К восходу

Чудесная вещь карта. Она открывает мир. Одним взглядом охватываешь государство, материк, всю поверхность планеты. Город - кружочек. Река - голубая змейка. Со временем привыкаешь к карте, привыкаешь к ее символам, привыкаешь запросто видеть все сразу: моря, пустыни, горы...

Но карта - лист бумаги. Как ни всматривайся, не разглядишь на нем ни одного дерева, ни одного животного, ни одной волны в океане...

И вот карта оживает. Медленно движется внизу земля. Самолет держит курс на север. Один из обычных ежедневных рейсов. Обычный, но только не для меня: в этом самолете лечу на Чукотку.

Скоро Архангельск. Мы пересекли Полярный круг. Почему-то это событие проходит незаметно. Никому даже в голову не придет поздравить новичков.

Старые полярные волки, для которых эта трасса привычна, как дорога на дачу, лениво дремлют в мягких креслах. Как говорится, «солдат спит, а служба идет».

Впереди меня не отрываются от оконца два студента-третьекурсника - Борис и Андрей. Они, по словам Андрея, «ныне трудящиеся Северо-Востока».

Андрей - высокий, худой и веселый. Он турист, знаток геологических песен. С ним летит гитара.

Вот еще один попутчик - Игорь. Москвич с Неглинки. Молодой парень с лицом одутловатым, вялым. Он уже успел мне рассказать о вечеринках в «Якоре», о своих знакомых «девочках», о тотализаторе ипподрома, о том, как пьяным ездил на «Победе» (работал шофером на какой-то автобазе). Мне были неприятны его откровения. Игорю, ясное дело, хотелось особым образом преподнести себя, показать, что он не лыком шит.

Самолет, летящий на Север, - машина времени. С удивительной быстротой сменяются времена года. За два дня - три времени года в обратном порядке.

Из Москвы мы стартовали летом. Белого медведя, нарисованного на фюзеляже, припекало июньское солнце.

Через несколько часов - посадка в Архангельске. Аэродром в густо-коричневых лужах. Самолет бежит по земле, расплескивая грязь. На улице - весна, пахнущая снегом, землей и солнцем.

А дальше на север - зима. Грязно-белые кучи снега, звонкая мерзлая земля, сухой колкий воздух.

Над Ледовитым океаном видно лишь сплошное - до горизонта - ледяное поле. Белая мраморная плита с зеленоватыми пятнами и прожилками. Вдали ее не отли­чишь от низких облаков. Странный, застывший океан. Его сменяют заснеженные увалы и остроконечные гряды невысоких гор. И снова лед.

Но снег, хотя бы и летом, не вызывает удивления. Труднее примириться с отсутствием темноты. Солнце светит и днем и... снова днем - не ночью же! Может ли быть «солнечная ночь»?

На вторые сутки начинаешь мучительно подсчитывать - утро сейчас или вечер? Во время остановок «на ночлег» в гостиницах уснуть мудрено: белые комнаты высвечены солнцем.

 И удивленные народы 

 Не знают, что им предпринять: 

 Ложиться спать или вставать. 

Этот бессменный день, пожалуй, убедительнее всего напоминает, что мы за Полярным кругом.

Андрей и Борис на одной из стоянок, к величайшему удивлению местных жителей, подбежали к морю, по которому плавали бело-голубые льдины, живо скинули одежды и с криком бросились в зеленоватую воду. Через мгновение они вновь очутились на берегу, будто кто-то выкинул их обратно, и запрыгали по песчаной косе, размахивая руками и растирая побагровевшие тела.

Видавшие виды полярники только покачивали головами и усмехались. Зато теперь наши два «моржа» могут сказать в разговоре со знакомой студенткой: «А вам не приходилось купаться в Северном Ледовитом? Это, конечно, не Черное море...»

Мы приближаемся к месту назначения. По берегам реки Колымы просвечивающий лес. Должно быть, лиственницы, теряющие на зиму свои иголки.

Самолет круто разворачивается. Справа - высокий обрыв, слева - река, вдоль прибрежной полосы - черные коряги, похожие на осьминогов. Самолет, почти задев колесами воду, тормозит, снижается.

Утром нас ожидал автобус и, дребезжа, покатил к самолету. Следующая посадка на Чукотском полуострове, у городка Анадырь...

На плоской вершине холма хозяйничают холодный ветер и холодное солнце. Глаза слезятся.

Справа внизу море - зеленовато-серое, с белыми штрихами барашков. У горизонта - темно-синий силуэт корабля.

Глубоко врезаются в море, рассекая волны, скалистые мысы. В лощинах, прорезающих береговые обрывы, прячется матово-белый снег.

Слева горы - остроконечные, невысокие, с прямыми откосами. Они напоминают египетские пирамиды. В широких долинах поблескивают голубые, как небо, озера.

Склон холма исполосован следами машин и тракторов. Ярко выделяется палевая пыльная дорога. У основания холма по обеим сторонам дороги выстроились широкие и плоские, как спичечные коробки, дома. Вдоль побережья набросано в беспорядке множество разнообразных деревянных построек. Тут же белеет ребрами остов шхуны, словно скелет кита.

Большинство моих спутников, придя на базу, после беглого осмотра комнат втащили вещи и стали подготавливать ночлег. Кое-кто отправился в ближайший магазин «сообразить что-нибудь в честь прибытия».

Андрей и Борис бросили свои рюкзаки в угол и направились к дверям.

- Вы куда?

- Знакомиться с этим Клондайком.

Я присоединился к ним, хотя и понимал, что подобное нетерпение простительно лишь новичкам, которым вообще любой пустяк в диковинку.

Мы шли по деревянному пружинистому тротуару с независимым видом. Дощатые широкие постройки «барачного стиля» и просторные рубленые избы. Столовая с высоким крыльцом, возле которого навалена груда ящиков, пахнущая селедкой. Огромные деревянные чаны, куда подается вода из ближайшего озера. Длинный дом с бревенчатыми колоннами и красным, выгоревшим флагом на крыше.

Перебежали дорогу, поднимая пыль, два черноволосых малыша в засаленных клетчатых рубашонках навыпуск. Глаза чуть раскосые, блестящие, узкие.

Близ домов и возле дороги лениво бродят или валяются в пыли собаки, косматые и круглые - тюки грязной, свалявшейся шерсти, из которых поблескивают хитрые глазки да черные влажные носы. И ни одна даже ухом не поведет, когда проходишь рядом, чуть ли не наступая ей на хвост.

Мы свернули к морю и пошли, петляя между сараями и кучами мусора - множество пустых консервных банок. На крыше маленького сарая - длинные узкие нарты, и рядом - лысая пыжиковая шапка.

- Экзотика, - сказал Андрей.

На песчаном побережье, возле груды вещей, прикрытых брезентом, на земле распласталось несколько человеческих тел. У причала покачивалась лодка. В центре ее торчала невысокая мачта, на корме был подвешен мотор. Мы подошли к самой воде. Лежащие не шевелились. Одеты они были в зеленовато-серые куртки с круглыми капюшонами.

- В кухлянках, - пояснил Андрей. - Видно, на этом вельботе приплыли. Однако, не боятся холода!

Поеживаясь от холодного ветра, постояли недолго и отправились назад. По дороге заглянули в промтоварный магазин. Снаружи - обычный дом. Внутри - обычная большая комната.

Я подошел к полке с книгами. Андрей, облокотясь на прилавок, засмотрелся на карабины, стоящие в ряд у стены.

- Сколько? - спросил он небрежно.

- Есть разрешение?

Андрей перевел взгляд на большие охотничьи ножи в кожаных ножнах. Узнав, что они стоят недешево, тяжело вздохнул.

Борис попросил показать ему «вон те, что с краю, меховые носки».

- Ичиги! - мрачно уточнил Андрей.

Борис осмотрел ичиги, вывернул их мехом наружу, помял в руках и полез в карман за деньгами.

- Мне больше нравятся торбаса, - сказал Андрей, подчеркивая последнее слово.

- А это что за фрукт? - спросил Борис.

- Эх ты, чечако! Вот они, вроде унтов. Только не по карману. Ну и авансик же нам дали!..

И Андрей купил ичиги. И я тоже купил, хотя, говоря откровенно, не очень ясно понимал, для чего они мне понадобились.

«Домой» я вернулся в полночь.

В комнате было светло как днем: солнце нырнуло в море, но не утонуло. Из воды торчала, сверкая, малая его часть.

Спать не хотелось. На улице топали по звонкому тротуару одинокие прохожие.

Казалось, я где-то в Подмосковье. Дело за малым: не полениться, встать, одеться и выйти на платформу к последней электричке. Полупустой сонный вагон; вокзал; покатая площадь, которая кажется необычайно просторной без машин; железнодорожный мост; широкая асфальтированная улица; звонок позднего трамвая; каменная арка - и я дома.

Очень просто. Настолько просто, что не хочется торопиться, можно немножко подождать.

Но здесь уже за полночь, а в Москве нет еще двух часов дня вчерашнего дня. И ощущение близости, должно быть, потому, что каких-нибудь три дня назад сидел я на работе. За окном на улице сновали торопливые, как муравьи, люди и бесшумно проскальзывали блестящие автомашины...

Подобное чувство появлялось - изредка - только вечерами. А с утра начиналась надоедливая суета: мы заканчивали приготовления к маршруту.

Если вам кажется, что геологу только и подготовки к дороге - сунуть вещи в рюкзак да не забыть молоток, - вы ошибаетесь. Перед тем как выехать в поле, приходится не один месяц готовиться. Прежде всего, составляется программа работ, подсчитывается их стоимость, намечаются сроки.

Район работ изучается по картам, аэрофотоснимкам и описаниям прежних исследователей. Составляются даже предварительные карты - такие подробные, что может показаться, будто отряд недавно вернулся с поля. Тщательно подсчитываются необходимые продукты и снаряжение.

Начальник отряда, размахивая листком, божится начальству, что если ему не дадут все, что здесь перечислено, то он никуда и не подумает ехать, а если поедет, то наверняка «запорет работу». Бессердечные люди зачеркивают то одно, то другое, и геолог хватается за голову, пожимает плечами, разводит руками. А сам, искоса заглядывая в список, радуется, что еще так много осталось.

Но вот геологи садятся в самолет (или на пароход, или на поезд) и через некоторое время прибывают в район работ. Кончилась подготовка? Не тут-то было! Надо посетить местные организации, дособрать материалы, которые могут пригодиться в работе, и снова - снаряжение, продукты... И только тогда можно вздохнуть свободно, когда окажешься в поле (то есть в горах, в лесах, в пустыне или еще где-нибудь) с грудой вещей и с обычным опозданием.

Вот и мы добрый десяток дней простаивали у дверей кабинетов, сидели в геологических фондах, покупали продукты, отбирали и запаковывали свою амуницию, делали еще тысячу разных дел.

От этих утомительных забот мы устали. Не унывал лишь завхоз. Время от времени ему приносили откуда-то рыбу в грязном, залатанном мешке. Он доставал большой таз и вываливал туда скользкие плоские тела - они звонко шлепались одно об другое.

- Молодцы, что не забыли, гольца прислали, - приговаривал он, ловко орудуя большим кухонным ножом.- Эх, знатная рыбка! Жирна! Вялить в самый раз. Видал, как это делается? Погляди. Сначала голову отсекаешь. Потом режешь вдоль.

Он говорил, а руки его уверенно поворачивали блестящую рыбину. В нее с хрустом врезался нож с прилипшими к лезвию чешуйками.

- Резать лучше со спины. Жирок, который на брюшке, сохранится. Теперь выпотрошить. Готово! Посолим, распорочку поставим - и на солнышко. Как покроется корочкой - тут и готова. Высший сорт!

Я пытался ему помогать, но выходило у меня неловко и проку от меня было мало: пока я мучился с одной, он управлялся с пятью рыбами. И при этом рассуждал:

- Ничего, привыкнешь. Иной раз такое тут встретишь, что и не снилось. Раньше-то я, пока в городе жил, даже суп не знал, как сварить. А теперь никакой столовой не надо. Нет, калачом не заманишь! Я вот в жизни песцов не ловил. А здесь довелось. Помню, десяток за месяц поймал. Научили. К примеру, эти рыбьи ошметки можно не выбрасывать, а в ящик сваливать. А ящик в тундру отвезти да закопать в землю. Вонь от тухлой рыбы известно какая. Почует ее песец, к ящику прибежит. Есть-то сразу не станет - летом в тундре не голодно, - а местечко приметит, чтоб сюда зимой вернуться. Ну и ты тоже смекай - капканы ставить надо. Дело опять же не простое. У меня поначалу ничего не выходило. Не идет песец, и все тут! Потом узнал: тонкий нюх у него и для такого дела надо специальные валенки и рукавицы иметь. И зря не ходить в них, а только для охоты держать. Так что и ты себе на ус наматывай. Пригодится.

Мне нравилось слушать рассказы завхоза. Но, признаться, не всему я верил.

Он утверждал, что наледь, расположенная неподалеку в долине ручья, того и гляди, взорвется. О наледях-то я сам читал: не сказать, чтоб много, но вполне достаточно для первого знакомства. Мог дать несколько очков вперед завхозу. Знал, что наледи образуются от замерзания воды на поверхности; знал, что они бывают и грунтовыми (когда их подпитывают грунтовые воды) и речными. Завхоз, видно, не догадывался о моей осведомленности и давал волю своей фантазии:

- Нет уж, на наледь меня и калачом не заманишь. Мне еще малость пожить хочется. Она, брат, как разыграется, будто в ней десяток бомб заложено. Как фуга-нет! Только брызги полетят. Однажды так вдарило, так трахнуло, что мы как есть в исподнем повыскакивали. Было, чтоб не соврать, часиков шесть утра, в начале апреля. Даже точно помню, на первый апрель. Я-то сразу ничего не сообразил, подумал даже, что кто-то с нами шуткует. «Голову, думаю, тебе бы, черту, оторвало за такие шутки!» А утро было морозное. И луна как раз полная - хорошо видно. Только морось в воздухе, все вокруг синее. Выскочили мы, значит, глаза продираем. Тут будто поезд загрохотал. Глянули на ручей, а там вода хлещет да волочет этакие глыбы льда, метров в десять, а то и больше, поворачивает их, ребром ставит, друг дружку бьет. Сила! Глядим - ничего вроде опасного для жизни нет; пошли назад, добирать свое. Проспались, а утром смотрим - ан мостика-то через ручей и нет. Снесло! Кругом куски льда разбросаны громадные, кусты по берегу где выдраны, где приутюжены. На вид-то и речка плевенькая, да и наледь вроде бы совсем безобидная.

На всякий случай я навестил ближайшую наледь. Может, она какая-нибудь особенная?

Сейчас, в начале лета, вид у наледи был жалкий. Голубой, а чаще серый подтаявший лед, толщиной меньше метра. Лежит не сплошь, а отдельными пятнами. Вокруг прыгают по камням ручьи. В этом месте долина реки расширена, раздута, ручьев множество. И по всему видно что наледь обречена и доживает свои последние деньки! Наледь - кроткая и безропотная снегурочка, тающая на солнце.

Наверное, осталось бы у меня такое представление о наледях, если бы не короткий разговор с нашим опытным техником-геологом, знатоком чукотских горных пород, подземных вод и льдов - наземных и подземных.

- Виктор Сергеевич, - спросил я его однажды, не без желания показать свою проницательность, - как вы думаете, эта наледь, что недалеко от дома, речная или грунтовая? Лично мне кажется, что грунтовая.

- Точнее, смешанная. Ее речка тоже подпитывает.

- Конечно, я понимаю. Это моя первая знакомая наледь... А мне тут говорили, будто наледи взрываются, и так далее. Разные сказки!

- Бывает, взрываются. Однажды так поддало, я даже не помню, как из спального мешка вылетел. Пришел в себя на улице. Вон там, ниже по течению, речка зимой промерзает до дна, а здесь из песков подземные воды напирают. Разрывают лед.

Наледь (мерзлые породы на этом и на других рисунках заштрихованы)

Любопытство всегда наивно, а то и глуповато. Когда взрослый человек широко открывает глаза, задирает брови и приоткрывает рот, он становится похожим на ребенка. А взрослый человек любит походить на взрослого человека И ради этого иной раз сдерживает изумление и ненароком задирает нос: «Я, мол, и не то еще видал!» И постепенно перестает замечать вокруг множество интересных вещей: мешает задранный нос.

Когда я пришел к этому простому выводу, то перестал бояться удивления и доверчивости. Стал без смущения расспрашивать бывалых людей и не очень-то кичился своими знаниями. Слишком уж часто рассказы, которые кажутся невероятными, совершенно правдивы. А бывает, услышишь историю, на первый взгляд совершенно правдивую, а в действительности выдуманную.

Вот, например, поделился я с Борисом и Андреем двумя грандиозными идеями, выдуманными Мишей. Борис стался спокоен:

- Мне кажется, парень переборщил. Где алмазов много? На платформах: в Сибири, в Африке, в Индии, в Бразилии. А на Чукотке еще недавно шло складкообразование. Здесь как будто нет глубинных пород - кимберлитов. Вернее, они получаются в результате пробивания глубинного вещества вверх. Верно? Без кимберлитов искать алмазы - безнадежное дело. И опять же - озеро. Если там до сих пор никто ничего толком не видал, то и надежды, можно сказать, надо оставить.

- Ничего подобного! - резко возразил Андрей. - На Урале встречены алмазы? Да. В речных песках. Откуда они туда попали? Никто не знает. А кимберлитов на Урале не нашли. К тому же Урал тоже стал платформой не очень давно. Во всяком случае, позже, чем Сибирь, Скандинавия, Центральная Африка. Но ведь алмазы там есть - это факт. Хотя и немного. Между прочим, знаешь, как открыли южноафриканские алмазы? Тогда добывали алмазы только в Индии да в Бразилии. Лет полтораста назад. В речных песках, между прочим. И вот девчонка в Южной Африке строила из песка домики. И попалась ей слишком блестящая песчинка. Оказалось, алмаз.

- Хороший пример, - усмехнулся Борис. - Теперь ты будешь по всей Чукотке строить песчаные домики.

Они стали спорить. К моему удивлению, оба были знакомы с «алмазной проблемой», и мне даже показалось, что Мишина идея приходила раньше им в голову.

На всякий случай я осторожно выведал мнение местных геологов об этой проблеме. Никто всерьез ее не принимал. Но и категорических возражений тоже не было. Обычный ответ: «Ищите! Найдете - значит, есть. Не найдете - значит, нет».

Как ни странно, по такому правилу до сих пор приходится действовать геологу. Обычно прежде отыскивается месторождение, а уж потом доказывается, что оно тут должно быть.

Конечно, имеются районы, где чаще всего находят урановые месторождения, или молибденовые, или угольные и так далее. Но когда начинают там искать что-либо иное, то почти всегда отыскивают: на большой глубине, в небольшом количестве, а все-таки находят. Вот, к примеру, Белоруссия. О том, что там есть изрядные залежи полезных ископаемых, и не подозревали. А теперь открыты десятки разнообразных месторождений. И чем больше ищут, чем больше затрачивают усилий и средств на поиски, тем больше находят. «Кто ищет, тот всегда найдет»...

Признаться, меня не особенно увлекали сомнительные выдумки Миши. Счастливая случайность - вещь хорошая. Но рассчитывать на нее геологу негоже. Вокруг и без того множество непонятного и интересного. Да и некогда заниматься посторонними делами...

Наша цель - пройти по малоизученным районам Центральной Чукотки, провести геологическую съемку, исследовать мерзлотные явления, очень характерные для Заполярья и тех мест, где встречается вечная мерзлота.

Наши два отряда перебрасывают к началу маршрутов. На аэродроме вырастает пирамида чуть поменьше Хеопсовой: тюки и ящики с инвентарем, рабочей одеждой, продуктами; упакованные спальные мешки и палатки; связки черенков лопат, длинных рукояток геологических молотков, топорищ, кольев для палаток (дерева в тундре не найдешь).

Рейс за рейсом четырехкрылый «АН-2» перетаскивает снаряжение куда-то на север.

Мы с Андреем летим последним рейсом. Лежим на мешках, прижатые к потолку. Легкий самолет, словно воздушный змей, плавно колыхается от порывов ветра.

Разбудил меня восхищенный крик Андрея:

- Тундра! (Именно «тундра», хотя в Москве, я помню, произносил он проще - «тундра».)

Внизу тускло-зеленая, белесая трава. По берегам рек, извивающихся, как блестящие змеи, ярко зеленеют изумрудные кустарники. На равнине полным-полно озер, ручейков, проток. Местами кажется, вода преобладает, а суши совсем немного - вроде перегородок в решете.

Озера самые разные. Огромные, покрытые рябью. Ма­ленькие, блестящие, как рыбья чешуя. Глубокие - темные, фиолетово-синие. Мелкие - светлые, с просвечивающим желтоватым дном. Иные квадратные, будто очерченные с помощью угольника (чаще у них прямолинейны один-два берега). Другие бесформенные, как амебы. Третьи - старицы по долинам рек - напоминают огромные начищенные серпы.

На поверхности большого круглого озера искрятся серебристые штришки и точки. Их много! Исчезли на мгновение. Вновь появились. Они будто бы движутся...

Когда озеро скрылось из виду, я догадался, что блестели в нем рыбы. И не мелочь какая-нибудь, коли различимы с километровой высоты!

Надоело глядеть в иллюминатор. Впереди в раскрытую дверь видны спины пилотов и множество разноглазых приборов. Летчики изредка переговариваются. Не могу представить, о чем они говорят, что собираются делать, что их интересует там, внизу, куда сейчас направлены их взгляды.

Прижимаюсь носом к холодному иллюминатору. Ничего особенного: обычная тундра. Частенько видел такую на аэрофотоснимках. Земля разбита на аккуратные полигоны - квадратные и многоугольные. Центры полигонов темные, а по краям - светлые канты. Похоже на панцирь черепахи или на высохшую, потрескавшуюся глину.

Пилот обернулся ко мне. Кричит:

- Что там? По вашей части?

- Где?

- Внизу! Борозды!

- Это полигоны! Сделал мороз.

- Кто?

- Мороз! - кричу еще громче.- Земля от холода трескается. В трещины забивается лед. Получаются ледяные клинья.

- Линия?

- Клинья! Изо льда. По линиям! Они длинные. Бывают толщиной десять метров. По краям землю выдавливают. Получаются сухие каемки. А в центре - болотца. Темные.

Так растет ледяной клин

Пилот неуверенно кивает головой:

- Ясно.

Оказывается, «лицо тундры» мне знакомо. Вот бугорки - отсюда они подобны бородавкам. Разбросаны группами и поодиночке. И это тоже создания мороза, который столетиями хозяйничает здесь и творит множество чудес...

Вдруг земля провалилась куда-то вниз. Осталось только небо. Самолет сделал крутой разворот. Когда земля вновь вынырнула из-под крыла и линия горизонта, покачавшись, заняла устойчивое положение, оказалось, что равнину сменили горы. Вскоре самолет пошел на посадку.

Можно сказать, я уже дважды побывал в этих краях. Первый раз - в Москве, сидя за картами и аэрофотоснимками. Второй раз - пролетая на самолете. Дело за малым: пройти здесь третий раз - пешком.