Всеобщий закон равновесия

Если посмотреть в ясную безлунную ночь на небо, то поражает не огромное количество звезд - к этому мы давно привыкли, - а их вековечная неподвижность (если не считать их движения вместе со всем небосводом, обусловленного вращением земного шара) относительно друг друга. Удивление вызывает то, что они, вопреки закону всемирного тяготения, а проще, неизбежному притяжению масс, вовсе не устремляются навстречу друг другу, не сливаются в один-единственный ком вещества Вселенной, но ми-лиарды лет существуют так, словно притяжения этого вовсе в природе и нет. А между тем напомним, только благодаря притяжению и образовались эти самые звезды. Слишком далеко отстоят друг от друга? Полноте! Пылинки, молекулы газа, атомы водорода и гелия, из которых они созданы, некогда отстояли друг от друга еще дальше - относительно, конечно, в пропорции масс звезды и пылинки. И временной фактор здесь ни при чем. Вовсе не в том дело, что слиться в этот ком им не хватило пока что времени. Ведь если в первые десять миллиардов лет после Большого взрыва атомы, молекулы и пылинки смогли объединиться в звезды, то и стольких же последующих лет вполне достаточно для того, чтобы взаимное притяжение все быстрее и быстрее сближало их друг с другом, сливало воедино, а уже их общие массы притягивали и притягивались со все большей силой и скоростью. Словом, по всем расчетам, Вселенная в том ее виде, какой мы знаем, существовать к нашему времени, точнее, задолго до него уже бы не смогла.

А существует. И будет существовать в этом виде, по мнению астрофизиков, еще по меньшей мере в 5-10 раз дольше, чем до сих пор, сотню-другую миллиардов лет - до тех пор пока не начнут иссякать, во всяком случае в большинстве самых старых звезд, водород и гелий. Но вот до столкновений, по-видимому, дело так и не дойдет. В буквальном смысле - по-видимому. В ином случае мы были бы свидетелями таких столкновений, сопровождающихся столь мощными взрывами, что вспышки видны были бы не только в ясные ночи, но средь самого солнечного дня.

Мало того, даже те звезды, которые неминуемо, казалось бы, должны столкнуться или, во всяком случае, слиться воедино - например, двойные системы (а есть еще тройные и многократные), в которых звезды вращаются вокруг друг друга настолько тесно, что вещество одной переливается в другую, словно песок в песочных часах (но в отличие от этих часов переливается не все вещество звезды-донора. Как только наступает некий критический момент, звезды меняются ролями, будто кто-то перевернул колбу часов, и вещество начинает истекать от набравшей большую массу к меньшей. И так до бесконечности), - даже они, как видите, предпочитают не кончать свою жизнь взаимным убийством, а жить долго-долго в динамическом равновесии.

Что же держит все звезды Вселенной в этом равновесии? Объяснить стабильность их положений относительно друг друга ньютоновской теорией равновесных точек на скрещении противонаправленных орбитальных центробежных и гравитационных солнечных сил (в которых находятся планеты Солнечной системы) невозможно. Приближенно это равновесное состояние можно представить, нанизав на веревку девять шариков и закрепив их на некотором расстоянии друг от друга, начать раскручивать веревку над головой (которая, в данном случае представляет Солнце, а шарики - планеты). Центробежная сила раскручивания выстроит шарики в ровный ряд, прототип гравитационных сил Солнца - веревка - удержит их на определенном расстоянии друг от друга, не даст им сбиться в один комок или вовсе разлететься неведомо куда. Места закрепления шариков на веревке и соответствуют равновесным точкам планет в Солнечной системе, определяющих стабильность положения их в пространстве относительно друг друга.

Подобных равновесных точек у звезд, по-видимому, нет. Их не разносят центробежные силы, их не удерживает на месте гравитационное притяжение какой-либо центральной суперзвезды. Б принципе, конечно, существует и то и другое: расширяющаяся Вселенная разносит звезды, а ядра галактик - так называются их центральные области, состоящие из громадного скопления близко расположенных звезд, - своею общей массой оказывают на периферийные космические тела гравитационное воздействие. Но и скорость вселенского разбегания и гравитационная мощь галактических ядер настолько малы в сравнении со взаимным притяжением масс звезд-соседок, что ими можно в данном случае пренебречь. И уж совершенно непонятна стабильность положения звезд в ядрах галактик, где они, повинуясь взаимному притяжению, должны прямо-таки ежесекундно падать в объятия друг друга. Ибо в центре нашей галактики звездная заселенность почти в 20 тысяч раз выше, чем в окрестностях Солнечной системы. Причем многие из них по массе превосходят Солнце в 10-30 раз, а иные по размерам в десятки тысяч раз больше, чем наше светило. Можно, конечно, предположить, что равновесие звезд в ядре галактик установилось в результате того, что каждую держит на положенном месте взаимно противоположно направленное притяжение окружающих звезд, но такое равновесие настолько неустойчиво, что достаточно малейшего смещения или толчка, чтобы вся система звезд ядра мгновенно пришла в расстройство, привела бы к слиянию всех звездных масс в одну, что потянуло бы к этой сверхмассе и периферийные звезды галактики. И добро бы еще, если бы звезды были укреплены совершенно неподвижно каждая на своем месте. Так и этого нет. Они постоянно смещаются в пространстве, кружа каждая по своей орбите, отнюдь не все синхронно и в единой плоскости, но то сближаясь с соседями, то удаляясь от них только для того, чтобы приблизиться к другим, а эти другие, в свою очередь, спешат навстречу и ни один компьютер, даже величиной со Вселенную, не смог бы учесть все эти смещения так, чтобы не происходило вполне естественных взаимных притяжений масс звезд, чтобы не сталкивались они друг с другом.

Но не только в макромире Космоса, айв микромире вещества Вселенной - на молекулярном, атомном и субатомном уровнях - стабильность его существования, если вдуматься, также совершенно непонятна. Два атома водорода запросто соединяются с атомом кислорода, образуя молекулу воды, которая существует миллиарды лет в неизменном виде. Почему же так же легко не может она тут же и распасться на составные части? Что удерживает их всех вместе такое долгое время? Отчего это - чтобы рассоединить их, необходимо затратить немалое количество энергии? Да и сам атом того же водорода, существующий с момента зарождения вещества Вселенной и распадающийся только в миллионогра-дусном огне термоядерных реакций, - что определяет его вечное существование? Вечное, кстати, даже в миллионоградусном пекле звезд. По идее при такой температуре должны бы вступить в термоядерную реакцию сразу все атомы водорода и наше Солнце и все остальные подобные ему звезды вспыхнуть в мгновенном взрыве и рассеять свое вещество в космическом пространстве. Но нет этого вот уже десять-двадцать миллиардов лет и, по мнению астрофизиков, не будет таких вспышек никогда. По существу, происходит все эти миллиардолетия - и будет продолжаться миллиарды миллиардов лет - так, будто бы кто-то или что-то подает в термоядерную топку звезд водородные атомы наиоптимальнейшими порциями, чтобы и тепло и свет давали и в то же время не слишком бы перегревались и, уж тем более, не шли бы в разнос.

Именно это «что-то?», регулирующее поступление и сгорание водородного топлива в термоядерной реакции, и ищут - пока что безуспешно - физики, чтобы превратить водородную бомбу в термоядерную электростанцию.

И если идти дальше в глубь вещества Вселенной - на уровень элементарных и субатомных частиц, то и там мы обнаружим не менее удивительные и невероятные свойства, противоречащие фундаментальным законам физики. То, что должно было бы слиться или вовсе уничтожить взаимно друг друга, - прекрасно и вечно, а точнее, бесконечно сосуществует совсем рядышком и не питает агрессивных намерений против соседа и самого себя; то, что «по всем правилам» должно бы само по себе разлететься в разные стороны, держится так, что никакими силами не оторвешь. И добро бы еще были эти системы статичны, где каждая частица спокойно лежит на предназначенном ей месте. Можно бы было просто посчитать, что за миллиарды лет в результате мириад рекомбинаций они случайно нашли такое положение, куда не достигают силы соседних влияний. Так ведь и этого нет: все частицы находятся в непрестанном движении, в мгновение ока меняют свое пространственное и по отношению друг к другу положение - расходятся, сближаются, но не разлетаются, не сливаются (если, конечно, нет воздействия каких-то посторонних разобщающих или синтезирующих сил), а существуют совместно в единой системе бесконечно долго. Бесконечно.

Это динамическое равновесие присуще, как мы знаем, равно и микро- и макромиру. В сущности, это деление мира надвое (так же, как признание различных физических законов, якобы присущих тому и другому мирам) неправомерно и говорит только об уровне нашего невежества (или, если хотите помягче, неведения). Мир един, и потому в нем и фундаментальные законы, управляющие поведением вещества Вселенной в принципе должны быть одинаковыми (сознательно или неосознанно это понимают физики, бьющиеся над проблемой единого поля, в котором должны слиться воедино все четыре типа взаимодействий, определяющих общие закономерности поведения материи). Во всяком случае, закон равновесия для любого состояния вещества - на атомном ли или на звездно-галактическом уровне - универсален. Ибо именно равновесие обусловливает стабильность динамических систем. А без стабильности, как вы отлично понимаете, вообще невозможно существование чего бы то ни было - ни частиц, ни атомов, ни звезд, ни материи в целом.

Сегодня мы уже с некоторым (одни с большим, другие с меньшим) внутренним сопротивлением употребляем термин Вернадского «косное вещество» (который он применял для разделения, отличия от «живого вещества» биологических организмов). «Косное» - значит «застывшее»; в наше же сознание сейчас прочно вошли открытия физической науки, что в мире нет ничего статичного, все находится в движении, в динамике, без которой просто-напросто не может быть развития, эволюции - да что там! - самого существования ни «косного», ни тем более «живого» вещества.

Надо ли пояснять, что динамическое равновесие - необходимейшее условие существования жизни на Земле, всех без исключения ее составляющих - от самой примитивной клетки «атома» живого вещества до биосферы в целом? По-видимому, необходимо. Ибо, как показывает практика, все беды экологических нарушений и преступлений идут прежде всего от того, что люди, во всяком случае подавляющее большинство их, абсолютно не представляют себе, что таковое не только просто присутствует в природе, но обусловливает все ее существование, что без состояния равновесия все просто-напросто исчезнет. А ведь все - или почти все - экологически вредные воздействия человека на природу и заключаются именно в том, что он нарушает установившееся в течение миллиардов лет равновесие всех компонентов биосферы.

Мы знаем, что сегодняшняя биосфера Земли вовсе не была задана изначально: приходи и живи, человек! Да, человек пришел на готовое для его жизни и развития высокостабильное состояние биосферы. А подготовлялось оно примерно 3,5 миллиарда лет - на протяжении более трех четвертей возраста Земли, да и, по-видимому, всей Солнечной системы и Солнца именно самой Жизнью, точнее, всеми живыми организмами с самого начала ее зарождения на Земле.

Мы уже говорили, что первыми организмами, начавшими преобразование планеты, приспособление земной атмосферы к появлению существ более сложных и высоких на шкале эволюции, использующих для существования кислородный обмен, были циано-бактерии - сине-зеленые водоросли. Но они осуществляли облагораживание атмосферы не только в виде разложения углекислоты, фиксации углерода в своих тканях и выделения кислорода. Не менее важно, что цианобактерии способны усваивать и накоплять атмосферный азот - один из самонужнейших элементов в построении белков нуклеиновых кислот и других составляющих живого организма.

Дело в том, что атмосферный азот находится в так называемом связанном состоянии и усваивать его непосредственно из воздуха практически все, за исключением сине-зеленых и некоторых, очень незначительного числа видов бактерий, растения и животные не могут. Так что, хотя мы, как и все остальные растения и животные, прямо-таки купаемся в азоте - его в воздухе содержится 78%, почти в четыре раза больше, чем кислорода, - без азотфиксирующих бактерий и сине-зеленых, поставляющих живым организмам Земли 90% азота (остальное количество его дают грозовые разряды молний), наше существование, а равно и существование всей остальной Жизни, было бы невозможно. И если азотфиксирующие бактерии нуждаются в определенных благоприятных условиях (как те же клубеньки бобовых, в которых они развиваются), то сине-зеленые фиксируют азот в любом месте, при любых обстоятельствах. Мы это знаем потому, что сине-зеленые дожили до наших дней практически в неизменном виде, ведь эта делящаяся клетка бессмертна и неизменна именно в силу того, что размножается не половым путем, не в результате обмена генетическим материалом, а делением того и только того живого вещества, которое содержится в материнской клетке. Так из одного чайника разлитый по чашкам чай будет в каждой одинакового аромата, вкуса и цвета (аналогия не полная, но мы здесь говорим об одинаковости внутренних свойств), и если из каждой чашки разлить, скажем, по блюдцам, то состав так и не изменится.

На выжженном начисто ядерными взрывами атолле Бикини первыми поселились именно сине-зеленые, они же заселили сразу и голые скалы острова Сурцей, возникшего в результате извержения подводного вулкана вблизи Исландии. Подобная поразительная жизнеспособность (сине-зеленые процветают даже в ядерных реакторах), способность существовать в самых неблагоприятнейших для других организмов условиях, наряду с неизменностью вида, позволяет экстраполировать поведение сине-зеленых в глубь миллиардолетий, в те времена, когда Земля была вся похожа на голые скалы вылившейся из вулкана магмы острова Сурцей.

Мы знаем (в школе учили), что некогда водоросли, жившие в океане, вышли на сушу, от них и пошла вся буйная и разнообразная растительность нашей планеты. Но если мы представим себе, насколько неуютна и противопоказана для жизни была в то время суша не только для влаголюбивых водорослей, но даже для сегодняшних ксерофитов - засухоустойчивых растений - пустынножителей, то поймем, насколько не прост был путь освоения континентов растительностью.

Судя по всему, континентальная суша представляла в то время собою практически одну только каменную голую поверхность. Земли в нашем обыденном понимании, почвы, не было еще и в помине. Неоткуда было ей взяться. Даже на тех крохотных участках, где отступившая вода Мирового океана обнажила дно мелких лагун, тончайший слой глин выметался почти мгновенно разгуливавшими свободно по просторам планеты ураганными ветрами. Возможно, что глины эти оседали в трещинах и расселинах скальных поверхностей, но они даже в этом виде не представляли собою сносной среды, на которой могли бы расти первопоселенцы суши. Слишком контрастны были микроклиматические условия даже для тех растений, которые уже приспособились жить в прибрежной зоне, к тому же глины - малопитательный субстрат, чрезвычайно бедный необходимыми для развития и жизни растения веществами. Кстати, по мнению геологов, мелкодисперсность глинистых пород могла образоваться только в результате размельчения их живыми существами. Если это действительно так, то и берналовская гипотеза зарождения жизни в иле лагун и теория Опарина коацерватных капель, из которых развились микроорганизмы, становятся чрезвычайно сомнительными. Ил и коллоиды в условиях первобытной безжизненной Земли могли образоваться только из мелкодисперсных глин. Правда, мелкодисперсным является и вулканический пепел: в начале становления земной коры вулканическая деятельность была особенно интенсивной. Но именно эта интенсивность и исключает образование достаточно больших количеств пепла. Расплавленные породы пепла не дают, он образуется в кратерах потухших вулканов в результате эрозии, в значительной мере биогенной, под воздействием разрушающей деятельности живых организмов.

Поэтому представляется наиболее вероятным, что почву для сухопутных растений все три миллиарда лет - примерно столько прошло с момента зарождения жизни до той поры, когда растения начали осваивать сушу - подготавливали именно сине-зеленые вместе, конечно, с бактериями. Так же, как они делают это сейчас на том же острове Сурцей: размножаясь, покрывают живой пленкой поверхность камней, выделяя кислоты, внедряются в глубь их, дробя на мелкие части, в песок, в пыль твердые минералы лав - туфов и базальтов. И так год за годом, век за веком, из тысячелетия в тысячелетие... Если даже за тысячу лет наращивают они всего по миллиметру биогенного слоя на камне, то за миллион лет - мгновенье на геологической шкале - вырастает метровый слой почвы, содержащей необходимые для нормального развития высших растений питательные вещества.

Понятно, это только арифметический подсчет, на самом деле все не так просто и быстро делается. Но торопиться им некуда: впереди миллиарды лет, а трудностей сине-зеленые не боятся. Не подозревая, что мы именуем их водорослями, они поселяются в самых сухих местах нашей планеты. Одно из гибельных мест пустыни Мохаве (США) недаром зовется «Долиной смерти» - испепеляющий зной субтропического солнца, полное отсутствие воды, делает ее одним из самых неприемлемых для жизни мест на земном шаре. А сине-зеленые здесь живут и неплохо себя чувствуют, укрываясь от прямых солнечных лучей под камнями и песчинками, замирают, задерживают свое развитие, усыхают днем, во время самой нестерпимой жары, ночью впитывают в себя сконденсировавшуюся на камнях и песчинках росу, а утром, до тех пор пока не начнет вовсю жарить солнце, развиваются, размножаются, словом, живут. Неплохо себя они чувствуют и в диаметрально противоположных условиях - на покрытых километровым слоем вечного льда плато холодной и суровой Антарктиды, на ледниках самых высоких хребтов планеты. Но, естественно, лучше всего они чувствуют себя в привычной среде - воде. И по сей день в мелководных лагунах морей Земли, в том числе у нас, на Сиваше, образуют сине-зеленые вместе с бактериями толстенные пласты, какие и могли стать где-то 600 миллионов лет назад той переходной средой от воды к суше, которая помогла превратиться водорослям в сухопутные растения.

Конечно, то, что мы назвали почвой, созданной сине-зелеными, еще не было в полном смысле почвой в современном, так сказать, докучаевском понимании. Но это уже был субстрат, вполне пригодный (в отличие от воды или твердых поверхностей гранитных, базальтовых и прочих пород) для укрепления ризоидов водорослей, из которых впоследствии могла развиваться корневищная система, насыщенная минеральными и органическими остатками жизнедеятельности сине-зеленых. В отличие от вулканического пепла и других (если они были) мелкодисперсных пород субстрат этот не взметывался в поднебесье при малейшем легком дуновении ветерка (а ветры на гладкой, голой поверхности всей планеты в те времена были отнюдь не зефирными!). Скрепленный телами пронизывающих почву мириад сине-зеленых и бактерий, он был достаточно стабилен, чтобы дать возможность растениям укореняться и эволюционировать в течение миллионов лет. Не менее важно, что покрывающая практически всю сушу (во всяком случае, наибольшую ее часть) эта, сравнительно с толщей земной коры, тончайшая пленка, стала изменять, стабилизировать и глобальный климат Земли.

Солнечная радиация уже не раскаляет поверхность планеты так сильно, как раскаляла камень. Большую часть светового и теплового излучения Солнца сине-зеленые перерабатывают в биомассу, в преобразование среды. И это, наряду с уменьшением в атмосфере углекислоты при высокой концентрации, создающей почти непроницаемый барьер «парникового эффекта» для удаления с земной поверхности излишков тепла, - уменьшением, опять же созданным жизнедеятельностью сине-зеленых, приводит к некоторому, еще далекому от современного выравниванию температур над поверхностями океанов и континентов.

Всего десять-двадцать лет назад было принято считать, что живые организмы (кроме, конечно, человека) существуют попросту бесцельно: живут себе и живут, плодятся, размножаются, а приходит время, так же бесцельно умирают, не оставляя на Земле никакой о себе памяти, кроме разве что живущего и размножающегося так же бесцельно и бессмысленно потомства. Если же кто-то и пробовал заикнуться, хоть как-то прозрачно намекнуть на целенаправленность даже не то что Жизни вообще, а хотя бы существования какого-то вида живых существ, его тотчас же обвиняли в грехе «телеологичности мышления». А поскольку, на пущую беду, термин «телеология» схож по звучанию с «теологией», это давало возможность всевозможным ханжам от атеизма не расслышать - чаще всего намеренно - разницы и звуковой, и смысловой и уже впрямую обвинять имевшего мужество намекнуть в «поповщине», «обскурантизме» и «мракобесии». Выводы, как вы понимаете, следовали незамедлительные, и хорошо еще если только административные...

Хотя - чего уж хорошего, когда отлучают от науки, от любимого дела, от возможности обнародовать те выводы, которые сделал за многие годы исследований! Но - все же...

Словом, хорошо, что времена те постепенно минуют и, дай бог, чтобы не вернулись они никогда. В наши дни передовое научное мышление потихонечку поворачивает от «презумпции случайности», которой жили XVIII - XIX века, к «презумпции закономерности» в объяснении природных явлений. А законы - не только основополагающи, но и целеполагающи.

Поворот этот происходит под воздействием (и непосредственным, и опосредованным в работах многих ученых) идей академика В. И. Вернадского, разработанных им более полувека назад, но только в наши дни получивших достойное признание. Это он впервые в истории науки обратил внимание на Жизнь, на совокупность живых организмов, населяющих Землю, как на глобальную геологическую силу, преобразующую лик планеты в необходимом для дальнейшего развития самой Жизни направлении. Н а п р а в л е н и и.

В век узких специалистов, посвящающих свою жизнь о-о-очень важной, но частной проблеме, и мышление, хочешь - не хочешь, сужено. Целостность Жизни, единство вещества Вселенной раздроблено в сознании наших современников на мельчайшие кусочки. Как будто бы прекрасный гобелен раздергали по нитке - с благим намерением изучить досконально законы, по которым он создан, выяснить наконец-то, чем он чарует вот уже множество веков, этот гобелен. Каждую его ниточку исследует один ученый - а то и группа, а то и целый институт. На вкус, на цвет, на растяжение, на стойкость, определяют длину, ширину, толщину, качество прядения. И т. д. и т. п.

И даже если кто-то отважится свести воедино все эти многотомные отчеты, он так и не поймет, о чем, собственно, идет речь: какой-то клубок перепутанных случайных ниток.

Нет целостного подхода - не может быть и целостной картины. А если не видишь картины полностью, конечно же, любая ее составляющая покажется случайной, появившейся невесть почему, и вовсе не такой уж необходимой, а то и попросту ненужной.

Объемное, глобальное мышление Вернадского видело картину развития вещества Вселенной - и косного и живого - во всей ее полноте и целостности. Потому живут и торжествуют и дают человечеству возможность идти вглубь и дальше по пути познания его идеи. Даром что почти полвека их пытались скрыть, замолчать, задавить. Даром.

Нет, телеология вовсе не «идеалистическое учение», как об этом толкуют энциклопедические и иные словари. Чем пристальнее и глубже вглядываемся и изучаем мы прошлое, чем больше открываем достоверных фактов, тем более целесообразным и предстают перед нами все проявления развития вещества Вселенной, и в частности живого вещества, здесь, на Земле. Конечно, вполне можно представить, что экспансия сине-зеленых по всему земному шару - как, впрочем, и их зарождение - произошла совершенно случайно и не имела характера какой-либо необходимости. Можно представить, что и клетки с ядром - эукариоты и, скажем, высшие растения также появились в результате какой-то случайности, а необходимости в них вовсе не ощущалось никакой. Ибо сине-зеленые как представители простой, непритязательной жизни ради жизни были и остаются наиболее совершенными организмами. Поразительная жизнестойкость, способность извлекать питательные вещества практически из ничего (а этого «ничего» на Земле столько, что не то что за три - за триста миллиардов лет не исчерпаешь!), способность существовать и осуществлять самовоспроизведение в самых наиэкстремальнейпшх условиях - вон даже в ядерных реакторах живут! - да к тому же практическое бессмертие, что еще, какие такие другие сверхкачества нужны для «жизни ради жизни»? В сравнении с ними эукариоты в этом смысле чрезвычайно ненадежные создания. Они сложнее, а сложные системы и организмы всегда более уязвимы, чем простые, что достаточно хорошо иллюстрируется их неспособностью жить в тех экстремальных условиях, в которых живут сине-зеленые. Да и их смертностью тоже. И вот это ненадежное и уязвимое, полностью зависящее от существования и продуктов жизнедеятельности сине-зеленых, существо случайно появляется именно тогда, когда сине-зеленые совершенно случайно подготовили для них случайно совпавшие с их потребностями условия внешней среды! Мало того, когда растения-эукариоты случайно были выброшены на сушу, там они вместо голых камней, на которых они враз бы погибли, встречают вполне пригодную для укоренения, случайно созданную сине-зелеными почву! К тому же, эукариоты эти совершенно случайно набрались к этому времени такой жизнестойкости, что смогли конкурировать с крайне неприхотливыми сине-зелеными и даже вытеснить их с освоенных пространств.

Не кажется ли вам, что в этом собрании сплошь одних положительных случайностей проглядывает удивительная целесообразность? Все случайности почему-то направлены только на сообразность с целью не просто выживания, «жизни ради жизни», но прежде всего на дальнейшее развитие, усложнение, достижение более высоких уровней свободы, которые, в свою очередь, дают возможность еще интенсивнее развиваться и достигать еще более высоких уровней свободы, и так вплоть до человека, который, в свою очередь, опять же сознательно и неосознанно совершенствуясь, развиваясь, устремляется к более высоким уровням свободы - из века в век, из года в год.

Нет, мы вовсе не сторонники идеи жесткого детерминизма и отлично сознаем и существование случайностей, и их влияние на течение событий и процессов развития жизни. И мы бы с удовольствием примкнули к сторонникам «презумпции случайности», не надо ломать себе голову над необъяснимым: все можно объяснить случайностью и выстроить вполне стройную и абсолютно безошибочную теорию существования чего угодно - и Жизни, и гобелена. Ну разве не стройна теория происхождения видов, по которой все разнообразие живого на Земле объясняется воздействием условий и случайных мутаций? Еще как стройна! Случайно воздействие чего-либо, химических веществ или радиационного излучения, придает какому-либо одному организму небывалые дотоле свойства. Если они положительны, вполне соответствуют условиям окружающей среды, они остаются. Если сверхположительны, создают преимущества для данной особи в тех же условиях, то эта особь, передавая их потомству, начинает интенсивнее завоевывать место под солнцем, вытесняя своих менее удачливых немутированных собратьев. Отрицательные же мутации - уменьшающие приспособляемость к среде или вовсе выводящие организм из строя, понятно, не наследуются, ибо особь погибает. Как видите, все предельно стройно и просто.

Старинная мудрость гласит: «гениальное - всегда просто». Но не менее древнее изречение утверждает, что, увы, не все простое гениально. Отрицать возможность случайных мутаций, в том числе и положительных, было бы смешно. Но не менее смешно возводить их в общий принцип, обусловливающий происхождение всех или хотя бы большей части разнообразных видов (в данном случае мы употребляем этот термин отнюдь не в таксономическом смысле) растений и животных на Земле. Прежде всего случайные положительные мутации возможны т о л ь к о в одноклеточных организмах (понятно, что отрицательных мутаций в них происходит несравненно больше, но они нас в данном случае не интересуют). Любая случайная мутация в многоклеточном организме практически всегда отрицательна. Ибо мутации вообще возможны только на клеточном уровне, а точнее, на уровне генов. И если изменение генетического кода может и не принести одноклеточному организму вреда - хотя чаще всего приносит, - то в детерминированном сообществе десятков и сотен миллиардов клеток многоклеточного организма появление одной или группы изменившихся даже наиположительнейшим образом, клеток - явление до крайности нежелательное, которое приводит в лучшем случае к отторжению этих мутированных клеток, в худшем - к патологии (попросту - болезни) и в наихудшем - к смерти всего многоклеточного организма. Ведь сразу все миллиарды клеток одномоментно (а случайность - всегда одномоментна) измениться не могут под влиянием любого, даже самого мощного (кроме, конечно, смертоносного) фактора. Изменения же какой-то части внесут в гармонию деятельности организма непременный разлад, который обязан закончиться катастрофой или для этой части, или для всего организма в целом.

А ведь главнейшие эволюционные изменения происходят как раз не на одноклеточном уровне, а в многоклеточных организмах. И дело даже не в огромной разнице - и по форме, так сказать, и по содержанию - между, скажем, червем и человеком или микроскопическим грибом и березой (хотя и в этом тоже), а в том, что все четыре миллиона видов многоклеточных абсолютно необходимы друг другу (хотя, по правде говоря, мы не знаем, зачем человек нужен червям или мхам, но вот, что черви необходимы человеку, это доказал еще 130 лет назад Чарлз Дарвин), что каждый из этих миллионов видов выполняет свою узкоспециализированную работу по преобразованию окружающей среды в биосферу - сферу Жизни. В этом смысле какой-нибудь надоедный для нас комар нужен природе, биосфере ничуть не меньше (а возможно, и больше), чем мы с вами.

До сих пор взгляд на мир живой природы находился на уровне частностей - отдельных растений или животных, их локальных популяций и ареалов, природных сообществ - биогеоценозов, находящихся в тех или иных географических условиях. При всей плодотворности такого взгляда для детального изучения мира живых существ он все-таки детален, а поскольку каждой деталью занимается один, два, группа ученых или институт, пусть даже целая отрасль биологии, следовательно, разобщен! Да к тому же по самой своей природе еще и узок! Человеку вообще свойственно идеализировать, преувеличивать значение того дела, которым он занимается. Это вовсе не осуждение, без этой идеализации невозможна та одержимость, которая и движет науку, технику по пути прогрессирующего накопления знаний об окружающем нас мире и практического их применения. Но все имеет свою противоположность, так и этот, в общем-то положительный принцип сужает горизонт видения мира. Один из наших писателей, по профессии геолог, хорошо сравнил это состояние современных наук с пробивкой шурфа: для того чтобы открыть как можно больше нового, полнее исследовать данное место, геолог должен забраться как можно глубже под землю, а чем глубже он уходит, тем уже и менее полной становится для него картина окрестностей, пока и вовсе не скроется из виду. Подобное «закапывание» в деталях - отнюдь не аллегория - сплошь и рядом случается в науке. И тут нет вины ученых, а есть беда - слишком глубоки, слишком обширны, слишком объемны накопленные за последние столетия знания даже в каждой из отдельных областей, не говоря уж о Науке в целом, где даже крайне сжатая информация о проделанных (крайне важных!) исследованиях, открытиях и возникающих в связи с ними проблемах составляет не менее 100000 страниц в день, слишком необъятны для усвоения, анализа, переработки, для осмысления одним каким-нибудь даже сверхгениальным мозгом, а надежд на помощь компьютеров, надежд, которые были столь радужными и оптимистичными на заре кибернетики, в этом смысле сегодня уже нет.

Поэтому понятно, почему происходит та раздробленность в познании и обусловленная ею раздробленность в сознании, во взгляде на мир, которая и приводит к вышеупомянутой беде, когда частное принимается за общее, когда незначительное, не доступное для исследований и открытий вольно или невольно выдается за важнейшее, когда самое значительное, но слишком привычное и потому не обращающее на себя внимание ученых почитается неважным и вообще не имеющим значения, когда, наконец, в случайностях отыскивают закономерности, а закономерности принимают за случайности. Это неизбежно, если не видишь, если не стремишься видеть целостную картину мира, если нет общей системы координат, а есть только эйнштейновская относительная точка зрения наблюдателя. И каждый наблюдатель интерпретирует выявленные факты в меру своих сил и способностей, а в результате картина мира предстает зыблющейся, полностью зависящей от случайностей да частных закономерностей, также случайных, поскольку они частные (ведь полагают же физики, что все четыре основных типа взаимодействий, управляющих всеми закономерностями поведения вещества Вселенной, возникли после Большого взрыва именно такими, какие они есть, совершенно случайно. Могли бы быть и иные - говорят физики, - а следовательно, нашей Вселенной и уж во всяком случае живых существ в нынешнем их виде не было бы).

Странно только, что в этом случайном мире случайностей случайности-то как раз и не случаются! Почему-то возникли именно четыре типа взаимодействий - как раз столько, сколько нужно для нашего мира, - а не 8, не 16, не 32 и т. д. с совершенно разными константами, а значит, и различными видами взаимодействий - при случайном характере их возникновения гораздо, в тысячи раз более вероятно именно разнообразие типов и их констант и - как результат этого - несогласованность их друг с другом и порождаемая этим дисгармония, хаос Вселенной. Да если даже и существует некий закон, запрещающий появляться в материи более чем четырем типам взаимодействий, все равно непонятно, почему эти возникшие случайно силы вечны и неизменны, почему в горнилах нейтронных и сверхновых звезд, где вещество находится в состоянии, сопоставимом с тем, при котором должны были образоваться эти силы, опять же случайно не возникнут те же четыре силы, но с иными константами, а значит, и с совершенно иным состоянием вещества?

Не менее удивительна и тотальная однонаправленность развития вещества Вселенной от простого к сложному (о чем мы уже говорили в первом разделе), ко все более и более усложняющимся видам. Особенно ярко этот принцип выражен в процессе эволюции живого вещества.

По теории видообразования происхождение разнообразных видов определяется случайным изменением условий, в которых существует тот или иной вид. Живет себе некое, нельзя сказать чтобы уж слишком симпатичное, животное, что-то вроде помеси землеройки с ежом - гимнура - питается расплодившимися в тропических лесах насекомыми и в общем-то прекрасно чувствует себя миллионы лет подряд. Но как-то для части гимнур настали тяжкие времена, скажем, разлившаяся по всей территории их обитания вода рек или моря, что мы вполне справедливо относим к случайности, залила их норы и вообще все те места, в которых они жили и добывали себе пропитание. Пришлось беднягам залезать на деревья и осваивать новый образ жизни. Прошло еще несколько миллионов лет, и гимнуры вовсе преобразились. Те, что, по-видимому, перешли на вегетарианскую пищу, чтобы дотянуться до дальних листочков на тонких ветках, в результате случайных мутаций и естественного отбора отрастили себе длинные носы-хоботы и превратились в слонов. Некоторые, правда, а именно те, что попросту вытягивали и вытягивали шеи, пока они не стали неимоверно длинными, стали жирафами. Иные, напротив, отрастили себе клыки и когти для того, чтобы успешнее охотиться на собратьев, и обратились во львов, тигров, волков и прочих хищников, а другие, чтобы спастись от этих хищников, нырнули в воду и постепенно превратились в китов, дельфинов, тюленей и моржей. Вероятно, с той же целью другая часть нарастила перепонки между лапами и превратилась в белок-летяг и летучих мышей. Наиболее (надеемся) умные отрастили себе четыре руки - чтобы больше захватить и удержать - и превратились в приматов, разделившихся впоследствии на тех, кто так и остался на дереве,- обезьян, и тех, кто слез с дерева, - людей. Так во всяком случае представлен на рисунке-схеме в учебнике 4Биология», предназначенном для студентов медицинских высших учебных заведений (М.: Высшая школа, 1986), процесс превращения эоценового насекомоядного гимнуры в более чем 4000 видов современных млекопитающих (более позднего издания, трактующего эту тему, мы не нашли). Мы только взяли на себя смелость предположить, что именно разлив воды выгнал гимнур из привычной им экологической ниши - кстати, гимнуры благоденствуют и по сей день в тропических лесах Юго-Восточной Азии и Филиппин. Можно, конечно, придумать и другие случайности, изменяющие условия существования, но все они только повторят предложенный сценарий происхождения видов, повторят практически точь-в-точь.

Дело даже не в том, насколько верен этот сценарий. В конце концов он не более примитивен и непонятен в своих главных частностях, чем любой другой, и не менее верен в своей основе: процесс эволюции млекопитающих, как и всех живых существ, шел от простого ко все более и более усложненному виду и никогда наоборот. Грубо говоря, если мы все сегодня залезем на деревья и очень и очень захотим превратиться в обезьяну или того примата, который был нашим общим предком, то из этого ничего не получится. Точно так же не получится, как и, если верить предложенному сценарию, не получилось у слонов, львов, жирафов, барсуков и т. д. и т. п., когда они, увидев, что вода схлынула и обнажилась земля, слезли с дерева. Условия, благоприятные для гимнур, возвратились опять, но ни один жираф, ни даже летучая мышь почему-то в гимнуру не превратились. Так же, впрочем, как и она сама не обратилась в ящера, а, как мы знаем, вот уже свыше шестидесяти миллионов лет остается гимнурой. Понятно, за это время она тоже изменилась в чем-то, но не настолько, чтобы при встрече разделенным 60 миллионами лет животным не узнать друг друга. Мы, во всяком случае, изменяемся гораздо больше между пятью и пятьюдесятью годами - так, что, встретив самого себя пятилетним, едва ли признаем даже отдаленное родство.

Эта в общем-то неизменность морфологических и физиологических признаков на протяжении десятков и сотен миллионов лет у крокодилов, ящериц, черепах и прочих «живых ископаемых» - как именовал их Дарвин - ставят под серьезные сомнения не только «презумпцию случайности», но и приоритет изменяющихся условий в происхождении видов. «Живые ископаемые» испытывали точно такое же давление среды, как и новые виды, - попадали в те же неблагоприятные или, напротив, роскошные для существования условия, но, не в пример новым видам, почему-то уцелели в своем, практически первозданном, облике, как внешнем, так и внутреннем. И взгляд с другой стороны: на Земле условия изменялись в ту или иную сторону не повсюду, и любые животные (кроме малоподвижных) всегда могли уйти в более благоприятные места, если на привычной им территории условия существования ухудшились. Таким образом могла бы дожить до наших дней, в сущности, не горсточка «живых ископаемых», а большинство палеовидов. Те же динозавры и уж по всяком случае ихтиозавры, для которых условия - воды Мирового океана - остались неизменными в принципе и по сей день. Так что изменение условий и адаптация к ним, в результате чего, полагают, и превращается нос в хобот или вырастает длиннющая жирафья шея - отнюдь не самый наиважнейший фактор происхождения и изменения видов.

Все это - лишь модификация «презумпции случайности», отношения к природным явлениям, которое зародилось и развилось в XVIII - XIX веках, в ту пору, когда науке приходилось бороться с религиозным сознанием и библейским мифом о сотворении мира. Все, что не могла объяснить тогдашняя наука, любое явление, любой процесс, происхождение и генезис которого был непонятен или неясен, - все объяснялось случайностью: альтернативой акту божественного творения, как тогда казалось. Случайность была тем «богом из машины», которая, как в греческих трагедиях, появлялась в тот момент, когда все представления запутывались донельзя, и неизвестно почему, непонятно как, но разрешала все проблемы. Таким образом, Случай занял место божественного Чуда, и с тем же успехом, ибо приходилось только верить на слово, что то или иное явление произошло в природе случайно: случайно произошел Большой взрыв, случайно во время нуклеосинтеза образовались силы взаимодействия именно с теми константами, которые позволяют существовать нынешней Вселенной; случайно вещество Вселенной не осталось единым комом, а раздробилось на части - галактики и звезды; случайно вблизи одной из звезд пролетела другая звезда, случайно оставившая возле первой звезды ровно такое количество своей массы, которое нужно для образования равновесной, а значит, стабильной на протяжении миллиардов лет планетной системы, случайно эта масса оказалась состоящей из полного набора химических элементов, какие только могут существовать в природе вещества Вселенной; случайно первая звезда оказалась не слишком горячей, но и не слишком холодной, короче говоря, Солнцем, случайно оказавшимся не в центре галактики, где плотность звезд в 20 000 раз, а жесткое для жизни космическое излучение в миллиарды раз превышает то, что имеется в околосолнечном пространстве; случайно и само Солнце имеет такую массу, которая гарантирует его существование сотню миллионов миллиардов лет, и потому его планетная система, по мнению астрофизиков, будет еще существовать по меньшей мере сотни тысяч миллиардов лет; случайно, наконец, в межзвездной среде образовались такие подходящие условия, где собравшиеся случайно четыре аминокислоты, сахара и фосфаты случайно соединились в молекулу ДНК, которая случайно попала на Землю прямо в объятия опять же случайно собравшихся 20 аминокислот, Сахаров и фосфатов, в результате чего образовался живой организм, способный потреблять и перерабатывать энергетические ресурсы и на этой основе самовоспроизводить себе подобных. (Мы намеренно перечислили современные представления, чтобы показать, насколько и по сей день живуча презумпция случайности.)

Как вы понимаете, случайное возникновение - бездоказательно. Можно только принимать (или не принимать) на веру. Что, естественно, не удовлетворяет тех, кто предпочитает знать. Знание же всегда опирается на эмпирические факты, осмысленные , доказательно обобщенные в логически безупречной теории, которая на основе существующего опыта, однозначно экстраполируя его, предсказывает априорные явления, те, что еще не свершились или уже есть в природе, но человечеству еще Недоступны для прямых наблюдений или неизвестны.

Отвергая в генезе жизни «презумцию случайности», хотя бы потому даже (в дополнение к выщеиз-ложенному), что случайность всегда внезапна и для перестройки того или иного организма просто не оставляет времени и надежд, отвергая также Модификацию случайности - приоритет изменяющихся условий (если oim внезапны, то опять же организм не успевает приспособиться и гибнет, если длительны и постепенны - непонятно, почему происходящие от одного и того же предка, попавшие в равные условия, занимающие одну экологическую нишу и живущие бок о бок, питающиеся одной и той же пищей, скажем, листвою деревьев, животные образовали два совершенно разных вида - слонов и жирафов. С точки зрения приоритета изменяющихся условий, ответ может быть только один - случайно), - так вот, отвергая эти принципы как наиглавнейшие для образования видов (и вовсе не исключая их для частных случаев, особенно в образовании подвидов и разновидностей), мы руководствуемся не столько негативными соображениями («этого не может быть»), сколько теми фактами, которые накопила биология и палеонтология, биохимия и прочие науки о живом веществе за последние полтораста лет, фактами, позволяющими взглянуть на живую природу несколько иначе, чем это общепринято (поскольку биология и до сих пор пользуется концепциями, выдвинутыми 100-150 лет назад).

Мы вовсе не станем отрицать, что, скажем, слон при изменении условий (допустим, деревья и кустарники начнут все прибавлять и прибавлять в росте, и за последующий достаточно долгий срок, скажем, в миллион лет ветви с листьями окажутся на 1,5-2 метра выше, чем сегодня) может приобрести жирафью шею (хотя скорее всего у него удлинится хобот), что жираф может отрастить в том же случае хобот (хотя и это маловероятно). Условия, конечно же, могут вносить морфологические изменения, улучшающие приспособляемость животных и растений к изменяющейся среде, чему классическим примером служат дарвиновские вьюрки, обзаведшиеся в зависимости от того, чем они питались, самыми разнообразными - от шиловидного до тупого - клювами. Но абсолютно невероятно, чтобы тот же слон превратился в жирафа, а жираф в слона (так же как и вьюрки остались вьюрками, а не превратились в павлинов, орлов или страусов).

Дело вовсе не в том, что виды просто не похожи друг на друга. Разница гораздо более глубокая и принципиальная создает между ними пропасть, которую слону не преодолеть, даже если он отрастит не только шею, но и рожки, и обзаведется копытцами, как у жирафа. Эта пропасть лежит на клеточном генетическом, биохимическом уровне: различаются не только клетки, но и их «кирпичики» - белки и ферменты, а также вырабатываемые организмами гормоны и прочие регуляторные вещества. Вот, например, как разнится один из важнейших гормонов - инсулин, вырабатываемый поджелудочной железой (дается часть полипептидной цепи инсулина):

«Сейчас известно, что весьма близкие виды, - пишут Н. В. Тимофеев-Ресовский, Н. Н. Воронцов и А. В. Яблоков, - различаются по строению рибону-клеазы, кортикотропинов, по меланотропинам, инсулину, гипертенсинам, цитохрому-С, гемоглобинам и т. д. Это возможно лишь при наличии определенной изменчивости фундаментальных (курсив наш. - Авт.) биохимических свойств организма, безусловно определяющихся гораздо раньше, чем любое морфологическое (в широком понимании) свойство организма» (Тимофеев-Ресовский Н. В., Воронцов Н. Н., Яблоков Л. В. Краткий очерк теории эволюции. М., 1977, с. 170.).

Следовательно, разделение на виды произошло до того, как гимнура или какое-то иное животное (биологи на гимнуре не настаивают), питающееся насекомыми (на этом биологи настаивают), начала отращивать нос или шею под влиянием изменившихся (для нее случайно) условий для того, чтобы превратиться в слона или жирафа. А поскольку мы знаем, что случайные мутации, тем более на фундаментальном биохимическом уровне, для многоклеточных организмов смертельны (или он просто отторгнет мутировавшие клетки и спасется и от гибели, и от дальнейших эволюционных изменений) - а других причин происхождения видов не предложено, - значит, многоклеточный организм (не в частности, а в тотальном смысле) неизменен? Во веки веков от самого начала своего зарождения и до нынешних дней?

Этого не может быть, потому что не может быть никогда!!!

Сколько поколений ученых самых разнообразных отраслей науки трудились над стройной и изящной теорией монофилии, зримо изображаемой во всех учебниках, серьезных научных и легкомысленных популярных трудах в виде могучего дерева, из единого ствола которого вырастают мощные ветви, от которых отходят менее мощные сучья, которые, в своюючередь, порождают ветки поменьше, еще меньше и так далее, пока на самых тоненьких веточках не закачаются плоды - все разнообразие сегодняшнего растительного и животного мира. Сколько пришлось проявить ума и хитроумия, чтобы соединить несоединяющееся, обойти сомнительное и примирить непримиримое!

Но чем глубже проникаем мы в тайны живого, чем больше накапливается фактов, тем менее достоверными предстают эти хитроумные представления. Тем более, что подавляющая часть их вызвана прежде всего соображениями чисто политического характера, явилась результатом героической борьбы ученых XVIII - XIX веков с упомянутым теологическим мышлением об акте божественного творения - мышлением, практически налагающим запрет на познание природных явлений.

Надо ли говорить, что такой подход вненаучен, что политические соображения и научное познание находятся в совершенно разных областях человеческой деятельности, и если научные знания еще и могут помочь прогрессу политического сознания, то уж политика - чему примеров мы немало видим - фактически всегда оказывает на научное сознание отрицательное воздействие. И если в прошлом влияние политических соображений хотя бы было оправданно - наука завоевывала свое место под солнцем, то сегодня, в годы расцвета ее мощи и торжества в сознании подавляющего большинства людей, в том числе и клира (сегодня любой священник отбарабанит дарвиновскую теорию эволюции не менее бойко, чем «Отче наш»), нет ей в этом никакой, ну абсолютно никакой, необходимости. Напротив, ощущается настоятельнейшая необходимость в освобождении научного мышления от политического догматизма, от ярлыков вроде сакраментального идеалистического учения, навешиваемого на теории, которые рассматривают материальные явления с материалистических позиций, но идут вразрез с общепринятым и официально утвержденным. Ибо догматизм всегда был и будет самым главным признаком именно религиозности мышления, ибо политические ярлыки всегда были и будут сигналом к Варфоломеевской ночи.

А поскольку Варфоломеевские ночи во всех областях человеческой жизни изрядно-таки приелись человечеству, давайте, не обращая внимания на кем-то приклеенные ярлыки, сами разберемся, может ли быть какой-то вид в частности (и все вообще) в принципе неизменен со дня своего зарождения или не может «потому, что не может быть никогда!»

Прежде всего надо определить сам «день зарождения» не во временном, конечно, смысле. Поскольку, по мнению современных генетиков, «фундаментальные биохимические свойства организма безусловно определяются гораздо раньше, чем любое морфологическое (в широком понимании) свойство организма», да к тому же положительные изменения на биохимическом уровне многоклеточных организмов даже в единичных случаях маловероятны (а уж изменения во всех 5 миллионах видов современных многоклеточных и вовсе выходят за пределы вероятности), с полным основанием можно считать, что время зарождения каждого из видов многоклеточных началось не позже чем на стадии появления эукари-от - клеток с ядром - неким «мозговым центром» одноклеточного организма, осуществлявшим, так сказать, руководство всею деятельностью органоидов и в целом клетки. По-видимому, именно тогда сформировалось все разнообразие биохимических составов, по существу и определяющих все дальнейшее развитие организма и его отличительные особенности. Не позже, но вполне возможно и значительно раньше, еще на стадии прокариот.

А это означает, проще говоря, что еще в те далекие времена, 1,5-2 миллиарда лет назад, а может и еще раньше, вроде бы не отличимые друг от друга одноклеточные микроорганизмы были уже разными, потенциально содержали в себе одна хобот, другая жвалы муравья, третья бутон розы, четвертая мозг человека и так далее.

Предопределение? - По-видимому, да. Мистика? - Ни в коем случае.

Странное дело, предопределение окружает человека буквально на каждом шагу, без предопределения не мог бы существовать в буквальном смысле весь, во всяком случае живой, мир. Но вот от самого этого слова люди шарахаются как черт от ладана - чур меня, чур! - подозревая в нем мистику и мракобесие. А между тем предопределено: из яичка мухи рождается личинка, которая впоследствии разовьется в муху, но никак не в слона; из слияния сперматозоида и яйцеклетки слона рождается слоненок, но никак не мышь, из макового семечка роза не вырастет и так далее.

Не подтверждается палеонтологическими находками? Ну, это как посмотреть на эти находки. Представим себе, что мы ничего не знаем о метаморфозе насекомых, скажем, бабочек (можно допустить, что все они вымерли задолго до появления человека). И вот палеонтологи находят в пластах недр, датируемых 2 миллиардами лет, яичко, а в тех породах, возраст которых 50 миллионов лет, окаменевших гусеницу, куколку, останки самой бабочки. Что заключили бы из этих находок палеобиологи? А то, что сначала на Земле существовали только одноклеточные, которые в результате случайных мутаций и под воздействием изменяющихся условий окружающей среды в процессе эволюции в конечном счете за 1 миллиард 950 миллионов лет превратились в три различных вида животных. А если бы в пластах 300-миллионолетней давности нашли сначала бабочку, в породах, образовавшихся 100 миллионов лет спустя, - куколку, а еще на 50 миллионов лет ближе к нам - гусеницу, то вполне могли бы заключить, что из-за каких-то условий, скажем, разреженности (или, наоборот, уплотнения) атмосферы бабочки отбросили крылья и превратились в панцирных животных - хитиновый покров куколок вполне сошел бы за панцирь, - которые из-за малоподвижности вымерли, а на Земле восторжествовал неизвестно откуда появившийся вид гусениц. На этих примерах мы показали тот ход мысли, осмысления добытых палеонтологами фактических материалов, который присущ современной палеобиологии. А насколько он доказателен, насколько верен, судите сами. Не мудрено, что подобные умозаключения требуют всевозможных подпорок в виде необъяснимых случайностей, которые вполне можно приравнять к чудесам (как любое чудо можно вполне объяснить случайностью) и прочим «богам из машин».

С этих позиций совершенно невозможно объяснить самые наиважнейшие этапы эволюции живого вещества, потому и остаются зияющие провалы наших знаний именно в точках кардинальных изменений организмов животных и растений. Например, если возникновение панцирей и раковин еще можно как-то объяснить тем, что примерно 600 миллионов лет назад вода в океане из чуть кисловатой сделалась чуть щелочной (какой она существует и по сей день) - хотя и неясно: с чего бы это ей изменить свой состав, насытиться углекислым газом как раз в то самое время, когда в атмосфере углекислоты значительно убавилось? - и мягкотелые животные получили возможность накапливать известь на наружных поверхностях своих тканей (хотя опять же трудно понять, зачем это утяжелять себя, врагов-то практически не было), то совершенно не ясно, зачем они включили впоследствии эту самую известь в свои ткани, образовав внутренний скелет. Случайно? Но в этом случае они должны были бы скорее погибнуть, нежели улучшить свою приспособляемость и вообще жизнь. Случайное отложение карбоната кальция в мягких тканях только усложняло и ухудшало существование животных, а следовательно, по закону естественного отбора они должны были начисто вымереть. Но они не только не вымерли, а дали потрясающее по своей мощи и разнообразию потомство позвоночных. И ведь это должно было длиться не день-два, даже не годы, а миллионы лет, прежде чем известковые отложения - по величине и удобству нечто вроде куриной кости в нашем пищеводе - сформировались в упругий и гибкий скелет. И самое удивительное, что они выжили и развились в то самое время, когда виды, существовавшие уже десятки миллионов лет, а значит, наиболее приспособившиеся к среде, вымирали. Подобный «антиотбор», когда выживают наименее приспособленные в сравнении с другими виды, а наиболее устойчивые (чему свидетельством их качественное и количественное доминирование на тот момент над другими видами) вымирают, буквально пронизывает каждую эпоху истории Земли, каждый этап эволюции живых организмов. Понятно, что это отнюдь не жесткое правило и немало можно найти исключений, которые, по старой поговорке, лишь подтверждают правило. А правило это такое: вымирают не те, что наименее приспособлены к окружающей среде физически, а те, что наименее развиты, так сказать, духовно - имеют менее совершенную нервную систему, менее развитой мозг, а следовательно, несовершенную психику. И, пожалуй, одно из самых удивительных явлений процесса эволюции заключается в том, что виды, стоящие на низшей ступени психического развития, не вымирают только в том случае, если они необходимы для существования всех остальных живых организмов Земли и ее биосферы в целом. Если бы сегодня исчезли хотя бы только два типа низших животных, появившихся свыше 600 миллионов лет назад, - черви и моллюски, жизнь на Земле в том ее виде, который мы знаем, перестала бы существовать. Ибо они - необходимейшее звено в поддержании равновесного круговорота биогенных и минеральных веществ в биосфере.

До сих пор к проблеме массового вымирания животных и растений на Земле в отдельные, четко очерченные периоды подходили и подходят с узкобиологической точки зрения, идя от вида или рода живых существ, от их потребностей и влияния на них условий окружающей среды. Оттого и появляются и отбрасываются одна за другой гипотезы о различных катастрофах, приведших к вымиранию: то это недостаток углекислоты, то ее избыток, то избыток кислорода, то его недостаток (причем все это в одно и то же время!), то вспышка сверхновой вблизи Солнечной системы - жестокие космические излучения почему-то погубили повсеместно на Земле одних животных и оставили в живых других, отнюдь не самых радиационно устойчивых! - то от холода, то от излишнего тепла (опять же в один и тот же период!), то от огня вулканов, то от воды океанов вымирали (опять же - избирательно, оставляя почему-то наименее приспособленных, но более развитых в психическом смысле).

Такие противоречивые и парадоксальные суждения неизбежны при узком, нецелостном подходе. Древнеиндийская притча рассказывает, как слепые спорили, на что, собственно, похож слон. «На веревку», - сказал один, ощупывая хвост. «Нет, на дерево», - возражал другой, обхвативший ногу». «Да бросьте вы, - вскричал третий, держась за хобот. - Слон похож на удава!»

Тому, кто хотя бы приблизительно, хотя бы в размере школьной программы знаком с анатомией и физиологией человеческого тела, представить самого себя в виде и размере эритроцита, снующего по всем кровеносным сосудам своего собственного тела, сравнительно нетрудно. В этом случае все остальные эритроциты представлялись бы ему живыми существами одного с ним рода, родными по крови, клетки различных органов - живыми существами других видов, а сами органы - скоплениями, популяциями этих видов. Тело же представлялось бы той биосферой, в которой мы живем.

Не надо обладать могучим воображением, чтобы понять, что побывавший во всех уголках тела эритроцит, узнавший, изучивший все многообразие и удивительную функциональную необходимость всех без исключения не только популяций органов и видов в целом, но и каждой отдельной из составляющих их клеток, все же не был бы в силах уяснить себе их роль для всего человеческого организма, всего тела. Ибо даже в наилучшем случае горизонт его взгляда, его знаний находился бы на уровне функционирования и взаимосвязи, взаимодействий отдельных органов между собой. Зачем нужна эта взаимосвязь, что представляет собою организм в целом, почему столь различные виды живых существ-клеток стали вдруг необходимы друг другу; как это организовались они в столь стройное, видное даже невооруженным эритроцитовым глазом, сообщество, - все это было бы в высшей степени непонятно и таинственно и породило бы в эритроцитовом обществе множество различных толкований, догм и ересей.

Аналогия - не тождество. Нам только хотелось, чтобы вы зримо представили себе всю сложность, а подчас и недоступность видения биосферы в целом, видения ее как единого организма, в котором нет ничего несущественного, лишнего, случайного. С точки зрения эритроцита, популяции клеток руки или уха, ноги или глаза - случайные и даже лишние образования, даром что они гармонично входят в биосферу тела. Ну а как с вашей точки зрения?

Для того чтобы судить о нужности или ненужности, случайности или необходимости того или иного органа человеческого тела, необходимо обладать по меньшей мере человеческим взглядом на эти явления. Для того чтобы судить о биосферных явлениях, необходим уже космический взгляд (не путать со взглядом из Космоса, который в наше время спутников и телевидения доступен даже кошке, уютно устроившейся в кресле перед телевизором). Доступен ли такой взгляд человеку? По-видимому, да. Таким даром обладал В. И. Вернадский, показавший современному человечеству, что можно мыслить биосферными категориями.

Стать гением невозможно. Но ведь гении на то и рождаются, чтобы проторить дорогу для всех, чтобы открыть всем возможность мыслить, как они, - понятно, спустя какое-то время, пока их идеи не получат массового резонанса, не войдут в плоть и кровь массового мышления. Необходимо еще и желание этих масс (хотя бы научных) мыслить конгениально, а для этого им нужно ощущать в этом необходимость.

Думается, что именно сейчас настало время, когда большинство ученых ощущает острую необходимость в мышлении космическими и биосферными категориями. Без этого взгляда, без этого подхода уже просто невозможно даже не то что развиваться - попросту существовать современной науке, накопившей громадное количество информации и не знающей, куда ее пристроить, как осмыслить всю эту громаду интереснейших фактов, обобщить, свести воедино в гармоничной концепции.

В опубликованных трудах Вернадского не прямо, но достаточно прозрачно просматривается взгляд выдающегося ученого на биосферу как на целостный, единый, живущий своей особенной жизнью организм. Во всей широкой, глубокой, скрупулезной аналитической деятельности Вернадского-исследователя широту и глубину его открытиям придавал именно этот объединяющий все и вся - геологические пласты и эпохи с тучами саранчи над Аравией и биохимическим составом живых организмов, симметрию кристаллов минералов с диссимметрией белка, энергию Космоса и земных недр с Жизнью и т. д. и т. п. - синтезирующий добытые факты и знания целостный взгляд. Для него воздух, земля, вода, населяющие их живые организмы существовали не сами по себе по отдельности, как это мыслилось в науке XIX века и раньше, не только сосуществовали рядом, но были необходимы друг другу и не могли друг без друга существовать. Поэтому он и назвал населяющие Землю живые существа «живым веществом», чтобы уравнять их в представлении людей с веществом атмосферы, гидро- и литосферы, чтобы стали они в нашем сознании в один, в единый ряд. Ибо они и в самом деле - едины, только наша мысль неспособна объять это все сразу, наше сознание неспособно вместить всю цельность биосферы, и мы раздробили ее на отдельные части, на отдельные науки, разделы наук и подразделы и потеряли тот наивный, но целостный взгляд, какой имели наши предки и который и позволял им интуитивно чувствовать то, что мы узнали ценою двухсотлетних кропотливых и дорогостоящих исследований, что узнаем сейчас и что нам предстоит еще узнать.

Подход к биосфере как к целостному организму, живущему (да, да, именно живущему, а не просто существующему. Существовать может и булыжник - вечно и неизменно, ибо как только он изменится, рассыплется на песчинки, так и перестанет быть булыжником. Биосфера же живет - изменяется и все равно остается вечно, миллиарды лет, все той же биосферой) в пространстве и времени, эволюционирующему, развивающемуся от простого ко все более сложному, самоорганизующемуся и регулирующему свою функциональную систему, поможет прояснить и понять многое, если не все, объяснить уйму противоречий и снять множество парадоксов. Если, конечно, употребляя сочетание «живущая биосфера», не впадать в истерию мистицизма (или, наоборот, анти-мисгики), а относиться к нему здраво, без каких-либо предвзятостей. В науке, кстати, это выражение давно уже употребляется свободно по отношению к косному веществу Вселенной. Скажем, член-корреспондент Академии наук СССР И. С. Шкловский назвал свою книгу: «Звезды: их рождение, жизнь и смерть», вовсе не полагая, что звезды - некие живые существа, рассыпанные в Космосе. В том-то и дело, что биосфера - совершенно уникальнейшее космическое явление сочетания изменяющегося, а значит, живущего косного вещества с изменяющимся и изменяющим косную среду веществом живым.

И уж если биосферу в целом мы можем представить себе как единый организм, то допустить, что тот или иной вид животных или растений является на всем протяжении своего существования одним развивающимся по времени организмом, вполне возможно.

Если представить какой-либо вид одним существом (или, по Вернадскому, одной из разновидностей живого вещества, так же, как разновидностью вещества косного является минерал), то к его эволюции вполне можно применить все этапы развития и обычного, привычного для нашего понимания, живого существа - растения или животного.

В самом деле, как и отдельная особь, вид в целом берет свое начало от одной клетки (возможно, от множества идентичных, но в данном случае это неважно) и точно так же проходит все стадии развития. Точнее, каждая отдельная особь того или иного вида повторяет сжато во времени - от спонтанного деления оплодотворенной яйцеклетки и различных стадий эмбрионального состояния до 'взрослой особи - тот же самый путь, который проделал вид в целом за сотни миллионов или миллиарды лет своего существования.

Теперь нам нетрудно представить вид в целом как единство, одну особь, некий цельный сверхорганизм, рассредоточенный в миллиардолетнем времени и пространстве поверхности нашей планеты. Отдельные особи - те, с которыми, собственно, мы и имеем дело, будь то фиалка или лягушка, червь или волк, представляют собою в данном случае не более чем отдельную клетку многоклеточного организма вида. И так же, как клетки любого такого организма, они рождаются, живут, подготавливают себе смену, отмирают, замещаясь новыми, в общем такими же, но чуть измененными, поскольку опыт их «родителей» хоть немного, но отличается от опыта «дедов» и «прадедов», увеличивая количество генетической информации от поколения к поколению, а значит, весь вид эволюционирует, все более усложняясь и совершенствуясь.

Такой взгляд позволяет понять и прояснить многое из того, что и сегодня еще неясно и непонятно, имеет множество самых различных толкований. Уже сама множественность концепций одного и того же явления говорит о том, что верное решение не найдено в принципе, в самом подходе к данному явлению.

Например, до сих пор внезапность массового появления на Земле какого-то нового вида объяснялась довольно остроумно тем, что до поры до времени существовали только отдельные особи, которые ускользнули от внимания палеонтологов из-за своей малочисленности - ведь не могут же люди просеять все пласты Земли, чтобы выудить единичный экземпляр того или иного вида. А потом, когда каким-то образом условия стали наиболее благоприятными для этого вида, его единичные экземпляры начинали быстро-быстро размножаться и заселять Землю. Отдавая должное остроумию этого соображения, мы все же никак не можем понять, как же в этом случае могли малоподвижные виды, родившиеся от единичного экземпляра в одном месте распространиться по всей поверхности земного шара. А главное, возникшие в результате случайных ли мутаций или приспособления к условиям единичные новые особи просто-напросто не могли образовать сколь-нибудь устойчивых и мощных популяций. Это мы знаем по, так сказать, обратному примеру: если под влиянием не каких-нибудь пока неизвестных нам природных явлений, а антропогенного давления какой-либо вид животных сокращается до известного минимума, даже не единиц, а десятков или сотен особей, он обречен на полное вымирание.

Достаточно ярким примером тому служит история с американским странствующим голубем. Некогда эти голуби носились над североамериканскими прериями буквально миллионными стаями. С распашкой прерий и возделыванием зерновых культур, странствующий голубь стал истинным бичом американских фермеров. Можно понять их досаду и ненависть, когда миллионная стая «безобидных птиц», опустившись на поле, в считанные минуты уничтожала весь богатейший урожай, обрекая фермеров и их семьи на голодную смерть. Потому и борьба со странствующими голубями у фермеров шла не на жизнь, а на смерть и, конечно же, с помощью огнестрельного оружия (химических средств, к счастью, тогда еще не придумали, а то пострадали бы не одни странствующие голуби, но, пожалуй, вся фауна регионов). В результате победил человек.

Понятно, что всех голубей фермеры уничтожить не могли просто физически - слишком накладно гоняться не то что за каждым отдельным экземпляром, но даже за десятком-другим птиц. Уничтожена была основная масса голубей. А оставшиеся сами вымерли к началу нашего века.

Казалось бы, все должно быть наоборот - уничтожение основной массы особей данного вида, занимающего определенную экологическую нишу, создает наиболее благоприятные условия для оставшихся: еды и питья вволю, территория, так сказать жилплощадь, вольготная. Живи себе, наслаждайся, размножайся вовсю! Получается нечто вроде исполнения мечты некоторых, изнывающих от зависти к богатствам окружающего мира подростков да и взрослых тоже: остаться одному во всем городе со всеми его роскошествами магазинов, дворцов, автомобилей и прочих несметных богатств. Вот уж погулял бы!

Не знаем, как человек чувствовал бы себя в такой ситуации, но вот животные, оказавшись в подобных наиблагоприятнейших условиях, но на уровне критического минимума вида (хотя бы, повторяем, и в нескольких десятках, а то и сотнях экземпляров), непременно вымирают - чаще всего даже в тех случаях, когда человек, спохватившись, пытается их спасти, взяв под усиленную охрану.

Согласитесь, что, учитывая это, будет несколько странным полагать, будто возникшие в результате случайных мутаций или под влиянием неких условий еще далеко не совершенные в своем изменении единичные особи (пусть даже произойдет невероятное и появится несколько одинаково мутированных экземпляров) могут не только выжить, но размножиться, дав начало новому виду и исторически мгновенно заселить самые различные регионы на практически всей поверхности Земли. Тем более, что и в результате случайных мутаций, создавших благоприятные изменения организма того или иного существа применительно именно к тем условиям, в которых существует он сам и его сородичи, изменения, которые, по классическому определению, и позволяют этому существу победить в конкурентной борьбе с сородичами, и в результате даже длительного приспособления к тем или иным условиям целой популяции существ может появиться лишь узкоспециализированный, приспособленный именно к данным условиям вид. Что и определяет его силу в смысле большей выживаемости и в то же время его слабость в деле освоения новых регионов. Ибо различные регионы имеют и различные климатические, биотические, физико-химические и т. д. условия - те, к которым этот прекрасно приспособившийся к данным условиям вид совершенно не приспособлен или уж, во всяком случае, произошедшие с ним изменения не дают ему никакого предпочтения перед неизменившимися сородичами. Таким образом, любое приспособительное изменение может образовать только узколокальный подвид (вроде дарвиновских вьюрков), но не широко распространенный по всей Земле, живущий в самых различных условиях вид (надо пояснить, что под этим понятием мы подразумеваем то, что в принятой биологической классификации именуется «родом». Употребляем же понятие «вид» только потому, что массовому читателю, на которого рассчитана книга, оно более известно и понятно. Так, скажем, и березу повислую и березу бородавчатую именуют одним и тем же словом, перечисляя виды деревьев в лесу, хотя, строго говоря, они относятся к разным видам и единому роду берез).

Так что существующие объяснение внезапности массового возникновения и распространения видов на Земле - более остроумно, чем понятно, и уж во всяком случае неудовлетворительно.

Не более понятны и удовлетворительны и многочисленные гипотезы внезапного полного массового вымирания тех или иных видов животных и растений.

И уж совершенно никак не истолкованы подмеченные биологами в природе явления необратимости эволюционного процесса. Мы здесь говорим даже не о том, что человек не может превратиться обратно в обезьяну или, тем более, в рыбу, а о том, что нет среди наших современников австралопитеков или динозавров и, судя по всему, никогда не будет. «Принцип необратимости» эволюции попросту запрещает появляться на Земле давно вымершим видам, никак не объясняя, почему они не могут родиться снова сегодня или в далеком будущем, хотя, если следовать «презумпции случайности», каждый прудик, не то что озера, должны прямо-таки кишеть собственными Нес си, а на каждом дереве - сидеть по австралопитеку.

К «принципу необратимости» примыкает и «принцип цефализации», или, как называл его Вернадский, «принцип Дана» - по имени американского геолога, минералога и биолога прошлого столетия.

«В течение всего эволюционного процесса, начиная с кембрия, т. е. в течение пятисот миллионов лет, мы видим, что от времени до времени, с большими промежутками остановок до десятков и сотен лет идет увеличение сложности и совершенства строения центральной нервной системы, т. е. центрального мозга, - пишет Вернадский. - В хронологическом выражении геологических периодов мы непрерывно можем проследить это явление от мозга моллюсков, ракообразных и рыб до мозга человека. Нет ни одного случая, чтобы появлялся перерыв и чтобы существовало время, когда добытые этим процессом сложность и сила центральной нервной системы были потеряны и появлялся геологический период, геологическая система с меньшим, чем в предыдущем периоде, совершенством центральной нервной системы (Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружение. М., 1987, с. 180.).

«Странным образом это эмпирическое обобщение, чисто формально установленное Дана, не вошло в научное сознание и до сих пор и упущено в современной концепции и теории эволюционного процесса», - сокрушался Вернадский почти полвека назад.

Странно, что и сегодня, почти полвека спустя после того, как Вернадский разыскал в забытых трудах Дана открытие «принципа цефализации» и обратил на этот принцип сугубое внимание биологов, он так и не нашел удовлетворительного и вообще никакого объяснения. В лучшем случае, только констатируется факт, а чаще всего вообще не упоминается в изложении теории эволюции, словно факт в ее процессе абсолютно ничего не значит. А между тем:

«Обобщение Дана, - пишет Вернадский, - заключается в следующем: в эволюционном процессе мы имеем в ходе геологического времени направленность» (курсив наш.- Авт.) (Вернадский В. И. Цит. соч., с. 251-252. ). В сущности, обобщение это принадлежит не Дана, а самому Вернадскому, удивительно любившему приписывать свои гениальные озарения ученым, в трудах которых содержится хоть малейший намек на проблему, волнующую самого Вернадского. Но в данном случае нас интересует не историческая справедливость, а обобщение, точнее, закон эволюции, открытый Дана - Вернадским. Он так же абсолютно непонятен с точки зрения «презумпции случайности» - возможно, потому и замалчивают его и увиливают от хотя бы попыток объяснить. Ибо случайность и направленность - явления абсолютно несовместимые.

Все эти неясности, непонятности, сомнительности и необъяснимости и многое, кстати, другое, также необъясненное, ну хотя бы, например, инстинкт сохранения вида, который только констатируется биологами, но никак не истолковывается, получают достаточно логичное и полное объяснение, если рассматривать тот или иной вид живых существ как один и единый организм, только рассредоточенный во времени и пространстве и потому обладающий неожиданной для нас и непривычной формой.

В этом случае эволюционный процесс приобретает вид не одинокого дерева, стоящего среди долины ровныя, а широкого луга или огромного лесного массива - пусть каждый выберет себе то, что ему больше по нраву, - где каждое растение не похоже на другое, имеет свой собственный, присущий только ему вид (что, впрочем, не исключает и схожести в основных каких-то чертах), выросло из своего семени, в котором генетически были заложены уже все основные черты его, возможности и пределы развития, приспособления к меняющимся условиям, морфологические изменения, время жизни, расцвета и умирания.

Так что вполне вероятно, что многие виды, значащиеся сегодня в палеонтологической летописи эволюции вымершими - все эти археоциаты, трилобиты, радиолярии, фараминиферы, аммониты и т. д. и т. п., жившие сотни миллионов лет назад, и существовавшие до них бесскелетные формы животных и жившие после них медузо- рако- и рыбообразные, - не что иное, как эмбриональные стадии развития организмов того или иного, более современного и совершенного вида - от динозавров до человека.

Сегодня в нашем мире каждую минуту рождается большое количество, скажем, 100 тысяч, младенцев. Зачато бывает по меньшей мере вдвое больше. И если бы жило на Земле какое-то разумное существо, век которого длился бы по нашему отсчету одну секунду, с его точки зрения от зачатия до рождения человеческого младенца проходило бы 2 миллиарда 330 миллионов лет. Конечно же, ему бы и в голову не пришло, что какой-то один организм может развиваться столь длительное время, поэтому, делая палеонтологические находки то (по его отсчету) 2-3 мил-лиардолетней давности, то датированные сотнями и сотнями миллионов лет позже, он пришел бы ко вполне логичному заключению, что все эти одноклеточные, бесформенные многоклеточные, хордовые головастики и головастики, обзаведшиеся скелетом, наконец, вполне сформировавшийся плод, ребенок, человек - все это совершенно отдельные организмы отдельных видов животных, может быть, и находящиеся между собою в отдаленнейшем родстве, но, поскольку время их существования разделено сотнями миллионов и миллиардами лет, отнюдь не относящиеся к одному виду, а уж одному организму - тем более. И потому для нашего миниразумного существа будет совершенно непонятным появление вдруг разом 100 тысяч младенцев - живых существ абсолютно для него нового вида и массовое вымирание этого вида (но уже, в сравнении с младенцами, гигантских размеров), если он раскопает кладбище.

Чтобы покончить с подобной миниразумностью, давайте примем достаточно длительный срок, скажем, 2,5 миллиарда лет, с того момента, когда на Земле появились эукариоты и простейшие животные, за вполне нормальный срок вынашивания в чреве биосферы одного и того же единого организма того или иного вида. И тогда станет вполне понятным, почему это «вдруг» появляется новый вид одновременно на всей Земле, почему большинство групп самых различных животных начинает обзаводиться в раннем кембрии (570 миллионов лет назад) скелетом «в геологическом смысле одновременно», как пишет известный советский ученый А. Ю. Розанов в своей книге «Что произошло 600 миллионов лет назад» (М.: Наука, 1986), почему не находят в геологических пластах переходных форм между видами, почему идет процесс цефализации и почему и он, и процесс эволюции вообще необратимы и, наконец, почему происходит массовое вымирание животных того или иного вида - если брать, конечно, естественное вымирание, а не насильственное уничтожение, как в случае со странствующим голубем и многими другими видами животных. По-видимому, потому, что организм вида исчерпал свой жизненный ресурс, так же как и любой обычный организм.

С этой позиции станет понятным и загадочный до сих пор инстинкт сохранения вида - в человеческом обиходе он называется альтруизмом, - когда животное вопреки инстинкту самосохранения жертвует своими удобствами, а то и жизнью, защищая чужих, но принадлежащих его виду детенышей и вообще более слабых особей. Так же вот каждая клетка нашего тела защищает в целом организм от всяческих напастей: механических повреждений, болезнетворных микроорганизмов и токсических веществ, иные - ценою своей собственной жизни. И не стоит думать, что клетке не хочется жить - это вовсе не механизм, а вполне живой, чувствующий и желающий жить организм. Но когда встает дилемма, погибнуть ли ей или организму в целом, а значит, и ей все равно тоже, выбор может быть только однозначным.

Достаточно хорошо с этих позиций объясняется и явление так называемой преадаптации, подмеченное выдающимся английским палеонтологом Дж. Сим-пеоном, когда некоторые виды животных, эволюционное развитие которых довольно четко прослеживается на протяжении десятков миллионов лет, приобретают в самых, казалось бы, неподходящих для этого условиях совершенно ненужные (с точки зрения классической схемы эволюции видов как приспособления к тем или иным условиям) черты, но которые становятся необходимыми через миллион или даже несколько миллионов лет, когда условия, скажем климат, изменятся.

Становится понятным и то явление, с которого, собственно, и начали мы разговор: непрестанное, с самых первых шагов жизни, преобразование косной среды, приспособление ее для создания благоприятных условий. Причем, стоит подчеркнуть, не столько для себя, сколько для будущих потомков, чаще всего весьма и весьма, на сотни миллионов лет, отдаленных. Впрочем, отдаленных только на наш минира-зумный взгляд. Жизнь не торопится, как мы, не поглядывает с тревогою на часы и пролетающие годы. Она вечна и может себе позволить не суетиться, делать все в расчете не на века, даже не на миллионы лет, но на Вечность, которая, по меньшей мере, в миллиард раз превышает возраст нынешней Вселенной, а скорее всего и вовсе беспредельна. И не стоит думать, что эволюция живого вещества завершилась, увенчавшись человеком. Это только нам так кажется, ведь с нашей точки зрения, тысяча лет - огромный срок, а 10 тысяч лет и вообще сравнимы с Вечностью, и коли за это время ничего нового не появилось вроде бы на свет, то уж никогда и не появится, развитие жизни закончено.

Думать так по меньшей мере наивно. Наивно и конкретно предсказывать, во что именно разовьется живое вещество, эдак сто или тысячу миллионов лет спустя после нашего времени. Но, судя по всему, это должно быть более высокое существо на шкале эволюции вещества Вселенной, и очень бы хотелось надеяться, что мы - эмбриональная стадия развития этого нового, более высокого вида живых существ. Мы, люди, а не какая-нибудь медуза, невзрачная океанская рыбка или страшноватенькая каракатица. Конечно, надежда эта - не что иное, как дань нашему человеческому самомнению, свысока поглядывающему на медуз и каракатиц как на низшие существа. Но если быть справедливым, придется признать, что каракатица - более благодатный материал для дальнейшей эволюции именно из-за своего несовершенства: ей есть куда развиваться. Человек же как вид, возможно, достиг пределов своего совершенства и качественно новых биологических изменений с ним и не произойдет. Тогда нам останется утешаться лишь тем, что хотя мозг и вообще психика человеческая, вероятно, и достигли пределов своего развития, но потенциальные их возможности используются пока еще, дай бог, на какие-то десять процентов, и это в лучшем случае. Кто знает, может быть, создавая столь огромный человеческий мозг - по новейшим данным, он содержит 50 миллиардов клеток, а значит, все количество межнейронных связей достигает цифры поистине астрономической, сравнимой лишь с количеством атомов во Вселенной, - Природа, по-видимому, проявила здесь принцип, сравнимый с преадаптацией - приспособлением впрок, то, что можно назвать преизбыточно-стью - предварительным созданием высокого потенциала для использования его в полной мере тогда, когда в этом возникнет необходимость.

Что это за необходимость, когда она наступит, на этот счет даже и догадок не существует. Видимо, потому, что пока над этим никто не задумывался. Только констатировали громадный запасной потенциал мозга - то удивленно, то хвастливо, не думая вовсе о том, что зря Природа ничего не делает и не создает ничего лишнего. Она не скупа, но расчетлива и оптимально экономична. А содержать напрасное количество лишних клеток для организма себе дороже, напрасная затрата энергии, а значит, проигрыш в сравнении с существами, имеющими меньшее количество нейронов, меньший объем мозга относительно размеров тела. В данном случае принцип энергетической оптимизации - ничего лишнего! - вступает в противоречие с принципами преадаптации и преизбыточно-сти, когда Природа вопреки своей рациональности создает явно излишнее для данных условий и, главное, сохраняет эти излишества на протяжении иной раз десятков миллионов лет, до тех пор пока они не понадобятся.

Но именно это противоречие и позволяет нам понять, что Природа-не некая слепая сила, нечто схожее с калейдоскопом, где из случайных сочетаний случайно набросанных стеклышек-организмов возникает вдруг некое подобие гармонии - и скорее кажущееся нашему воображению, нежели действительное. И уж коли мы признали принцип цефализа-ции Дана - Вернадского, а вместе с ним и явление направленности эволюции (во всяком случае возражений против этого принципа у ученых, даже тех, кто его замалчивает, нет), то не пора ли, сказав «А», начать говорить и «Б» - что эволюция имеет какую-то, пока неизвестную нам, цель? Ибо направленность всегда предполагает движение к чему-то, а это «что-то» и есть - цель. В какой-то мере принципы преадаптации и нреизбыточности подтверждают обобщение Дана - Вернадского, и, таким образом, направленность обретает черты, общие для эволюционного развития живого вещества.

Мало того, направленность эволюционного развития видна и в деятельности сине-зеленых, которые, будучи сами анаэробными организмами, не нуждаясь в атмосферном кислороде для поддержания своего существования, преобразовали первичную атмосферу Земли, насытив ее свободным кислородом, без достаточного содержания которого в воздухе живое вещество развиться до высших организмов попросту бы не смогло. Видна и в деятельности более поздней - эдак миллиарда два-три лет спустя - простейших организмов и тех же цианобактерий, превративших воду Мирового океана в щелочную и тем самым создавших условия студнеобразным животным для обзаведения скелетом, который впоследствии и позволил их потомкам выйти на сушу и в буквальном и переносном смысле встать на ноги. Видна и в деятельности тех же сине-зеленых и прочих растений, подготовивших так же в буквальном и переносном смысле почву для появления животных на суше, причем задолго до того, как они смогли вылезти из воды. Следовательно, и косные компоненты биосферы подвержены той же самой преадаптации, что и виды живых существ. Не нелепо ли считать эти глобальные преобразования окружающей среды, преобразования, без которых восхождение живых существ вверх по ступеням эволюционного развития просто невозможно, не более чем случайными отходами жизнедеятельности живых организмов? По-видимому, гораздо справедливее утверждение, что и в этих случаях проявляется направленность - устремленность ко все большему и большему совершенству биосферы.

А если это так, вывод может быть однозначен: биосфера (во всяком случае главная ее составляющая - живое вещество) является цельным, единым в своем существовании, развитии и деятельности самоорганизующимся живым организмом. А скорее всего, живое вещество и не следует вычленять из биосферы, а всю ее принимать как (используя терминологию Вернадского) биокосный надорганизм (в данном случае приставка «над» означает, что в его состав входят и все организмы-виды, и атмосфера, и почва, и гидросфера), живущий своей особой, но в то же время во всех своих основных чертах схожей с той, которую ведут обычные, привычные нам живые существа, жизнью.

О том, что биосфера - живой организм, говорят не только упомянутые выше явления ее самоорганизации и самосовершенствования, но и удивительно четкая, динамически равновесная и потому стабильная организация всех без исключения ее частей - атмосферы, литосферы, гидросферы и живого вещества, - взаимодействующих, взаимовлияющих и взаимозависимых. Нет, искать функциональные параллели между составляющими биосферы и органами нашего тела не стоит. Их нет, поскольку биосферный организм совершенно особенный и живые существа созданы отнюдь не по его образу и подобию.

Как и всякое другое тело Вселенной - от атома до звезд, от бактерии до слона, как и всякая, объединяющая множество составляющих система - от живого организма и галактик до Вселенной в целом, биосфера не может существовать вне подчинения всеобщему закону равновесия. Это равновесие обеспечивается и поддерживается прежде всего живым веществом - громадным многообразием живых существ, каждый из видов которых не столько занимает, как это принято говорить, определенную экологическую нишу, сколько - это принципиальное различие - выполняет свою, определенную ему работу по поддержанию этого всеобъемлющего равновесия в организме биосферы. И численность особей каждого вида зависит в первую очередь от объема выполняемой видом в целом работы.

Хотя биосфера довольно неплохо регулирует климатические условия - об этом говорят вполне стабильные цифры среднегодовой температуры и осадков в каждом из климатических регионов земного шара, - но все же изменения солнечной активности, потока других космических излучений, колебания прочих космических воздействий создают те неравномерности, которые принято называть плохой или хорошей погодой. Погода же, как нам хорошо известно, оказывает непосредственное влияние на рост растений: при хорошей - он увеличивается, при плохой - уменьшается. А растения являются в организме биосферы главными регуляторами теплового баланса и «перевыполнение плана по их росту» столь же нежелательно в этом смысле, как и «недовыполнение». Поэтому буйный рост растений начинают сдерживать буйно размножающиеся на привольных растительных хлебах травоядные животные - от микроскопических существ и всевозможных гусениц и тлей до мышей и копытных. А это, в свою очередь, увеличивает объем работы для всевозможных хищников, которые также начинают буйно плодиться - с тем отставанием, которое необходимо для того, чтобы травоядные успели сделать свою работу по сдерживанию роста растений. Если погода и в следующем году будет благоприятной для роста растений, то травоядные увеличат еще размножение, а разросшееся потомство хищников изымет излишки, как, впрочем, и в том случае, если погода станет плохой и травы не уродятся. И если учесть, что каждый вид травоядных специализирован в общем-то на поедание только своего вида растений - колорадский жук не ест капусты, а гусеница бабочки-капустницы не трогает картофеля, овцы предпочитают траву, а лоси - побеги кустарников, кору и ветви деревьев - и хищники в основном специализируются на питании одним или небольшим числом видов, то станет ясным, как необходим каждый вид растений, травоядных и хищников для гомеостатического равновесия всей биосферы в целом. В сущности, для ее существования.

А если принять во внимание, что каждый из видов необходим не только для сегодняшнего существования биосферы, но и для ее будущего развития - ведь мы не ведаем, какой из видов станет родоначальником будущего высшего существа и какие виды животных и растений помогут ему стать этим высшим существом, - то поймете все отчаяние, которое охватывает биологов и всех тех, кому небезра-лична сегодняшняя и будущая судьба уникального организма биосферы (а значит, и наших с вами потомков, человечества в целом), когда они воспринимают поистине апокалипсическую фразу: «Каждый день на Земле исчезает безвозвратно один вид животных или растений».

И подавляющее большинство их уничтожает своей техногенной, в том числе и сельскохозяйственной, деятельностью человек.

И, согласно принципу необратимости эволюции, они не возродятся на Земле уже больше никогда.

Никогда.