От Кейптауна до Анголы

Нападение буров на Колобенг

С апрельского дня 1852 года для Ливингстона, который простился с семьей, началась новая жизнь. Этот день в какой-то мере вернул ему прежнюю свободу; теперь его замыслы, как и намечаемые практические действия, мало связаны с профессиональным долгом миссионера. Правда, в пути он то там, то здесь еще проповедует божье слово, беседует с африканцами о христианской вере, но все это делается мимоходом. Пока брошенное в почву семя даст всходы, сеятель уже ушел дальше. Можно себе представить, какие странные представления рождались у его слушателей от таких, например, понятий, как грехопадение, искупление, воскрешение: ведь в их языке не было таких слов! Иногда казалось, что проповедями он скорее всего успокаивал свою совесть, ибо в обычном смысле слова он уже не был миссионером. Его тревожат упреки в мирском честолюбии собратьев по религии. Кроме того, он опасается, что в Лондонском миссионерском обществе может сложиться впечатление о нем скорее как о путешественнике-исследователе, чем о миссионере, ибо в Кейптауне он с удивлением обнаружил, что имя его стало известно благодаря открытию озера Нгами. Поэтому он представил правлению миссионерского общества подробный план дальнейших путешествий и исследований. К его удовольствию, общество одобрило их.

В Кейптауне Ливингстон тщательно готовится к дальнейшим географическим открытиям и исследованиям. Он обращается к астроному Маклиру, чтобы восстановить и пополнить свои познания в астрономии, изрядно подзабытые за годы миссионерской деятельности и странствий. В предстоящем путешествии он хочет определить координаты множества пунктов. Маклир охотно соглашается помочь ему и выражает готовность проверить впоследствии наблюдения Ливингстона, а если нужно, и уточнить их.

В то время Ливингстон написал несколько трактатов: о миссионерской деятельности, о так называемых кафрских войнах - борьбе народов коса и зулу против европейских завоевателей, о языке бечуана.

В одной из статей он заявлял, что буры позорят христианство, а местная церковь покровительствует им. Церковь, говорил Ливингстон, "была и остается оплотом рабства, она оправдывает буров, грабящих скот и забирающих имущество у кафров". Руководствуясь чувством гуманности, он возмутился, когда миссионерский журнал не пожелал опубликовать его статью по "политическим соображениям".

Ливингстон был глубоко убежден - и никогда не отказывался от своего убеждения, - что его соотечественники - более добрые христиане, чем буры. Ему и в голову не приходило, что борьба Англии против рабства продиктована отнюдь не стремлением к установлению дружбы народов. Причины совсем другие - хитро замаскированные военные приготовления к войне с бурами, соперниками англичан в борьбе за господство в Южной Африке. Но когда речь идет о подавлении недовольства африканского населения, то тут британцы в буры едины. Запретив продавать огнестрельное оружие и боеприпасы миролюбивым гриква и бечуана, британцы по сути дела способствовали охоте буров за рабами и грабежу скота: буры спокойно нападали на беззащитных бечуана. Ливингстон, конечно, мог и не понимать, что его соотечественников в Кейптауне не интересовали возможные последствия этого запрета. К тому же договор, заключенный с бурским Свободным государством Трансвааль, создавал видимость безопасности для местного населения, ибо объявлял рабство незаконным. Но поскольку бечуана были лишены возможности иметь необходимое оружие, чтобы защитить себя, договор фактически превращался в клочок бумаги: трансваальские буры и не думали отказываться от захвата рабов - они ведь только из-за того и выехали из Капской колонии, чтобы беспрепятственно заниматься охотой на рабов.

Представление Ливингстона, что англичане в этом вопросе морально выше буров, мешало ему понять действительность: в подавлении и эксплуатации местного населения англичане и буры были заинтересованы в равной мере.

В начале июня 1852 года Ливингстон отправляется из Кейптауна в первое большое путешествие. Сначала путь идет на север, к макололо и в сторону Замбези, затем на запад, к Луанде - главному городу португальской колонии Ангола на побережье Атлантического океана. Средством передвижения служит неуклюжий фургон, каким буры пользовались здесь издавна. Волы у него тощие, но он слишком беден, чтобы обзавестись лучшими. Вначале Ливингстона сопровождали два крещеных бечуана из Курумана и два баквена, а также две няни, приехавшие в Кейптаун с его семьей и теперь возвращавшиеся домой, в окрестности Колобенга. К экспедиции присоединился и африканский купец по имени Флеминг.

Вечернее купание слонов

Зима только что сменила сухое лето, ландшафт был унылым, как в пустыне. Названия поселений часто свидетельствовали, что по просторам равнины некогда бродили многочисленные стада буйволов, слонов, антилоп, теперь уже давно истребленных; в настоящее время их можно встретить лишь в глубине материка, за сотни миль отсюда.

Усадьбы буров теснились у источников, зачастую в окружении садов, огородов, пашен; еще дальше простирались выгоны. Ведя экстенсивное хозяйство, буры то и дело переходили на новые земли. Увеличивающиеся стада крупного рогатого скота и овец требовали все новых и новых пастбищ. А из Европы все время прибывали поселенцы. Пригодные к обработке земли, на которых местные жители занимались охотой или перегоняли с места на место свои стада, буры считали пустующими и поэтому как бы законно присваивали себе.

Почти на четырнадцать дней Ливингстон задерживается в Курумане. Сичуана, язык бечуана, он понимает почти так же хорошо, как и сами бечуана, и, слушая их беседы между собой, Ливингстон лучше узнает жизнь этих людей. Моффат десятилетиями живет и работает в Курумане и его окрестностях и добился большого успеха. Теперь сотни людей гриква и бечуана стали христианами и научились читать и писать; к крещению не допускали тех, кто не умеет читать. И все же успехи Моффата вызвали у Ливингстона лишь разочарование. У африканцев, обращенных в христианство, эта вера не проникает глубоко в душу. Как-то один довольно умный вождь высказался так: "Мы, свои, понимаем друг друга гораздо лучше, чем вы нас. Конечно, изрядное число крещеных стали христианами. Но иные только прикидываются верующими, чтобы заручиться благосклонностью миссионера и добиться всяческих выгод. А некоторые объявляют себя христианами, поскольку это что-то новое; беднякам, например, кажется, что тем самым повышается их достоинство". Ливингстон находит, что по сравнению с язычеством это все же большой прогресс. И в этом заслуга неутомимого Моффата: миссионерская станция в Курумане - всецело его детище. "Такие места, как Куруман, едва ли можно всерьез считать собственностью Лондонского миссионерского общества. Эта прекрасная станция устроена не на английские деньги, она создана потом и кровью одного лишь человека, и, однако, у его детей нет местечка на земле, которое они могли бы назвать своей родиной". На такие горестные замечания наводят его и мысли о собственных детях.

Однажды в Куруман приходит женщина баквена и передает миссионеру Моффату письмо от вождя Сечеле. Ливингстон сразу узнает ее: это жена Сечеле. Она сообщает, что буры напали на баквена в их новом месте проживания, опустошили и домик Ливингстона в Колобенге. Она едва избежала смерти, спрятавшись с маленьким ребенком в расщелине скалы, с вершины которой стреляли буры. В письме Сечеле рассказал, как все это произошло. Перед новым "городом" Сечеле появились сотни четыре буров с многочисленным вспомогательным отрядом из местных; с ними было восемьдесят повозок и несколько пушек. Так как это была суббота, Сечеле увещевал их как христиан вспомнить четвертую заповедь Христа "Чти день праздника" и отказаться от борьбы в праздничный день. Буры согласились. В воскресенье утром и после полудня буры появились даже в церкви и слушали проповедь Мебальве. После второй церковной молитвы они объявили войну Сечеле, так как он, мол, разрешает англичанам проходить через свои земли. Сечеле повторил лишь то, что он уже ранее заявлял: он мирный человек и англичане никогда не обижали его, обходились с ним всегда хорошо, поэтому он не мог чинить им препятствий в их деятельности.

В понедельник на рассвете буры открыли огонь по городу, в результате чего возник пожар, а затем последовал штурм. Жители города под водительством Сечеле мужественно оборонялись весь день, а затем под покровом ночи укрылись в горах. В этот день погибло шестьдесят баквена, среди них были женщины и дети; многие попали в плен. Буры увели весь скот и увезли имущество. Особенно болезненно переживал Ливингстон тот факт, что они угнали с собой около двухсот учеников его миссионерской школы, которые станут теперь рабами буров.

Несмотря на свои "победы", буры неистовствовали, ведь впервые они понесли потери: двадцать восемь буров были убиты. Во время прежних набегов убитые были лишь на одной стороне, африканцев, но на сей раз там, где годами проживал Ливингстон, англичанин, у них оказались потери, да к тому же довольно большие. Этот британец, по-видимому, научил черных оказывать сопротивление бурам - это ясно! Чтобы отомстить ему, буры двинулись в Колобенг и разграбили его домик, находившийся в сохранности в течение многих лет. Они уничтожили аптечку, искромсали книги, погрузили его пожитки в повозки, чтобы затем продать все с аукциона. Буры угнали с собой также скот, принадлежавший Ливингстону и двум его ученикам - Мебальве и Паулю. Людей же, охранявших это имущество, они просто перебили.

Ливингстону еще повезло, что сам он не попал в руки буров; в гневе они, пожалуй, исполнили бы свою угрозу и убили бы его. В крайнем случае они непременно захватили бы его с собой и тем самым помешали бы его планам дальнейших исследований. Будучи снисходительным и добрым по натуре, он был нетерпим к несправедливости и жестокости. Об этом факте он рассказал в письмах и отчетах. И наконец, этот случай лишний раз убедил его в справедливости поставленных задач: "Правда, потеря книг, которые были спутниками моего детства, болью отозвалась в моем сердце, но по существу грабеж даже помог мне обрести полную свободу для проведения экспедиции на север. Поэтому я тут же перестал печалиться. Буры решили закрыть мне доступ в глубь материка, но я преисполнен решимости открыть эти земли с божьей помощью. Будущее покажет, кто больше преуспел - буры или я".

Угрозы буров Ливингстону привели к неприятным последствиям: в Курумане не нашлось никого, кто согласился бы сопровождать его в поездке на север. Буры намеревались преследовать его караван усиленным отрядом конников, если он ступит на "их" земли. Поскольку он не мог найти погонщиков, то те две недели, которые он хотел пробыть в Курумане, превратились в месяцы.

Наконец ему удалось все же разыскать троих людей, отважившихся ехать с ним. 20 ноября он покинул Куруман. К сожалению, скоро выяснилось, что его спутники не годились для такого предприятия: они принадлежали к тем людям, "которые сумели быстро усвоить пороки европейцев, но не их достоинства". Но другого выбора уже не было, и оставалось лишь радоваться, что отряд хоть как-то продвигается".

Через несколько дней Ливингстон неожиданно встречает вождя Сечеле, который направляется в Англию, к королеве. Сечеле никак не мог понять, что же происходит в мире. Два его ребенка и их мать - одна из бывших жен - захвачены бурами. Разве англичане не понимают, что, запретив продавать огнестрельное оружие местному населению, они оставили его вместе с народом безоружным перед своими злейшими врагами - бурами, они бросили его на произвол судьбы? Он все еще верит в великодушие и справедливость англичан, свидетельством чему была жизнь Ливингстона, поэтому хочет лично передать жалобу королеве Виктории. Сечеле предлагает Ливингстону ехать с ним, однако тот предвидел, что поездка Сечеле будет напрасной, и убеждал Сечеле отказаться от нее. Удивленный и потрясенный Сечеле вопрошает:

"Как же может быть, чтобы королева не выслушала меня, если я явлюсь к ней?" - "Она, конечно, выслушала бы тебя; трудность состоит в другом - как до нее добраться". Но это не испугало вождя: "Ведь я проделал уже такой далекий путь!.."

Позже Ливингстон узнал, что вождю удалось добраться до Кейптауна. Там у него иссякли средства, и он вынужден был возвратиться, ничего не добившись.

Расставшись с Сечеле, Ливингстон продвигается далее на север по краю пустыни Калахари, местами немного углубляясь в нее и тщательно избегая встречи с бурами.

В последний день 1852 года экспедиция достигла нового города Сечеле, расположенного на холмах. Никогда еще Ливингстон не видел баквена такими жалкими, как на этот раз: буры угнали у них большую часть скота, сожгли все зерно, одежду и утварь.

Отправляясь в Англию к королеве, Сечеле строго наказал своим подданным не мстить бурам. Но вопреки наказу группа молодых баквена, встретившись с небольшим отрядом буров, идущих с охоты, преградила им путь и, когда перепуганные охотники бежали в беспорядке, захватила их волов и повозки. Этот налет буры сочли, по-видимому, за начало мелкой войны; они тут же выслали посредников, чтобы предложить баквена мир. Те в свою очередь потребовали выдачи захваченных жен и детей. Одновременно они выставили сильные вооруженные отряды у проходов на холмах, а также во всех ущельях. Прибыв на переговоры, представители буров чувствовали себя во власти баквена и со страху, как позже выяснилось, приняли все условия баквена. Ливингстон был свидетелем возвращения одного из сыновей Сечеле: растроганная мать обнимала его со слезами на глазах. Плакали также и многие другие женщины, дети которых так и не вернулись. Ливингстон записал имена невернувшихся юношей и девушек; многие из них посещали его миссионерскую школу. Он знал, что баквена очень любят детей, и хотел бы помочь рыдающим матерям, но дать твердое обещание, что ему удастся вернуть детей, не мог.

После возвращения из Кейптауна Сечеле вместе со всем своим народом отправляется дальше на север. Впоследствии ему пришлось создавать еще не один город, который потом забрасывался и быстро приходил в упадок. Неудачи Сечеле, однако, не уменьшили его влияния; напротив, многие бечуана, жившие ранее на территории Трансвааля, захваченной бурами, присоединились теперь к нему.

Во время более чем сорокалетнего правления Сечеле сумел сохранить независимость своей страны. Лишь когда немцы утвердились в Юго-Западной Африке, Великобритания объявила Бечуаналенд протекторатом (1884 год), создавая тем самым для себя мост между Южной и Центральной Африкой, а заодно препятствие для германской экспансии из Юго-Западной Африки в глубь материка.