Последний поход

С отъездом Стэнли для Ливингстона снова наступило время ожидания - терпеливого, мучительного. Снова и снова он скрупулезно подсчитывал дни до прибытия обещанных Стэнли носильщиков. Переход от Уджиджи в Уньяньембе еще раз показал Ливингстону, как сильно подорвано у него здоровье и что ни питание, ни лекарства, оставленные Стэнли, уже не помогут его восстановить. Но ведь ему предстояло только одно, последнее путешествие, которое, может быть, даст ему возможность открыть истоки реки. И тогда все: он вернется на родину и навсегда останется в Англии. Правда, и там его ожидали большие, неотложные задачи...

В конце марта зарядили дожди, вначале только по ночам, а затем они лили непрерывно каждый день. Ливингстону ничего не оставалось, как сидеть дома, писать или предаваться раздумьям. Записи в дневнике были краткими или совсем отсутствовали. Иногда это была просто молитва, иногда покорные просьбы, чтобы господь даровал ему счастье открыть так называемые истоки Геродота.

Ведь истоками Нила интересовался еще древнегреческий историк Геродот. Он поведал грядущим поколениям о чудесном открытии, почерпнутым им у одного египетского книжника: в Африке возвышаются две конусообразные горы - Крофи и Мофи. Между ними выбиваются четыре ключа. Два из них устремляются на север - это и есть истоки Нила; два других текут на юг. Это, по мнению Ливингстона, несомненно истоки Замбези. "Сообщение о двух конусообразных горах, как и их названия, очень похоже, выдумка", - полагал Ливингстон. Однако он верил, что существуют такие четыре истока, и стремился их разыскать. Они, полагал Ливингстон, находятся где-то между озером Танганьика и областью Катанга. Если он разыщет их, то будет решена вековая загадка.

Он прекрасно обдумал свои планы, но, хотя цель и путь к ней ему были ясны, его постоянно грызло сомнение: "Мне хотелось бы иметь какую-то уверенность, но меня угнетает сомнение: в конце концов, может оказаться, что я спускаюсь вниз не по Нилу, а по Конго. И кто пожелал бы рисковать, когда перед тобой маячит перспектива попасть в котел каннибалов?" Но сомнение не покидало его, шуткой здесь не отделаешься, неуверенность сохранялась. "Я знаю слишком хорошо и то и другое, что не способствует уверенности". Луалаба могла оказаться притоком Нила с той же вероятностью, как и притоком Конго.

Находясь долгие месяцы в одиночестве в Уньяньембе, Ливингстон снова вспоминал начало своей деятельности в Африке, когда его целью были не географические открытия и исследования, а "высшая миссия" в самом широком смысле этого слова - помощь африканцам в искоренении рабства. Тогда он впервые внял зову совести: всю свою жизнь посвятить этой борьбе. Теперь она снова заговорила в нем, и даже громче и настойчивее, чем когда-либо прежде.

Какое-то время он пытался забыть все. "То, что мне пришлось тогда видеть, - хотя это лишь обычное побочное явление работорговли, - столь отвратительно, что я постоянно старался вычеркнуть это из своей памяти". Однако ему все же не удавалось это. "Отвратительные сцены охоты за невольниками снова непрошенно всплывают в памяти, и я в ужасе вскакиваю среди ночи; они и сейчас стоят перед моими глазами, как живые". Совершался последний перелом в этом одиноком человеке, последнее очищение и озарение, можно сказать, даже преображение. И если он все еще горел желанием увенчать крупным открытием дело своей жизни, то теперь уже совсем не ради славы. Не честолюбие гнало его на это трудное дело, нет. Этот успех усилил бы его влияние в обществе и дал бы ему силу искоренить в конце концов рабство. Уже в одном из писем, переданном им Стэнли, он писал: "Если мои географические открытия действительно приведут к ликвидации работорговли на восточном побережье Африки, то я считал бы это куда большим свершением, чем открытие всех истоков рек, вместе взятых". В своем письме в "Нью-Йорк геральд" в мае 1872 года им были написаны слова, высеченные затем на его надгробии: "Вот все, что я могу сказать в моем одиночестве: пусть небеса ниспошлют великое благословение на каждого, будь он американец, англичанин или турок, кто поможет излечить эту открытую рану человечества".

Мучительно медленно тянулось время в Уньяньембе. Новые люди, по расчетам Ливиигстона, могли прибыть самое раннее в середине или в конце июля. Но проходил июль, а их все не было. "Бесполезно тратить на ожидание самое лучшее время для путешествий", - писал Ливингстон 30 июля. Но на следующий день он получил радостную весточку, что люди его давно уже в пути. И наконец 9 августа прибыла первая группа из трех человек, а 15 числа пришли и остальные. Ливингстон отпустил им десять дней на отдых, а затем экспедиция тронулась в путь.

"В этом году есть еще пять месяцев, подходящих для путешествия, и весь 1873 год будет использован для этого же, а в феврале или марте 1874 года, если всемогущему будет угодно, моя работа будет окончена, и я смогу возвратиться на родину".

Экспедиция насчитывала шестьдесят два человека, не считая самого Ливингстона: пятеро надежных, проверенных за последние годы, в том числе Суси, Чума и Амода, и пятьдесят семь человек прислал Стэнли. В людях из его старого отряда Ливингстон был уверен, а остальные - парни из Насика, прибывшие из Бомбея, участники распавшейся поисковой экспедиции. От них в первое время для Ливингстона было мало проку. Поскольку они еще не привыкли, им давали лишь половинную ношу, по двадцать пять фунтов. Кроме того, на них возлагалась забота о коровах, которых экспедиция вела с собой. Один из них, Джекоб Уэйнрайт, очень способный, хорошо говоривший и писавший по-английски, позже впервые описал последние месяцы жизни Ливингстона.

Так же как и Стэнли, Ливингстон шел в обход области военных действий, в юго-западном направлении. Он двигался по засушливой равнинной местности, покрытой кустарником. Вначале все шло хорошо, но вскоре под палящими лучами солнца, висевшего на безоблачном небе, Ливингстон начал быстро утомляться. Земля под ногами превратилась в огромную раскаленную плиту, обжигавшую ступни. Пришлось замедлить темп, а значит, и уменьшить дневные переходы.

На седьмой неделе они достигли озера Танганьика. Путь был тяжелый, с беспрерывным чередованием крутых спусков и подъемов. У Ливингстона постепенно иссякли силы. Уже в конце третьей недели похода, 15 сентября, он занес в свой дневник одно короткое, но выразительное слово: "Болен". На сей раз это была не надоевшая малярия, а давнишняя кишечная болезнь - дизентерия. Отдых в течение нескольких дней немного улучшил его состояние, но сказывалась слабость. Когда он не шел, а ехал верхом, состояние его ухудшалось: тряска на ухабистой горной дороге причиняла ужасную боль. Его постоянно одолевала слабость. Однако у него, видимо, никогда даже мысли не появлялось, что это предприятие ему уже не под силу и что было бы лучше вообще отказаться от него.

В ноябре начались дожди. Лишь изредка сквозь тучи проглядывали палящие лучи солнца, но вскоре ливни стали сплошными. К тому же экспедиция испытывала серьезные затруднения с продовольствием. Продукты доставались с трудом даже по дорогой цене. "Люди, посланные нами разыскать какую-нибудь деревню, вернулись ни с чем и мы вынуждены остановиться, Я болен и потерял много крови".

Ливингстона влекло озеро Бангвеоло. "Если Луалаба, текущая через это озеро, и есть Нил, то истинные истоки Нила, - размышлял Ливингстон, - надо искать где-то южнее озера. - Обходя его с юга - а это как раз и намеревался сделать Ливингстон, - неизбежно натолкнешься на нильские истоки Геродота".

К несчастью, в низменные окрестности озера Бангвеоло путники прибыли в очень неблагоприятное для них время года - в период дождей. На много миль вокруг все было затоплено водой. Это могло сломить любого, даже здорового и выносливого человека. Но только не Ливингстона. Его воля и его вера, что всевышний все же дарует ему силы и приведет к цели, если только сам он не убоится напрячь последние свои силы, никогда не были столь сильны, как теперь.

Путешественники навещают знакомые места и всюду встречают хороший прием. Но им попадаются и обезлюдевшие, разоренные, сожженные дотла деревни, где, видно, недавно побывал охотник за невольниками. Некоторые деревни, правда, оказались нетронутыми, но жители покинули их: они бежали, узнав о приближении экспедиции. Продуктов тут не достанешь.

Весь декабрь был дождливым. Многочисленные реки и ручьи с каждым днем становились все глубже и выходили из берегов. Теперь уже путешественникам надо было доставать лодки для переправы, а это вело к задержке. Дожди шли днем, и ночью, не переставая; бурные тропические ливни изредка чередовались с моросящим дождем. Одежда путешественников почти не высыхала, им часто приходилось ложиться во влажную постель.

И снова Ливингстон встречал рождество в Африке. В этот день путешественники отдыхали, забили вола по этому случаю. В день нового года на сей раз в дневнике Ливингстона не появилась даже молитва, взывающая к всевышнему помочь ему добраться до цели: он так болен, что не смог сделать и этой записи. Непрекращающиеся дожди, холодный ветер и плохая, трудно усваивавшаяся пища - худшего и не придумаешь для больного, ослабевшего от постоянного кровотечения человека. Теперь все жизненные силы отважного исследователя, вся его нечеловеческая воля были направлены на упорное сопротивление недугам. Он держался благодаря молоку коз, которых путешественники вели с собой.

Чем ближе цель, воплотившаяся в озере Бангвеоло, тем сильнее бушевали ливни. Весь январь стояла мокрая и холодная погода. На пути возникали все новые и новые препятствия. Продвижению мешали не только разбушевавшиеся реки, но и размокшая, превратившаяся в сплошную грязь почва, затопленная разлившимися реками. Отряд с трудом тащился по липкой грязи.

У Ливингстона уже не было сил преодолевать эту водную пустыню. Когда надо было перейти реку, люди поочередно несли его на плечах. "Прискорбно медленно" приближалась экспедиция к озеру Бангвеоло. Приходилось преодолевать переполненные реки и многочисленные болота, к тому же население относилось к путешественникам с недоверием и встречало недружелюбно. Было невозможно получить от них какие-либо сведения, они даже преднамеренно вводили чужестранцев в заблуждение.

Постоянные дожди и туманы не давали Ливингстону возможности определить местоположение экспедиции. "Дожди, дожди и снова дожди - как будто там, наверху, неиссякаемый источник. Ливни мешают обозревать местность; повсюду сырость и болота... Волей-неволей я вынужден попытаться пробираться дальше без проводника... Трудно здесь еще и потому, что на этой ровной местности не найдешь никаких примет... Целых полмесяца потеряли мы из-за этих блужданий", - читаем мы в дневнике Ливингстона.

13 февраля наконец показалось озеро. Чуть ли не два месяца понадобилось путешественникам, чтобы преодолеть последние восемьдесят миль. Считая по прямой, они делали в среднем не более полутора миль в день.

Однажды ночью Ливингстон подвергся внезапному нашествию целого войска красных муравьев. Едва держась на ногах, он вышел из палатки, но муравьи но отставали от него. Двое из его людей поспешили к нему, чтобы стряхнуть муравьев и развести костер. Тяжело было Ливингстону, но и в таких условиях не угасал в нем дух исследования, он внимательно наблюдал за поведением отдельных муравьев, и тщательно описал расстановку их во время нападения на человека, движение их челюстей, положение туловища во время укуса и т. д.

Все мучительнее были боли в кишечнике. И, тем не менее, даже в конце января Ливингстон успокаивал себя: "У меня потеря крови, но это выполняет роль предохранительного клапана: тем самым избавляюсь от малярии и других недугов". Хотя силы его с каждым днем таяли, он мог еще идти без посторонней помощи, правда только по сухой местности; суждения его были всегда здравыми, и он регулярно вносил обстоятельные записи в свой дневник. В это время Ливингстон написал даже несколько писем, которые хранил у себя. Они полны непоколебимой веры, что недалек уж тот день, когда он сможет вернуться на родину. Самое длинное письмо, за которое он дважды принимался с большим перерывом, было адресовано Хорэсу Уоллеру, ставшему его хорошим другом. И удивительно, местами у него проскальзывает шутливый, поразительно задорный тон, как это было в лучшие дни. Попутно он просил Уоллера, не откладывая, поговорить с дантистом, что бы тот мог поскорее изготовить для него зубные протезы, а также, если можно, подыскать для него и его дочери Эгнес в Лондоне приличную, но не очень дорогую квартиру.

Письмо брату, находившемуся тогда в Канаде, также свидетельствовало о твердой вере Ливингстона, что он сможет многое еще сделать во имя добра и справедливости: "Если господу будет угодно помочь мне положить конец работорговле, этому чудовищному злу, я безропотно готов перенести все эти мучения и голод... Истоки Нила сами по себе не имеют для меня никакого значения, это лишь средство, открывающее мне возможность возвысить свой голос в обществе". Воспоминания о том, что произошло в землях маниема, о кровавой бойне у Ньянгве не покидали его до конца дней. Ливингстон думал, что и на родине он сможет продолжить свою борьбу против бесчеловечности и рабства.

Достигнув северо-восточного берега Бангвеоло, экспедиция остановилась. До устья Чамбеши оставалось еще добрых пятнадцать миль. Но дальше идти пешком было уже невозможно: вся низменность оказалась затопленной. Слой воды достигал четырех - семи футов. Только кое-где над необозримой безмолвной водной гладью торчали еще в виде островков тростниковые заросли, термитники, голые кустарники. Лишь нескончаемый дождь хлестал по камышу, издавая монотонный шум, и время от времени однообразие звуков нарушали пронзительные жуткие крики орланов. А где-то вдали затопленная местность незаметно переходила в озеро.

"Без лодки тут никуда не денешься: всюду вода - и сверху вода, и снизу вода... Произвести какие-нибудь астрономические наблюдения - об этом и думать нечего. Столь пасмурной и дождливой погоды мне не приходилось наблюдать в Африке". Матипа, местный вождь, обещал лодки, но не присылал. Нетерпеливо ждал их Ливингстон, то и дело посылал к вождю узнать, но безрезультатно. Из-за сырости путники не раз были вынуждены менять лагерь.

В начале марта Ливингстон лично навестил Матипу и имел с ним беседу. Вождь встретил его очень дружелюбно, выразил готовность помочь, охотно согласился по воде переправить чужеземцев к своему брату, который, мол, окажет им помощь. Ливингстон спросил его о горах южнее озера, где якобы и находятся те четыре заветных истока, о которых писал Геродот. Матипа твердо знал, что к юго-востоку и к западу от озера есть горы, но он ничего не слышал о горах на юге. В конце беседы вождь еще раз пообещал лодки, и Ливингстон, набравшись терпения, снова ждал обещанного. "Могу ли я надеяться, что добьюсь окончательного успеха? Ведь так много препятствий встречаешь на пути... К жителям я проявляю дружелюбие и искренность. Но я боюсь, что мне все же придется проявить твердость, ибо если они заметят, что нам ничего не остается, как мириться с несправедливостью, то сочтут нас легкой добычей... Смотреть на этих людей как на своих противников, конечно, противоречит моим убеждениям".

В такой обстановке Ливингстон отметил свое шестидесятилетие, и в этот день он как раз и решил предпринять более энергичные шаги в отношении Матипы, который вопреки своим обещаниям снова задержал его более чем на десять дней. Он со своим отрядом из пятидесяти человек занял деревню Матипы и, войдя в его дом, для острастки выстрелил из пистолета в крышу. Перепуганный Матипа убежал, но в то же утро его подданные пригнали три челнока, в которых разместились и отправились на юг Ливингстон и часть его спутников с багажом. Большей части людей пришлось брести пешком.

К концу первого дня путники пристали к островку, лишенному древесной растительности, перевернули лодки, чтобы можно было укрыться хотя бы на ночь от непрекращающегося дождя. Попытались было установить палатку, но сильный холодный ветер вырвал ее из рук и разорвал в клочья. "Ничто на свете не заронит во мне сомнения в моем деле и не заставит меня отказаться от него. В трудные минуты мужество свое я черпаю от бога, господа моего, и иду вперед". Эту запись заносит в тот вечер в свой дневник уже тяжело больной человек.

Связь с пешим отрядом надолго была потеряна, ведь ему нередко приходилось идти в обход. В один из последних дней марта экспедиция переправилась через реку Чамбеши. Все выбились из сил. Силы Ливингстона были на пределе, но не от перенапряжения, а из-за непрекращающейся потери крови. "Я бледен, обескровлен, во всем теле чувствуется слабость от чрезмерной потери крови начиная с 31 марта. Из одной артерии сильно струится кровь, это уносит мои силы. А как бы хотелось мне, чтобы всевышний позволил мне довести до конца это дело!"

Когда путники высадились из лодок и пошли пешком вместе со всем отрядом, Ливингстон вновь почувствовал себя плохо. "Непрекращающееся кровотечение так подорвало мои силы, что я едва хожу. Пошатываясь, я тащился сегодня почти два часа и, обессилев, опустился на землю. Затем сварил кофе - последние остатки - и пошел дальше, но уже через час вынужден был снова прилечь. Очень неприятно и нежелательно, чтобы тебя несли, но мои люди настаивали, и пришлось согласиться - теперь они несут меня поочередно". Это записано 12 апреля. Последующие странички его дневника не содержат каких-либо жалоб на плохое состояние здоровья; занесены лишь наблюдения за растениями, рассказывается о способах ловли рыбы местными жителями, приводятся описания птичьих голосов - призывных звуков здешних горлиц и петухов, жутких криков орланов: "Кто хоть раз услышал эти странные, неземные звуки, никогда не забудет их, они всю жизнь будут звучать в ушах... Кажется, что орлан взывает к кому-то в другом мире". И все-таки Ливингстону частенько теперь приходится соглашаться, чтобы его несли "какую-то часть пути". Но отнюдь не весь путь! Он всячески старается преодолеть свою слабость.

Погода начала постепенно улучшаться, потеплело. Но однажды ночью полил такой дождь, что ветхие палатки не выдержали. Непрекращающийся дождь и непроглядная темень удручающе действовали на Ливингстона. Он долго не мог заснуть в ту ночь и чувствовал себя одиноким и беспомощным.

Но вопреки всему на следующий день он продолжает идти, хотя чаще и чаще приходится останавливаться для отдыха. 19 апреля в дневнике Ливингстона впервые появляются тревожные слова: "Я непостижимо слаб; не будь у меня осла для езды, наверное, не смог бы продвинуться и на сто шагов... Из-за неодолимой слабости не могу даже вести наблюдения. Едва держу карандаш в руке, а моя палка стала уже непомерным грузом для меня. Палатки теперь нет, и мне строят хорошую хижину, где размещают и багаж". Никаких жалоб, лишь констатация фактов. Но даже в таком состоянии, преодолевая усталость, он шутливо записывает слабеющей рукой: "Исследовательская работа - это не просто удовольствие".

Последние с трудом нацарапанные записи занимают лишь полторы странички в дневнике:

"21 апреля. Пытался ехать верхом, но упал, обессилел. Меня отнесли назад в деревню и положили в хижине...

22 апреля. Меня несли на китанде (носилках)".

В последующие четыре дня в дневнике приводится лишь пройденное расстояние в милях (В русском переводе дневников Ливингстона сказано, что в последние четыре дня он записывал в нем только даты. На самом деле, как видно на фотоснимке соответствующей страницы дневника, там против каждой даты есть цифры. Вотте расшифровал их как пройденное расстояние в милях. Но вряд ли это верно. Судя по дополнениям в дневнике, сделанным издателем на основе рассказов спутников Ливингстона, можно прийти к заключению, что эти цифры означают время, проведенное в пути каждый день. - Примеч. пер.). Последняя запись была сделана 27 апреля: "Совсем выбился из сил и останавливаюсь, чтобы отдохнуть; велел купить дойных коз. Мы находимся на берегу Молиламо".

То, что произошло потом, издатель дневника Ливингстона Хорэс Уоллер узнал от спутников Ливингстона - Суси и Чумы, которые были приглашены в Англию.

21 апреля Ливингстон ехал верхом на осле, но вскоре, обессилев, упал в полуобморочном состоянии. Ехать дальше он не в силах, идти также не мог. "Чума, - сказал он, - я так много потерял крови, что мои ноги совсем обессилели. Тебе придется нести меня". Осторожно приподняли его на спину Чумы, и он держался, обхватив шею слуги руками. Так донесли его до деревни и поместили в ту самую хижину, которую он только что оставил.

Затем сделали носилки, постелили на них траву, а сверху покрыли одеялом; другое одеяло натянули над носилками, чтобы защитить больного от солнца. Два человека несли носилки на плечах. Им надо было идти медленно, осторожно: малейшее резкое движение причиняло Ливингстону сильную боль. Он то и дело вынужден был просить носильщиков остановиться. Его уговаривали сделать остановку на одну, а то и на две недели, чтобы немного отдохнуть и набраться сил, но он отказался.

Все чаще и чаще Ливингстон теряет сознание. Однажды он позвал одного из своих спутников, но, пока тот подошел, силы покинули Ливингстона - он уже не мог вымолвить ни слова. Все поняли, что их руководитель безнадежно болен, но сам он еще верил в благоприятный исход: даже в последние дни апреля он думал о предстоящем переходе от Уджиджи к побережью и приказывал Суси подсчитать пакетики с бусами, которые пригодятся для оплаты.

25 апреля в одной из деревень он спросил местных жителей, не знают ли они гору, дающую начало четырем рекам, - мысль о Геродоте не выходила из головы. Однако те ничего не слыхали о такой горе.

29 апреля Ливингстону стало хуже: любое движение причиняло ему такую боль, что его нельзя было даже снять с кровати и донести до китанды. Так как дверь хижины была слишком узка, разобрали стенку и поставили китанду рядом с кроватью.

В тот день предстояло переправиться через реку. Суси и Чума постелили постель на дне лодки и хотели поднять Ливингстона с носилок и перенести в лодку. Но и это было невыносимо для него. Тогда Чума нагнулся, чтобы больной обхватил руками его шею, и так перенес. Но, даже лежа на китанде, Ливингстон так страдал от боли в спине, что часто просил носильщиков опустить носилки и подождать, пока боль хоть немного утихнет.

Когда показалось какое-то селение, он попросил отнести его туда. Это была деревня вождя Читамбо, лежавшая в четырех милях юго-восточнее озера Бангвеоло. Пока строили хижину для больного, он отдыхал на китанде в тени. Вокруг столпились местные жители, с любопытством разглядывая белого человека, находившегося в полубессознательном состоянии. До них, видимо, уже дошли слухи об этом белом человеке. К вечеру хижина была готова. Ливингстона внесли в нее и уложили в постель. И как обычно, втащили туда ящики и тюки. Перед входом развели костер. Слуга, юноша маджвара, принял ночную вахту около больного: он должен был позвать Суси или Чуму, если Ливингстон проснется и что-нибудь попросит.

Утром прибыл с визитом вождь Читамбо, но Ливингстон попросил его прийти на следующий день, так как у него не было сил говорить с ним. Весь тот день Ливингстон провел в хижине. Наступил вечер, а затем и ночь... Люди, утомленные, спали в хижинах; несколько человек дежурили у костров. У всех было чувство, что Ливингстон уже не поправится.

В одиннадцать часов издали донеслись какие-то громкие крики. Суси тут же позвали к господину, и тот спросил его: "Это наши люди тревогу подняли?" "Нет, местные, они прогоняют буйволов со своих полей". Ответив, Суси подождал не много. Вскоре Ливингстон, медленно растягивая слова, спросил с усилием: "Это Луапула?" Суси ответил, что они находятся в деревне вождя Читамбо, расположенной вблизи Молиламо. "Сколько дней пути до Луапулы?" - спросил Ливингстон на языке суахили. "Я думаю, еще дня три, господин", - ответил Суси на том же языке. Затем Ливингстон вздохнул и заснул. А Суси ушел.

Примерно час спустя дежурный снова позвал Суси. Когда тот подошел, Ливингстон попросил теплой воды и дорожную аптечку. Суси принес все это. Из аптечного ящика Ливингстон взял дозу каломели и попросил затем поставить чашку воды у его постели. "All right" (хорошо), - пробормотал он. "You can go out now" (теперь ты можешь идти). Это были его последние слова.

Около четырех утра юноша снова разбудил Суси. "Пойдем вместе, - сказал он, - я боюсь один". Перед тем как задремать, юноша видел, что Ливингстон стоял на коленях перед кроватью. Проснувшись через короткое время, он увидел Ливингстона в том же положении.

Суси привел Чуму и еще нескольких человек. Они подошли к хижине и осторожно заглянули внутрь. При свете свечи, стоявшей на коробке, можно было разглядеть больного, стоявшего на коленях рядом с кроватью; тело было наклонено вперед, голова опущена на подушку, а лицо спрятано в ладонях. Он, казалось, молился, увидев это, люди заколебались: входить ли? Затем один из них осторожно приблизился и прикоснулся к щеке молящегося - она была совсем холодной. Давид Ливингстон был мертв.

Ливингстон был близок к своей цели, но смерть помешала ему увенчать важными открытиями его многолетние исследования в Африке. Истоки Нила так и не были найдены.

После смерти Ливингстона Стэнли в многочисленных докладах, прочитанных им в Англии, защищал точку зрения Ливингстона о местонахождении истоков Нила. Но эти взгляды встречали возражение географов Англии и Германии, приводивших веские доводы, исключавшие принадлежность Луапулы и Луалабы, открытых Ливингстоном, к бассейну Нила. Джеймс Грант, вместе со Спиком исследовавший Нил, также был противником гипотезы Ливингстона. Могучую Луалабу он считал верхним течением Конго. Надо заметить, что и Ливингстона не раз мучили сомнения в правильности его предположения, но до конца дней своих он все-таки верил, что напал на истинный след истоков Нила.

Этот спор можно было разрешить, если бы нашелся смелый исследователь, который проделал бы путь вниз по течению Луалабы. Эту задачу впоследствии и взял на себя Стэнли. Он был газетным корреспондентом при британском колониальном отряде, который вел войну против государства Ашанти (современная Гана). При поддержке газеты "Нью-Йорк геральд" и лондонской "Дейли телеграф" ему удалось снарядить большую экспедицию. В ноябре 1874 года Стэнли со своей партией вышел из Багамойо. Носильщики тащили разборное судно, на котором Стэнли позже объехал озеро Виктория, открытое Спиком, а также озеро Танганьика, впервые описанное еще Бёр-тоном. Стэнли открыл горный массив Рувензори и озеро Эдуарда и наконец добрался до Ньянгве, где Ливингстону когда-то пришлось быть невольным очевидцем кровавой расправы на рынке. Через два года после ухода из Багамойо целая флотилия лодок Стэнли начала смелое путешествие вниз по Луалабе, в результате чего было установлено, что эта река является верхним течением Конго, а не Нила. Путешествие не обошлось без жертв. В стычках с местными жителями и при несчастных случаях он потерял немало лодок и людей. Только девять месяцев спустя наконец прибыл он в устье Конго. Тем самым была раскрыта последняя большая тайна африканских рек. Правда, работы хватило еще и будущим поколениям; немало труда потребовалось, чтобы разобраться в разветвленной системе многочисленных притоков Конго.

Итак, оправдалось навязчивое сомнение Ливингстона, а смерть лишь избавила его от горького признания, что во время всех последних своих экспедиций, в течение семи долгих лет, он был жертвой собственных заблуждений: как оказалось, он открыл истоки Конго, а не Нила. И тем не менее этот крупный исследователь добился неоспоримых успехов: он открыл озера Мверу и Бангвеоло, а также реки Луапулу и Луалабу и тем самым рассеял мрак неизвестности, окутывавший до того обширное пространство в глубине Африканского материка.