Мыс Куб и мыс Конус. Птицы

Мыс Конус с "отпрядышем"

Мыс Куб назван так потому, что напротив самого его носа в море лежит останец величиной с деревенский дом. Где-то в материалах экспедиции Э. В. Толля я видел выражение: «отпрядыш от материкового берега». Жалко, что сейчас слово «отпрядыш» не употребляется, оно просто удивительно подошло бы вот к этому самому «кубу». «Куб», впрочем, не совсем куб, а параллелепипед, наклоненный в сторону берега. Если смотреть с севера, через небольшой, заливчик, то видно, что грани «куба» и плоскость берегового обрыва параллельны друг другу и сформировались по единой системе трещин. Вблизи останец действительно выглядит кубом. В тесном пространстве между ним и берегом качается черная вода, как между дебаркадером и набережной у Медного Всадника.

Мыс Куб больше похож на параллелепипед

И куб, и скала, от которой он отвалился, сложены угловатыми обломками известняка, сцементированными карбонатной же массой. Это был разрушенный древний риф.

Мы работали, не снимая рукавиц. Температура была два градуса тепла, дул северо-восточный ветер. Трудно было представить себе, что в далекое от нас девонское время здесь лежала тропическая лагуна, где рос барьерный коралловый риф. Потом, при вертикальных подвижках земной коры, риф раскололся, раздробился на куски и эти куски были погребены под обломочным материалом, в изобилии поступавшим в теплое мелкое море. В море плавали не моржи, не нерпы, а гигантские акулы и нескладные, на наш взгляд, панцирные рыбы. Было это примерно триста пятьдесят миллионов лет назад.

Как там внизу?

Когда работаешь на мысе Куб, то, прежде всего, поражает обилие птиц. И на самом «кубе», и на береговых скалах все усеяно птицами. Поражает их ни с чем не сравнимое количество. Они непрерывно взлетают и садятся: на плоскости напластования, в естественные ниши, просто, кажется, на вертикальную стенку, и висят в воздухе между стеной и глазами. Если подойти совсем близко, то на обрыве видны едва заметные уступы, на которых лепятся простейшие гнезда изо мха. Местами птицы сбиты в плотные кучи, словно голуби на соборной площади, когда старушки сыплют им пшено. Тем не менее, каждая безошибочно находит свое гнездо. Нижние гнезда можно достать рукой, верхние уходят, насколько охватишь взглядом, вверх.

Птицы Арктики «знают» геометрию. Нижняя граница гнезд на базаре выбирается с таким расчетом, чтобы птенец, если он сорвется, не упал бы на камни, а мог спланировать на открытую воду. Очевидно, минимальный угол планирования составляет около сорока пяти градусов к горизонту, потому что высота до нижних гнезд примерно равна ширине пляжа, лежащего у подножия обрыва. Птица как бы мысленно рисует равнобедренный прямоугольный треугольник, где гипотенуза - потенциальная траектория планирования птенца. На мысе Куб пляжа почти не было, едва находилось место, куда можно поставить сапог, поэтому гнезда начинались низко, сразу над линией прибоя.

Птицы «знают» и геологию. Они селятся на карбонатных породах, на прочных песчаниках, на диабазах. Рядом возвышаются превосходные скалы, сложенные алевролитами или аргиллитами, которые часто осыпаются - на них нет ни од­ного гнезда.

Над мысом Куб стоял дикий гвалт. Ощущался острый запах, но не противный, не такой, как на моржовой лежке. Можно, казалось, протянуть руку и снять чайку, словно курицу с насеста. Но в самый последний момент она взлетала на метр-два и тут же снова садилась, прижимаясь боком к скале, приноравливаясь, помогая себе крыльями, чтобы удержаться.

Большинство в этой колонии составляли небольшие чайки моевки - нежно-пепельные крылья, желто-лимонный клюв, а внутри, когда кричит, - ярко-красный. Когда чайка кричит, широко раскрывая клюв и запрокидывая голову, она теряет все благородство и элегантность своего облика, приобретая сходство с базарной торговкой.

Моевки

Были тут и чистики в большом количестве, и кайры. Чистики - черный бархат туловища, белое на крыльях, глубокий красный цвет лап - стайками носились над самой водой или с видимым удовольствием качались на волнах. В полете чистик часто-часто машет крылышками. В просторечии их зовут солдатиками.

- Смотрите, откуда у него ноги растут! - сказал Леонид. Лапы у чистика растут как бы сзади, по одной линии с хвостом.

Кайры крупнее и солиднее чистиков, похожи на пингвинов в черных «фраках», лапы серые, поведение более степенное...

Птицы - украшение Севера, без них тундра или море мертвы. В одном из документов, датированном 1721 годом, перечисляются птицы, живущие в Сибири: «... лебеди черные, лебеди с гребнями; гуси зобы белые, крылье пестрое; жаравли черные; птицы кедровки зеленые; птицы же маленькие цветные; казарки крылье черное, зобы коришневые; гуси серые, переносицы белые; утки зобы черные, головы, шеи и глаза красные...»

Академик Н. Я. Озерковецкий (1750 -1827) писал: «Обременил бы я читателя, когда бы стал описывать тупиков, чистиков, чаек, гагар, уток, крохалей и других птиц, которые в России водятся в великом множестве».

Разбирая свои записные книжки, я нашел еще записи, посвященные птицам. Они сделаны на другом конце Арктики - в Баренцевом море, на борту гидрографического судна:

«27 апреля. У о-ва Харлов. Гранитные скалы. Снег на сопках. Темно-синее море. Все насыщено птицами - воздух, скалы и поверхность воды. Невдалеке видно рыболовное судно, и целые поля за ним будто усыпаны хлопком или комьями смятой бумаги. Прямо ферма водоплавающей птицы. Чайки ждут, когда начнут поднимать сети.

Сегодня, при солнце и при птицах, кажется, что жить можно (это после трехдневного шторма. - В. И.).

15 мая. Утром за завтраком в кают-компании на столе стоял трехведерный бак, как мне сперва показалось, с какой-то зеленой, да еще с пятнами, картошкой в мундире. Оказалось, что это чаячьи яйца, сваренные коком вкрутую. Белок голубой, а желток ярко-оранжевый. Очень вкусно.

Весь день мы простояли на якоре возле одного из «Семи островов». Был хорошо виден птичий базар: округлые гранитные камни, между ними серая прошлогодняя трава, и в траве чайки, как белые свечки. Несколько раз боцман с матросами ходили на шлюпке и собирали яйца, хотя никто на них уже смотреть не хочет».

Яйца кайр крупнее куриных, они зеленовато-голубые, с коричневыми пятнашками и крапинками разной интенсивности.

Одни пятна яркие, а другие едва заметны, впечатление такое, что пятна расположены внутри скорлупы, на разном удалении от ее поверхности. Своей конусовидной, почти угловатой формой яйцо напоминает кинескоп, вынутый из телевизора. Скорлупа тоньше, чем у куриного, и менее прочная, яйцо можно раздавить легким нажатием пальцев. Природа не стала тратить усилий на повышение прочности скорлупы: если уж яйцу суждено упасть из гнезда на камни, оно все равно разобьется. Фокус заключен в другом. Форма яйца такова, что яйцо, получив толчок, не катится далеко в сторону, а вращается близ одной точки. Более того, по мере роста эмбриона центр тяжести яйца смещается к острому концу, еще более уменьшая свободу перемещения яйца на горизонтальной плоскости. «Где найти лучшие примеры приспособления животных к окружающей их природе... как не на Севере?» - писал Э. В. Толль. (Он имел в виду, правда, другой пример: холостые петухи куропаток в отличие от семейных вплоть до июля не сменяют зимнего платья, природа как бы специально подставляет их под удар как «ненужных в ее хозяйстве».)

Помню, как лет пятнадцать назад в тиксинской гостинице полярник, работавший на станции острова Генриетты, рассказывал: «Яиц за сезон собирали по шесть, но восемь тысяч штук. Тут главная задача, чтобы насиженные не брать. На Севере все быстро делается, два дня прошло, на третий оно уже насиженное. Поэтому, как кладка началась, на другой день идешь и с какого-то места все до одного яйца собираешь. А ежели оставлять, то нужно их карандашом метить, не то потом насиженные попадут. Собираешь, ну, сколько хочешь, пока не надоест. Они ведь еще положат!» Они положат, но только не сразу, и еще не более одного раза, это ведь не куры, но птенец, вылупившийся с опозданием, не успеет встать на крыло до наступления холодов.

Такое рассуждение, что природные ресурсы Севера неисчерпаемы, страшно. Возможно, что некоторые считают так: если природа Арктики беспощадна к человеку, то пусть и она не ждет пощады. А может быть, это просто психология сезонника, временного жильца? Если рыбы в реке осталось мало, хозяин думает, как ее сберечь, а сезонник - как схватить последнее, пока другие не схватили.

Еще раз заглянем в записки академика Н. Я. Озерковецкого: «Люди ни на море, ни на земле не дают никому покоя. По несчастию гагки (гага. - В. И.), яйца ее велики и весьма вкусны; пух ее также драгоценен. Алчба, выпучив глаза, обратилась на сию птицу. Она лезет за яйцами и за пухом на каменные утесы... Алчба сия часто остается без наказания, и в ограблении гагки, которая за себя никуда не подает жалоб, никому не отвечает...»

Гагачий пух - лучший в мире теплоизоляционный материал. У него почти нет веса, один объем. Чтобы очистить ком пуха от мусора, его бросают на растянутую рыболовную сеть и бьют, палкой, при этом даже на ветру пух не разлетается, так сильно он наэлектризован. Под дождем пух не намокает. Все сказанное относится к «живому» пуху, взятому из гнезда, куда его положила сама гага, нащипав на собственной груди. «Мертвый» пух, надерганный с убитой птицы, по своим качествам немногим превосходит обычную вату.

М. М. Геденштром записал в свое время, что «близ берегов Ледовитого моря по озерам и речкам находят летом величайшие стада гусей, лебедей и уток... В июле месяце, во время линянья их, ловят их тысячами и кладут в сделанные в земле ямы...» Ловили линных гусей «загонами» - загоняли в растянутые по тундре, как на рыбу, сети. Еще в начале нашего столетия в поселках по Индигирке сотня гусей стоила два рубля! Сегодня количество диких гусей в этих местах значительно уменьшилось по сравнению с тем временем, когда писал Геденштром. Однако в недавно изданном томе «Советская Арктика» Г. Л. Рутилевский пишет, что на Новосибирских островах обитает семьдесят шесть видов птиц. Спутник 3. В. Толля А. А. Бялыницкий-Бируля определил на острове Новая Сибирь всего двадцать восемь видов птиц. Можно сделать вывод, что видовой состав птиц на наших островах не убывает.

...Во второй половине дня мы вышли на мыс Конус. Если бы этот мыс перенести на Южный берег Крыма, слава «Ласточкиного гнезда» померкла бы безвозвратно. Когда-то по вертикальной тектонической трещине в земной коре внедрилась из глубин магма, да так и застыла в виде гигантской пластины габбро-диабаза - крепчайшей магматической породы. При выветривании окружающие ее породы разрушились, а пластина высотой с двенадцатиэтажный дом стоит строго вертикально, вдаваясь в море и образуя самое острие мыса. Она еще не потеряла связи с берегом, еще сохранилась перемычка шириной всего в несколько шагов. От острова в сторону моря скала по крутой траектории вздымается вверх, как монумент Покорителям космоса, что возле ВДНХ. На «спине» скалы сохранился почвенно-растительный покров. Рядом с «конусом», словно часовой, стоит «кигилях» - узкий, кривой, зазубренный останец, напоминающий старый осколок авиабомбы. Поверхность останца покрыта бурой железистой коркой, что усугубляет сходство с осколком.

Кигиляхи - "каменные люди"

Мы осторожно перешли перемычку и двинулись к вершине, стараясь смотреть только вперед, так как справа и слева совсем рядом были отвесные обрывы. На хребте гнездились бургомистры - самые крупные чайки этих мест. Их пестро-серые громадные птенцы, настолько глупые, что почти не испытывали к нам страха, кучей толпились на узком пространстве хребта. Матери хватали их клювом за шею и пытались нести куда-то, но тут же роняли обратно, не в силах удержать такую тяжесть.

- Интересно, - сказал я, - как все-таки каждая из них узнает своего птенца?

- А так же, как вы узнаете свою дочку, когда приходите за ней в детский сад, - сказал Леонид. - Так же, как вы узнаете дочку и на пляже, когда дети голые.

Там, где были гнезда, птицы так унавозили скудную почву, что выросла зеленая травка. По мере нашего подъема толпа птенцов пассивно отступала вверх к краю площадки, где скала была голой, а дальше шел стометровый обрыв. Плотный, упру­гий ветер заставлял птенцов пригибаться к земле. Взрослые чайки с криком висели над самыми нашими головами. Видя, что отступать птенцам больше некуда, мы остановились, не дойдя несколько шагов до вершины. В душе я обрадовался этому: самому тоже было страшновато. Далеко внизу лежало море, и волны казались неподвижными, как при взгляде с самолета. Наш вездеход, стоявший на берегу, был отсюда похож на игрушечный танк. Вниз мы сошли быстро. Оглянувшись назад, я увидел, как чайки, успокаиваясь, подлетали каждая к своему птенцу.

Вечером, когда мы ставили палатку, туча птиц у базара на фоне заката напоминала рой комаров.

...С Бельковского нас должен увезти Ан-2, который работал в Темпе с другой экспедицией. По рации нам сообщили необходимые параметры, и в течение двух суток мы готовили посадочную площадку на галечном пляже мыса Лагерного: засыпали камнями неровности, срывали бугры, выкорчевывали вмерзший в грунт старый плавник. Когда готовую полосу обставили флажками, Леонид вышел в эфир и вызвал самолет.

Пока самолет летел, мы решили еще немножечко укатать площадку вездеходом. Двигатель вездехода, проработавший безотказно весь сезон, заглох как раз на середине полосы. Двигатель не заводился ни стартером, ни заводной ручкой, Откатить вездеход руками мы не могли, это не «Жигули». Радиосвязи с бортом самолета, чтобы объяснить пилотам ситуацию, у нас не было - не договорились заранее, так как лететь от Темпа всего минут двадцать.

Ан-2 ходил кругами, едва не срывая шапки с наших голов. Через стекло кабины было хорошо видно лицо командира. Он то показывал на вездеход, то крутил пальцем около своего виска, а потом произнес монолог на целых два круга. По жестикуляции мы поняли все дословно.

К завтрашнему дню мы сделали новую полосу, под углом к первой.