сидит худая пожилая женщина в косынке, с быстрыми глазами на загорелом до черноты лице, которое при моем появлении становится озабоченным.

- С приездом!.. Только где же мне вас поместить? - сходу произносит она, хотя я еще не сказал ни слова.

В коридоре вдоль стены стоят заправленные раскладушки, красноречиво свидетельствующие о том, что мест нет и, наверное, не будет.

- Да уж где-нибудь поместите,- запоздало отвечаю я,

- Разве что на моем диване, больше негде,- говорит женщина, показывая рукой на старомодной диван с высокой спинкой и валиками.

Так я знакомлюсь с "хозяйкой острова", как ее здесь называют, а по должности - дежурной гостиницы Тамарой Константиновной Шалайкиной. Гостиница переполнена. Я заглядываю в книгу, куда записывают паспортные данные жильцов, и на одной неполной странице насчитываю представителей девяти ближних и дальних городов.

Ночью сплю плохо. Коридор, где стоит диван, наполнен дыханием утомившихся за день людей. На улице хлещет дождь, под ветром мотается туда-сюда и скрипит калитка в заборе напротив. С рассвета к этим звукам прибавляется карканье воронов. В окно видно, как они сидят на верхушке голого тополя, чистят перья и переговариваются противными гортанными голосами.

- Что, не спится с непривычки? - спрашивает Тамара Константиновна, должно быть заметив, что я без конца ворочаюсь.- Ничего, поживете с недельку, привыкнете.

- Я на три дня приехал.

- Самолета, однако, не будет. Через неделю первый самолет полетит... Тайфунчик начался.

Дует действительно изрядно. Холодный дождь с тяжелыми, крупными каплями слепит глаза, когда я иду по длинной улице Третьего сентября, очевидно главной в Южно-Курильске. Она застроена одноэтажными деревянными домами и прижата к океану. С заборов, сделанных из рыболовных сетей, медленно стекают крупные капли. Залиты водой борозды между грядками на огородах.

На главной улице нет новых домов, а крыши старых обвязаны тросами, чтоб не снес ветер. Поселок строится в цунами безопасной зоне, высоко наверху. Крутые деревянные лестницы ведут на голую сопку; оттуда, не сходя с места, можно увидеть и Тихий океан, и Охотское море.

Сворачиваю в первый попавшийся переулок и выхожу на берег. В разгаре прилив, и "курильский асфальт", по которому мы вчера мчались на машине, залит водой. На берегу стоят в воде старые, ржавые шхуны, лодки. Мимо проходит суденышко с черными, сплющенными колоколами кальмаров, устилающих палубу. Трактор, натужно ревя, тащит по песку в море плашкоут...

В гостинице, куда я возвращаюсь, хорошенько продрогнув, тепло, топится плита на кухне и пахнет жареными грибами.

- Да не грибами, кальмаром,- улыбается Тамара Константиновна.- Это я вам приготовила.

На сковороде лежит нечто цветом и формой похожее на лапшу; рядом тряпками валяются черные пучеглазые кальмары - их еще не успели очистить.

- Ешьте, вкусно ведь,- уговаривает Тамара Константиновна.

...Дождь льет три дня и три ночи подряд, а на четвертый день стихает. Ветер дует с прежней силой, все так же вздрагивает под его ударами здание гостиницы, скрипит калитка напротив, но в разрывах туч все чаще проглядывает солнце, и я решаюсь добраться до знаменитого на Кунашире места, которое называется Горячий пляж.

- Провожатого с собой возьмите, а то заблудитесь,- заботится Тамара Константиновна и тут же, выглянув в окошко, кричит кому-то на улице: - Петя! Сходишь с товарищем на Горячий пляж!

Пете лет тринадцать на вид, он веснушчат, вихраст, худ и, как вскоре выясняется, сам собирался туда же, намереваясь сварить в кипящем источнике краба, конечно, если удастся его поймать.

Тропка идет вдоль бледно-зеленых зарослей молодого бамбука. Его тонкие узловатые прутья сплелись между собой так густо, что стали непреодолимым препятствием даже для медведей. Двести растений на квадратном метре! Плотная, упругая стена так высока, что я не могу дотянуться рукой до ее верхнего края. Затем начинается царство гигантских лопухов, тоже выше человеческого роста, с метровой ширины листьями, красиво просвечивающими на солнце.

Но вот дорожка уходит вверх, на сопку, заросли бамбука и лопухи остаются внизу, и мы попадаем под власть кунаширского леса. Издали он кажется черным, но стоит чуть углубиться в него, как поражаешься огромному разнообразию красок.

Вот стоит, широко раскинув ветви, великолепный куст шиповника с очень крупными оранжевыми ягодами. Жительницу Крайнего Севера, лиственницу, обвивает фиолетовая толстая лиана. Дно ручья устлано ярко-красной крупной галькой. Тут же пятном на обнаженном клочке скалы распластался натек серы чистейшего бледно-лимонного цвета.

- Магнолия,- объясняет мой юный спутник, останавливаясь возле высокого дерева с мясистыми глянцевыми листьями.

Да, южная, вечнозеленая магнолия рядом с елью, лиственницей, пихтой. Где еще увидишь такое странное, противоестественное соседство!

На Кунашире вообще многое необыкновенно, непривычно. Черные бабочки махаоны величиной с летучую мышь. Кошки без хвоста, более похожие на рысь, чем на своих сестер с материка. Гортензия, которая у нас растет в цветочных горшочках, а здесь обвивает деревья от корня и до вершины. Грибы со шляпками диаметром в двадцать сантиметров.

- Осторожно! - прерывает мои размышления Петя.- Ипритка, смотрите не дотроньтесь...- он показывает на опаленный осенью стелющийся кустарник.

Это - сумах, метко прозванный на Курилах иприткой. Я привык его встречать на Кавказе, в Крыму, там он в большинстве безвреден, а здесь ядовит. Стоит прикоснуться к нему, как через сутки-двое начнется сильный зуд и на коже вскочат болезненные красные пузыри.

Подъем в некоторых местах крут, я сажусь на ствол поваленного дерева перевести дух и прислушиваюсь. К шуму леса присоединяется какой-то посторонний шум, он то затихает, то усиливается. Наверное, это шумит океан.

Так оно и есть. Редеет лес, с горушки открывается величественный вид на безграничный водный простор и широкий песчаный берег.

Я, конечно, предупрежден, знаю, что увижу здесь, и все равно открывшаяся панорама поражает своей нереальностью. Весь огромный пляж дышит, словно живой. Какая-то таинственная сила то тут, то там вздымает песок, он лениво шевелится, образуя круглую воронку, и из этой воронки начинает бить струя воды. Через некоторое время она уходит в свое раскаленное вулканом подземелье, чтобы спустя минуту-другую снова вырваться наружу. И так все время. Трогаю песок, он, понятно, тоже теплый, даже горячий, если копнуть глубже.

Между фонтанами воды на этом живом, шевелящемся берегу торчат обрубки стальных труб - буровых скважин. К одной из них подходит молодая женщина с блокнотом в руке, поворачивает вентиль, и в тот же миг воздух вокруг буровой становится белесым от облака пара, который с гулом вырывается из трубы. Через несколько минут мы знакомимся, и техник-гидролог Наталья Поселенова рассказывает о своей гидрологической партии, которая пробурила на Горячем пляже тридцать шесть скважин и теперь следит за их режимом. Решается вопрос о строительстве второй в стране геотермальной электростанции. Первая построена на юге Камчатки. Кунашир - еще одно место, где люди хотят заставить работать даровое тепло земли.

Поздним вечером природа удостаивает меня удивительным и редким зрелищем, которое можно увидеть только вблизи Курильских островов. На фоне черного неба, над океаном вдруг возникает светящийся столб. Становится отчетливо видно облако, будто его подсветили прожекторным лучом. Это так называемый курильский свет, который, как выяснили ученые, возникает в результате взаимодействия вулканического тепла с частицами водяного пара. Вскоре свет гаснет, и в разрывах облаков опять показываются крупные, обмытые дождями звезды.

...Тамара Константиновна оказалась права: самолеты не летают всю неделю. За это время она сжилась с постояльцами, успела у каждого расспросить, откуда он родом, чем занимается, по какому делу приехал в Южно-Курильск, и в меру сил старается помочь им. Старенький телефонный аппарат работает с полной нагрузкой.

- Директора мне... Василий Иванович? Здравствуй, дорогой. Это Тамара Константиновна. Тут у меня живет один мальчик, жалуется на тебя. Ну отпусти ты ему, пожалуйста, что он просит. Нет наряда, говоришь? Будет наряд, как только самолеты пойдут...

Через минуту она звонит в райком комсомола.

- Валерий, это ты? Тамара Константиновна. Послушай, голубчик, помоги ты этой девахе перевестись на другую работу. Ты знаешь, о ком я прошу.

Кому-то она пытается достать икры ("Хоть три баночки"), кому-то билет на ближайший пароход ("Две недели сидит человек, сколько ж можно!").

Через день доходит очередь и до меня.

- Аэропорт? - кричит в трубку Тамара Константиновна.- Девочки, когда вы летать начнете? Ну не вы, самолеты когда летать начнут? Завтра, говоришь? Так вот, имей в виду, тут надо одного хорошего товарища на Сахалин отправить.- Она еще что-то устраивает, за кого-то хлопочет и, закончив разговор, победоносно смотрит на меня: - Завтра обещают один борт до Александровска. Полетите?

Разным исследователям Сахалин своей формой что-нибудь напоминал. Например, Чехов сравнивал его со стерлядью. Зоологу А. М. Никольскому почудилось, что остров имеет вид суковатой дубинки, положенной прямо на меридиан. Эту дубинку во всю ее длину природа расщепила на две половины, различные по своему виду: одна как бы выстрогана из тундры, голая и безлесная, другая - из таежной области Сибири.

Мы подлетаем к той половине, которая "выстрогана" из леса. Ветка теплого течения Куросио обогревает эту западную часть Сахалина, оттого она и покрыта лесом.

У входа в Александровскую гавань стоят, насупившись, Три Брата, похожие на Трех Братьев, стерегущих вход в Авачинскую бухту. Так же сердятся возле них буруны, так же угрюмы эти три черные скалы. На них 10 июля 1890 года смотрел с палубы парохода "Байкал" Антон Павлович Чехов, и они напоминали ему знакомых по Крыму Трех Монахов.

В Александровске я первым делом ищу музей Чехова. Он на тихой улице его имени - небольшой одноэтажный дом на четыре окна, с дверью под козырьком. Здесь останавливался Чехов. В музее - прижизненное издание книги "Остров Сахалин", несколько личных вещей писателя, серия линогравюр его племянника С. М. Чехова. Тишина...

О Сахалине в России в ту пору знали мало, разве что по невеселой песне "Бежал бродяга с Сахалина". С ней перекликались выстраданные, как и эта песня, слова Чехова: "...кажется, что будь я каторжником, то бежал бы отсюда непременно, несмотря ни на что..."

Много воды утекло с тех пор. На месте печально знаменитой александровской каторжной тюрьмы построен стадион, и сейчас на нем тренируются бегуны и волейболисты. В Александровске - бывшем Александровском посту, где находился центр царской сахалинской каторги,- живет сто тысяч человек. Это хорошо спланированный город с большой квадратной площадью в центре, березами и тополями, так украшающими его широкие улицы, и базаром, на котором в дополнение к рыбным деликатесам продают липкие от смолы кедровые шишки.

До 1947 года Александровск был центром Сахалинской области, а до этого Сахалинского округа, и я разыскиваю здание, где помещался окружном партии. Тут у меня свои "личные" интересы. Секретарем окружкома здесь работал человек, который навсегда связал для меня Сахалин с моим родным брянским краем. Речь идет о Николае Ивановиче Иванове, в 1918 году руководителе Унечской организации РКП(б). Это он вместе с комдивом Николаем Щорсом подписал и послал из Унечи приветственную телеграмму Ленину и получил на свое имя ответ от Владимира Ильича.

История заселения русскими Сахалина началась в 1805 году, когда экспедиция под начальством И. Ф. Крузенштерна водрузила на берегу залива Анива русский флаг в знак присоединения острова к России. Через полвека Геннадий Иванович Невельской исправил географическую ошибку, доказав, что Сахалин не полуостров, как думали Лаперуз и Крузенштерн, а остров, и поднял на Сахалине русский флаг. Свое открытие он сделал на собственный страх и риск, нарушив инструкцию не заходить в Амурский лиман. За это министерство внутренних дел и Главный штаб потребовали разжаловать Невельского, но Николай I решил иначе - назвал его поступок молодецким, добавив при этом: "Где раз поднят русский флаг, он уже опускаться не должен".

Открытие Невельского долго оставалось неизвестным иностранцам. Ни "просвещенная Европа", ни соседняя Япония не подозревали о существовании пролива между Сахалином и материком. Это сослужило хорошую службу русскому флоту.

Под конец Крымской войны соединенная англо-французская эскадра, оскандалившаяся у Петропавловска, решила взять реванш. Она вошла с юга в Татарский пролив, рассчитывая, что найдет там наши военные суда и, пользуясь численным преимуществом, потопит их. Каково же было удивление французских и английских адмиралов, когда никаких русских судов в проливе не оказалось! Воспользовавшись открытием Невельского, они благополучно прошли к устью Амура.

...Из Александровска я уезжаю ранним утром. Ночью выпал снежок, припорошил дорогу, крыши и последние листья на деревьях. Не очень вместительный, переполненный автобус везет меня в Тымовское, где находится ближайшая железнодорожная станция. Дорога узкая, трудная, и автобус прижимается к обочине на разминовках, чтобы пропустить встречные машины с углем. Из окна видны копры шахт, они возвышаются над тростниковыми - камышовыми по-местному - зарослями, такими же густыми и непролазными, как и на Кунашире. Дорога становится все круче, и в глаза бросается грозный, предупреждающий об опасности плакат: "Водитель! Впереди Камышевский перевал". Автобус, ревя всем своим металлическим нутром, медленно ползет вверх, крутыми петлями.

Станция Тымовское еще недавно была конечной. Затем дорогу продлили к северу до Альбы и дальше к Ногликам. Этот районный центр уже давно был связан с нефтяной Охой узкоколейкой; теперь через весь остров проходит почти тысячекилометровая Транссахалинская магистраль Оха - Корсаков.

Железные дороги на Южном Сахалине строили японцы, и их колея не совпадает с нашей, она почти на полметра уже. Уже, понятно, и вагон, в который я сажусь на станции Тымовское, он весь какой-то миниатюрный и, прямо скажем, не очень удобный.

Я стою у окна в узеньком - трудно разминуться двоим - коридоре купированного вагона и смотрю, как бегут мимо голые деревья и проплывают покрытые хвойным лесом горы, зубчатые гребни Западного хребта, быстрые речки с гулкими мостами, совхозные, уже убранные, пустые поля. Здесь в долине реки Тыми, защищенной высокими горами от северных ветров, лежат самые плодородные земли Сахалина.

Иногда попадаются поникшие дремучие заросли медвежьей дудки с тряпками вялых листьев. В детстве у себя на родине я делал из этого растения "водомет" или "духовое ружье", чтобы невзначай облить товарища водой или выстрелить горошиной. Здешняя медвежья дудка похожа скорее на дерево, чем на траву, в ней может скрыться всадник на лошади. Такой она вырастает всего за две недели июня. Здесь вообще все растения большие. Горох, взбираясь по палке, поднимается до высоты человека. В два человеческих роста вымахивает сахалинская гречиха. Ягоды поленики - "северного ананаса" - достигают размера малины...

Поезд приближается к пятидесятой параллели, в течение сорока лет делившей Сахалин на две части - нашу и оккупированную Японией. Еще остались следы широкой просеки в лесу, перерезавшей остров, за ней снова начинается лес, где сорок лет не ступала нога русского человека. Охрану границы несла здесь 79-я стрелковая дивизия генерала Батурова. 11 августа 1945 года наши войска перешли в наступление. По пояс в болотной воде, продираясь через лесные чащобы, с боями продвигались они вперед. Шли по азимуту. Одной из первых была взята станция Котон, впоследствии переименованная в Победино.

Поезд стоит на ней с минуту, и я успеваю рассмотреть лишь чистенькое здание вокзала, деревянные домики поселка вдали, железнодорожный состав с лесом. Встречные составы стоят на каждой станции - с тем же лесом - кругляком или пиловочником, с нефтью, с углем, с огромными рулонами бумаги, с рыбой в изотермических вагонах.

О каменном угле узнал еще сподвижник Невельского Орлов, увидев на одежде знакомого нивха пуговицы, сделанные из этого "черного камня". Два месяца спустя участник той же экспедиции Невельского лейтенант Бошняк обследовал на мысе Дуэ обнаженные пласты каменного угля. Местные жители кроме пуговиц вытачивали из него своих божков. В 1853 году здесь была заложена первая угольная шахта.

За открытием угля последовало открытие нефти. В 1879 году в пост Николаевский-на-Амуре якут Павлов привез с Сахалина бутылку "керосин-воды", которая в районе Охи текла поверх обычной, речной. Сахалинская нефть сыграла большую роль в годы Великой Отечественной войны, когда был проложен через Татарский пролив нефтепровод Оха - Комсомольск-на-Амуре. Его строительство описано в романе В. Ажаева "Далеко от Москвы". К нефти добавился природный газ, поисками которого успешно занимаются работники ВНИГРИ. Были разведаны руды редких и цветных металлов, минеральные источники, целебные грязи...

У Поронайска железная дорога наконец подходит к морю, точнее к заливу Терпения, название которому в 1643 году дал голландский мореплаватель Фриз; из-за непогоды ему пришлось, набравшись терпения, долго стоять в этих местах.

Город Поронайск вырос из маленького Тихменевского поста, где до революции трижды в году устраивались большие ярмарки, на которые съезжались жители - с севера эвены и нивхи, с юга - айны. Теперь город известен не ярмаркой, а рыбокомбинатом, бумагой, которая поступает не только в наши города, но и идет за рубеж - в Индию, Кубу, ГДР; лесной гаванью, куда сплавщики приводят плоты по реке Поронай ("большой реке" в переводе с языка айнов); шкурками цветных норок и морским портом, в котором сейчас стоят и наши и иностранные суда; они видны из окна вагона.

Теперь чуть ли не до самого Южно-Сахалинска можно будет любоваться морем. Освещенное нежданно выглянувшим солнцем, оно кажется очень синим. Ленивые волны, набегая на отлогий песчаный берег, шевелят длинные темно-бурые плети морской капусты. Последние годы эта водоросль усиленно пропагандируется как весьма полезный продукт, содержащий чуть ли не все элементы таблицы Менделеева и разные нужные минеральные вещества, однако продвигается к потребителю довольно слабо. В Александровске я был свидетелем, как некий приезжий попросил в ресторане на закуску салат "сахалинский", как известно, приготовленный именно из этого "продукта моря". "Я заказывал салат, а не эту траву!" - послышался вскоре его возмущенный возглас. Но польза от морской капусты, конечно, большая, и сейчас ее не только собирают в море, но и специально выращивают на берегу Анивского залива в городе Корсакове: берут обычные веревки и на несколько часов укладывают их в лодки вместе с только что выловленной морской капустой со зрелыми спорами. Потом эти веревки развешивают в море между натянутыми тросами. Огород посажен.

...Где-то за горизонтом затерялся крохотный заповедный островок Тюлений, плоская каменная глыба столь ничтожных размеров, что на картах ее обозначают условной точкой. Но эта точка есть на всех картах мира. На острове длиной пятьсот и шириной сто метров живут десятки тысяч котиков. Впрочем, сейчас площадь острова несколько прибавилась: инженеры в содружестве с учеными изменили направление волн, чтобы намыть песчаный пляж для лежбища. Его площадь увеличилась вдвое, и вдвое увеличился приплод.

Покой котиков здесь тщательно оберегают. Только в тридцати милях от островка разрешен рыбный промысел. Над островом не летают самолеты, а проплывающие мимо суда не дают гудков.

В последние годы эта маленькая частица сахалинской земли стала научной лабораторией ученых. Работающие здесь сотрудники Сахалинского отделения ТИНРО установили удивительную закономерность: в судьбе котиков заметную роль играют дни летнего солнцестояния - с 20 по 23 июня. В эти четыре дня наблюдается массовый приход котиков (каким-то особым, пока неизвестным науке чутьем находят они сюда дорогу). В эти дни секачи обзаводятся гаремом, а самки - потомством...

Может быть, мне сойти на ближайшей станции и попробовать добраться до заповедного острова? Но стоит ли? На дворе осень, и котики, должно быть, уже покинули лежбища до следующего летнего солнцестояния.

Короткая остановка в Арсеньевке, на перешейке Поясок, самом узком месте острова, всего двадцать семь километров от края и до края. Через этот "поясок" несколько лет назад построили железную дорогу, чтобы еще одной стальной нитью соединить оба берега.

После станции с энергичным названием Аи поезд сворачивает в глубь острова, и вот уже видны дымящие трубы Долинского целлюлозно-бумажного комбината. В нескольких километрах отсюда - Стародубское, в которое я обязательно съезжу. К этому селу у меня особый интерес: на том месте много лет назад, когда русские люди только обживали Сахалин, обосновались мои земляки из древнего моего Стародуба...

И наконец, главный город области, цель пути, конечная остановка поезда.

Самые точные сведения о городе - куда пойти, что посмотреть или купить - можно получить б гостинице от дежурной по этажу, или горничной, или просто тети Маши, которая приехала в Южно-Сахалинск чуть ли не вместе с нашими войсками, давно обжилась, привыкла к климату, к кальмарам и морской капусте, к океану и ветру со странным названием "муссон". Она уже давно говорит "наш остров", "наш город", "наша река". Но вот я завожу разговор и спрашиваю, откуда она родом, из каких мест приехала, и вижу, как сразу грустнеют ее выцветшие глаза и становится тише голос.

- С Лисок мы. Може, слыхали? Теперь, правда, по-иному зовется - Георгиу-Деж.

- Слыхал, тетя Маша. И даже бывал в вашем городе.

- Да ну!..- она сразу оживляется и начинает суетиться.- Да вы садитесь, в ногах правды нет... И давно вы в Лисках-то были? Что там теперь? Ежели вы на базар за яблоками ходили, так я рядом жила...

В гостинице, где я остановился, есть своя "тетя Маша". От нее я узнаю, что мне обязательно надо сходить на турбазу "Горный воздух", чтобы оттуда поглядеть на город "свысока". Затем посетить парк культуры и отдыха, куда ее младшая дочка каждую субботу бегает на танцы, затем - городской музей и вообще "помотаться" по улицам (авось что-нибудь интересное и увижу).

Название "Горный воздух" заставляет вспомнить Кисловодск, и я ищу, нет ли чего общего между кисловодским пейзажем и этим. Общего мало, может быть, сам воздух, прозрачный, легкий, который хочется пить маленькими глотками. Дорога полого поднимается в гору, вьется между стоящими по сторонам ровными, как бы выверенными по отвесу, деревьями. Лес, лес. Здесь гораздо теплее, чем в Александровске, и желтая листва опала лишь наполовину. Двухэтажные разноцветные домики турбазы красиво вписаны в картину, открывшуюся с высоты. Видны большой и малый лыжные трамплины, считающиеся лучшими на всем Дальнем Востоке. На соревнования сюда приезжают спортсмены многих городов страны и даже из Японии... Вдали по склону горы змейкой тянутся туристы в тренировочных костюмах. Они идут в сторону пика Чехова, возвышающегося над горной цепью, с востока подступающей к Южно-Сахалинску.

Город отсюда как на ладони. Я навожу фотоаппарат, и в окошечке визира помещается только один из микрорайонов - поднимающиеся друг за другом в гору четырехэтажные дома. На минуту теряешь представление о том, какой перед тобой город - Орел или Воронеж, Красноярск или Нижний Тагил. Но стоит отвести взгляд от визира, как иллюзия похожести исчезает и пейзаж снова приобретает неповторимость. Да, это Южно-Сахалинск с его то рыжими, то зелеными, то лилова-тыми далями, с каменными гребнями гор неповторимого рисунка, и его нельзя спутать ни с каким другим городом, как нельзя ни с чем спутать точно такие же строения, скажем, Петропавловска, по той простой причине, что они видны на фоне заснеженных вулканов.

Я снова смотрю на город в объектив, и мне кажется, что среди новых строений я различаю несколько старых; одно из них похоже на пагоду с загнутыми кверху краями крыши. Это музей.

Старый дом японской архитектуры стерегут два каменных чудовища у входа. Во дворе стоит нацеленная в небо осадная пушка, отлитая русскими мастерами в 1875 году. За домом небольшой, уютный дендрарий со множеством чисто сахалинских и курильских растений.

Я задерживаюсь в зале, рассказывающем о таинственном племени тончей. В витрине лежат костяные орнаментированные пластины, хорошо отшлифованные топоры, наконечники стрел и обожженные глиняные горшки. Все это было сделано сорок столетий назад бесследно исчезнувшими с Сахалина "малорослыми людьми" - тончами. Известны и другие названия этого племени: "люди, живущие в землянках", "люди, покрывающие свое жилище лопухами" и "люди, делающие глиняные горшки".

Легенды об этом племени со слов аборигенов острова - нивхов и айнов записали русские исследователи Сахалина - зоолог Поляков, геолог Лопатин, врач Кириллов, политический ссыльный Штернберг, и было это в прошлом веке. О том, куда исчезли тончи, легенды умалчивали. Завеса таинственности приоткрылась лишь в наши дни. На Сахалине работал археологический отряд, возглавляемый Р. В. Козыревой, которая, основываясь на данных раскопок, объяснила исчезновение тончей тем, что часть их сроднилась с айнами, а остальные переселились на Алеутские острова. Очевидно, они были хорошими мореходами; по крайней мере достоверно доказано, что тончи жили на Курилах и на японском острове Хоккайдо. А раз так, то, пользуясь течениями, они могли доплыть и до Алеутских островов.

На Сахалине и Курилах они обосновались задолго до айнов, которые, пока не были получены достоверные сведения о тончах, считались древнейшими жителями этих мест. Русские впервые встретились с айнами в 1806 году, когда лейтенант флота Хвостов высадил с фрегата "Юнона" на берег Анивско-го залива пять матросов. Это были первые русские поселенцы острова.

Между айнами и русскими сразу же установились добрые отношения, прерванные лишь захватом японцами Южного Сахалина и Курил. Возможно, что этому способствовал облик айнов: они очень напоминали русских крестьян - широкоплечие, плотные, хорошо сложенные, с окладистыми бородами. Айны с готовностью принимали русское подданство и русскую веру. Еще в 1749 году специально для айнов была открыта русская школа на острове Щумшу.

Крашенинников писал об айнах: "...они несравненно учтивее других народов, и притом постоянны, праводушны, честолюбивы и кротки. Говорят тихо, не перебивая друг у друга речи... Старых людей имеют в великом почтении. Между собой живут весьма любовно..."

Судьба айнов трагична. Некогда сильный, свободолюбивый и многочисленный народ, много столетий воевавший с японскими колонизаторами, по сути дела был уничтожен ими. Осталось в живых немного.

...Центр Южно-Сахалинска выглядит нарядно. На площади Победы - мемориальный комплекс, посвященный тридцатилетию разгрома милитаристской Японии: танк и артиллерийские орудия, участвовавшие в освобождении города. Очень много зелени, на клумбах догорают последние осенние цветы, алеют ярко-красные кисти рябин.

А утром я сажусь в автобус и уезжаю в Стародубское. Откуда они, эти люди, кто выстроил и обжил деревянные, аккуратные домики с садами, заборами, скворечнями и уже бесполезными пугалами на пустых грядах? Кто живет на этой длинной улице, тянущейся вдоль берега моря? Есть ли среди них мои земляки? Пожалуй, едва ли. Приехавшие на Сахалин после войны новоселы из Брянской области обосновались в другом, Анивском районе и, долго не раздумывая, одно из сел назвали Брянским. Стародубское получило свое имя давно, и после освобождения Южного Сахалина лишь восстановило его. Да и в этой улице я не вижу ничего общего ни с одним из стародубских сел, тех, что в десяти тысячах километров отсюда,- с бревенчатыми избами, скрипучим колодцем-журавлем, мальвами и буйно цветущим "золотым шаром" в палисадниках. Все отошло в историю, осталось в ней, и я лишь могу представить, как в конце прошлого века ехали сюда переселенцы; как выли бабы, покидая свои родные стародубские края; как собирали свой убогий скарб и привязывали коров к телегам; как двигались через всю Россию крестьянские обозы ; как потом у Владивостока все это грузили на пароход или баржу и везли сюда, на незнакомый, казавшийся страшным остров...

Теперешние переселенцы не гнали за собой коров и ехали не на телегах, а, получив подъемные, садились в поезд. И не голод гнал их на "вольные земли", как в прошлом веке, а от века присущее русским людям чувство поиска, желание узнать, а что же там, за поворотом. И конечно, долг, обязанность перед страной: надо же кому-то обживать новый край.

Стучусь в первый приглянувшийся дом, захожу в комнату и прошу дать напиться. Просьба моя несколько странна, потому что неподалеку есть столовая, есть киоск и магазин, где продают газировку, но открывшая мне старая женщина не удивляется и приносит наполненный водой деревянный, раскрашенный ковшик. Наверное, она из села, наверное, привыкла, что вот так запросто могут постучаться к ней в избу и попросить воды.

- Ковшик, должно быть, из родных мест привезли? - спрашиваю, чтобы завязать разговор.

- Так, милок, так, с родных.

- Издалека сами?

- Ох издалека, милок. С Горьковской области мы.

- Да, далековато,- соглашаюсь я.- А не скажете ли, почему ваше село Стародубским называется?

- Откуда ж мне знать, милок. Старая я...

У хозяйки узнаю, что в Стародубском есть небольшой морской причал, база на берегу залива Терпения.

База оказывается заводом, который выпускает консервы и еще "волшебную муку" из небольшого и невзрачного на вид моллюска с красивым именем "леда". Этого моллюска полно в заливе, никто его до сих пор не ловил, потому что не знали, на что он годен. А недавно додумались. Если эту леду высушить и размолоть, то получится отличный корм для домашних птиц.

Наконец наступает пора прощания. Мое затянувшееся путешествие приближается к концу. Завтра я сяду в поезд, который из Южно-Сахалинска без пересадки довезет меня до Москвы. Через Холмск. Через Татарский пролив. Через Комсомольск-на-Амуре и дальше, через сотни станций и разъездов Великого Сибирского пути...

Да, пора и честь знать. С грустью прощаюсь я с главным городом области на островах. С прелым запахом опавшей листвы, с рябинами, на которых остались лишь спелые ягоды, а листья уже облетели, с горбатыми мостиками парков, с выставленными в витринах куколками в национальной одежде нивхов и изделиями из раковин морского гребешка, с тетей Машей...

На вокзале, как и на всех вокзалах мира, суматошно, грустно и весело одновременно. Уезжает, окруженная провожающими, большая семья, должно быть, навсегда покидает Сахалин, судя по обилию вещей. Кто-то отправляется в отпуск - со своего обманчивого юга на юг "настоящий", кавказский, к теплу и пальмам.

...Часа через два будет Холмск, последний город, который я увижу на Сахалине. Там я и попрощаюсь с островом. А пока под колеса бросаются бездонные ущелья, скалы, мосты, виадуки. Закругления настолько круты, что кажется, будто поезд только чудом не сходит с рельсов. В окно страшно смотреть. Кажется, еще секунда - и поезд со всего маха врежется в скалу, но вместо этого он влетает в черную дыру тоннеля, на полном ходу проскакивает его, чтобы через считанные минуты ворваться в новый тоннель. На тепловозные гудки огрызается гулкое эхо, рассыпается по горам и возвращается к поезду, к вагонам, к пассажирам, припавшим к окнам, из которых можно увидеть и хвост и голову поезда одновременно. Спустившись к мосту, прозванному Чертовым, он тут же начинает подъем и, сделав стремительную петлю, опять устремляется к тому самому мосту, чтобы промчаться уже под ним.

И вот виден Холмск, обращенный лицом к морю, к шумному морскому порту, заставленному судами, котлован строящегося ковша для рыболовного флота, бетонные, в виде треугольных пирамид, глыбы у берега и, наконец, паромный причал с захватом для кормовой части парома.

Паром из Ванинского порта только что подошел. Лязгает стальными защелками опущенный причальный мост, матросы снимают стяжки креплений, убирают чугунные башмаки из-под колес, и поезд медленно выезжает на твердую землю. Для него уже закончилось плавание через Татарский пролив, двести семьдесят пять километров водной дороги остались за кормой.

Точно по расписанию дизель-электроход, он же паром "Сахалин-3", отваливает от берега. Впереди добрая неделя дороги, купе, незнакомые попутчики, которые, как сказала проводница, подсядут в Советской Гавани. Конечно, куда проще было сесть в Южно-Сахалинске на самолет и через десять часов приземлиться в Москве. Но я устоял от соблазна. Мною овладело желание, какое испытал в свое время Иван Александрович Гончаров, возвращавшийся из кругосветного путешествия на фрегате "Паллада". Он записал в своем дневнике: "...путешествие идет к концу; чувствую потребность от дальнего плавания полечиться - берегом... мне лежит путь через Сибирь, путь широкий, безопасный, удобный, но долгий, долгий! И притом Сибирь гостеприимна, Сибирь замечательна: можно ли ее проехать на курьерских, зажмурив глаза и уши?"

У меня есть время, чтобы и смотреть, не "зажмурив глаза и уши", и подвести первые итоги, вспомнить, что видел, с кем на какое-то недолгое время свела судьба, и поблагодарить либо посетовать на нее за это.

Далеко не всю страну, а только ее северный фасад да боковую, восточную стену нашего огромного дома довелось мне увидеть и бегло познакомиться с ними.

Почти четыре месяца дули мне в спину попутные ветры. Иногда они заносили меня в сторону от намеченного пути, но я благодарен им за это - больше удавалось посмотреть.

Что запомнилось мне из увиденного всего боле? Трудно ответить сразу, но, не откладывая ответа на потом, можно сказать, что больше всего, пожалуй,- неприметные с виду поселки и неприметные с виду люди, которые, не куражась и не хвалясь по-пустому, несли нелегкую ношу трудной северной жизни. Обживали неимоверной величины край, делали его ближе к "материку".

Где-то на юге страны, в Грузии ли, в Туркмении ли, еще палит солнце, а в Арктике, должно быть, валит снег и первый мороз сковывает ледяным глянцем одинокие тундровые озера. Идет бесконечный дождь на Курилах, холодный туман окутывает дымящуюся Камчатку. Все ниже опускается ртутный столбик в термометре, вывешенном на одной из улиц Норильска. Жители Тикси вставляют в квартирах третьи рамы. Валит с ног южак в Певеке. Ключом кипит океан, мешая сейнерам подойти к берегу Кунашира... И все это - сама жизнь. Во имя ее, будущей и настоящей, люди выносят все трудности. И еще - чтобы быть достойными первых, тех, кто обживал кромку двух океанов, северные и восточные берега страны...

Путешествие по Северу и Востоку России