Двадцать восьмое июля: Темп - Чокурдах - Темп

28 июля, в субботу, я прилетел из Темпа в Чокурдах, предполагая провести здесь неделю: подвести итоги выполнения плана за месяц и закончить одну интересную для меня срочную статью. Чокурдах не дом, но все-таки ближе к дому. Здесь письма, баня, свежие газеты, здесь почти все мои геологические книги, привезенные из Ленинграда.

Трап к нашему самолету не подкатывали, я спрыгнул на бетон и с удовольствием ощутил его твердую и ровную поверхность (ноги уже успели приспособиться к кочкам тундры и к расползающейся под сапогами гальке Темпа). Над Чокурдахом висел сладкий, с привкусом дыма аромат лиственничного леса, принесенный из южных районов Якутии. Горячий ветер дул ровно, без порывов и спадов. Несколько комаров охотно впились в мою шею, и это тоже было забытое ощущение. Я бросил свои вещи в вездеход, а сам, чтобы не глотать пыль, пошел к базе пешком прямо через тундру.

В балке меня ждала пачка писем. Я разложил письма на кучки, по адресатам, потом каждую кучку - в хронологической последовательности (очевидно, такая привычка свойственна многим, кто часто и подолгу бывает в отъезде), затем бегло просмотрел два-три письма, чтобы убедиться, что все более или менее в порядке, и пошел в баню, оставив на потом удовольствие перечитать внимательно все письма: это, пожалуй, одна из самых ярких радостей жизни в экспедиции. Человек, не получающий в поле писем, вызывает у меня наибольшую жалость.

Когда прилетаешь из Ленинграда, наша чокурдахская баня, сделанная в утепленной каркасной палатке, где нельзя встать во весь рост и нет предбанника (одеваешься либо в самой бане, обливаясь потом, либо на свежем воздухе, где на тебя бросаются миллионы комаров), кажется ужасной. А после поля помыться в такой бане очень приятно: мыло, горячая вода и даже несколько булыжников, нагревающихся на железной печке...

Сразу из бани я пришел в радиорубку на вечернюю связь. Радист заканчивал ужин. В столовую он не ходил, будучи по натуре некоммуникабельным, и в этом своем качестве дошел до того, что один пилил дрова двуручной пилой. И ничего, приноровился. Под койкой лежал феноменально ленивый пес Лебедь, одетый в пыльную белую шубу. Я бросил кусочек хлеба. Лебедь попробовал дотянуться не вставая, но не достал и снова закрыл глаза. Если бы достал, может, и съел бы.

- Лебедь любит свежий хлеб, намазанный маслом, - пояснил радист, - с двух сторон.

Радист перебирал телеграммы, поступившие «с материка» для сотрудников нашей экспедиции.

- Вот объясните мне, пожалуйста, - сказал он, - почему любая жена, когда она дома, пишет просто: все нормально, дети здоровы, целую. А стоит ей выехать на юг - нежно обнимаю, люблю, крепко целую и так далее. Нежность в ней пробуждается. Значит, совесть не чиста...

Вдруг зазвонил будильник, радист щелкнул тумблером и надел наушники. В такт работе ключа замигала сиреневым светом неоновая лампа, лежащая на крышке рации. Пошел профессиональный радистский разговор: «Как меня слышишь?» - «Слышу тебя на тройку». - «Как ты меня слышишь?» - «Слышу тебя неважно, отойди на полделения вправо...» Не ожидая ничего нового от этого сеанса (связь шла с темповским радистом Игнатьевым, в рубке которого я сидел не далее как сегодня утром), я взял «Крокодил» и читал до тех пор, пока не услышал странное мычание радиста. Не отрываясь от приема, он жестом просил меня зажечь его погасшую сигарету.

В радиограмме начальника первого отряда нашей экспедиции говорилось, что в ночь на 27 июля из лагеря на реке Балыктах ушел рабочий Виля Т. Поиски в течение двух дней и одной ночи пешком и на вездеходах (сообщались границы района поисков) не дали результата. В настоящий момент оба вездехода вышли из строя.

Как же это произошло? Первый отряд находился слишком далеко от Чокурдаха, чтобы можно было связаться с ним напрямую, а вести радиоразговор через базу в Темпе было бы слишком долго. Надо было лететь на Котельный, и я прямо отсюда позвонил домой начальнику отдела перевозок чокурдахского авиапорта. Он сразу переадресовал меня к руководителю полетов. Последний с весьма сдержанной любезностью (шел субботний вечер, и в трубке были слышны голоса гостей) напомнил, что заявки на полеты на субботу и воскресенье принимаются до 15 часов в пятницу и что я, очевидно, забыл о том, что летом над открытым морем разрешено летать только двухмоторным машинам, каковых сейчас в Чокурдахе нет. Самолет, на котором я сегодня прибыл из Темпа, сразу же повез рыбу в Якутск.

Против всего, что говорил руководитель полетов, было трудно возразить. Получилось так, что мы оба замолчали и молчали довольно долго, а потом он сказал:

- Есть тут один, Галочкин Анатолий Владимирович. Командир Ан-2. Заставить его мы не можем: во-первых, самолет одномоторный, а во-вторых, не нашей эскадрильи, заночевал пролетом. Но если попросить... Съездите в летную гостиницу.

- А если он не полетит? - спросил я.

- Не полетит - утром сам полечу.

По дороге в гостиницу я думал о том, что летчики умеют отказываться от нежелательных им рейсов не хуже, чем таксисты у Московского вокзала в Ленинграде. Командир Галочкин на фоне своего комсомольско-молодежного экипажа показался совсем пожилым, но позже, приглядевшись, я убедился, что это просто рано поседевший, смуглый и излишне худощавый сорокалетний мужчина.

- Простите, - остановил он меня, едва я успел сказать первые фразы. - Витя, срочно запроси погоду в Темпе и по трассе.

Витя неохотно положил карты (пилоты играли в преферанс) и вышел. Я возобновил уговоры, но Галочкин снова прервал меня:

- Здесь бы вертикальный нужен (вертикальным на языке авиаторов называют вертолет). Ведь когда мы вашего парня найдем, подсесть-то мы не сможем...

- Я, кстати, тоже из Ленинграда, - сказал Галочкин, когда мы быстро шли по взлетной полосе к самолету. - У меня и сейчас матушка там живет. Переулок Антоненко, бывший Новый переулок.

- У нас в классе тоже был один Галочкин, - сказал я, желая хоть чем-то сделать командиру приятное.

...Часть пролива Дмитрия Лаптева, прилегающая к Большому Ляховскому, была плотно забита плавающим льдом, который нагнало ветром. Полсуток назад, когда мы летели в противоположном направлении, пролив был совершенно чист. Мы прошли тогда над сухогрузом, словно впаянным в темную воду. Сейчас ветер гнал над сплошным ледяным полем клочья тумана, казавшегося темно-серым на белом фоне. Обычно плавающие льды появляются в проливе в августе, не раньше.

Во втором часу ночи мы приземлились в Темпе. Поселочек спал, один Иван Васильевич Шешурин, начальник порта, стоял на полосе, показывая жестами, куда заруливать.

- Ну, ребята, ваше счастье, что Чокурдах захлопнулся, пока вы летели, и Тикси захлопнулось, возвращать вас некуда было, - сказал он, когда мы вышли. - А то бы черта с два я вас принял!

- А что? - спросил я.

Иван Васильевич только показал рукой на вершину антенной мачты, где был флаг. На сумасшедшем ветру флаг вытянулся в линейку и стоял неподвижно, иногда резко щелкая, словно лист жести.

- Зачехляйте, - приказал Галочкин. - И привяжите аппарат как следует, чтобы он без нас не улетел.

Летчики прошли в «номер» - комнатку размером с железнодорожное купе, с тремя двухъярусными койками. Командир выбрал себе верхнюю койку подальше от окна, «стальные кинули жребий. Это было, как я заметил, единственное преимущество, каким командир пользовался вне полетов.

- Идите отдыхайте, - сказал мне Галочкин. - Будет погода - сразу полетим...

Я пошел к себе. Каждый раз, когда взгляд мой падает на дверь, я вижу собачьи следы, ведущие вертикально вверх. По листу фанеры, когда он еще не был дверью моего балка, пробежала грязными лапами собака. Вот и сейчас первое, что я увидел, подойдя к балку, - собачьи следы. Белые ночи в этих широтах лишены таинственного очарования ленинградских белых ночей. Здесь это воспринимается просто как продолжение дня.

Нижняя половина печки накалилась докрасна, солярка горит с ревом, но ветер «прошивает» мое жилище. Непрочные стенки балка ходят ходуном, и труба печки со скрежетом трется о жесть выводного отверстия. Холодно даже в балке. А как же сейчас в тундре? Без печки, без палатки. Без спального мешка. И укрыться некуда, даже нет места, куда можно было бы сесть. Тундра сейчас - это раскисший суглинок, россыпь мокрых камней, болото - невысокие кочки среди воды. Надо все время идти вперед, а куда? Здесь не пропадет только опытный. Или, как справедливо говорит И. В. Шешурин, пусть не опытный, но волевой.

Я открыл дверь балка и вышел в качающийся и скрипящий воздух. Невысокий галечный вал закрывал море, но видно было, как за валом взлетали вверх белые фонтаны. Отдельные клочья пены долго летели по воздуху, пока не исчезали из виду. Солнца уже не было, низко катились темные облака, закрывая сопки. Чайки на фоне облаков, казалось, фосфоресцировали. Одна, сопротивляясь ветру, проплыла совсем рядом. Поравнявшись со мной, она важно склонила набок голову и посмотрела вниз одним глазом, словно пилот из кабины аэроплана в довоенном фильме. Красное оперение нашего Ан-2 непривычно выделялось на черно-белом ландшафте Темпа. Какой-то человек обошел вокруг самолета и вернулся в здание: очевидно, проверил крепление машины к специальным скобам, намертво вкопанным в грунт. Низкие облака катились над островом Котельным. Площадь его составляет около одиннадцати тысяч квадратных километров. В каком-то из этих квадратов шел (сидел? лежал?) заблудившийся рабочий Виля Т.