Пленники малого бруна, или четверо на Шпицбергене

Морянка! Морянка!

Из конца в конец поморского села пронеслось это долгожданное слово: морянка! Ветер с моря, попутный для поморских ладей, которые возвращаются с промысла. Осенью 1743 года что-то долго не было попутного ветра, и родные измучились, ожидая своих кормильцев. И вдруг радость: задула морянка.

Наконец-то! Стало быть, готовься встречать "ветреных гостей" - так называли поморы тех, которых приносил попутный ветер.

Ребятишки веселой гурьбой мчатся к тесовой колокольне, вихрем взлетают по крутой лестнице на самый верх и всматриваются в речную даль из-под руки. И вот уже веселый хор ребячьих голосов разносится по всему селу: "Матушка-лодейка наша, деревенская, чап-чап-чебанит!" - значит: плывет. И все село бежит встречать долгожданных гостей на берег. И тянутся ладьи одна за другой, и жены со слезами радости причитают: "Красавцы вы наши небесные, не ждали вас, не гадали, а сталось так, что по-вашему, а не по-нашему!"

Во многих дворах уже топятся бани, хозяйки весело хлопочут в доме, возле печей. Промышленник, когда бы ни вернулся домой - днем ли, ночью ли, - первым делом идет в баню и долго с наслаждением парится. А потом вся семья, от мала до велика, садится за стол, и пойдут разговоры да расспросы. Шутка ли, с самой ранней весны до поздней осени не видались, ничего друг о друге не слыхали! С улицы видно, как весело в тех счастливых семьях, где уже дождались своих кормильцев: все окна светятся!

Но темно в просторном доме кормщика Алексея Химкова. Весной ушел на промысел сам хозяин и старшего сына с собой взял, дома оставил жену с двумя младшими ребятишками. Беспокойно на сердце у жены кормщика. Проводила она своих далеко, на Шпицберген, китов промышлять. Почитай, все односельчане уже вернулись домой, а их все нет да нет. И промысел опасный, и путь осенний по морю не легок. Над головой мрачные тучи гуляют, день и без того короток стал, а тут он еще короче кажется. Случалось - и не раз, - погибали ладьи возле самого Архангельска, куда все на ярмарку торопятся, всякое бывало... "Время сейчас позднее, - размышляла жена кормщика, - да и ярмарка, поди, кончается, а моих-то все нет и нет..."

Темный осенний вечер. Младшие ребятишки давно крепко спят. А ей не спится. Бесшумно, как тень, ходит она взад и вперед по цветным половикам. Останавливается возле окна и долго-долго всматривается в темноту; на беспокойной реке качаются на приколе вернувшиеся ладьи. Осенний ветер гонит по земле сухие листья, ветер воет в трубе. А в доме тепло, чисто, уютно. Горит лампадка, огонек ее отражается в белых изразцах голландской печи. В кухне, за очагом, поет свою песенку сверчок. Все в доме начищено, прибрано, все готово к встрече " "ветреных гостей".

Вдруг... или показалось? Нет, в самом деле, в сенях раздались чьи-то тяжелые шаги, звякнула щеколда, и через порог, сильно пригнувшись, переступил широкоплечий помор.

- Сумерничаешь, хозяюшка, - сказал он. - Как, матушка, живешь, как детки?

- Спасибо, сосед, - ответила Химкова, а у самой сердце сжалось в предчувствии беды.

- Прости, матушка, с недоброй вестью я, - глухо сказал помор. - Пропала ладья хозяина твово. Может, зазимовали... А может... Прости, матушка...

...В середине мая 1743 года, как только сошел лед, кормщик Алексей Химков "отворил", как говорят поморы, паруса и побежал к западным берегам Шпицбергена охотиться на китов. Воды там богаты этим чудовищем. "Золотыми россыпями Севера" называли китов богатые промышленники.

Погода стояла на редкость хорошая. Дул ровный попутный ветер - "поветерь" по-поморски, - судно весело "бежало парусом", море спокойное, тихое. Поморы - смелые, опытные мореходы. Они хорошо знают капризные, суровые воды Севера, почитают их, своих кормильцев. "Тихое море, - говорили они, - добрая мать, а в бурю злая мачеха". Из поколения в поколение от отца к сыну переходили поморские лоции - подробные описания морских и речных путей. Кормщики - народ грамотный, и море знали и звезды, по каким надобно держать курс. Различные приметы указывали им, когда ветер переменится или буря надвигается и надобно заранее завести ладью в тихую бухту.

Первая неделя выдалась на удивление спокойная. Небо сияло бледной, чистой голубизной, солнце, проходя свой путь над горизонтом, щедро светило круглые сутки.

Матросы по двое стояли на вахте. Сам кормщик выходил наверх, сверял курс, и, если на горизонте не было тревожных признаков перемены погоды, уходил в свою каюту, единственную на судне. Она была красиво отделана - богатый купец из города Мезени не жалел денег, судно строил добротно и для кормщиков, которых он нанимал, как сейчас Алексея Химкова, старался все устроить получше. А вот матросы жили кое-как! Свободные от вахты большую часть времени проводили на палубе. Помещение в носовой части судна было слишком тесным для одиннадцати человек экипажа. Посреди каморки вдобавок еще стояла кирпичная печь, возле нее хлопотал повар - кок со своими котлами и поварешками.

Любимым развлечением поморов были сказки. Взрослые, сильные парни, бывалые мореходы, не раз смотревшие смерти в глаза, любили, как дети, слушать одно и то же по многу раз. И если среди моряков попадался сказочник - "баюнок", как называли его поморы, то покоя ему не было, рта не закрывал. На ладье Химкова таким сказочником был молодой матрос Федя Веригин. И за те семь дней, что моряков баловала добрая погода, часто слышался его напевный голос: "Давным-давно жил да был богатырь Аника. У этого Апики было суденко, и на судне-то Аника разъезжал по морю-окияну... Чего ездил он тамотки, кто его знат. Поди, уж не за добрым делом..." Так Федя начинал любимую поморскую сказку об Анике-богатыре. В запасе у него было много сказок: и о страшном змее, которого победил неизвестный герой, и про других добрых людей, смелых, сильных, благородных.

На восьмой день стало не до сказок. С утра кормщик заметил на горизонте темную точку. Беспокойно кричали чайки, резвились тюлени. Плохие приметы. Быть буре!

Через несколько часов и впрямь еле приметная точка превратилась в темную грозовую тучу, она затянула небо. Заходили по морю грозные свинцовые валы, похолодало, появился лед. Сильный ветер занес суденышко к восточным берегам Шпицбергена, к Малому Бруну - острову, который теперь на картах называется Эджем. И там ладья крепко застряла среди льдов. Казалось, в этом году они уже не выпустят корабль. Как быть? Не лучше ли заблаговременно перебраться на остров и там перезимовать? И тут Химков вспомнил, что несколько лет назад мезенские купцы, задумав зимовать на Малом Бруне, повезли с собой бревна и все прочее для постройки избы. Сохранилась ли она? Если изба стоит и погода не улучшится, придется спасаться на берегу. Не ровен час, ладью раздавят льды...

И решил Химков отправиться на берег, разыскать эту избу. Вместе с ним вызвались идти матросы Федя Веригин, Степан Шарапов и сын кормщика Иван Химков.

До берега близко, не больше двух-трех километров, но какая дорога! Льды все время сталкиваются, море волнуется, ветер валит с ног. Моряки решили отправиться налегке. Они взяли с собой одно ружье с двенадцатью зарядами, двадцать фунтов муки, топор, нож, огниво с трутом, табак. Попрощались с товарищами, пообещали вернуться назавтра к утру н отправились в путь-дорогу!

С трудом добрались до берега и пошли искать избу. И нашли. Она хорошо сохранилась, крепко сколотили ее мастера. Кое-где бревна разошлись, но это дело пустое, проконопатить избу мхом, и все тут! Потолок и стены в избе до самого окна были черные, прокопченные, печь топилась по-черному, без трубы, как в те далекие времена бывало и в обычных русских деревнях. Только тот, кто побогаче, делал печь с трубой. А в банях всегда по-черному топили. Молодцы мезенцы, говорили матросы, и сам Химков соглашался с ними - крепко избу сколотили, век будет стоять.

Моряки закусили чем бог послал и завалились спать. А ветер все ревел, и кормщик с беспокойством прислушивался к нему. Как там, на ладье, в такую бурную ночь без него управляются... Рано утром разбудил он матросов, и они пошли на корабль.

Когда моряки вышли к берегу, они остолбенели от неожиданности и ужаса: до самого горизонта расстилалась свободная от льдов вода, и нигде никаких признаков ладьи. За ночь лед сломало, унесло, а вместе с ним и корабль. Хорошо, если он цел и люди живы... Тогда они непременно вернутся, поморы никогда не оставят в беде друг друга, да и корабль никто водить без кормщика не сможет. А если бедняги погибли? Помилуй бог! Химков стал горько упрекать себя, что оставил судно. Уж лучше бы послал он одних матросов, а сам был на месте. Этой вины он себе не простит... Да и сами они как будут жить? Запасов никаких нет, одеты легко... Как пережить здесь зиму, если ладья не вернется?

Но поморы народ стойкий, отважный, находчивый. Помереть дело не хитрое, решили они. Куда хитрей остаться в живых. И принялись за работу. С чего начать? Первым делом надо поесть, подкрепиться. На острове водятся олени. И ружье у них есть. С двенадцатью зарядами. Двенадцать раз ружье может выстрелить. А это уже кое-что. И отправились поморы на охоту. Самым метким стрелком считался у них Степа Шарапов. Ему и дали ружье.

- Смотри не промахнись, - говорил кормщик Алексей Химков. - Помни, у нас всего двенадцать зарядов.

- Не говори под руку! - нахмурился Степа. - Авось как-нибудь. Будет вам олень...

И действительно, Степан метким выстрелом уложил первого оленя. Мясо ели сырым, варить-то не на чем - ни дерева, ни кустика! Надо думать, может, тут найдутся прибитые волнами деревья, остатки деревянных судов, другими словами - плавник. Но пока его нет, да и полезно есть сырое мясо, макая его в теплую кровь. Это верное средство против цинги. Химков бывал у самоедов (так называли в те времена ненцев) и видел, как они это делали. Все ели с удовольствием, уж очень проголодались. Только Федя Веригин не мог преодолеть отвращения, особенно нестерпимо было ему пить теплую кровь.

- Ох, Федя, гляди, захвораешь! - покачал головой Алексей Химков.

- Да я бы всей душой, - с тоской сказал Федя. - Не могу... Так всего и выворачивает. Буду собирать травку, тут есть она - ложечная, я знаю, она супротив цинги помогает. Авось бог милует, не захвораю...

Северное лето короткое. Нужно готовиться к зиме. Ладья, видно, пропала, ждать помощи неоткуда... Надо избу отеплять, да и об одёже позаботиться. Ведь раздеты они, для такой зимы нужно что-то потеплей холстинной рубахи... За что ни возьмись - ничего-то у них нету. Но постепенно прикапливали они мясо и шкуры. На охоте ни одного выстрела не сделали зряшного. Особенно метко стрелял Степан Шарапов. Ну, а кончатся заряды, тогда что? И топлива пока нет. Да что там загадывать! Надо дело делать. И они конопатили избу, ходили на охоту, осматривали остров, его берега. Успокоенное море тихо плескалось у их ног, на небе клубились облака. Моряки наткнулись на лежбище тюленей. Животные грелись на солнце, у самой воды. Маленькие тюленята резвились в море возле матерей; они так забавно кувыркались, ныряли и вновь выскакивали из воды, что смотреть на них было сплошным удовольствием. Где тюлени, там и белые медведи. Это поморы знали. Белые зверюги заходили далеко на Север, на льдинах совершали свои путешествия, как на корабле. И вскоре поморы убедились, что и по острову они бродят. Одного из них убил кормщик. Хорошо, что остался последний заряд.

На отвесных скалах, обрывающихся прямо в море, шумел птичий базар; часть птенцов уже вывелась, и родители озабоченно летали взад-вперед, таскали своим деткам рыбу. Степа Шарапов полез на скалы за яйцами. Птицы со страшным криком тучей поднялись в небо, кружили над скалами, над головой Степы, и он поспешил убраться оттуда, "пока жив", смеялся он. А потревоженные птицы еще долго летали, долго кричали, не могли успокоиться.

И вот как-то раз в одну из таких прогулок к дальнему берегу моряки, к великой своей радости, наткнулись на плавник. Среди плавника они нашли много полезных вещей: самая ценная находка - это доска с большим морским крюком и гвоздями. Находили они обрывки канатов, пеньку. Все это было для них дороже золота. В умелых руках они превратятся в нужные для спасения жизни вещи. Каждый день моряки таскали к избе плавник, рубили его, раскладывали для просушки. Случались совсем теплые дни - градусов 10-15 тепла, июль самый хороший месяц. Распустились цветы, радостно было смотреть на них. Они начинают заранее набирать жизненные силы, чтобы встретить зиму уже спелыми семенами. К тому времени, когда снег растает, они готовы быстро распуститься и понежиться на холодном северном солнце.

Кормщик сразу же, после того как они застряли на острове, позаботился о календаре, чтобы не потерять счет дням. С помощью старинного морского инструмента, простейшего угломера, он высчитывал сутки и делал зарубки на одной из стен избы. Так он следил за течением времени; сообразно с этим моряки распределяли свои работы по подготовке к зиме.

Как ни экономно пользовались моряки пулями, как ни точен был каждый выстрел, но двенадцать зарядов есть двенадцать зарядов. От этого никуда не денешься. А с голыми руками на охоту не пойдешь.

Ваня Химков, сын кормщика, как-то нашел среди плавника удивительный корень, ну почти готовый лук - так здорово он был изогнут. Вот только не хватало ему тетивы да стрел. Ну, тетиву можно смастерить из медвежьих или оленьих жил. И стрелу сделать нетрудно, дерево подходящее, если поискать - можно найти. Топор и нож для обработки, к счастью, есть, хорошо, что с ладьи тогда захватили. Нужно было наконечник сделать железный для стрел, а вот это уже не так просто. Железо-то найдется, опять же среди плавника, но надо выковать наконечники, а для этого требуется целая кузница: молот и наковальня.

Кузница?.. Что ж, можно соорудить, сказал изобретательный Федя Веригин. Для наковальни любой большой камень подойдет. И ребята вкатили в избу громадный валун. А молот? Не годится ли для такого дела вон тот морской крюк, что они давно нашли в плавнике? И вот моряки изобретательно превратили тяжелый крюк в молот, Федя соорудил из оленьих рогов щипцы, затопил печь, и... пошла работа! Глотая едкий дым, моряки в углях раскалили куски железа и принялись выковывать наконечники для стрел и рогатин, "чтобы на медведя белого ходить", - весело говорили они.

Появилась кузница - наладились и другие работы. Все тот же Федя Веригин выковал иглы и шилья, ведь пора подумать о меховой одежде, о теплых сапогах. Оленьих шкур накопилось достаточно.

И принялись ребята обрабатывать шкуры.

Обработка шкуры оленя

Они их хорошенько вымачивали в пресной воде - на острове много было ручейков, - а потом долго мяли в руках, пока шкуры не обсохли. Затем смазали их оленьим жиром и снова мяли. Этому учил товарищей Химков-старший, он видел, как самоеды обрабатывали шкуры. Химков велел смазывать их, и не раз, оленьим жиром и снова мять. Получились в конце концов такие мягкие шкуры, что любо-дорого. И приятно было, что они сделали их такими хорошими сами, своими руками. Теперь моряки превратились в портных, и шубы у них получились отличные, с капюшонами; одевались они через голову, как полагается, к рукавам пришили варежки, сделали теплые меховые сапоги. Вместо ниток употребляли жилы животных.

В трудах и заботах время проходило незаметно. Глядишь, и подошла зима, а с ней и полярная ночь. Погода ветреная, нависли густые туманы, не видно ни луны, ни звезд. Снег шел часто, но он не покрывал землю равномерно, а скапливался то тут, то там. Часть земли оголялась, вот почему на не укрытой снегом земле ничего не росло. И только там, где всю зиму лежали сугробы, под снегом прорастали цветы, готовились к чудесному летнему цветению.

Пасмурно. Мрачно. Пустынно. Не очень-то подходящее место для житья этот Малый Брун. Но даже здесь все преображается, когда рассеивается туман, небо очищается от темных туч. Брызнет солнце своими холодными лучами, и снег заискрится, засверкает на вершинах гор, на длинных языках медленно сползающих в море ледников. Не раз поморы слышали, как с гулким шумом обрывались громадные глыбы льда и падали в воду. Покачиваясь, они отправлялись в дальнее плавание по воле ветров и течений.

Сделали зимовщики еще одну очень важную для себя вещь, о которой давно думали, но не знали, с какого бока приступиться: светильник. Ох, как он нужен! В длинную полярную ночь без света не проживешь. А для светильника нужна чаша. В нее можно налить растопленный жир, бросить фитиль из пеньки, из кусочка морского каната, и все! Просто сказать, да трудно сделать. Из чего слепить чашу? Долго искали, пока не набрели в середине острова на горную породу, с виду похожую на жирную глину. Из нее получится хорошая чаша.

Слепили. Наполнили жиром, положили фитиль. Очень хорошо! Горит язычок пламени, радует душу. Только заметили зимовщики, что стенки чаши пропускают жир. А это никуда не годится! Почесали парни затылки и стали соображать: как с бедой справиться? И вдруг у Феди мелькнула счастливая мысль.

- Есть у нас, поди, еще мука-от? - спросил он.

- Ну, осталось малость, - удивленно ответил Химков-старший. - А на что она тебе?

- А вот на что, - весело сказал Федя:- Мы чашу вылепим, высушим ее на воздухе, а потом и окунем ее в жир. Жир-то разогреем, заправим его мукой, и пусть чаша покипит малость. Благо котел есть. Стало быть, есть в чем и кипятить!

И впрямь получился хороший светильник. Вот уж голова у парня - золото! Чего только не придумает!

Днем ходили на охоту, собирали плавник, приносили в избу снег, чтобы превратить его в воду, а вечера коротали возле светильника. И начинались мирные беседы. Иной раз Федя сказки рассказывал, а то все вместе вспоминали родное село, родной дом...

- А нас ведь небось похоронили, - как-то раз задумчиво сказал кормщик.

И все живо представили себе, как их дома ждали, как горевали, как потом все село хоронило их. Звонил печально колокол, и люди шли со свечками отпевать пропавших без вести моряков. И зимовщикам стало как-то не по себе. В избушке воцарилось тягостное молчание.

- Ну, что приуныли? - вдруг раздался бодрый голос Степы Шарапова. Он не умел долго грустить, парень веселый, всегда в селе был главным коноводом. - Может, и похоронили. Стало быть, долго жить будем, такое уж поверье! Лучше, Федя, расскажи-ка нам сказку об Анике-богатыре. Что-то давненько я ее не слыхал, аж позабыл!

На дворе стоял декабрь. Календарь Алексея Химкова сказал, что не за горами и самые веселые праздники - святки.

Полагается, чтобы в это время года был мороз и снег, а здесь, на Шпицбергене, вдруг наступила оттепель с дождем и туманами. Это подул западный ветер с океана, решили моряки, он всегда праздники портит. Хорошо, что к самому рождеству, к концу месяца, погода стала по-настоящему зимней, с сильными морозами.

После целого дня на холоде зимовщики собирались вместе к вечеру и наперебой вспоминали дом, друзей, праздничное веселье в родном селе.

- Дома всегда хорошо, - мрачно вздохнул Химков-старший, - а уж в эти дни только холостые парни да девушки хороводятся. У кого семья, тому не до хороводов.

- Это ты, батя, верно говоришь - у вас, семейных, другая жизнь. На посиделки в свое время отходились... А помнишь, Федя, как мы в тот раз девушек напугали, особенно Наташу, красавицу?

- Помню, как же, - грустно ответил Федя. - Теперь-то я ее не увижу боле... А девка хороша собой - коса у нее толстая да длинная и лицом румяная да белая...

И зимовщики стали вспоминать подробности святочных дней. Каждый вечер, бывало, девушки собирались на посиделки в чьей-нибудь избе, где попросторней. Один день - в одной, на следующий - в другой, так все село и обойдут. У каждой с собой какая-нибудь работа, вышивание или еще что, и свечку с собой прихватит. Так уж принято. Все веселые, нарядные, в сарафанах, вышитых бисером, с широкими белыми рукавами, схваченными лентами, в бисерных повязках на голове, стройные, сероглазые красавицы с длинными косами, как у Наташи, о которой вспоминал Федя. Ему эта девушка очень нравилась, но теперь что говорить... Даже если они вернутся, все равно не видать ему красавицы, почитай, просватали ее...

Хороши девушки Поморья, загляденье! Сидят они на посиделках - кто вышивает, кто прядет и с подружками болтает.

Но веселье еще все впереди, и девушки ждут не дождутся заветного троекратного стука в окно. И стук этот раздается, и вваливается с мороза толпа молодых парней с шутками да прибаутками, с веселым смехом. Иногда приходят парни ряжеными, кто во что горазд, в меховых шубах наизнанку, ровно медведи, на себя не похожи. Девушки начинают отгадывать, и пойдет веселье, шутки, смех. Балагур и коновод всегда среди парней найдется, он и веселит всех. В избе становится душно, пламя свечек колеблется и светит тускло, и вдруг кто-то кричит: "Сполохи! Сполохи играют, пошли на улицу смотреть сполохи!"

И молодежь со смехом, весело толкаясь, отыскивает свои шубейки, и скоро изба пустеет. На улице светло как днем, впору книжки читать. Это играют огни северного сияния. В небе дрожат белые легкие занавесы, они колеблются, развертываются во всю ширину неба и свертываются, вот и посыпались огни - красные, зеленые, желтые; они бегут друг за другом, соединяются, рассыпаются, исчезают и снова появляются. И лица девушек, их глаза становятся в этом волшебном сиянии таинственно прекрасными.

Далеко за полночь затягивается гулянье, "вечерина", как говорят поморы. Продолжается она снова в избе - с танцами, играми, только под утро молодежь расходится по домам. А там нужно кое-что поделать - воду принести, дрова из лесу. Парни запрягают лошадку, укутываются потеплее и заваливаются в сани. Лошадь сама идет, знает куда, а парень засыпает крепким, здоровым сном. Он успевает выспаться и по дороге к лесу, и обратно. А вечером опять гулянье, опять веселые бессонные ночи, до самой масленицы. Тут уж конец. Пора за ум браться. Начинается подготовка к весеннему промыслу...

Все это вспоминается теперь зимовщикам, отрезанным от всего мира на своем уединенном острове. Кажется - давно все это было! И будет ли еще когда-нибудь?.. Или вот так просидят здесь, на этом проклятущем острове, до самой смерти. Берега Малого Бруна редко посещают корабли промышленников. Эх, кабы кто знал, что они здесь живут как пленники, томятся, да еще надо бога благодарить, что живут в тепле и в сытости. Загрустили моряки, замолчали, и, как всегда, Степа Шарапов расшевелил всех. Он сказал, что пока человек жив, он должен надеяться. И стал рассказывать что-то веселое. И грусть рассеялась, словно дым от только что протопленной печки, только остался горький привкус.

По вычислениям кормщика, скоро должно бы появиться солнце. И действительно, в один прекрасный день Химков-младший прибежал в избу с криком:

- Солнце, ребята! Солнце!

Над вершинами гор поднялся огненный столб, заря, и только через несколько дней выплыло и само светило во всем своем великолепии. Первое появление солнца после длинной полярной ночи - большой праздник северян, великий и древний, как мир! Радовались наши поморы, пленники необитаемой суровой пустыни, и почему-то считали, что время теперь потечет быстрей, а там, глядишь, и корабль появится. Каждый так думал про себя, а вслух произнести боялся, чтобы не спугнуть счастье... День все заметней удлинялся. Впереди весна, лето и... возможно, спасение...

Химковы - отец и сын, да и Степа Шарапов чувствовали себя здоровыми, сильными как никогда. Ваня Химков часто охотился на оленей с луком и стрелами, он сам стал таким же быстроногим, как и эти благородные животные. Каждый раз трое ели сырое мясо и запивали теплой кровью. Только Федя Веригин так и не смог преодолеть отвращение. За зиму он заметно побледнел, ослабел, стал вялым. Ложечная трава, правда, росла на острове, но было ее мало, на зиму не могло никак хватить. "Ничего, - говорил Федя, - вот настанет лето, я и поправлюсь, опять траву начну собирать". Химков-старший только головой качал... Жаль парня, а что с ним сделаешь?

В воздухе уже чувствовалась весна. На скалах шумел птичий базар. Степа Шарапов лазил туда за яйцами. Потеплело. Начал таять снег, и побежали прозрачные ручейки. Пользуясь каждым теплым днем, из оттаявшей сверху почвы вылезла на свет божий травка, и вскоре стали распускаться полярные цветы. Веригин часами бродил по острову, отыскивал свою травку. За лето он стал поправляться, повеселел. С наслаждением грелись моряки на летнем солнце, сбросив меховые шубы. Они установили дежурства, и каждый день то один, то другой стерег, не появится ли в голубой морской дали заветный парус. Но горизонт оставался пустынным. Море ходило тяжелыми свинцовыми волнами, тихо набегало на берег. Моржи и тюлени заняли свои обычные места. Матросы наблюдали, как вожак моржового стада стерег свою огромную семью. Он лежал у самого края воды и при малейшем подозрительном запахе с шумом плюхался в воду, а за ним и все остальные.

Кормщик прикончил рогатиной одного за другим трех медведей! И теперь ко множеству оленьих и песцовых шкурок прибавились еще и медвежьи.

Но миновало короткое лето. Давно отцвели цветы, вся ложечная трава, которую видели на острове, была собрана. Опустел птичий базар. Моржи и тюлени ушли куда-то, и остались на острове одни-одинешеньки четыре моряка. Так миновало долгих шесть лет.

Жизнь шла до ужаса однообразно, без событий и приключений. Жили люди, правда, в тепле и сытости. Казалось бы, и жаловаться грех. Но как они тосковали! А главное - большая беда их ждала: плох стал совсем Федя Веригин. Силы его с каждым годом убывали. За лето он немного поправлялся, а в зиму шестого года после тяжких мучений скончался.

Умер товарищ, умер "баюнок". Кто теперь будет рассказывать чудесные сказки? А как они скрашивали тяжелое однообразие зимних вечеров!

В скорбном молчании товарищи вырыли ему могилу в сильно промерзшей земле, завалили ее тяжелыми камнями, чтобы звери не потревожили последний покой Феди...

На память о нем остались искусно сделанные иголки и шилья; они хранились в шкатулке из моржовой кости, которую тоже вырезали умелые руки Феди.

"...Седьмой раз встретили поморы весну. Седьмой раз увидели они птичий базар, и, спугивая птиц, Стена лазил на скалы за вкусными птичьими яйцами. Седьмой раз при них распускались цветы, а ложечную траву не для кого было больше собирать... Бухта очистилась от льда, на берегу появились стада тюленей и моржей.

И вот однажды - это было 15 августа 1749 года - Ваня Химков сидел на берегу и смотрел в морскую даль. Он уже ничего не ждал и ни на что не надеялся... Решил, что пора, пожалуй, уходить в избу, поднялся во весь рост, потянулся и... замер. Парус!.. На фоне голубой дымки, освещенной солнцем, ясно вырисовывался белый парус!

Не помня себя, с громким криком: "Парус, парус!" - Степан побежал к избе. Он схватил рогатину и оленью шкуру, побежал обратно к берегу, изредка выкрикивая: "Парус, парус!" Кормщик и Степа Шарапов услышали крик, забрались на горку, где всегда был наготове хворост, и зажгли костер на самом видном месте.

Ваня прибежал к ним, стал размахивать рогатиной с оленьей шкурой. Костер ярко пылал, столб пламени и дыма поднимался к небу. Зимовщики не отрывали глаз от заветного паруса, паруса-спасителя!

Невозможно передать радость, охватившую моряков, когда они увидели, что сигналы их замечены. Ладья направлялась к берегу.

Судьба сжалилась над ними, не дала им помереть здесь. А они-то перестали ждать... Нет, видно, правда: пока человек жив, нужно надеяться!

...Трудно жилось эти годы жене кормщика Химкова. Мужа и сына она окончательно похоронила в сердце своем. Ждать, надеяться на счастливый случай давно перестала. Жила с двумя младшими детьми, сына собиралась на будущий год отдавать в зуйки - корабельные мальчики, чтобы с детства приучался к морскому делу, как его отец и старший брат.

Осень 1749 года баловала теплыми, ясными днями просто на удивление! И морянка в тот год рано задула, и ребятишки, как всегда, забравшись на колокольню, возвещали, что "матушка-лодейка чап-чап-чебанит", и все село выбегало навстречу "ветреным гостям".

Не выходила одна Химкова. Тяжело ей всегда было в эти дни. Она возилась возле печи, когда услыхала в сенях чьи-то тяжелые шаги. "Кого это бог несет?"-равнодушно, спокойно подумала она. Звякнула щеколда, и через порог, низко пригнувшись, переступил широкоплечий, загорелый помор.

- Здравствуй, матушка-хозяюшка! - весело сказал он. - Как жива-здорова? Как детки?

Химкова удивленно посмотрела на него.

По всему было видно, что он только что приплыл на своей ладье. Почему же он сразу, не заходя домой, явился к ней, нарушив все обычаи? Что-нибудь случилось?

- С благополучным возвращением, соседушка, - приветливо сказала Химкова и пристально посмотрела на помора. Взгляд ее стал выжидательным, беспокойным...

Но сосед не ждал вопросов. Он подошел к ней, ласково обнял за плечи и сказал:

- Ну, матушка, не все же мне дурные вести тебе приносить! Можно иной раз и порадовать. Бросай все дела, собирайся в Архангельск - мужа да сына встречать! Торопись. Ни о чем не расспрашивай. Потом все узнаешь. Да детей с собой возьми. Объявились, бродяги, вот ведь дела! Всякое на свете бывает, особенно в нашей поморской жизни!