Месяц авралов

Надо было ждать чего-то необыкновенного.

Никогда еще барометр не падал так упорно и зловеще.

Никогда еще южные ветры не дули с такой стремительностью.

Никогда еще мы не мчались к полюсу с такой быстротой и с таким постоянством.

И даже хладнокровный Андрей Георгиевич вздыхал и поднимал кверху свои худые, острые плечи, занося в вахтенный журнал очередные записи:

«8 ноября. 85°05',5 северной широты, 128°13' восточной долготы. Ветер с юго-юго-востока усилился до 5 баллов.

9 ноября. 85°10',7 северной широты, 128°23' восточной долготы. 20 час. 25 мин. Началась пурга.

11 ноября. 85°31',0 северной широты, 126°57' восточной долготы. Барометр падает. Метель и пурга. Ветер переходит к востоко-юго-востоку. 7 баллов».

Под черным небом, затянутым тучами, огромные холмистые ледяные поля, увлекаемые ветром, мчались все дальше и дальше на северо-запад, с каждым днем набирая скорость. За четверо суток они проделали больший путь, чем за месяц дрейфа. И вместе с ними плыл пароход «Георгий Седов» - маленькая железная коробочка, затерянная среди ледяных скал. Движущиеся льды теперь таили в себе ни с чем не сравнимую кинетическую энергию. Взяв бешеный разгон, они, казалось, были готовы лезть напролом до берегов Гренландии, опрокидывая все препятствия.

Но, невзирая на всю свою массивность и монолитность, дрейфующие льды необыкновенно чутко реагируют на вмешательство посторонней силы. И достаточно в такой критический момент ветру отойти на несколько румбов, чтобы исполинская энергия, накопленная льдами, быстро обратилась против них самих: гигантские поля многометрового пака сойдутся, столкнутся лбами, поднимутся на дыбы, раздробят, сотрут в порошок друг друга. Весь океан забурлит, застонет, покроется обломками. Так будет продолжаться до тех пор, пока энергия, накопленная льдами, не иссякнет. А потом морозы снова скуют океан, и все успокоится до новых ветров, пока не возобновится этот извечный круговорот.

За год дрейфа мы уже привыкли к внезапной смене ледовых бурь и штилей. И все-таки даже нам стало немного не по себе, когда под вечер 11 ноября ветер резко перешел на 5 румбов к западу и задул с прежней силой от юго-запада: теперь льды двигались не по ветру, а вразрез ему, - колоссальные поля пака не повиновались новому воздействию, подчиняясь лишь силе инерции. Ветер же упорно атаковал их сбоку, ударяя с бешеной скоростью и силой в торосы и ропаки. Получилось нечто подобное ударам артиллерийских залпов в борт проносящегося мимо корабля. Результаты такой фланговой атаки нетрудно было предугадать.

Пока что на судне все шло своим обычным порядком. Несмотря на пургу с восьмибальным ветром, все работы выполнялись с неуклонной точностью и аккуратностью. Вахтенные, проваливаясь по пояс в сугробы, протирая глаза, залепленные снегом, ходили с фонарем проверять целость аварийного запаса. Каждые два часа хлопала дверца метеобудки. Мы брали очередные гидрологические станции, снимали и приносили на судно ведро с осадками, сверлили лед, определяя его нарастание, носили на корабль снег, чтобы превратить его в воду.

Но вскоре наступили тревожные события.

Уже вечером 11 ноября во льду появились трещины. Неприятнее всего было то, что на этот раз пострадали не только льдины, находившиеся справа от корабля, но и расположенное слева мощное старое поле, так хорошо обжитое за эти месяцы, - то самое, на котором находился аварийный запас, где были размещены все базы научных наблюдений.

Так хорошо служившее нам поле, на крепость которого все надеялись, внезапно лопнуло сразу в нескольких местах с громом, напоминающим отдаленные артиллерийские выстрелы. Сквозь сетку пурги при слабом свете луны, который с трудом проникал через облака, я разглядел, по крайней мере, три трещины, и все они были крайне опасны.

Во-первых, от матерого поля был оторван спасительный тупой выступ, так долго защищавший нас от сжатий, идущих с юга. Во-вторых, возникла трещина по левому борту и по корме. В-третьих, открылась еще одна трещина, по корме.

Теперь наши аварийные базы были почти отрезаны от «Седова»; первая же подвижка льдов могла окончательно оторвать поле от корабля и унести его.

Вахтенным было приказано усилить наблюдение надо льдом. Кроме вахтенных начальников, на палубе дежурили по очереди Буторин, Гаманков, Шарыпов и Гетман, на обязанности которых лежало бдительное изучение ледовой обстановки. Опасаясь за судьбу аварийного запаса, мы несколько раз осматривали наши базы. Но там пока что все было в порядке.

В ночь на 12 ноября барометр начал повышаться. Пурга прекратилась. На небе засияли звезды. Но ветер не утихал, и эти кажущиеся признаки успокоения никого из нас обмануть не могли.

Первые признаки сжатия появились в 16 часов 10 минут 12 ноября. Справа от корабля послышался режущий ухо треск, - лед нажимал на корпус и ломался, торосясь у самого судна. Через десять минут льды неожиданно отпрянули от правого борта корабля, и... мы увидели, что на юге, по ту сторону открывшейся накануне трещины, весь лед стихийно двинулся вправо. Звуки торошения теперь доносились со всех румбов. Сливаясь, они превращались в сплошной грозный гул. В течение каких-нибудь сорока минут справа от корабля образовалась огромная полынья шириной до 200 метров. За кормой появилось много трещин.

Буйницкого и Гаманкова не было на судне, они еще в 16 часов ушли к магнитному домику на очередные наблюдения. Мне не хотелось срывать их работу, и пока что я не тревожил их. Но обстановка с каждой минутой усложнялась, и я все чаще поглядывал на северо-восток - не идут ли наши наблюдатели с «магнитного хутора».

Их не было. А у борта корабля тем временем события развертывались в быстром темпе. В 20 часов 30 минут трещина, видневшаяся по носу судна, внезапно разошлась и превратилась в разводье шириной до 30 метров. Послышались толчки. На месте нашей стоянки льдины пришли в движение. Они взаимно перемещались: поля, находившиеся справа, уходили на юго-запад, льды слева понесло на северо-восток.

Старое поле с аварийными базами пока еще держалось у судна. Но оно испытывало сжатие невероятной силы, - на всю кромку жали движущиеся льды, стремившиеся увлечь поле за собой.

Внезапно корабль задрожал. Я выбежал на палубу и спустился по трапу на ледяное поле. Оно тряслось под ногами, вибрируя так, словно подо льдом работали мощные турбины.

И вдруг из мрака выступил ледяной вал высотой метра в два. Он медленно катился к кораблю с юго-востока...

На палубе грянули выстрелы и замелькал красноватый огонек факела. Это был сигнал Буйницкому и Гаманкову.

Ледяной вал, наступавший с юго-востока, находился в 20 - 30 метрах от судна. Дрогнула гидрологическая палатка.

Буторин, Шарыпов, Соболевский едва успели перерубить растяжки, как раздался сухой и резкий треск и буквально под ногами у них тоненькой змейкой пробежала трещина, разделившая палатку на две части. Они едва успели перепрыгнуть через трещину, как она разошлась до 3 метров, В ней плавали полка и столик для записей - вся рабочая обстановка гидрологической будки.

Палатку мы успели высвободить с одного края и поспешно вытащили из воды. Гидрологическая лебедка удержалась на самом краю образовавшейся трещины. Все бросились к ней и начали вырубать ее из льда, чтобы перетащить поближе к судну.

В этот момент произошли новые события, которые заставили на некоторое время забыть о лебедке: послышался яростный грохот, и новая трещина завершила разрыв между кораблем и старым - полем. Теперь у левого борта «Седова» остался лишь крохотный клочок льда шириной около 20 метров.

А Буйницкого и Гаманкова все еще не было. Они оставались где-то там, во мраке, среди ломающихся на куски, переворачивающихся, тонущих льдин, обломки которых быстро уносило все туда же - на северо-восток.

Надо было собрать людей на корабль - оставаться на движущихся обломках было небезопасно. Кое-как поодиночке они переходили на палубу. Вместе с нами, как всегда, были наши щенки Джерри и Льдинка. Они перепугались и дрожали, боясь прыгать через трещины. Пришлось перетаскивать их на руках.

И вдруг начал крошиться последний обломок поля, на котором стояли наши палатки. Мы не могли равнодушно наблюдать, как гибнут наши аварийные запасы. Надо было попытаться их отстоять, как бы это трудно ни было.

Соболевского, Бекасова, Гетмана и Мегера пришлось направить к палаткам. Они захватили доски, чтобы переходить через трещины. Если понадобится помощь, они будут сигналить светом и выстрелами.

Через несколько минут все четверо уже были на льду.

Ловко перебираясь через трещины и разводья, они поспешно направились к едва видным в сумраке аварийным палаткам.

Несколько минут спустя к судну подбежали, наконец, долгожданные Буйницкий и Гаманков. Усталые, запыхавшиеся, они остановились у широкой трещины, образовавшейся на месте гидрологической палатки, и с удивлением оглядывались вокруг, не узнавая внезапно изменившегося пейзажа.

- Шлюпку! - закричал Буйницкий. - Не перепрыгнем. Но едва успели спустить шлюпку, как вдруг края трещины с жестким шорохом сошлись, и Буйницкий с Гаманковым в два прыжка очутились у трапа. Торопясь и перебивая друг друга, они начали рассказывать о том, что с ними произошло.

Оказывается, заканчивая свои магнитные наблюдения, Буйницкий даже не подозревал, что у корабля происходят такие крупные передвижки. Правда, он слышал звуки торошения, но мы все так привыкли к этой музыке, что она обычно не вселяла в нас особой тревоги. Поэтому, закончив работу, Буйницкий подозвал Гаманкова, который, как всегда, прогуливался с карабином за плечами в стороне от снежного домика, и они уселись под каким-то ропаком покурить и поболтать. Неожиданно на корабле раздались выстрелы. В темноте замелькал огонек факела. Буйницкий и Гаманков почувствовали, что лед под ногами у них дрожит, и...

Но они так и не успели закончить рассказ о своих приключениях. Их прервал сигнал общей тревоги:

- Все по своим местам, в полной готовности к выходу на лед!..

Именно теперь начинаются решающие минуты сжатия. Преодолев какое-то невидимое препятствие, льды ринулись на корабль. Все вокруг нас кипит и клокочет.

Справа по корме - открытая, черная, как аспид, дымящаяся от мороза вода. Слева - ломающиеся, сокрушающие друг друга ледяные глыбы. А с юго-востока, прямо в нос кораблю, наступает угрюмый зеленовато-белый вал.

Льды вплотную прижались к носу, жмут, давят на него. Пока «Седов» противостоит им своей мощной грудью, у него есть еще надежда на спасение. Но стоит ему повернуться к наступающему валу слабым бортом, и лед вспорет ему стальное брюхо, как нож рыбака вскрывает рыбу, - ни одно судно в мире не смогло бы противостоять такому мощному фланговому удару.

Корабль дрожит от напряжения. Но вот происходит нечто непредвиденное: начинается какой-то странный круговорот льдов. За кормой гигантское поле движется справа налево с такой легкостью, словно это кусок парафина, а не тяжеловесная льдина весом в сотни тысяч тонн.

- Пронесло! - тихо говорит со вздохом облегчения Андрей Георгиевич.

Но радоваться еще рано: справа наступает льдина. Она цепляется за нос корабля и увлекает его за собой.

«Седов» со стоном разворачивается на пяти градусов, потом еще на пять, на десять, на двадцать... Вот-вот он станет бортом к наступающему валу. Мы молча стоим на палубе, бессильные чем-либо помочь кораблю, немые свидетели грозной бури.

Тем временем Александр Александрович Полянский, связавшись с радиостанцией мыса Челюскин, передает мое донесение, адресованное в Главсевморпуть:

«Состояние окружающего лада таково, что выгружать на него что-либо с судна невозможно. Подвижки льда продолжаются. Выходу экипажа на лед все приготовлено. Держим ежечасную радиосвязь с Челюскиным. Судно пока повреждений не имеет...»

Да, пока что судно повреждений не имеет. Но льды упрямо разворачивают его все дальше влево. К 22 часам нос корабля отошел на 30 градусов от своего первоначального положения. Еще немного - и льды расплющат судно. И только в самое последнее мгновение счастье поворачивается к нам лицом: у правого борта почти бесшумно нагромождается гигантская подушка совсем молодого льда. Она принимает на себя давление кормы, и корабль внезапно замирает на месте, упрямо выставив свой могучий форштевень навстречу грудам льда, катящимся с юго-востока...

Гигантский ледяной вал прокатился мимо нас, двигаясь все дальше и дальше на север. Его рокот постепенно стихал. Лишь изредка грубый голос катящегося вала врывался в нестройный хор бушующих вокруг нас льдов, всякий раз подавляя его своим хриплым звучанием.

Теперь мы были в относительной безопасности, хотя у правого борта продолжалось сжатие. Но что испытывали в эту минуту наши товарищи - Соболевский, Бекасов, Гетман и Мегер, отправившиеся час назад к аварийным базам? Во мраке ночи смутно мелькал красноватый огонек факела, установленного ими на льду возле палаток. Этот крохотный огонек действовал успокаивающе, - он свидетельствовал, что люди достигли базы и ожидают там, пока сжатие утихнет. Но с каждой минутой огонек факела уменьшался и становился все более тусклым, - льдину, на которой находились наши четыре друга, необыкновенно быстро уносило на север.

И вдруг на льду у палаток взвилось яркое белое пламя. Что это? Пожар? Сигнал бедствия? Раздумывать было некогда. Я подозвал Андрея Георгиевича:

- Берите с собой Алферова и Шарыпова и отправляйтесь к Соболевскому. Сжатие идет к концу. А в случае чего мы тут как-нибудь обойдемся и сами...

Прошло два долгих томительных часа, пока мы узнали, что произошло у палаток. Было уже далеко за полночи, когда из мрака послышались шаги людей, смех, веселые шутки. Все объяснилось очень просто. Оказывается, желая согреться, наши товарищи вытащили из аварийного запаса паяльную лампу и разожгли ее. Яркий свет этой лампы ввел нас в заблуждение.

У палаток остались дежурить Гетман и Алферов; все остальные вернулись на корабль: сжатие утихло, и непосредственная опасность помещенным в палатках запасам продовольствия и снаряжения уже не угрожала.

Андрей Георгиевич доложил, что палатки унесены за полтора километра от корабля и что на пути к ним лежит изломанный лед. Поэтому доставить запасы поближе к кораблю не так просто.

После долгого аврала и трудной прогулки к аварийным базам люди смертельно устали и хотели спать. Но всем нам было не до сна, - мы хотели возможно быстрее выяснить, во что превратило сжатие старое паковое поле и что осталось от нашего хозяйства, которое мы с таким трудом и прилежанием налаживали в течение трех месяцев.

Люди зажгли факелы, фонари и разбрелись по льду. Огоньки блуждали, словно светляки. Спотыкаясь и падая, проваливаясь в трещины, мы с трудом пробирались от одной льдины к другой. Все вокруг было ново и незнакомо. В самых неожиданных местах находили разбросанные багры, пешни, доски, бочки с горючим.

Часть наших запасов была унесена на север, другая часть на восток. А склад аммонала, оборудованный под высоким торосом, отъехал на 200 метров к юго-востоку. Снежный домик, служивший для магнитных наблюдений, вообще найти не удалось. Он как в воду канул. Казалось, словно какой-то арктический Гаргантюа хозяйничал здесь в течение этих пяти часов, разбрасывая, перемешивая, ломая все, что мы соорудили на нашей льдине. Теперь надо было начинать организацию баз с самого начала.

Только под утро мы прилегли отдохнуть, не раздеваясь, - готовые в любую минуту вскочить и продолжать авральную работу. На льду у аварийного запаса дежурные сменялись каждые четыре часа. Оставшийся на вахте Андрей Георгиевич до утра не смыкал глаз, чутко прислушиваясь к грозному гулу движущихся льдов. Изредка отголоски сжатия снова до­стигали «Седова», и тогда судно вздрагивало, заставляя измученных людей просыпаться.

Утро 13 ноября было таким же темным, ветреным и морозным, как все предыдущие. Подвижки льда не прекращались. То ослабевая, то усиливаясь, сжатия беспрерывно громоздили торосы возле корабля. Мы не могли пассивно ждать полного прекращения этой сутолоки: до тех пор, пока аварийные запасы были хаотически разбросаны где попало, нельзя было поручиться за, их судьбу. И после короткого отдыха мы принялись за розыски новой надежной льдины, которая могла бы заменить размолотое на куски паковое поле.

Поиски продолжались целый день: очень трудно было найти что-либо подходящее в кромешной тьме среди высоких торосов, рыхлых сугробов, растрескавшихся, изуродованных льдин. Только к вечеру Буйницкому, Гаманкову и Гетману удалось обнаружить в 500 метрах от судна, считая на северо-северо-восток, новое поле мощного льда, принесенное невесть откуда. Его размеры превышали квадратный километр. Просверлив лед в нескольких местах, мы установили, что толщина поля достигала полутора метров. Следовательно, оно вполне подходило для оборудования новых аварийных баз.

Пока Буйницкий, Гаманков и Гетман разыскивали новое поле, Соболевский с Недзвецким вели разведку дорожной трассы от корабля к унесенным на север палаткам. Эта разведка была тоже нелегким делом: за сутки между палатками и судном выросли десятки торосистых гряд, через которые надо было перебираться, как через горы. В конце концов, Соболевскому и Недзвецкому все же удалось наметить вехами среди торосов извилистую линию будущей дороги. Кое-где следовало прорубить своеобразные штольни в ледяных скалах, кое-где надо было засыпать трещины, чтобы в них не проваливались сани при перевозке аварийного запаса.

У нас уже был богатый опыт ледового строительства, накопленный во время памятной аэродромной эпопеи. Поэтому мы рассчитывали довольно быстро проложить дорогу и перевезти всё запасы на новое место.

Но обстановка сложилась так, что оборудование новых баз растянулось на довольно длительный период и далось нам ценой больших усилий; Арктика мобилизовала против нас все свои вооруженные силы - и льды, и ветры, и пургу, и морозы.

Когда теперь вспоминаешь эту темную, бесконечно долгую полярную ночь, в ушах звенит противный свист запутавшегося в снастях ветра, слышатся гулкие удары ломающихся ледяных полей и усталый голос Андрея Георгиевича, неизменно повторяющий одни и те же слова: «Ну и погодка! Черт бы побрал такую погодку!..»

Стойкие южные ветры внезапно сменились северными. Нестерпимо холодные и сухие потоки воздуха обрушивались на нас, скатываясь с самой верхушки земного шара. Этот воздух обжигал лицо, словно раскаленный песок. Было трудно дышать. Губы высыхали и лопались, ресницы смерзались. Летучий мелкий снег забивался во все поры одежды.

Трудно идти против такого ветра. Но еще труднее тащить при этом за собой тяжелые сани. А ведь нам нужно было перебросить из палаток, унесенных льдами за полтора километра от корабля, на новое поле несколько сот пудов грузов.

Эта труднейшая работа производилась силами всего экипажа, - на судне оставались лишь вахтенный, радист и повар. Ровно в 10 часов утра люди сходили на лед, волоча за собой бревенчатые сани, подбитые лыжами вместо полозь­ев, - эти сани смастерил Буторин. Сразу же они погружались в глубокий рыхлый снег и застревали, - ветер с исключительным проворством засыпал снегом все тропы, протоптанные людьми. Тогда вперед молча выходил Буторин или Гетман, - они брали на себя трудную роль ледовых лоцманов.

Высоко подняв фонарь, человек, идущий впереди, прокладывал дорогу своим товарищам в зыбучем рыхлом снегу. Он предупреждал о трещинах, указывал, как обойти торосы. За ним гуськом брели восемь человек с санями. На каждые сани клали до 20 пудов груза...

Перевозка аварийных запасов была начата 14 ноября. В этот день льды все еще двигались на северо-запад. Мы достигли рекордных координат: 85°37',0 северной широты и 126°32' восточной долготы. Но северный ветер с каждым часом свежел. Он с силой ударял прямо в лоб наступавшим на полюс ледяным полям, осаживал их. По опыту мы знали, что с часу на час направление дрейфа должно было измениться на прямо противоположное.

Надо было спешить, если мы не хотели потерять аварийные запасы. И люди работали, не щадя своих сил. Всего в этот день было сделано семь санных рейсов. На новой льдине установили малую палатку, разместили в ней аварийную радиостанцию, часть продовольственных запасов и снаряжения.

Больше других уставал Андрей Георгиевич. Такие прогулки по льду очень действовали на его больное сердце. Но он и слышать не хотел об освобождении от участия в авралах.

- Как же так? - говорил он, нажимая плечами. - А что говорит статья сто тринадцатая устава внутренней службы? Старпом есть непосредственный блюститель судового порядка. Как же я могу нарушать этот порядок?..

И, нагибаясь над камельком, он терпеливо начинал отдирать от своей окладистой бороды куски льда. Эта мучительная процедура обычно продолжалась не менее получаса.

- Сбрил бы ты ее, Андрей Георгиевич, - советовал я своему помощнику, - одна морока с нею...

- Что ты, что ты, Константин Сергеевич! - испуганно возражал он. - Этак гораздо теплее. Борода у меня вместо шлема. Да и времени для бритья не выберешь. Где уж тут бриться?!

И он снова склонялся над камельком, кряхтя и ворча.

Ночью выпал слабый снег. Северный ветер усилился до , 6 баллов. Он преодолел, наконец, инерцию льдов и с силой по­гнал их назад. За сутки мы были отброшены на добрых 7 миль к юго-западу. Ртуть в термометре понизилась до 26 градусов ниже нуля. Но наутро работы были возобновлены ровно в 10 часов, как обычно.

На этот раз задано было совершить восемь рейсов. Задание было перевыполнено: команда перебросила в новый лагерь девять саней с грузами.

К утру 16 ноября ветер начал немного утихать. За сутки нас отнесло к югу всего на 2 мили. Но в то же время подвижки льда усилились. Ночью по правому борту неожиданно от­крылось разводье, быстро превратившееся в полынью шириной до 200 метров. Эта полынья шла с юго-востока на северо-запад до пределов видимости. Отовсюду доносился скрип и стон разрушавшихся полей молодого льда.

Чтобы облегчить перевозку аварийных грузов, был включен мощный судовой прожектор. Трофимов и Токарев перенесли его на левый борт, запустили аварийный двигатель, и голубоватый дымчатый луч прорезал мрак ночи.

Как описать зрелище, открывшееся нашим взорам в эту минуту? Надо быть большим художником и поэтом, чтобы обрисовать величие облитых голубым светом зубчатых, изъеденных ветром торосов, красоту гигантских гор, усеянных кристаллами льда, напоминающими фантастические цветы, своеобразие рваных черных теней, падающих на ослепительно белые сугробы. Скажу здесь только, что этот луч прожектора чрезвычайно ободрил наших людей, и перевозка грузов пошла быстрее. Словно маяк в бурном море, он указывал путь горсточке людей, карабкавшихся с тороса на торос с тяжелыми санями на буксире.

Десять рейсов совершили наши моряки в этот день. К 18 часам 30 минутам аварийный запас продовольствия и снаряжения был полностью перевезен на новое место. Буторин и Гаманков при свете прожектора быстро раскинули большую палатку и уложили в ней ящики и тюки. Сверх плана участники аврала доставили из унесенного льдом склада горючего две бочки бензина.

17 ноября продолжались перевозки запасов горючего. Было чертовски трудно тащить на санях круглые обледеневшие бочки. Тяжелые и скользкие, они то и дело скатывались и зарывались в снег. Их приходилось коллективными усилиями выкапывать, втаскивать на сани, увязывать тросами.

Барометр снова начал стремительно падать, предвещая очередную бурю. Ветер перешел опять к северу и гнал надо льдами целые тучи острой и сухой снежной пыли. Однако в этот день удалось перевезти из старого оклада в новый 16 бочек горючего и 5 мешков угля.

Но назавтра мы все же не выдержали этого свирепого снежного штурма и временно отступили, - пришлось прервать перевозку аварийных запасов.

Было бы рискованно в такую погоду отпускать людей с корабля. Да в этом теперь и не было жизненно-острой необходимости: ценой неимоверных трудов и лишений в предыдущие дни мы почти полностью спасли свои аварийные запасы. Оставалось перевезти на новую базу бочку авиамасла, несколько мешков с углем и деревянные козлы, которые стояли над майной для глубоководных измерений.

Несколько дней мы были в плену у шторма. Злобные холодные ветры атаковывали корабль то с севера, то с юга, то с запада, то с востока. Порою казалось, что мы попали в какую-то западню, - со всех сторон обрушивались на нас удары, способные сбить человека с ног.

Когда я вспоминаю эти дни, приходится лишь удивляться тому, что такая частая смена ветров не вызвала нового катастрофического сжатия. Видимо, на этот раз ледяные валы миновали «Седова» и прошли стороной...

Только теперь, когда ветры несколько утихли, мы смогли завершить оборудование новых аварийных баз. Перевезли к палаткам остатки грузов, все как следует уложили, пересчитали, проверили.

Буйницкий с Мегером отправились на поиски магнитного домика - нашелся же склад аммонала в 200 метрах от корабля! Уйдя под вечер, они вернулись только ночью, окоченевшие, усталые, злые.

Правда, Мегер бодрился и пытался показать, что ему, старому морскому волку, такие прогулки нипочем. Но это даже ему плохо удавалось, и, в конце концов, он признался:

- На нашем уважаемом Черном море работать гораздо интереснее.

Буйницкий коротко доложил мне:

- Домика нет. А на льду делается такое... такое, что сразу даже слов подходящих не подберешь...

Я предложил Буйницкому подробно описать результата разведки в нашем «Дневнике наблюдений за жизнью льда». Через полчаса я с интересом прочел его запись:

«Вечером ходил с Мегером искать магнитный домик. К сожалению, не нашли. Настолько темно, что достаточно отойти от судна на 70-100 метров, как его уже не видно.

Лед в районе, где раньше стояли палатки и магнитный домик, так исковеркан, что узнать его невозможно. Появилась масса трещин и новых гряд торосов. Так как в последние дни держалась сравнительно высокая температура, большинство трещин покрылось еще очень тонким льдом. Не будь у нас некоторого опыта хождения по льду и большой осторожности, мы наверняка бы не однажды провалились. Ужасно темно, и, кроме того, все запорошило снегом. И только благодаря некоторому опыту соображаешь, что лед ненадежный: обстукиваешь, и палка легко его пробивает.

Трудно представить себе ту огромную силу, которая нужна была, чтобы так нагромоздить лед. Местами буквально не знаешь, куда идти,- везде гряды и нагромождения высотой в 3-4 метра.

В одном месте мы нашли нечто подобное кратеру небольшого вулкана: лед нагромоздило в виде усеченного конуса высотой до 4 метров. Когда заберешься наверх, перед тобой открывается огромная котловина, причем склон ее настолько крут, что спускаться внутрь кратера невозможно, - можно лишь скатиться. Свет фонаря слишком слаб, чтобы осветить котловину, и от этого она кажется еще более грандиозной и таинственной.

В нескольких местах лед треснул и разошелся на 10-15 метров, но вода почему-то в разводье не поднялась и замерзла на 1-1,5 метру ниже поверхности льда - образовались траншеи с вертикальными стенками довольно значительной высоты...»

27 ноября мы находились на 85°29',6 северной широты и 124° 12' восточной долготы. За две недели до 27 ноября координаты были почти те же. Повинуясь изменчивым ветрам, корабль вместе со льдами на протяжении этих двух недель описывал замысловатую петлю, тычась, словно слепой, то на север, то на юг, то на восток, то на запад. Мы сделали за это время круг радиусом в 7 миль.

Казалось, что теперь, наконец, наступила долгожданная передышка. Должна же была иссякнуть энергия, превратившая некогда спокойные льды в этот дикий хаос! Но передышка продолжалась всего несколько дней.

Уже 1 декабря ветер перешел к западу и внезапно засвежел. Небо покрылось лохматыми облаками, первыми вестниками шторма. Поднялась пурга. Начинался настоящий ураган - третий за один месяц! Было от чего приуныть: вместо долгожданного успокоения зима принесла новое обострение ледовой обстановки.

Пурга наметала на льду чудовищные сугробы, вышиной в несколько метров. Слой снега покрывал судно, словно теплое пуховое одеяло. Стоило на минуту выйти наружу - и пурга мгновенно забивала снегом лицо, запорашивала глаза, ноздри, покрывала всю одежду ледяным панцирем.

Только 5 декабря пурга прекратилась, ветер отошел к северо-западу и начал стихать. Температура повысилась до минус 4,8 градуса. Небо стало проясняться. Показалась луна. И сразу же, точно по волшебству, изменилось все окружающее. Дрожащий лунный свет превратил нагромождение льдов в прекрасные сказочные замки, крепостные стены какого-то сонного царства. Сам «Седов», засыпанный снегом, с обледеневшим такелажем, напоминал гигантскую елочную игрушку, осыпанную сверкающими блестками.

Это феерическое зрелище лишило покоя наших фотолюбителей. Даровое лунное освещение обеспечивало идеальную четкость снимков. Немедленно все аппараты были извлечены из чемоданов и ящиков, и через несколько часов торжествующие фотографы демонстрировали свои негативы: десятиминутная выдержка обеспечивала прекрасные фотографии. Но в самом разгаре этих мирных занятий Арктика вновь достаточно внушительно напомнила о своей традиции: перемена ветра неизбежно должна вызвать подвижки льда.

Дело было после обеда. Воспользовавшись тихой, ясной погодой, Буйницкий, Гетман, Недзвецкий и Шарыпов отправились строить новый снежный домик для магнитных наблюдений, после гибели нашей старой базы эти наблюдения снова пришлось вести в тоненькой шелковой палатке.

Через полчаса на корабль неожиданно примчался запыхавшийся Гетман. Он отыскал меня и одним духом выговорил:

- Возле палаток на новом месте трещина...

Это была крайне неприятная новость: неужели наша работа прошла даром и теперь, после трех недель упорного, нечеловеческого труда, придется все начинать сызнова и отыскивать третье поле?..

Гетман возбужденно продолжал, суетливо жестикулируя:

- Как змей подползла. Как змей! Разглядеть ее трудно - ниточка. На самую-самую малость под палатку не пролезла...

Я позвал своего старшего помощника:

- Андрей Георгиевич! Лед под палатками трескается. Надо проверить. Захватите с собой Буторина и Гаманкова...

Через несколько минут старпом и боцман в сопровождении Гаманкова и Гетмана уже побежали по льду к палаткам, смутно темневшим среди голубоватых скал.

Пока люди добрались туда, предательская трещина, которая только что была едва заметна, разошлась на 2 метра. Большая палатка с нашим драгоценным аварийным запасом едва не повисла над дымящейся черной бездной, - она теперь стояла всего в полуметре от воды. Одна оттяжка была оборвана, и конец ее, закрепленный по ту сторону трещины, полоскался в стылой воде.

Извилистое разводье уходило с юго-востока на северо-запад до пределов видимости. По ту сторону лед с тихим шорохом перемещался, и оттяжка, оторванная от палатки, уплывала на север.

Андрей Георгиевич немедля организовал работу. Пока Буторин свертывал палатку, остальные люди привычными, ловкими движениями хватали ящики, тюки, бочки и оттаскивали их подальше от трещины, на новое место.

К 17 часам разводье беззвучно разошлось в полынью в 40 метров, а на севере открылось новое разводье. Оно шло наперерез первому и смыкалось с ним. Лопнул лед и на юге, в каких-нибудь 50 метрах отсюда. Одним словом, повторялась знакомая картина: могучее ледяное поле на глазах у нас превращалось в какую-то груду бесформенных обломков.

К ночи все как будто бы утихло. Разводья внезапно сошлись, нагромоздив новые гряды торосов.

Закончив вахту в полночь, я еще раз окинул взором причудливый лунный пейзаж. Было тихо. На небе мерцало полярное сияние. Вокруг луны дрожал радужный круг. Высоко, почти в самом центре небосвода, светилась холодная и равнодушная, но в то же время величественная и гордая Полярная звезда.

Я ушел в каюту и сразу же крепко заснул. А под утро меня разбудили скрип снастей, вой ветра и шорох льда. За ночь все вокруг резко изменилось. Ураганный ветер неистово рвал заиндевевшие праздничные флаги, поднятые над кораблем в честь Дня Конституции. Все небо было закрыто облаками, кругом снова все было черно и неприветливо. Пурга наметала новые и новые сугробы; корабль, казалось, врастал в лед и становился все меньше.

Четверо суток выл ветер. А к вечеру 9 декабря в его заунывную музыку вплелись знакомые басовые нотки льдов, - трещины вокруг судна возникали с такой быстротой, что казалось, будто какой-то невидимый гигантский топор рубил ледяные поля на куски. Трещины возникали в беспорядке и шли в самых различных направлениях. Они то пересекали друг друга, то шли параллельно, то бессильно упирались в торосы, то рвали торосистые гряды с необычайной легкостью. Предугадать направление и размеры очередной трещины было немыслимо.

Мы напряженно всматривались вдаль, туда, где стояли наши палатки; порвет или не порвет? Это была какая-то нелепая лотерея, невольные участники которой вынуждены были ставить на карту все, что у них было: силы, здоровье, надежды...

В 23 часа 30 минут из-за палаток послышался глухой удар, и на белом поле льда легла черная тень.

- Порвало!..

- Алферов, Недзвецкий! На лед! Осмотреть палатки! - скомандовал я.

Вооруженные фонарями и баграми механики помчались по льду к аварийной базе. Через четверть часа красноватые огоньки фонарей беспокойно замелькали в воздухе, описывая круги. Это был призыв о помощи. Немедленно начался очередной общий аврал. Теперь надо было спасать малую палатку, в которой находилась аварийная радиостанция, - новая полынья раскрыла свою дымящуюся пасть в нескольких метрах от нее. Кроме того, в разные стороны от малой палатки расходилась целая сеть трещин, бравших свое начало в каких-нибудь 5-20 сантиметрах от края полотна.

Все поле крошилось и расползалось на куски - точь-в-точь как это было в ночь с 12 на 13 ноября. В нашем распоряжении теперь оставался лишь небольшой обломок поля, размером всего в 200 квадратных метров. И все грузы мы спешно перетаскивали на самую середину этого обломка.

В 1 час 30 минут ночи перевозка аварийных запасов была закончена. Ждали новых неприятностей: льдину могло расколоть на еще более мелкие куски и унести от корабля. Поэтому Буторин каждые полчаса наведывался на аварийную базу. Но подвижки неожиданно прекратились. Прекратились так же внезапно, как и начались.

На этот раз льды оставили нас в покое надолго. Мы могли, наконец, перевести дух и дать отдых нервам, изрядно потрепанным за месяц беспрерывных авралов.