Погребение в Вестминстерском аббатстве

Саутгемптон, среда, 15 апреля 1874 года

...Все присутствующие благоговейно сняли головные уборы, когда гроб с останками Ливингстона опускали с парохода "Мальва" и устанавливали на передней палубе небольшого парового бота "Куин". На этом боте, направлявшемся к Ройял-Пирс, находились близкие Ливингстона и представители Британского географического общества.

Городские власти тем временем предприняли меры, чтобы отдать почести покойному: через весь город к вокзалу за катафалком следовала траурная процессия... На зданиях морских и других официальных учреждений, как и на иностранных консульствах, были приспущены государственные флаги. На пристани и вдоль набережной толпилась масса народа... За катафалком, запряженным двумя парами лошадей, следовала процессия: во главе - мэр города и члены муниципалитета в мундирах со всеми регалиями и траурными повязками на рукавах... а затем судьи, духовенство, священнослужители всех вероисповеданий в мантиях и головных уборах, а также представители всех видов занятий, официальных организаций и корпораций города, далее родные и близкие Ливингстона, президент и члены Королевского географического общества... президент Медицинского общества города Саутгемптон, члены этого общества и коллектив врачей, консулы многих государств...

Джекоб Уэйнрайт не был единственным африканцем, шагавшим за гробом Ливингстона. Когда траурная процессия проходила набережную, в ее ряды встал также еще один, несший белый флаг с черной каймой: "Ливингстону - другу рабов!" Над процессией прозвучали пушечные залпы - траурный салют... Протяжно и скорбно гудели колокола всех церквей города... Капелла играла траурный марш из "Савла"... на всем пути с обеих сторон процессию окаймляли толпы людей, все балконы были переполнены, из каждого окна высовывались люди... Но что производило наибольшее впечатление во время этой процессии, так это спокойное, сдержанное поведение собравшихся людей, проявление ими глубокой почтительности; они, очевидно, были воодушевлены общим желанием выразить преклонение перед человеком, судьбу которого они оплакивали и делами которого гордились... По мнению тех, кто знает хорошо город, никогда еще не наблюдалось здесь столь огромной массы людей и столь благородного их поведения, как сегодня, в этот великолепный апрельский день, залитый солнечным светом...

В половине первого траурная процессия подходит к вокзалу. Катафалк устанавливают на открытую платформу в конце специального железнодорожного состава, который должен доставить в Лондон останки Ливингстона. Его сопровождают родственники и близкие.

В субботу Давид Ливингстон в атмосфере глубокой скорби и искренней почтительности всей нации был приобщен к выдающимся англичанам, которые удостоены чести покоиться в Вестминстерском аббатстве. Люди всех слоев, от высших до низших, стремились отдать ему последние почести...

Организация похорон была доверена специальному комитету Королевского географического общества. По прибытии из Саутгемптона до проведения траурной церемонии гроб с останками покойного был установлен в картографическом зале дома Географического общества на Сейвил-Роуз...

Надгробие Ливингстона в Вестминстерском аббатстве

В субботу по приказу ее величества был доставлен большой венок из азалий и других специально подобранных цветов с надписью: "В знак уважения и восхищения от королевы Виктории". Венков было множество... В картографическом зале полукругом у гроба собрались близкие родственники покойного, представители различных британских научных обществ; из Парижа на похороны Ливингстона приехал президент Французского географического общества. Пресвитерианский священник приходской общины Гамильтон, где жили родственники покойного, отслужил предварительный молебен. Затем траурная процессия из двенадцати карет тронулась вслед за катафалком, запряженным двумя парами лошадей. За траурными каретами следовала длинная цепь частных экипажей, впереди которых экипажи ее величества, принца Уэльского, герцога Сатерленда... На улицах собралось много людей, чтобы проводить покойного; по мере приближения процессии к месту назначения людская стена становилась плотнее и плотнее; видя приближающуюся процессию, люди благоговейно обнажали головы.

Немногие из желающих получили право на вход в аббатство, но тем не менее оно оказалось переполнено. Те, кому удалось получить пригласительные билеты, пришли заранее, чтобы занять место получше... Под фонарями у самого алтаря возвышался покрытый черным бархатом постамент, на котором должен был стоять гроб в начале траурного обряда. Рядом, на церковных сидениях, расположились обе дочери покойного и другие родственники.

Стрелка приблизилась к часу, когда раздался гул колоколов соседней церкви святой Маргариты, а минуту спустя в монастырский храм вступила траурная процессия с гробом... встреченная большим хором монастыря. По этому случаю хор пополнился лучшими голосами других церквей - святого Павла и Темпл. Весь пол центральной части храма был устлан черным сукном.

...Все присутствовавшие в храме встали, чтобы почтить память покойного, как только траурная процессия под траурные звуки органа медленно направилась мимо открытой могилы к алтарю. Восемь человек, несшие гроб, олицетворяли собой три различных периода в жизни великого путешественника. Первыми несли гроб генерал-майор Стил и мистер Осуэлл, которые путешествовали и охотились с Ливингстоном в Африке. Вместе с мистером Уэббом, в гостеприимном доме которого в Ньюстедском аббатстве жил Ливингстон, когда писал свою вторую книгу об Африке, они как бы представляли первый, миссионерский период его деятельности. За ними шли доктор Кёрк - генеральный консул на Занзибаре, хорошо известный исследователь и борец против рабства, а также Хорэс Уоллер, участник христианской миссии епископа Макензи в 1860 году. Они помогали Ливингстону в борьбе за искоренение рабства в районе реки Шире. К ним примыкал и Янг, морской офицер, служивший на пароходе "Пионер" во время плавания Ливингстона по рекам Замбези и Шире. Третий и последний период олицетворял собой мистер Стэнли, который подготовил и провел спасательную экспедицию. Среди тех, кто удостоился чести нести гроб, оказался и совсем неизвестный человек, возбудивший, однако, у всех наибольшее любопытство, - это Джекоб Уэйнрайт, вызволенный из рабства, крещеный африканский юноша. Его присутствие как бы символизировало благие деяния того человека, которому он остался верен до конца.

Вслед за гробом шли Томас и Осуэлл Ливингстоны, родившиеся в Африке, где навеки осталась покоиться их мать. Они очень походили на своего отца. За ними шел Моффат, патриарх южноафриканской христианской миссии, тесть покойного. Сорок пять лет деятельности в Африке окрасили его доброе худощавое лицо в золотисто-бронзовый цвет, а его пышная борода побелела. За ним двигалась колонна высокопоставленных друзей и знакомых покойного.

Гроб установили под висящим фонарем, близкие покойного заняли свои места, и началась траурная церемония... Затем гроб перенесли из алтаря в центральную часть храма, за ним, как и прежде, следовала траурная процессия... Близкие покойного столпились у могилы. Взойдя на амвон, настоятель собора прочитал молитву, закончив ее словами, указывающими последнее место покойного: "От земли - к земле, из пепла - в пепел"... В то время как траурный эскорт постепенно удалялся, орган в унисон с угасающими звуками барабанов играл траурный марш из "Савла". После этого тысячам людей была предоставлена возможность пройти мимо новой могилы.

"Таймс", понедельник, 20 апреля 1874 года

Джекоб Уэйнрайт был удостоен чести присутствовать на траурной церемонии и нести почетный караул у гроба. Семьдесят лет спустя Каупланд в своей книге о последнем путешествия Ливингстона писал: "Однако было бы более справедливо, если бы Чуме и Суси, прибывшим в Англию лишь через две недели и представленным Уоллером друзьям Ливингстона, также была предоставлена возможность проводить в последний путь своего господина и нести почетную вахту у его могилы. Они, несомненно, имели большее право присутствовать там, чем любой из тех, кому пришлось участвовать в этой пышной траурной церемонии, больше даже, чем могли на это претендовать Уоллер или Кёрк".

Одна из английских газет так писала после похорон Ливингстона: "Завершить то дело, которое не удалось довести до конца Ливингстону, - долг английской нации".

Постоянные разоблачения Ливингстоном нечеловеческой жестокости работорговли привлекали внимание английской общественности, которая требовала от правительства энергичного вмешательства и искоренения этого зла, ранившего человеческую совесть. Но кроме моральных соображений были политические и экономические причины. Работорговля вела к хозяйственному упадку обширных областей.

Свой долг - искоренение работорговли - английская нация исполнила - так с гордостью утверждает английская историография. Если понятие "раб" применимо лишь в том случае, когда человек представляет собой юридическую собственность другого, тогда утверждение это и гордость англичан, пожалуй, оправданны: уже в 1875 году официально были запрещены как работорговля, так и вывоз рабов из Восточной Африки и тем самым созданы препятствия для охоты за невольниками и торговле "живым товаром" внутри материка.

Уже в то время, когда Суси и Чума вместе со своими спутниками несли тело Ливингстона в Багамойо, султан Занзибара запретил работорговлю и официально закрыл невольничий рынок. Конечно, эти меры он предпринял с большой неохотой и отнюдь не по собственному желанию.

В январе 1873 года на Занзибар прибыла английская правительственная делегация с целью заключить договор между султаном и британской короной о запрещении вывоза невольников из владений султана и немедленном закрытии всех невольничьих рынков. Два месяца противился султан подписанию договора. Он опасался бунта части своих подданных, промышлявших работорговлей или пользовавшихся трудом невольников на своих плантациях. Но султану не хотелось также портить отношения и с всесильными англичанами - колеблясь, он прибег к тактике затягивания переговоров. В конце концов, британской делегации пришлось уехать ни с чем. Тем самым престижу англичан в Восточной Африке был нанесен ущерб. Казалось, британское правительство не обладает достаточной силой, чтобы навязать свою волю правителям этого района.

Но последовало следующее. Доктор Кёрк получил указание потребовать от султана немедленно подписать договор, а в случае отказа пригрозить ему блокадой Занзибара британскими военными кораблями. Кёрк так и сделал. 3 июня он предъявил ультиматум султану. 5 июня 1873 года султан подписал договор, приложил свою печать, и тем самым договор вступил в силу, а рынок невольников был закрыт. Эскадра британских кораблей взяла на себя заботу пресечь регулярную доставку невольников на Занзибар и на соседний остров Пембу.Разумеется, работорговля исчезла не сразу. Караваны рабов все еще тянулись по африканской земле в многочисленные гавани, где живой товар грузили в трюмы судов. Правда, теперь судам пришлось изменить маршруты: из Килвы они шли вдоль берега на север, в Сомали. Там торговцы сбывали рабов на рынках прибрежных городов. Иногда живой товар везли обратно и контрабандным путем доставляли на Пембу. Меры, предпринятые в портовых городах, кардинально не могли решить эту проблему; необходимы были какие-то перемены и внутри материка.

Доктор Кёрк был назначен генеральным консулом и вместе со своим штабом отправился в восточноафриканские страны для переговоров с видными местными вождями. В 1875 году он подготовил нечто вроде манифеста, провозглашавшего "полный запрет какой бы то ни было переправки невольников по суше" и незамедлительное освобождение тех, кто был уже доставлен из внутренних районов к портам. Султан подписал и этот манифест. Конечно, и после этого еще многие годы продолжалась, правда уже нелегально, торговля невольниками, но этими мерами был все же нанесен смертельный удар открытой, организованной, регулярной работорговле.

В сущности, ведя переговоры в Занзибаре и во владениях вождей Восточной Африки, британские политики пеклись отнюдь не об освобождении рабов. Эта благородная цель для них была лишь удобным и благоприятным предлогом для вмешательства во внутренние дела государств Восточной и Центральной Африки. Сколь ни были благородными цели Ливингстона, они непосредственно способствовали британской экспансии в Африке. Во времена Ливингстона британский промышленный и торговый капитал в Южной и Восточной Африке довольствовался дешевым сырьем и новыми рынками сбыта. Открытие золотых россыпей Витватерсранда в Трансваале (в 1885 году) и месторождений алмазов в Кимберли разожгли аппетиты промышленников - они стремились овладеть этими областями. Обмен тканей и металлических изделий на хлопок и слоновую кость отошел теперь на задний план. При правительстве Дизраэли Великобритания приступила к захвату обширных территорий в Африке, превращая их в свои колониальные владения. Тут она не стеснялась в средствах: уговоры и давление, навязывание договоров и разрыв их, когда нужно, вооруженные нападения и настоящие войны - все средства были хороши.

Сесиль Родс, по имени которого были названы две колонии (Южная и Северная Родезия), стал затем своего рода прототипом "колониального первопроходца". Он осуществлял здесь собственную экспансионистскую политику, опираясь на грубую силу, и делал это не без благословения английского правительства. Правда, Родс не смог осуществить свою заветную мечту - создать британскую империю в Африке от Кейптауна до Каира. Но Великобритания уже вступила в новую эпоху своей истории - империализм.

Британские агенты лицемерно заключали договоры с африканскими вождями о союзе и дружбе, беря их под свою защиту от бурских "убийц и грабителей". Поскольку местные жители не имели тогда никакого представления о частной капиталистической собственности на землю, "им, - как пишет Ливингстон, - и в голову не приходило, что, допуская к себе чужеземцев, они могут потерять землю", а европейцы беззастенчиво воспользовались этим. Вожди, не имея ни малейшего представления о значении их уступок, в конечном счете теряли свою самостоятельность и право распоряжаться землей своего племени. Но когда перед ними раскрылась суть кабальных договоров, было уже поздно изменить что-либо - они вдруг оказывались "чужеземцами" в собственной стране.

Десятилетия спустя после смерти Ливингстона в Южной и Восточной Африке возникло множество британских колоний и протекторатов. Войну с бурами, длившуюся с 1899 по 1902 год, англичане вели с беспощадной жестокостью; буры оказывали отчаянное сопротивление, но, в конце концов, вынуждены были покориться. В 1910 году бурские республики - Оранжевая и Трансвааль - были включены в британский доминион Южно-Африканский Союз.

В Восточной Африке Великобритания добилась прежде всего установления своего протектората над Занзибаром и прилегавшими к нему островами, а затем начала проникать в глубь материка. Под флагом борьбы с работорговлей англичане оттесняли арабских купцов все дальше и перехватывали их торговлю. Борьба Ливингстона против арабских работорговцев была в историческом плане лишь ранней стадией британской экспансии в Восточной Африке. Позже эту функцию англичане делили с германскими империалистами.

В Южной Африке на базе дешевой рабочей силы росла добыча золота и алмазов, что приносило Великобритании огромные прибыли. Старое рабовладение, когда хозяин мог распоряжаться душой и телом человека, было заменено новым, более рентабельным - наемным рабством; раб такого вида обладал личной свободой, но вынужден был продавать свою рабочую силу. Он был волен и не торговать своей рабочей силой и, голодая, мог "наслаждаться" полной свободой. Но лучшие плодородные земли, кормившие его, перешли в собственность европейских фермеров и плантаторов, и недавнему рабу не оставалось ничего другого, как снова стать товаром. Новая форма рабства лишь внешне казалась гуманнее старой. Рабовладелец старого типа вынужден был постоянно заботиться о жизни и здоровье своего раба: он ведь инвестировал в него свой капитал. Владельцы же рудников, фабрик и плантаций были озабочены лишь тем, чтобы как можно дешевле купить рабочую силу, поменьше платить работнику и по возможности использовать его до предела, не обращая внимания на преждевременную и безвозвратную потерю его сил.

До этого Ливингстон, к счастью, не дожил. Он ушел из жизни, не узнав, что, путешествуя и исследуя Африку, он тем самым способствовал захвату и колонизации этого материка. Смерть избавила Ливингстона от предстоящих мук узнать трагическую судьбу своих замыслов, стоивших ему жизни.

18 апреля 1874 года в Вестминстерском аббатстве захоронили не просто великого исследователя и удивительно человечного человека - была погребена и целая эпоха открытий и исследований в Африке. С тех пор все исследования в Африке проводились наемниками колониализма и империализма. Наиболее ярким представителем новой плеяды исследователей явился Генри Стэнли, добившийся успеха в своей деятельности отнюдь не в результате любви и доверия африканцев. Бичом и револьвером проложил он дорогу для бельгийского империализма. После своего знаменитого плавания по реке Конго он в качестве представителя бельгийского короля Леопольда II участвовал в создании "независимого конголезского государства", ставшего фактической колонией Бельгии. По территории эта колония в семьдесят с лишним раз превышала саму Бельгию. В течение многих лет, вплоть до 1908 года, это было "частное владение" короля, пока бельгийское государство не выкупило его у своего же короля.

Наступило время дележа Африки между империалистическими государствами Западной и Центральной Европы. Слава Ливингстона померкла. Требовался новый тип героя. И им стал жестокий авантюрист Стэнли. О Ливингстоне забыли, а если представители колониализма и говорили о нем, то лишь в пренебрежительном или в лучшем случае снисходительном тоне.

"Ливингстона во многих отношениях переоценили", - говорилось, например, в книге немецкого исследователя Африки и "колониального землепроходца" Пауля Рейхарда, написавшего биографию Стэнли ("Стэнли", Берлин, 1897). "...Если учесть непомерную длительность времени, затраченного Ливингстоном на его африканские путешествия, то эффективность его исследований окажется весьма скромной. Ему не давала покоя страсть к путешествиям и непомерное тщеславие стать открывателем истоков Нила: не будь этого, он вообще ничего бы не совершил при недостатке у него пробивной силы и постоянной заботе о "бедных неграх".

"Как непохож на него Стэнли: не обремененный никакими предрассудками, бесцеремонный до жестокости, этот человек, наделенный неукротимой энергией, смело прокладывает свой путь...

Стэнли шел вперед, ломая все на своем пути... До Стэнли путешественники слишком считались с мнением и капризами местных жителей. А это вело к безмерной потере времени, и дело из-за этого нередко кончалось неудачей. Стэнли впервые ввел иной метод... Он пускался в путь, не обращая внимания ни на что, кроме поставленной цели. Там, где не удавалось уладить спор мирно, ружье прокладывало ему путь".

Да, такой "пробивной силой" Ливингстон действительно не обладал. Там, где ему не удавалось решить разногласия миром, он предпочитал скорее отказаться от своего замысла, чем оружием прокладывать себе дорогу. И вряд ли кто посмеет утверждать, что так поступал он из-за недостатка мужества. Столкнувшись с опасностью, он не хватался тотчас же за ружье, как это делал Стэнли. Ливингстон всегда пытался уладить дело мирно, проявляя при этом необходимое спокойствие и терпение, а его неожиданная улыбка в опасной обстановке часто обескураживающе действовала на "грозного" противника - едва ли были такие люди, которые могли бы внушить ему страх. "Ему неведом был страх", - говорил о нем его друг и многолетний спутник доктор Кёрк.

На северной окраине озера Ньяса есть город Ливингстония и горы Ливингстона; в Замбии недалеко от водопада Виктория есть город, носящий имя Ливингстона, и если бы не Стэнли первый проехал по реке Конго, то она, наверное, могла бы называться именем Ливингстона. Но ни в Южно-Африканской Республике, ни в Южной Родезии не чтут Ливингстона. Слишком велики различия между тем, что он проповедовал и к чему стремился до последних дней своей жизни, и тем, о чем мечтают и что вершат сейчас господствующие классы в Южной Африке, В арсенале защитников современных режимов нет ничего, что дало бы им возможность исказить облик неутомимого борца с расовыми предрассудками и расовой ненавистью. Самое большее, что они могут сделать, - это умолчать о выдающемся исследователе, вытравить из памяти людей его имя, что они и делают.

Ливингстон писал об африканцах: "У меня не выработалось никаких убеждений в отношении их цвета кожи, и действительно, кто долго живет среди них, забывает, что они черные и воспринимает их просто как одну из групп людей". Как известно, вера в благо библейского слова прочно держала Ливингстона в своих тенетах всю жизнь. По сути дела он и не вышел из круга понятий о морали и приличии, господствовавших в то время в странах Европы. Едва ли понял он всю аморальность буржуазного общества, в котором жил. И тем не менее своими взглядами на отношения с африканцами он намного опередил свое время.

Ливингстон был противником неоправданного насилия: подвергшись нападению, он лишь в крайнем случае прибегал к оружию. Но он не раз призывал все племена к единству, к совместному сопротивлению охотникам за невольниками и работорговцам. Именно поэтому никто из тех, кто ратует за отрицание насильственного сопротивления угнетенных завоевателям, не взывает к авторитету Ливингстона.

Если бы Ливингстон дожил до того времени, когда в Южной Африке утвердился апартеид, когда вокруг золотых приисков и вблизи крупных городов там были созданы специальные лагеря для негров-рабочих, где царят нужда и нищета, бесправие и гнет, его совесть, бесспорно, повелела бы ему встать на сторону африканского национально-освободительного движения.

Сколь ни были значительны заслуги Ливингстона в исследовании Африки, одни они никогда не возвысили бы его над такими исследователями, как Спик и Стэнли. Его отличали благородство, преданность высоким идеалам и гуманность, проявившиеся в искренней, неподдельной любви к народу Африки. Именно благодаря этому Давид Ливингстон стал величайшим исследователем Африки.